Вне истины и морали КПСС

      Что-то липкое, влажное, горячее. Крепкая рука, раскаленная, грубая, напряженная, оплетенная венами. Ее нетерпеливые касания по всему телу, абсолютно везде, в каждом скрытном уголке. Поцелуи. Много поцелуев, мокрых, чувственных, и тоже абсолютно везде. В груди отчетливо, звучно кряхтело невыносимое нечто – какое-то странное чувство, рвущее, ноющее. Но, кажется, это нечто одновременно с тем было очень приятным. Даже приятным куда больше. Сердце глухо быстро-быстро колотилось в ушах не то от легкого испуга, не то от возбуждения. Перед глазами пестрело, сияло, укрытое туманной, будто хмельной дымкой – ничего толком не разберешь. Я все плыл, плыл в этом безумстве и вроде почти начал тонуть. Да что там начал! Уже вовсю задыхался!.. Это длилось бесконечно долго. Вдруг грохочущие удары сердца стали чахнуть. Их неторопливо, постепенно заглушала мелодия, с каждой секундой становившаяся все громче и громче. Мелодия настолько знакомая, насколько и чужая – никак не получалось ее узнать. Я напряг слух. Такая резкая, веселая, бодрая… Что ж это такое?.. «Горн!» – осенило внезапно.        Глаза распахнулись так резко и встревоженно, что невыносимый яркий свет тут же ослепил, и пришлось опять жмуриться. Господи! На пару мгновений я совсем потерялся в пространстве, не понимал, что происходит, однако этот эффект быстро прошел. Вся эта вязкая, жгучая, непонятная дребедень оказалась лишь сном. Я тут же облегченно выдохнул. Из головы будто по щелчку пальца улетучились все события сна, которые и без того все это время были смазанные, а теперь и вовсе – никакие. Просто бесследно испарились. Остались только ощущения: липкость, влага и жар. Это абсолютно точно было что-то пошлое и запретное, отзывающееся в теле в самом буквальном смысле. В трусах все казалось чересчур влажным, не таким, как обычно, и я быстро осознал, что произошло. Какой кошмар! Будто снова четырнадцать! И еще эта крепкая рука несчастная была – очевидно, мужская, чужая (в том смысле, что не моя). Но я в поисках ответов в закромах сознания копаться не стал, будучи только-только проснувшимся, ничего не соображающим и вялым. Ну мужская и мужская – черт с ней.       Я поднялся на кровати, просидел некоторое время, а после встал, и меня утянула лагерная рутина, из-за чего липкость, влага и жар были забыты окончательно. Снова умывание в полудреме, зарядка, удивительно бодрый для раннего утра физрук, хлопковая ткань алого галстука на шее во время линейки, улыбающийся Минхо, замеченный рядом со своим отрядом, отданный салют рукой, согнутой у головы, и громогласный гимн пионерии. Столовая. Привычный лязг посуды, сиплый шум плит, звонкая болтовня и адская духота. Леня больше просто со скрипом елозил ложкой в каше туда-сюда, чем ел ее. К моему несчастью, каша была манной, с густыми, крупными, мерзкими комочками, вязнущими в зубах. Отставив ее куда подальше, я лениво жевал крохотный бутерброд с сыром и запивал теплым какао – таким неуместно теплым в эту жару. Днем ничего особенно интересного вроде дискотеки или кино не намечалось: купания, на которые в этот раз я все-таки решил идти, и викторина в главном холе на скучную, нудную тему. Живот недовольно заурчал – все-таки одного маленького бутерброда было мало, чтобы дотянуть до обеда.        – Максим, – обратился я, – бутерброд будешь?       – Не, – Максим пихнул в мою сторону тарелку с единственным оставшимся бутербродом – его.       – Спасибо. А чего не ешь?       – Сыр не люблю.       – Не любишь? – удивился я.       – Организм не переносит.        – Не замечал.       – Олежка обычно забирает его быстрее, чем ты замечаешь.       – А где он сейчас? – я вытянул голову и вдруг понял, что Олежку за завтраком не видел.       – В медпункте. Он скатывался по перилам у столовой и свалился назад неудачно – прямо на ногу. Вот пошли смотреть, все ли с ним нормально. Он ныл, что нога болит.       – Ксения Сергеевна из него потом душу высосет, – сказал Леня.       – Дурак он, – со смехом фыркнул я. – Чего приспичило прокатиться? Надо узнать будет, как он.        – Да жив здоров, – ответил Леня. – Что с ним может быть? Это ж Олежка.       Олежку я в итоге навестил. Правда не в медпункте, в который направлялся, а заметил его, сидящим на скамейке рядом со зданием. Я разузнал, как он себя чувствует, и оказалось, что все с Олежкой в порядке. Новость была замечательная, только он сам ей был отчего-то не слишком рад. Олежка объяснил, что – раз уж так хлестко ударился – хотел себе гипс, чтобы на нем что-нибудь написать и выпендриваться тем, что он может не ходить на зарядку. Только вместо гипса ему лишь помазали ногу чем-то жгучим и вонючим, будто у бабульки какой-то мазь взяли, и отправили восвояси. Зато лекций от вожатых Олежка наслушался на целую смену вперед. Я ему посочувствовал, но не засмеяться над причиной тоски не смог. Олежка недовольно глянул на меня, только вот надолго его не хватило – тоже начал хохотать во весь голос не то от ситуации, не то от моего задорного смеха.        