Безупречный

Конечно, он не собирается делать ничего из того, что наговорил вчера Чонгуку. Он даже не верит в половину из того, что сказал, как и в то, что между ним и Юнги действительно что-то происходит, но поставить зарвавшегося капитана на место захотелось очень сильно. И он знает, что Чонгук чувствует вину за произошедшее. Но только потому, что не вмешался вовремя, а не потому, что, когда Чимин стоял в кабинете Намджуна, краснея и пытаясь рассказать свою версию событий, он Чимину не поверил. Когда Барым орал на него за то, что Чимин обвинил его в случившемся, Чонгук промолчал. А когда Чимин спросил его с надеждой «Ну хоть ты мне веришь?», сказал: — Поменьше виляй задницей. Так что ебал он это всё. Если Юнги и решится на какие-то действия — Чимин даже не станет звать на помощь. Всяко лучше потерпеть пять минут, чем потом оправдываться полгода и слушать чужие фантазии. Он вздрагивает, поглощённый своими мыслями, когда что-то касается его руки. Поднимает глаза, видит чужие пальцы на своём запястье, которые там надолго не задерживаются и тут же забирают из ладони крепко сжатый стакан воды, и переводит непонимающий взгляд. — Сейчас треснет, — всё, что говорит ему Юнги, а после присаживается рядом, глядя в упор. Уже поздний вечер, они в лаборатории одни. Чимин остался, потому что хотел отвлечься и поработать, но мыслями упорно возвращается в тот разговор, зависая по несколько минут над тем, чтобы понять: его задевает то, что Чонгук в принципе допускает мысль о том, что он может скакать по хуям, или то, что он ни разу так не сделал, но всё равно выслушал тонну грязи на этот счёт? Вероятно, второе. — Я что-то сделал? — вновь подаёт голос безупречный. — Нет, с чего ты решил? — У тебя лицо такое, — он показывает на своё лицо указательным пальцем, а потом делает его таким несчастным, что невольно вызывает у Чимина смешок. — Грустное, — подсказывает он. — Мне грустно. — Не идёт. — А какое идёт? — Когда смотришь, как я дерусь, — моментально заключает Юнги. Чимин невесело улыбается, вновь возвращаясь к причине своего подавленного настроения. У него и это отобрали. Чонгук не мог дать ему хотя бы минуту на собственный триумф без того, чтобы не вставить свои едкие, никому не упавшие предположения. Юнги в этот момент поднимается с табуретки, а в следующий уже подходит со спины и кладёт свои широкие ладони Чимину на плечи, легко сжимая. Всего на секунду, за которую он успевает только прикрыть глаза и насладиться давлением на напряжённые мышцы, когда: — Идём в душ. — Ты же там был недавно. — Иду в душ, когда грустно. Вряд ли безупречный в полной мере понимает смысл этого чувства, но попытку поднять настроение Чимину тот засчитывает и покорно плетётся в соседнюю комнату. В этот раз Юнги не спешит расправляться с одеждой самостоятельно, в этот раз Чимин совсем не против бездумно помочь ему расстегнуть пуговицы на рубашке и выпутаться из широких штанов. Действия, доведённые до автоматизма. Он даже не думает, когда по привычке проходится пальцами по зажившим ранам внизу живота, наощупь проверяя температуру кожи. А потом поднимает взгляд. Иногда ему хочется сделать то, в чём его обвиняет Чонгук. Если ты видишь во мне шлюху — я буду шлюхой. Если думаешь, что я хочу подпустить его, — я подпущу. Если боишься, что лягу под него, — я лягу. Но в итоге просто отходит в сторону, приглашая безупречного встать под горячие струи. — Когда тебе грустно, Юнги? — спрашивает погодя, по привычке привалившись спиной к перегородке между двумя душевыми. Он прав — горячий душ и правда успокаивает, белый халат Чимина уже валяется у ног, пока он неспешно выдавливает из петель по пуговке на собственной рубашке. — Когда ты не разрешаешь подходить к тебе. Достаточно честно. Он