И снова лагерная рутина. Как и всегда, отряды разбрелись по кружкам. Я, Максим и Леня снова шли на лепку. Вновь передо мной был гончарный круг, в руках скользила мягкая, послушная глина, а вокруг все привычно оказалось заполнено мускусным, землистым запахом и духотой помещения. Время – удивительная вещь, думалось мне. Как невыносимо долго оно тянулось на тихом часу. Как медленно – особенно медленно – двигалась секундная стрелка, как лениво чертила круги, как эгоистично не стремилась двигаться быстрее, сократить несчастные мгновения страданий в духоте и тишине. И как шустро протекало время за лепкой. Как ускользало сквозь пальцы за делом, размышлениями и разговорами, точно проходил не целый час, а всего-навсего минут пятнадцать. По окончании занятий мы вышли из главного корпуса, где проходила лепка, оставив свои творения там, чтобы их запекли. О чем-то болтали, непринужденно, весело. И вскоре всему отряду велели собираться на купание. Собираться там было нечего: трусы сменить на плавки, кеды – на шлепки, снять носки, да прихватить полотенце, с чем я справился быстро.        В палате, как случалось всегда, если внутри были все проживающие, творилось черт-те что. Суета сумасшедшая. Я, положив полотенце на свою тумбу, лениво распластался на кровати, закинул руки за голову и молча глядел в потолок. Мысли шли сами по себе: что вокруг происходило, о том и думал. Мне вдруг показалось очень странным, что мы, люди, можно сказать, чужие, так спокойно переодевали белье в одном помещении, на глазах друг у друга. У кого-то – если бы этот некто мог слышать мои мысли – тут же бы возник резонный вопрос: многим ли мальчикам было интересно смотреть на чужие промежности? А ответ я знал: многим, потому что всем здесь было по тринадцать-четырнадцать лет – возраст, когда в голове играет лишь похоть и интерес ко всему запретному. У меня и у самого такой играл, но, благо, все это осталось позади. Желание подглядеть за другими мальчиками, конечно, тогда больше обуславливалось попыткой сравнить и понять, все ли у меня по габаритам достойно, нежели чем-то другим, но все же! Вдруг поток мыслей такого характера привел меня к сегодняшнему сну. Я будто по щелчку пальцы вспомнил, как подскочил от горна, как в пьянящей дымке ощущал чьи-то касание и как сильно – какой же ужас! – завелся от этого. Теперь внезапно показалось, что гормоны шалят скорее у меня. Тут же стало стыдно. Рука, эта несчастная мужская рука! Что она творила! Почему только мне не стало неприятно и мерзко, почему получилось наоборот? Я прикинул, что было бы, если б ко мне так прикоснулся… Слава – мальчик с отряда, – например. Губы непроизвольно искривились в пренебрежении, а лоб наморщинился. Нет, это было бы действительно неприятно. Его рук абы где не хотелось. Да и в целом, неизвестно чьих мужских рук в таком ключе не хотелось. Значит, наверное, ничего такого – просто сон.       Через пару минут мы ровной колонной уже шли к выходу с территории. По строю привычно гулял рокот шумных разговоров, звенел хохот, гудел свист. Скрипнули петли калитки – отряд покинул лагерь и двинулся к месту купания. Сосны держались удивительно тихо, не шуршали длинными иголками от ветра, потому что его не было даже самого легкого – все поглотил июльский душный зной. О песчаную бугристую землю шаркала обувь, с хлопками о пятки при каждом шаге бились тапочки, стучал топот десятков ног. Небо было лазурным, чистым-чистым, даже не просто было, а сияло своей высокой голубизной. Солнце застыло бликующим, слепящим пятном, выжигало кожу и не давало нормально смотреть – все время приходилось щуриться. Птицы голосили во всю: звонкая, точно колокольчики, трель раздавалась будто на самым ухом. Вскоре показался знакомый пляж: изогнутые, толстые сосновые корни изгибались над землей, крючились, проникали в ее глубину; неспешно колыхалась мутная у берегов вода нашей неглубокой речки; пушистые кроны деревьев отбрасывали на поверхность склона размашистые, темные, рваные тени; рассевшись на пледах галдели ребята из разных отрядов, мокрые, с синющими, подрагивающими губами, но по-настоящему радостные. Из сумок наши вожатые достали такие же колючие дорожные пледы, отряд стал их расстилать, а затем усаживаться, скидывать вещи, чтобы занять себе местечко. Я кинул куда-то свое полотенце, стянул футболку и шорты, оставшись в одних плавках.       – Ух-ты, – послышалось восторженно вдруг рядом. Я обернулся и увидел Полю. – Какой ты спортивный, – сказала она, а взгляд был направлен на мой торс.       – Спасибо, – ответил я то ли с сомнением, то ли и вовсе с вопросом и несколько стушевался.       – Никогда не замечала.       – Странно. Я уже ходил на купания.       – Ну я ж не всматриваюсь, что там у кого.        – А сейчас что?       – Сейчас ты рядом стоял.        Я кивнул и отвернулся. Эмоции Поли мне быстро стали понятны, но было в этом что-то странное, почему-то даже неприятное. Чего это она смотрела? Не надо! Пусть худоба у меня была всегда, но постоянное присутствие спорта в моей жизни давало свои плоды. Громоздким и угрожающим я точно не казался – ни роста, ни мышц таких размеров у меня не имелось. Зато имелось подтянутое, крепкое тело. А в сравнении с тем, что мальчики из отряда были младше и выглядели куда более по-детски – щуплыми и худенькими, – на их фоне я смотрелся настоящим атлетом даже со своими ста семьюдесятью четырьмя сантиметрами (на фоне остальных и они меня выделяли, как достаточно массивного, если не брать в учет Леню).       После раскатистого крика вожатого второй отряд неторопливо начал выходить из воды. Виктор Павлович стал спускаться по песку, а наш первый отряд ринулся за ним. Я скинул шлёпки и тоже поспешил вниз. Сосновые иголки кололи ступни, самыми кончиками впивались в грубую кожу, но меня это мало беспокоило. Мы, уже привыкшие и знающие, что делать, без всякой команды выстроились в шеренгу на бортике, ограничивающей наш лягушатник, а после свистка физрука, стоящего на берегу, прыгнули в воду: кто полетел бомбочкой, кто солдатиком, кто просто плюхнулся как попало. Я сделал почти что сальто – почти, потому что недокрутился, как хотелось. Но выглядело, наверное, красиво! Прохлада речки окружила меня со всех сторон. В ушах забулькало, тело обласкала вода. Как же это замечательно ощущалось после этой невыносимой жары! Я вынырнул, глотнул воздух и, откинув прилипшие волосы, ладонями протер глаза. Вокруг – бурное плескание, резвый хохот, мокрые лица и плечи, брызги и довольный гомон. Я непонимающе похлопал глазами, нашел Леньку в другой части лягушатника, в самой мелкой, и кролем поплыл к нему. Волны, возникающие от каждого гребка, обвивали меня всего. Я быстро оказался рядом с ним, вскочил на ноги прямо перед Леней и без всяких предисловий сказал:       – Давай, кто быстрее до другого конца?        – Откуда?       – Ну вот поближе к берегу отойдем и прямо до бортика. Кто первый за него схватится, тот и выиграл.       – Давай. На что-то или просто?       – Как хочешь.       – Кто выиграет, тому другой отдает котлету на ужине.       – А если будет не котлета?       – Когда будет, тогда и отдаст. Не сегодня, так завтра.       – Решили. Ребят! – крикнул я. Десятки глаз уставились на меня. – Можете разойтись ненадолго? Мы хотим проверить, кто быстрее доплывет до другого конца!       В воздухе прошлось довольное «У-у-у» от мальчиков, и все тут же разбрелись по краям. Мы с Леней встали на стартовую позицию, выбранную нами, и с готовностью ожидали, пока кто-то даст команду. Ответственность на себя взял Олежка.        – Давайте, пацаны, на счет три! – завопил он. – Ра-а-аз… – тянул Олежка, – два-а-а… Три!       Я тут же оттолкнулся и ринулся в воду. Прохлада вновь окружила меня, только я ее почти не чувствовал, не фокусировался на мимолетном перепаде – меня заполонил азарт победы. Котлету я Леньке не отдам! Вдох – ладонь очертила окружность. Руки резали колышущиеся волны, голени загорелись от резкого напряжения. Все вокруг сделалось размытым пятом, и лишь впереди, точно подсвеченный, сиял заветный бортик. Грудь раздувалась. Вдох – окружность. Ленька не отставал. С его-то ногами, которые проще назвать ластами! Внутри все горело: от интереса, от напряжения, от стремления стать первым и – самую малость – от нежелания отдавать любимую часть ужина. Вдох – окружность. И вдруг пальцы коснулись влажного дерева. Я мгновенно вцепился в него, нервно вскочил и тут же посмотрел на Леню: он тоже вскочил, но опоздал на какое-то несчастное мгновение, сделавшее меня победителем. Я выиграл! Моя котлета! Я, моменталь все осознав, лихо запрыгнул на Леню, радостно хлопнул его по плечу рукой.       – Кто-то остается без котлеты!       – Повезло тебе просто, – добродушно засмеялся он и скинул меня в речку.        Я забултыхался, вынырнул, захохотал, снова кинулся на Леню, но уже с большим напором. Он не выдержал, повалился, и мы вместе оказались под водой. Речка смыла и надоедливую тридцатиградусную жару, и лежащую тяжким грузом усталость, и обременение знойного июльского дня. Она охладила и пылающие красные щеки, и весь гневный пыл, который иногда во мне накапливался. Вода шумела в ушах, гладила пальцы, омывала лица и расчесывала волосы. Я смеялся, нырял и был очень счастливым! Слава с Максимом подкидывали меня на руках, а я крутил сальто – теперь удачные – и плюхался в воду. Сам вместе с Леней подкидывал Полю, а она истошно верещала и пластом падала в речку. Мы звонко хохотали, Поля выныривала и раз за разом повторяла «Давайте еще раз, теперь точно не испугаюсь!». Жаль, что купания такие короткие. Через десять минут мы вышли на берег обсохнуть, а через час уже шли всем отрядом по протоптанной дорожке в сторону лагеря. 