даже удивляется на секунду, замерев с расстёгнутой рубашкой. — Не нравится? — Нет. Он снял запрет сразу после тренировки, и весь остаток дня безупречный провёл рядом. Не трогал, не навязывался, как думают некоторые капитаны, просто был рядом. Плечом к плечу, и сегодня даже Тэхён не посмел ничего сказать на этот счёт. — Почему? Юнги не отвечает долго. Так долго, что шум бегущей воды приедается, а комнату всё больше затягивает паром. Чимин всё же стаскивает с себя рубашку полностью и тянется к пряжке ремня, посчитав, что разговор по душам уже подошёл к концу, когда рядом появляется мокрая макушка. Так близко, что Чимин даже нехотя может рассмотреть мокрые ресницы и капельки воды на скулах безупречного. — Ты нас боишься. — Не думаю. — Не думай, — благосклонно соглашаются. Юнги вновь исчезает из поля зрения, и Чимин думает — вот теперь всё, но он заговаривает снова. Чётко, ясно, так, чтобы вопреки шуму от уже двух работающих душевых, его было слышно. — Когда этот идиот задел тебя — вы боялись оба. Не думай, что остальные этого не замечают, им просто всё равно. Там, где мы живём, каждый за себя. И никто не станет тебя защищать, даже если ты в это веришь. — А ты, значит, показываешь силу, чтобы я боялся тебя больше остальных, так? — он не хочет, чтобы это звучало как претензия, но всё равно звучит. Юнги абсолютно не знает, о чём говорит, потому что они знакомы пару дней, и это работа Чимина — изучать его, а не наоборот. Может, поэтому от нахлынувшего возмущения он делает шаг вперёд, выныривая из-за перегородки, чего не делал прежде, потому что подсматриванием за другими не страдает. И сразу встречается носом к носу с разгорячённым Юнги. — Нет, — говорит ровно, — я хочу быть рядом, чтобы ты никого не боялся. — Никого, кроме тебя? — догадывается он. — Никого, кроме меня, — вторят ему. Чимина пугает эта честность. Его пугает, что обнажённый Юнги сейчас так близко. И то, что он сам впервые перед ним наполовину обнажён. А ещё то, что чужой взгляд сейчас скользит по его губам. Эти прекрасные чёрные глаза, которые следят за ним неотрывно, сейчас без стеснения смотрят на его губы, и Чимин умоляет того силой мысли поднять взгляд. Он понимает озвученную фразу слишком ясно сейчас. Юнги на порядок осмысленнее всех тех, с кем ему приходилось работать до этого. Он — другой уровень, и внезапно опасения Чонгука относительно того, что он может не справиться, приобретают слишком реальные очертания. Потому что он здесь не один, кто занимается изучением. Он никогда не интересовался мыслями подопечных на свой счёт. Возможно, стоило. А может, ему не хотелось знать, как его видят остальные. Хосок и вовсе начал делиться своими соображениями только на втором году работы и только потому, что между ними установились крепкие, дружеские отношения. И Юнги он спрашивал совсем не о себе, но внезапно тот заговорил о Чимине. О себе и Чимине? Этого он тоже не хотел знать, но не может удержаться, чтобы не спросить: — Мне стоит тебя бояться? Юнги наконец-то поднимает на него взгляд. Он всё ещё выше Чимина на голову. Всё ещё обнажён. Всё ещё так близко, что Чимина немного ведёт от исходящего от него жара, а может, это последние остатки кислорода, потому что расстояние между ними мизерное. — Да. Чимин кивает. Себе. Обстоятельствам. Честному взгляду в чужих глаза. И делает шаг. Но не по направлению к Юнги, а в сторону второй кабинки, ныряя под горячие струи как только стаскивает с себя штаны. И тут же тянется к напряжённому члену. Прямо здесь. Сейчас. Глубоко в душе отрицая, что больше всего хочет оказаться по другую сторону этой треклятой перегородки, но не отрицая — он действительно там окажется, если сейчас не сделает что-то с собой. Да только Юнги выходит из душевой раньше.