-

      В свободное вечернее время после ужина (на котором счастливый я съел сразу две котлеты) мы с Лёней бродили по территории лагеря, искали тихие закутки и о всяком болтали. Лёня рассказывал про свою городскую жизнь, про друзей и про то, что планируют делать в выпускном классе школы. Я, теперь горделиво зовущийся студентом, раздавал советы по подготовке к экзаменам, которые в большинстве своем можно было охарактеризовать фразой «Да само срастется!», потому что именно так жил последний учебный год я. И сдал ведь, ничего! Да, местами готовился, но больше переживал, чем делал. Иногда, скованный тревогой, садился за учебники и оставлял их лишь к самому утру. Однако большую часть времени просто надеялся и переживал, продолжая ничего не делать. Мы кренделем прошли по всем основным лагерным дорожкам, соединяющим корпуса. Затем вдоль забора, недалеко от места, где всегда проводился прощальный костер. Добрели до богом забытых четвёртых ворот, находящихся в самой глубинке лагеря, куда обычно никто не ходил. Потом мимо медпункта, главного корпуса со столовой, актовым залом и кружками. Поднялись по лестнице и двинулись в сторону волейбольной площадки. Минули ее, дошли до стадиона, где каждое утро под солнцепеком проходила зарядка, и вдруг заметили там Анфису и Полю, сидящих в небольшой беседке, и Максима, Славу и Олежку, развалившихся на траве и громко хохочущих.         Мы с Лёней молча переглянулись и направились к мальчикам. Они загалдели, приветствуя нас, и мы уселись на траву рядом. Я откинулся назад, оперся на руки и лениво вытянул ноги. Шелковистая зелень аккуратно обняла ладони, ухватившиеся за нее. Олежка увлеченно продолжил вещать о космосе и пришельцах, о том, что обязательно бы пообщался с ними, если бы они прилетели на Землю. Слава со скепсисом отвечал, что возможно они не будут понимать наш язык, а Олежка отмахивался со словами «Да похуй, разберемся». Ветер ласкал лицо, солнечные лучи теперь не жгли и не царапали кожу, а нежно гладили. Птицы пели, ребята тарахтели и смеялись, шуршала и шепталась листва. Я вклинился в странных диалог легко и быстро – про пришельцев всегда есть, что сказать. Олежка долго отстаивал свою позицию, но в итоге устал, сказал, что мы ничего не понимаем, а разумные пришельцы обязательно должны уметь говорить на всех языках мира – иначе как они вообще долетели до нас, если такой банальности не знают. Я поглядывал на Полю с Анфисой, а они все смотрели на нашу компанию и то и дело перешептывались, будто кто-то мог их услышать. Через время девочки присоединились к нам. Тоже уселись на траву, Поля – легко и радостно, а Анфиса – настороженно и аккуратно.       – Да не боись, Анфиска, ничего с твоим платьем не будет! – хохотнул Олежка.       – Ты хоть знаешь, что трава плохо отстирывается? А это одно из моих любимых платьев, жалко будет.       – Разве плохо?       – Да.       – Это ж сколько моих штанов ма выкинула зазря, наверное, – вдруг осознал он.       – Да можно траву отстирать, – вклинился я. – Главное, как можно быстрее этим заняться. Хозяйственное мыло и горячая вода – и готово.       – Откуда знаешь? – спросил Олежка.       – Стирал. Мама как-то разозлилась, что я опять все запачкал и отправила самостоятельно разбираться с этим.       – Разобрался? – хихикнула Анфиса.       – Методом проб и ошибок, но да.       – Ну мужчина, ты посмотри на него. И хозяйственный, и спортивный, вон как плавал сегодня, – заулюлюкал Слава. – Готовить умеешь?       – Умею.       – Ну красота. Девчонки, разбирайте, – он засмеялся и посмотрел на Анфису с Полей.        – Да больно надо, – фыркнула Поля.       – Славик, притормози. Мне тоже не очень интересно.       – А чего? Ты уже почти совершеннолетний. Когда у тебя день рождения?       – В сентябре.        – То есть тебе уже в этом году восемнадцать?       – Ну да.       – Ого, – удивился Слава. – Я думал, тебе только в следующем будет. А расскажи что-нибудь интересное.       – Что?       – Ну, у тебя ж всяко опыта побольше будет. Отношения были?       – Нет.       – Ты много раз целовался?       – Чего это тебя на такие разговоры потянуло? – поинтересовался Леня.        – Это всегда интересно, – сказала Поля и подсела поближе.        – Какая ж ты сплетница, – фыркнул Слава. – Ну расскажи, а, Хан.       – Да что рассказать? Я ж не считал.        – То есть целовался?       – Мне через два месяца восемнадцать! Издеваешься? Конечно, целовался.       – С кем?        – Пару раз с девчонкой со школы. Я ей нравился, а я себя не очень понимал. Думал, вдруг она мне тоже.        – То есть она тебе все-таки не нравилась? – уточнила Анфиса.       – Нет. Ну и было у нас что-то странное. Мы даже не встречались. Просто иногда целовались где попало и все. Было еще, что в бутылочку играли. Там, конечно, и так понятно, что половина перецеловались. Ну и на дискотеках в школе. Да и все.       – На дискотеках? – удивилась она.       – Там это все, по-моему, больше для того, чтобы добавить какую-никакую перчинку. Но, если честно, скорее было страшно, что учителя увидят и по башке надают.       – Ссыкло, – хрюкнул Олежка.       – Да не заливай, – отозвался Леня. – Сам бы испугался. И я бы испугался. Ну разве соизмеримо то, что тебя поведут к директору, и то, что ты на две секунды прижмешься к кому-то?       – Да я у директора и так частенько бываю, мне не привыкать.        – Ну это ты.       – Хан, – привлек мое внимание Слава. – А было у тебя… ну… это самое?       – Фу, что вы обсуждаете, – скривилась Поля.       – Сама ты фу, – Олежка недовольно глянул на нее. – Если такая неженка, уши закрой. Мне тоже интересно.       – Да нечего тут уши закрывать, – сказал я. – Не было у меня ничего. Сказал же, я в отношениях никогда не состоял.       – Так а причем тут отношения? – не понял Олежка. – Можно ж и без них. Ну, самого процесса ради.       – Я так не хочу. Отдавать первый опыт абы кому только ради галочки?        – Ждешь ту самую?       – Не жду. Я в целом не стремлюсь как можно быстрее все испытать. Само, когда нужно, будет.       – Я думаю, это очень правильно! – вдруг встрял Максим. – Все должно быть по любви, чтобы ни о чем не пожалеть и не переживать.       – Ой, да в пизду вас, праведников.        Разговор обрел странные обороты, только меня это не особо смущало. Однако тема романтики, отношений, поцелуев и всего прочего быстро всем надоела, потому что кроме меня мало кто мог похвастаться хоть каким-то опытом. Мы перешли к обсуждению лагеря, дискотек, кино и купаний, затем к городской жизни, увлечениям и к школе. На последней теме Олежка блеснул: у него историй для рассказов – вагон и маленькая тележка. То он на стене в кабинете ненавистной учительницы ругательства писал, то на уроке самолетики делал и кидал в одноклассников, то на физкультуре случайно мячом попадал кому-то по носу, то его увозили с физики в больницу с обострившимся аппендицитом, то он подрался в столовой за последнюю сосиску в тесте, то еще что… И почти каждая история заканчивалась фразой «Ма к директору вызывали, но мне нормально было». Мне удивительно понравилась наша компания и шумные разговоры. Максим компенсировал пыл Олежки, я – буйность тем Славы и Поли, а Леня с Анфисой поддерживали нередкое молчание друг друга. Солнце уже пряталось за сосновые макушки. Рыжие лучи бегали по лицам и улыбкам ребят. Нежный ветерок ласково скользил по предплечьям, шее, ногам. Я наслаждался моментом. Бог знает, сколько мы так просидели! Долго, определенно очень долго.        – Пойдемте черники наберем, а? – предложил Максим.       – Где? – не поняла Анфиса.       – Ну там, в лесу.        Лагерная территория хоть и была огорожена, но всё ещё являлось частью леса. Некоторые деревья вырубать не стали, оставили как есть, потому в пределах лагеря были места, которые ничем не отличались от лесного массива, его окружавшего. Наверное, потому самых маленьких не отпускали гулять по территории без вожатых – могли и потеряться (я-то, конечно, все это знал, как свои пять пальцев, мне такая участь не грозила). Там же, в этих маленьких кусочках леса, было целое поле кустиков черники. Раньше я частенько уходил со спортчасов, чтобы наесться ягод.       – Там есть черника? – удивилась Анфиса.       – Полно! – заверил Слава. – А ты никогда туда не ходила?       – Зачем?       – Ну просто. Прогуляться. Посмотреть, где вообще заканчивается лагерь.        – Нет.        – Мы, девочки, обычно не шарахаемся по лесам, – в защиту произнесла Поля.       – А ты, что ли, тоже там не была? – удивился Слава. – Ну вы странные, девчонки!       – Я была.        – Ну так! В общем…       – Тогда точно надо, – перебил Олежка. – Не, прикиньте, сколько времени прошло от начала смены, а Анфиска лес не обшарила. Ну пипец! Погнали чернику жрать!       – В ладони набирать будем? – спросил я. – Перепачкаемся ведь.        – Можно взять кружки в столовой, – предложил Ленька.        – Погнали в столовую! – подскочил Олежка и умчался к выходу со стадиона.       