***

— Он просто псих какой-то! — восклицает Тэхён, экспрессивно размахивая руками и тут же виновато улыбаясь проходящим мимо военным. Они идут по коридору второго уровня в сторону кафетерия, потому что сегодня официально началась неделя, в течение которой безупречный может более-менее свободно перемещаться по базе в сопровождении своего куратора, будет регулярно посещать тренировки и даже получит маленькую, временную комнатку на одного. Ещё через неделю его переведут в казармы к остальным, где он будет жить по общему расписанию и иметь возможность посещать Чимина по вечерам. А дальше, в зависимости от своих успехов, покинет эту базу. Такие, казалось бы, лишние телодвижения, переезды и перетасовки нужны для того, чтобы безупречные не заскучали и не начали искать себе приключения. Наверху они привыкли не останавливаться на одном месте подолгу, вот они и пытаются создать эту атмосферу постоянного движения. — Не понимаю, как его вообще ещё не уволили! Чимин одним ухом слушает эти душеизлияния, потому что Тэхёну, как оказалось, настолько не понравилось работать с Барымом, что он всё ещё не может заткнуться на этот счёт. Чимину в последнюю очередь хочется говорить об этом, но, как хороший коллега, он вроде как должен поддержать беседу. Хотя больше, конечно, хочется сосредоточиться на широкой спине безупречного, который шагает впереди них. — Он хороший специалист на самом деле, — блекло добавляет Чимин, наблюдая за тем, как очередной безупречный, выскочивший из-за угла, нервно оглядывает Юнги, а после низко склоняет голову, пытаясь прошмыгнуть мимо него незамеченным. Получается удачно, потому что Юнги на того не реагирует никак, кажется, вовсе не заметил. Чимин сказал ему, что в кафетерии много безлимитной еды. Слово «безлимитный» у Юнги любимое, так ещё с воды повелось. — Не знаю, что он там за специалист, но методы у него дикие, — фыркает Тэхён, а потом задирает рукав своего халата до локтя, демонстрируя Чимину фиолетовые синяки. — Один схватил, тот, который на тренировке бычил. И знаешь, что ему на это сказал Барым? — В следующий раз сделай так, чтобы не осталось следов. — Он и при тебе такое говорил? — Тэхён удивлённо хлопает глазами. К сожалению. Он очень хорошо запомнил эту фразу. — Вообще не понимаю, как его безупречных потом к людям пускают. — Их и не пускают, — замечает Чимин, а после кидает Юнги: — Направо сверни. Безупречный, не оглядываясь, сворачивает за ближайший поворот и даже любезно придерживает широкую дверь Тэхёну, который добирается до неё первым. Юнги с самого утра какой-то сильно любезный, на Тэхёна целое утро не пялился, что в его понимании и правда любезно: обычно он смотрит на младшего ассистента как на говно. Или на жвачку, застрявшую в волосах. Он не уверен, что Юнги считает более отвратительным. — После подготовки они сразу пойдут работать солдатами, к гражданским их никто не пустит, — и слава богу. — Оттуда и методы Барыма: ему всё равно, что с ними потом случится, главное — развить в них эту уверенность в собственной безнаказанности. В кафетерии немноголюдно. За дальним столом кучкуется группка безупречных, чуть ближе — несколько военных, а за ближайшим к ним столом сидит Хосок, который приглашающе машет Чимину рукой. Он кивает сдержанно в ответ, обещая, что скоро присоединится, и обращается к Юнги. Тот, как и всегда, рядом, держит на нём взгляд в ожидании дальнейших указаний. — Буфет в твоём распоряжении. Бери что хочешь и присоединяйся к своим. Юнги на это ожидаемо вскидывает бровь, потому что «свои» — Чимин, а не группа безупречных, к которым ему только что велели садиться. Но возникать не берётся. Чимин вздыхает с облегчением — ему бы не хотелось начать упрашивать того в присутствии Тэхёна. И они вместе добираются до стола Хосока. — Но мы тоже гражданские в какой-то мере, — продолжает мысль Тэхён, вежливо улыбаясь Хосоку, и занимает лавку напротив Чимина. Хосок хоть и тощий, но почему-то всегда раскладывает свои тарелки так, что места на столе в итоге не остаётся, и Чимину приходится сдвинуть пару пиал в сторону, когда он присаживается рядом. — Как и учёные на других базах. Что будет с ними, когда эти животные будут вести себя так, будто им все должны? Чимин цокает. Он же просил не использовать это слово. Тем более тут Хосок. — О чём речь? — интересуется он, протягивая Тэхёну клубничный пончик. Тот в ответ что-то смущённно лепечет и хихикает как девица на выданье, но в пончик вгрызается совсем не эстетично. — Барым. — А. Тяжелее всего, наверное, всё же Хосоку. Если учёные практически не взаимодействуют с другими безупречными, кроме своих, то ему приходится пожинать плоды чужой нерадивости на регулярной основе. — И как вообще так вышло, что у него целых три безупречных? — Барым работает на скорость, а не на качество, — уведомляет Хосок. — Они вечно с Чимином соревнуются, кто из них круче. — Ничего подобного, — фыркает Чимин в ответ, подперев подбородок кулаком. — Барым думает, что если будет проэктировать Чимина… — Провоцировать, — тихо подсказывает он. — То Чимин уйдёт, и все ламы достанутся ему. — Лавры, — ещё тише. — Вам что, пять лет? — закономерно интересуется Тэхён с набитым ртом. Тэхён поймёт что к чему, когда проведёт здесь парочку лет. Это место пропитано токсичной маскулинностью. Учитывая, что здесь собраны лучшие из лучших, самым лучшим всё равно хочется быть отчаянно. Барыму очень нравится делать вид, что круче специалиста им не найти, а Чимин эти его планы только портит тем, что по итогу его воспитанники показывают хорошие результаты. К тому же он никогда не давал согласие на это соперничество. Правда, о своём нежелании быть конкурентом Барыму тоже вслух не говорил. — У Чимина самый высокий показатель успеха среди всех специалистов по межвидовой адаптации, а это человек тридцать, — по секрету говорит Хосок, не скрывая гордости в голосе. — Ему можно. А Барым на третьем. До учёного на втором месте ему не добраться, потому что тот работает на исследовательской базе Альянс-28, это через три сектора, а вот наложить лапы на деятельность Чимина может. Он хочет сказать, что «нельзя», потому что заслуженные регалии не дают ни права, ни возможности пренебрегать своими рабочими обязанностями, а делать работу хорошо — это буквально всё, что от них требуется, но вместо этого с расширяющимися глазами следит за тем, как Юнги, подойдя к столу, бескомпромиссно сгружает на него поднос и садится рядом с Тэхёном. Теперь очередь младшего ассистента пучить глаза, но уже от страха. — Скажешь что-то о слипшейся заднице — убью, — Чимин предупреждает вдохновлённого Хосока, когда видит, что поднос Юнги завален всеми десертами, которые тот нашёл в буфете: слойки, чизкейк, пончики с пятью видами начинки, какая-то корзинка с желе и, конечно, шоколадный торт. — Разве я не сказал тебе садиться к своим? — Я сел, — глухо отзывается безупречный в перерывах, пока пытается втолкнуть в рот сразу всю корзинку. — Прямо бунт на корабле, — незамедлительно отзывается Хосок. — Хосок, кто бы не учил тебя этим тупым фразам, перестань с ним общаться! — замечает раздражённо, не переставая сверлить Юнги возмущённым взглядом. — Ты прекрасно понял, за какой стол я сказал тебе садиться. Что за самовольство? — Не знаю, что это значит. Хосок рядом тихонько прыскает. Юнги в ответ смотрит самодовольно, медленно пережёвывая десерт. А Тэхён рядом с безупречным так близко не был никогда, оттого выглядит немного болезненным с этим побелевшим оттенком кожи. Чимин недобро сощуривает взгляд. Ладненько. Очень даже хорошо. Будь по-твоему. — Чизкейк попробуй, тебе понравится, — и указательным пальцем тычет на тарелку. Юнги хватает тот незамедлительно. Команды он привык нарушать, не слушаться — тоже, но не привык ждать подставы от самого Чимина, который спокойно наблюдает за тем, как глаза безупречного расширяются по мере того, как он не без труда пережёвывает этот несчастный кусок чизкейка, едва не подавившись. — Ли-мон-ный, — тянет по слогам. И вскидывает победный взгляд. Остаток обеда проходит в гробовой тишине, но не без красноречивых взглядов: Тэхён пытался слиться с поверхностью стола, Хосок искренне наслаждался сложившейся ситуацией, а Юнги, кажется, расчленял Чимина по кусочку и складывал как раз в ту тарелку, где и находился раньше бедный чизкейк. Чимин ни о чём не жалеет, кстати говоря. Уже на выходе из кафетерия его ловит Чонгук. — Если ты опять за своё… — начинает было Чимин, готовый встать в