Мы всей нашей большой компанией, непонятно, каким образом собравшейся, направились в столовую. Там, пользуясь постоянным шумом и царящей суетой у поварих, торопливо прошли в душный зал, взяли со стоявших в самом дальнем углу подносов каждый по кружке и также быстро ушли, боясь быть пойманными. Только сейчас я подумал о том, что остаться совсем незамеченными у нас возможно не получится – кружки перепачкаются ягодным соком, а дочиста отмыть их без всякой химии, одной лишь холодной водой в наших умывальниках не получится. Стоило попробовать сделать это хозяйственным мылом, только вот его запах… Мы разделились странным образом: Лёня в самом конце шёл с Полей, впереди – я с Анфисой, а между нами – Максим, Слава и Олежка. Я с интересом оглянулся на Лёню с Полей. До этого мне никогда не приходилось видеть, как они общались один на один, а тут они шли, тесно прижавшись друг к другу плечами, о чем-то активно разговаривали, держались так, точно были невероятно близкими друзьями. Я рассматривала их некоторое время, а после отвернулся. Ну, шли и шли, пусть! Я брел и молча наслаждался сменившейся погодой: как дневной жар отступил, как время от времени по коже проходил лёгкий ветерок. От этого нахождение на улице сделалось не таким несносным. Анфиса, до этого неловко молчавшая, произнесла:       – Любишь чернику? – Её вопрос показался мне странным.       – Люблю, конечно. А зачем бы иначе я шел её собирать? – ответил я. Тут же закралась мысль, что она спросила это лишь для того, чтобы завязался какой-никакой диалог.       – Не знаю. Может, ты хотел собрать её для кого-нибудь.       – Я об этом даже не думал. Хотел себе, но это тоже неплохая идея, – я задумался на пару мгновений и заключил: – Да, очень даже неплохая.       – Надумал все-таки собрать кому-то?       – Да, – решил я. – Надо вторую кружку взять. Сходишь со мной в столовую? Или… останься тут с ребятами, я быстро.       – Да схожу, чего мне? – она пожала плечами. Столько в этом жесте было жеманства, что я удивился, как это может существовать в пятнадцатилетней девочке.       – Пойдем.       Я крикнул ребятам, что мы скоро вернёмся, и направился в столовую вместе с Анфисой. Там мы так же незаметно, как и в прошлый раз, раздобыли ещё одну кружку и поспешили вернуться к компании. Анфиса своей модельной походкой шла рядом, аккуратно, не излишне вульгарно виляя бедрами, и так пристально сверлила взглядом только что выкраденную вторую кружку, точно она хранила в себе ответы на все вопросы мироздания. Что Анфиска пыталась в ней увидеть?       – А для кого она?       – Кружка?       – Да.       – Для Минхо.        – Понятно, – на выдохе ответила Анфиса.       Ребят мы нашли быстро. Анфиса, конечно, не знала, куда нужно идти, поэтому покорно шагала за мной. Когда мы пришли, они всей компанией на корточках ползали у кустов с черникой, уже активно собирая её. Мы с Анфисой присоединились. Она присела аккуратно, чтобы не задрался подол платья и чтобы, не дай Бог, не запачкался. Стала медленно по ягодке собирать длинными, тонкими пальчиками. Да делала это так, что ни одна капля ее не заляпала. Я в одно мгновение решил, что чернику буду есть прямо здесь, а Минхо отдам обе кружки. Рука шустро сдирала ягоды. Одна попадала в кружку, другая – рот. Какие они были спелые и сладкие! Видимо, хорошо созрели за время жары. Мы поднимались и потихоньку передвигались дальше, когда кустики у тропинки оказывались полностью ободранными – тянуться к дальним себе дороже. Делали так раза три с учетом того, что методика по собиранию еще и в рот среди нас пользовалась популярностью. Ладони вскоре стали фиолетовыми, окрасились соком. Я глянул на Анфису – у нее все еще не было ни одного пятнышка, но и кружка не заполнилась даже наполовину, когда у меня одна уже была целая и даже с горкой. Процесс растянулся аж на полчаса, пока Леня, всегда носящий часы, не сообщил, что до отбоя оставалось сорок минут. Я уходил с двумя полными кружками и фиолетовым языком.       По дороге к корпусу все ели добытую чернику, я же к ней не притрагивался от слова совсем, пусть искушение и было. После ребята пошли в сторону умывальников, чтобы отмыть кружки и вернуть их в столовую, а я попрощался с ними, сообщив, что должен отдать чернику Минхо, для которого ее и собирал. Его долго искать не пришлось. Он сидел на площадке и то следил за некоторыми своими ребятами, которые играли и бегали поблизости, то что-то записывал в тетрадь. Я молча уселся рядом с ним, Минхо поднял на меня взгляд и тут же отложил тетрадь, оставив меж листами ручку, точно это была закладка.       – Минхо! – обратился к нему я, довольный собой. – Держи. Тебе собрал, – я протянул две кружки, доверху заполненные черникой.        – Ого! – Минхо рассмеялся, забрал их из моих рук и оглядел. – Спасибо. Это за какие заслуги мне?       – Просто.        – Из столовой, что ли, кружки взял?       – Из столовой, – подтвердил я. – Потом отдашь, я помою и верну.        – А почему две? Это твоя, что ли?       – Да. Но я ел, пока собирал. Одну ягоду клал в кружку, другую – в рот. Так что решил, что обе отдам тебе.       – Это даже звучит очаровательно, – он снова захохотал и ущипнул меня за щеку.       – Ай, ну прямо как мама! Щеки не трожь.       – Спасибо за чернику. Я ее очень люблю.       – Ну и отлично. Значит, не зря старался. Ешь.       – Хочешь, вместе съедим?       – Да говорю ж, наелся, пока собирал. Смотри, – я показал фиолетовый язык. – Видал?       – Ну ладно, – Минхо пожал плечами и стал есть чернику. – Как день у тебя?       – Хорошо, знаешь. Вроде и ничего необычного, но почему-то очень хорошо. Все ж сегодня на купания ходили, ну и я естественно тоже. Там мы с Ленькой на скорость соревновались, и я у него котлету выиграл!       – Котлету?       – Мясную!       – Это вы на нее спорили?       – Да. Кто быстрее приплывет, тому проигравший отдает свою котлету. А это тебе не хухры-мухры. Мясные котлеты особенно ценны.       – Рыбные не жалуешь, значит?       – Не слишком. Так что сегодня у меня был отличный ужин.       – Мужчина-добытчик, – хохотнул Минхо.       – А еще сейчас с ребятами сидели болтали на стадионе. Странная у нас компания собралась, но мне понравилось.       – А кто был?       – Я, Ленька, Максим, Олежка, Слава, Анфиса и Поля.       – Я половину не знаю.       – Кого?       – Олежка, Слава и Поля – это кто?       – Олежку ты точно видел. Он тоже в ансамбле гитарист. Чопорный такой, низенький.       – Видел.       – Слава часто в номерах участвует. Артистичный, темненький, симпатичный.       – Понял.       – А с Полей ты танцевал когда-то на дискотеке.       – А! Так это она? Все, вспомнил.       – А тебе она не нравится? – сказал я раньше, чем успел подумать.       – Что? – он уставился на меня как истукан с глазами по пять копеек.       – Поля… Нравится тебе или нет?       – Она? – Минхо вновь посмотрел на меня с непониманием. – Хан, она ж ребенок совсем. Ей четырнадцать. Какое нравится?       – Всякие люди бывают.       – Откуда такие странные мысли вообще взялись?       – Потому… – я оглянулся по сторонам и зашептал: – То, что я скажу, это секрет. Никому, ясно?       – Ясно.       – Потому что ты ей понравился, вот она тебя и звала танцевать. Я боялся, вдруг она тебе тоже понравилась.       – Нет, конечно! Да, она милая, красивая девочка, но девочка! Не девушка. Маленькая ведь совсем еще, – произнес Минхо, а я удивился собственному внезапному облегчению. – Я в ней могу только ребенка видеть.       – Справедливо.       – А что значит боялся?       – Что?       – Ты сказал, что боялся, что она мне нравится. Почему?       – Я… – только и смог надрывисто произнести я, как мгновенно осознал, что не знаю, что и ответить. Взгляд бегал по лицу Минхо, а нужные слова все никак не приходили в голову. – Да сказал так и все. Формулировка не та.       – Врешь.       – Чего это?       – Вижу.       – Ну чуть-чуть вру.       – Скажи правду.       – Просто не хочу, чтобы тебе кто-то нравился. Не спрашивай, почему. Я и сам не знаю. Прими это, как факт.       – Интересно, – хмыкнул Минхо.       – Ты ж не обижаешься? Это, если что, не значит, что я тебе счастья не желаю! Ничего такого! Просто бред у меня в голове есть всякий, и ничего с ним не поделаешь.       – Да не обижаюсь, конечно. После черники-то, – улыбнулся он.       Мы долго сидели и разговаривали. А потом, когда оба уже почувствовали усталость, просто молчали в компании друг друга. Ветер колыхал темные, блестящие волосы Минхо. Хотелось их потрогать, зарыться пальцами в густую шевелюру, перебирать, гладить. Главное ласково – Минхо заслуживает к себе исключительно такого отношения, нежного, теплого, доброго… Только зачем? Я не понимал, но так отчаянно хотел, что не находил сил порыться в себе, чтобы откопать какое-нибудь очевидное объяснение – все мысленные ресурсы кружили вокруг каштановых волос. Да и не только волос. И вокруг носа его, острого, четкого, с этой аристократичной горбинкой, которую можно даже не заметить, если не присматриваться. Вокруг глаз, черных, как угольки, с этим цепким внимательным взглядом, пробирающимся в самую душу. Вокруг губ – больше всего вокруг них, пышных, нежно-розовых, мягких. До них тоже хотелось докоснуться. То ли пальцами провести, то ли своими губами. Я, наверное, был странным. Или не был? Я решил, что скорее, все-таки, не был. А у кого такие мысли не появятся после взгляда на Минхо? Он просто красивый – оттого и хочется на него смотреть подолгу – интересный и приятный человек.       