оборонительную позицию в ту же секунду, но капитан Чон только улыбается дружелюбно и заискивающе тянет: — Хотел сегодня пригласить к себе. Чимин гордо вздёргивает нос вверх. Работа работой, но извинений никто не отменял. А вот это «к себе» обычно заканчивается бутылкой алкоголя, раскаивающимися попытками Чонгука обелить собственную репутацию и вялыми поддакиваниями захмелевшего Чимина типа «ну ладно, я тоже перегнул». Они часто ссорятся. Мирятся тоже часто. Чимин вообще отходчивый, Чонгуку в этом очень сильно повезло. — Я бы не пошёл, — тянет недовольно. — Я и не зову, — насмешливо парирует в ответ, видя по наигранно-обиженному взгляду, что если бы позвал — пришёл бы. — Тебе нужно съездить в город, забрать партию новой одежды и медикаментов. — Почему я? — возмущённо. — Я же ездил уже в начале месяца. — Основной состав через полчаса выезжает на вылазку. Засекли стаю гончих, движущихся к городу с севера, нужно будет отогнать, — объясняет, не забыв добавить: — Вернёмся только к утру и, скорее всего, весь следующий день будем отсыпаться. Это чтобы Чимин не сомневался: капитан бы его позвал на свой личный эшафот, если бы не обстоятельства. Чимин недовольно цокает, как вдруг: — Возьми с собой Юнги. — Что я слышу, — притворно ахает, — отпускаешь со мной неуправляемого безупречного? — Ты им вроде как успешно управляешь. К тому же это не рекомендация. Сказали обязательно послать с тобой одного, а поскольку мы заняты, остаётся только твой пёс. Чимин неодобрительно фыркает, закатив глаза. Ещё бы. Никто ведь в действительно не ожидает, что тяжёлые баулы с одеждой он будет таскать в одиночку?

***

Погода сегодня шепчет. Чимин прикрывает ладонью глаза, запрокидывая голову вверх и любуясь синевой неба, пока дожидается, когда Юнги сгрузит в машину ящик с медикаментами. Он действительно не собирался таскать всё в одиночку, а после увидел, что безупречный справляется с поставленной задачей быстро и чётко, вот и позволил себе прохлаждаться у погрузочного дока, наслаждаясь ясной погодой. Они не собираются задерживаться здесь надолго, но у него единожды всё же мелькнула в голове мысль сводить Юнги на экскурсию вниз. Правда, это было ещё до того, как в одну свою прогулку на склад тот не вернулся с каким-то пакетом подмышку и ошарашенными глазами. — Что? — беспокойно спрашивает Чимин, но в ответ ему просто суют этот пакет в руки с таким видом, будто там по меньшей мере бомба. — Гостинцы? И правда гостинцы. Парочка помидоров, буханка хлеба, два десятка конфет и треть палки свинной колбасы. Это не редкость, что местные подкармливают безупречных, потому что знают, в каких условиях те жили до этого. И хотя в этом нет никакой необходимости — никто из них не обделён провиантом, — некоторые сердобольные продолжают делиться вот такими подачками. Наверняка Юнги по пути сюда встретил какую-нибудь старушку, которая, увидев, как тот таскает тяжёлые ящики, решила, что ему непременно стоит подкрепиться после. Чимин тянет умилённую улыбку, потому что Юнги наверняка посчитал, что сделал что-то незаконное и явился к нему с повинной. Он вряд ли бывал в ситуациях, когда абсолютно незнакомый человек делится с ним едой просто так. — В городах к вам хорошо относятся, — говорит он, определив пакет к ящикам. Юнги, погрузив последний мешок, наскоро растёгивает рубашку на три пуговицы, потому что жара на улице стоит невыносимая. Стандартная для безупречных униформа ему всё ещё не положена, поэтому сейчас он в обычной рубашке и штанах карго чёрного цвета. — Мило, — роняют безэмоционально в ответ. Он равнодушно смахивает прилипшие ко лбу чёрные пряди, и если бы Чимин не видел испуганные глаза минутами ранее, то подумал бы, что ему и правда всё равно. Погрузочный док находится прямо у въезда в подземную часть города. Хоть это и почти на его окраине, тут всё равно людно и даже стоят жилые дома. Безупречные охраняют только внешнюю черту города, внутри для них работы нет, но большинство гражданских предпочитают ютиться где-то в непосредственной близости. Он тычет пальцем в сторону, где на противоположной улице в тени большого навеса играет детвора. Несмотря на хорошую погоду и тень они всё равно с головы до ног одеты в серые костюмчики, а на голове у них панамки. Один из них активно размахивает деревянной палкой на манер меча, пока четверо остальных изображают из себя гончих, сидя на четвереньках и угрожающе рыча. — Они с детства восхищаются силой и бесстрашием вашего вида, — говорит, когда Юнги обращает своё внимание на играющих детей. Тот косится в ответ недоверчиво. — Моей любимой сказкой в детстве была та, где обычный человек сражался с гончими три дня и три ночи. Те преследовали его долгие трое суток, пока он, заблудившись в пустыне, пытался вернуться к своему поселению, а когда был настолько уставшим, что даже не смог удержать в руке флягу воды, чтобы напиться, и решил, что встретит свою смерть уже очень скоро, будто из ниоткуда к нему навстречу вышли люди песков, одетые в кожи тех самых гончих, которых когда-то убили голыми руками. Они указали мужчине, куда держать путь, а когда свора гончих уже была рядом, пообещали, что не подпустят тех к поселению. Говорят, он шёл в Содружество. О бывшем городе ходит много легенд. Например, о том, что Содружество было самым могучим и развитым городом, в распоряжении их жителей были всевозможное технологии и ресурсы, потому что туда стекались люди со всех уголков страны и приносили с собой то последнее и самое драгоценное, что у них осталось. Но в ходе эвакуации многое было навсегда утрачено. А ещё говорят, что Содружество было настолько процветающим именно благодаря людям песков, которые, как и обещали, защищали город от гончих до самого конца. Чимин отдал бы всё на свете, чтобы побывать там разок. — Ты в это веришь? — В легенду? — В то, что мы именно такие. — Когда мне было пять, на меня напала гончая, — делится он под любопытный взгляд безупречного. — Вон там, — он указывает пальцем на большой песчаный курган метрах в тридцати. Двадцать лет назад безупречных только начали использовать в качестве охраны, и то не везде. Это сейчас каждый хаб насчитывает от двадцати до пятидесяти вооружённых солдат, в зависимости от того, где конкретно находятся хабы и сколько гончих наблюдается в округе, а тогда у них были только обзорные вышки и очень ограниченное понимание того, откуда ждать угрозы. — Моя мама занималась обслуживанием солнечных панелей, я часто бегал рядом. Однажды я забежал так далеко и не услышал сигнал тревоги. Тогда она и напала. Он как сейчас помнит, сколько страха и безысходности было в его маленьком тельце, пока гончая тащила его куда-то по мокрому от крови песку. — А потом появился человек песков. Прямо как в легенде, я без понятия, откуда он пришёл. У него был металлический прут, который он всадил в голову гончей так легко, будто делал это как минимум раз десять в день, — коротко усмехается, вспоминая. — Я его больше никогда не видел, но на ум пятилетнего ребёнка это произвело неизгладимое впечатление. Так что да, пожалуй, я верил в это когда-то. А потом ему кажется, что в глазах Юнги, который всё это время не отрывал взгляда от играющих детей, на пару секунд проскальзывает что-то тоскливое. Чимин даже не берётся утверждать, не показалось ли ему, потому что в следующий момент безупречный устремляет глаза в небо и констатирует: — Будет буря. Чимин поднимает удивлённый взгляд на небосвод, который по-прежнему чист, но в итоге всё же лезет в кабину грузовика, чтобы взглянуть на показания радаров. И действительно, в двух километрах от них. — Ты и такое умеешь? — спрашивает, когда Юнги взбирается на сидение рядом. — Пылью пахнет. Чимин такого не понимает. Пылью в воздухе пахнет всегда. — Судя по траектории движения, пройдёт как раз по нашему маршруту до базы. Можем попытаться объехать с другой стороны. Это на полчаса дальше, но есть шанс проскочить. — Разве не оттуда идут гончие? — Они идут с севера, — он указывает на движущуюся точку на радаре. — А буря с запада. Поедем на восток и попытаемся её обогнуть. Логичнее, конечно же, было бы остаться в городе, но если буря пройдёт быстро — им придётся возвращаться на базу в кромешной ночи, а если затянется до утра — нужно будет пристроить безупречного у себя дома. Его не устраивают оба варианта. Он открывает окно машины и кричит детям: — Передайте дозорным, что в двух километрах буря! И сразу по домам! И очень надеется, что им удастся проскочить.