А потом в голове снова всплыли события сна. Я посмотрел на Минхо более внимательно, уже не чтобы полюбоваться, а чтобы понять. Мысль пришла сама собой, будто что-то абсолютно естественное и банальное: его руки, в отличие от чьих-либо еще, на себе мне было бы чувствовать не мерзко. Почему? Вопрос каменной глыбой, давящей и тяжелой, повис в голове. Да потому что он – это он! Просто вот такой весь: очаровательный, умный, улыбался ласково, со взглядом его колким, будоражащим… Чего тут мерзкого? Ничего! Разве могут его прикосновения вызывать отвращения? Не могут! Возможно, это его рука и была во сне, потому не стала отторгающей? Венами оплетенная, крепкая – да, похожа, пожалуй... Но все же, сколько бы оправданий я себе не выдумал, это было странно. Отчего он стал для меня таким особенным, что я готов был допустить аж такое, – непонятно. Как догадка, промелькнула глупая мысль, но я ее тут же отогнал – слишком уж она была непривычной. И я эти разборки с самим собой оставил, потому что и смысла-то разбираться не было – вот Минхо сидел рядом, близко-близко, еще недавно слушал мои рассказы, шутил, что-то говорил, а теперь лишь меланхолично смотрел куда-то вдаль, наверное, думал о чем-то хорошем. И все остальное было неважно.        Перед самым отбоем Минхо сходил к умывальникам, помыл обе кружки так, что они аж блестели, и проводил меня до столовой, чтобы я их вернул. Я зашел и с опаской оглянулся – лишь бы никто не заметил. Шустро, но тихо прошел в зал. Там стояла непривычная тишина: ни шума плит, ни лязга посуды, ни громких голосов поварих. Я проскользнул в самый конец, встал у подносов и поставил обе кружки. Уже хотел развернуться и уходить, как испуганно вздрогнул от громкого голоса за спиной:       – А ты чего это тут делаешь? – послушалось обвинение, и я замер. Светлана Юрьевна. Ее недовольство, сквозящее в любой фразе, не спутаешь ни с чьим. Ну все, попал!       – Чего? – обернулся я.       – Кружки зачем брал?        – Так воды попить, – отмахнулся я. – Жара весь день стояла, вот и мучила жажда.       – Сразу две?       – Ну да. Пока одна наполнялась, из другой пил.        – Еще и врет! Вот ты пионер какой! – гневно обвинила она, и я уже привычно хотел запротестовать, что я не пионер, а комсомолец, но вовремя прикусил язык – ее это только больше разозлило бы. – Я видела, как ты входил в столовую с кружками в руках!        – Извините. Я положу и больше брать не буду.       – А зачем они тебе были нужны? Своровать, небось, хотел, а потом совесть заиграла?       – Кружки воровать!? – обомлел я. – Я ж не бомж! Да на кой они мне нужны?       – Не выражайся!        – Я не выражался. Ни одного ругательства не сказал.       – Выражение, которое ты подобрал, подразумевает то неприличное, что ты, слава Богу, додумался опустить!       – Так вы меня обвиняете в том, что я не сделал. Да я и не хотел ничего воровать! Даже мысли не было!       – Тогда зачем брал?       – Это я попросил взять, – рядом с ней вдруг возник Минхо. – Здравствуйте, Светлана Юрьевна. Извините, что подслушивал, некрасиво получилось, но я подумал, если вы Хана заругаете будет еще больше некрасиво, потому что это я его попросил.        – Вы? А вам это, Минхо Юрьевич, зачем? – не поняла она и вытаращилась на него, как ни пойми на что.       – Хан помогал придумывать план для стенгазеты. Идея-то у нас появилась, а там нужны были ровные круги – ну, понимаете, чтобы красиво все, аккуратно. Циркуля нет, я и попросил его взять кружки в столовой. Мы, конечно, карандашом обводили, ничего не запачкали.        – Ну придумали! – Светлана Юрьевна развела руки. – Стенгазеты – дело хорошее, но вот такие методы – это уж, сами понимаете, не очень правильно. Я вас попрошу больше так не делать! А циркули есть. Вы бы подошли, попросили, все б было.       – Обязательно учту. Простите, больше не повторится.        – Ладно уж, идите. А ты, Джисон, смотри мне.        – Да я ж ничего!       – Пойдем-пойдем, – Минхо схватил меня под руку и поспешил увести из столовой, пока Светлана Юрьевна не начала заводиться по второму кругу.        Мы вышли из столовой, и я облегченно выдохнул. Слава Богу, отмазался. Вернее, Минхо отмазал. Меня окутала зябкость вечера, по телу заскользили колкие мурашки. Комары пищали над ухом, а я даже ленился отмахнуться от них. Мы шли в тишине. Я раздумывал о том, что случилось бы, не окажись Минхо рядом и… Страшно даже представить! Вдалеке стрекотали сверчки. Под ногами шуршали иголки. Мы почти дошли до моего корпуса, как я решил спросить:       – А ты как там оказался?       – Да ждал тебя, хотел проводить до корпуса. Потом услышал ругань. А там голос Светланы Юрьевны. Ну я и понял, что тебе сильно влетит, если я что-нибудь не придумаю. Потому что если бы ты сказал правду, то там бы такой скандал был – сам знаешь, ей бы только придраться да поскандалить. Так что сказал первое, что в голову пришло.       – Спасибо. Но надо было тебя отправить кружки класть на место.       – Да надо было. Кто ж знал, что она там из ниоткуда появится?       – А тебе потом не попадет за меня?       – Да вряд ли. Она уже сказала, что нужно. Наверное, забудет.        – Ну и хорошо. Спасибо тебе.        – Это за чернику.        – А если б я тебе не принес, а сам ел? Не помог бы?       – Ну дурак, – рассмеялся Минхо. – Помог бы, конечно. Это я про чернику шучу.       – Тогда спокойно ночи, – улыбнулся я.       – Спокойной ночи, добытчик.