***

Когда на полпути небо затягивает жёлтым маревом, а колёса начинают буксовать в массе песка на просёлочной дороге, становится понятно, что их миссия очень близка к провалу. Юнги пару раз всматривается вдаль, предполагая, что затянется это максимум часа на два, и Чимин верит, потому что тот наверняка встречался в своей жизни с песчанными бурями побольше самого Чимина. Он выключает мотор, чтобы не посадить тот случайно, решая, что эти два часа они просто переждут на месте. Когда обозначенные два часа проходят, а видимость падает до нуля, потому что за окном плотной завесой кружат мелкие песчинки, не давая даже возможности определить, день или ночь сейчас, Чимин наконец-то сдаётся и выключает радар, чтобы не сажать батарею ещё и ему. В том сейчас надобности нет, они в самом эпицентре бури и двигаться наощупь не будут. На часах половина шестого вечера, значит, уже смеркается. Он задёргивает шторки на боковых окнах и закрывает лобовое стекло плотной пластиковой панелью, погружая салон грузовика во тьму, а после лезет в сам кузов, наощупь находит в левом углу закреплённый там светильник и включает тот. Кузов вспыхивает тусклым светом, которого, впрочем, достаточно, чтобы двигаться внутри без опаски споткнуться о какой-то ящик. — Ты же не боишься замкнутых, тёмных пространств? — интересуется у последовавшего за ним безупречного, исключительно чтобы разбавить гнетущую обстановку. За пределами машины воет ветер, а острые песчинки скребут по металлической крыше. — Ты держал меня в боксе. — Ну, там было светло, тепло и тихо. — Не боюсь. Чимин кивает пару раз, пока сдвигает в сторону пару мешков, чтобы освободить пространство на полу. По обе стороны кузова установлены скамейки, которые он игнорирует, садится на пол и тут же тянется к пакету. — Собирался поесть на базе, — поясняет, доставая оттуда буханку. — Будешь? Безупречный отрицательно мотает головой. Учитывая, сколько сладкого тот втоптал накануне, это и не удивительно, поэтому Чимин без зазрения совести откусывает хлеб, заедая тот колбасой. Он чувствует, как кузов слегка качается под ними на ветру, и поэтому вытягивает ноги, упираясь стопами в лавку напротив. Юнги садится на противоположную сторону, скопировав его позу и молча наблюдая. Чимин уверен, что любой другой в подобном положении почувствовал бы себя некомфортно и из-за полумрака, и из-за разыгравшейся погоды, и от того, что неизвестно сколько времени они будут сидеть вот так, запертые в этой металлической коробке. Юнги подаёт голос только тогда, когда Чимин доедает последний кусок хлеба, сыто поглаживая набитый живот, будто только и ждал, когда он закончит со своей трапезой. — О тебе говорят. — Подслушивать нехорошо. — Я не подслушивал. А они всё говорили. — Кто? — Те придурки. Чимин косо ухмыляется. Наверное, Юнги тоже понимает, что с каждым последующим днём подобных шансов на беседу будет всё меньше: на базе всегда рядом младший ассистент, расписание самого Юнги с каждым днём всё загруженнее, а теперь он и вовсе должен жить отдельно. Последнюю новость он, кстати, принял без должного восторга, но Чимин пока не успел показать ему эти самые хоромы, о которых трещал всё утро. Так что пусть спрашивает, пока есть возможность. — Тебя это беспокоит? — предполагает Чимин. — Ты не спросил о чём именно они говорят, — резонно замечает он в ответ. Да, не спросил, потому что предмет обсуждения ему прекрасно известен. Он слабо кивает, давая понять, что они на одной волне, и Юнги не нужно говорить это вслух, но он говорит. — Ты с нами спишь. Чимин много раз представлял эту ситуацию и конкретно этот самый момент, когда ему придётся объясняться. Юнги — его первый безупречный за эти девять месяцев, и он мог только в теории предположить, как его подопечные будут реагировать на эти слухи. С разговорами за спиной он смирился уже давно и даже подумал, что они вовсе сошли на нет, учитывая, что ротация безупречных и военных колоссальная. Тот же Тэхён вроде как ничего не знает, иначе бы уже давно потребовал объясниться. Тем не менее это всё не так уж и важно, если главный источник этих слухов всё ещё на базе и никуда оттуда не денется. Его только совсем немного задевает то, что Юнги звучит осуждающе. Даже огорчённо. И отчего-то утвердительно, будто это не слух вовсе, а аксиома. — Кое-кому в это отчаянно хочется верить, — бросает легко и перебирается к дверям фургона, чтобы приоткрыть одну. Просто чтобы убедиться, что буря ещё не закончилась, и у него по сути нет другого выбора, кроме как начать оправдываться. В кабину тут же начинает мести песок, и приходится поспешно захлопнуть дверь, сетуя на то, что даже ведь и не покуришь сейчас, вся одежда провоняет. Он возвращается в исходную позицию, встречается с выжидающим взглядом и коротко вздыхает на это. Он ведь точно пожалеет, что рассказал. — Девять месяцев назад я работал с другим безупречным. — Юнги вопросительно вскидывает бровь. — Мы вас так называем между собой. Безупречные. — Плохое описание. — Согласен, — Чимин коротко усмехается. — В общем, сначала всё шло хорошо. Обычно. Он был достаточно сообразительным, быстро обучался, и мы неплохо нашли общий язык. А потом всё стремительно ухудшилось. — Он тебя тронул? — догадывается Юнги. — Это не было его желанием, — и Чимин по-прежнему жалеет, что не доглядел. — Вернее, было, но ему его навязали. Когда я только пришёл на базу, моим учителем был Барым. Если всё будет хорошо, вы никогда с ним не увидитесь, — и Чимину не придётся волноваться за его безопасность, учитывая, что Юнги за это имя только что явно зацепился и теперь недобро сверкает глазами. — Они пересеклись на какой-то из тренировок, начали общаться. Я об этом не знал изначально, а когда до меня дошло, что происходит, мой подопечный уже начал делать вполне явные намёки в мою сторону. Я пытался говорить, но это воспринималось как ответный интерес. Пытался отстраниться и не искать контакта без надобности, и его это подстёгивало ещё больше. Они же охотники по натуре. — Он тебя тронул, — утвердительно. — Не успел. Хосок вмешался. Ты, наверное, видел, что он хромает на правую ногу, — Чимин устало прикрывает глаза, а в голове отчётливо слышится хруст чужих костей, потому что всё произошло так быстро. Так близко, а он оцепенел от страха и даже не попытался помочь. — Он хотел взять меня прямо в коридоре. Вообще ничего и никого не побоялся. Хосок чудом оказался рядом, попытался помочь и пострадал. Потом прибежали остальные на подмогу, в том числе и некоторые безупречные. В том числе безупречные Барыма, которые своим поведением начали подстёгивать остальных. Всё это превратилось в бойню, и к моменту, когда я добрался до лаборатории, всё, что было слышно, — крики и автоматную очередь. Он опускает голову в пол, пытаясь справиться с подступившим к горлу комом, чувствует, как на ногу чуть выше колена ложится чужая рука, и невесело хмыкает. Попытка Юнги к участию настолько мила, насколько и абсолютно неестественная. — И что с ним произошло? — Устранили. Он убил двоих, никто бы в здравом уме не рискнул оставлять его на базе. На долгие несколько минут в помещении повисает тягучая пауза. Чимину жуть как охота курить, и что Юнги ему сделает — отчитает, что ли? — поэтому он тянется к нагрудному карману, чиркая зажигалкой ровно в тот момент, когда безупречный произносит: — Зачем он его… — он замолкает на долю секунды, — проговорил? — Подговорил, — исправляет Чимин, но на вопрос отвечать не спешит. Удивительно, но то, что он уже успел рассказать даже не самая грустная часть истории. За ней всегда должен быть ответ на это глупое «зачем?» То, что в итоге и привело ко всему этому. — Тебе кто-то нравился? — он видит непонимание в чужих глазах. — Когда ты встречал других, с кем проводил время. Юнги понятливо кивает. — На что ты в первую очередь обращал внимание? — Глаза. Зелёные нравятся. У Чимина карие. — А мне нравится твой вид, — выдыхает вместе с сигаретным дымом. И ты мне начинаешь нравится, но я не войду в эту реку дважды. Кажется, это впервые, когда он признался в этом вслух, и радует только то, что Юнги не выглядит огорчённым этой фразой. Немного удивлённым, потому что до него быстро доходит и то, что Чимин этим признанием подтверждает и второе: мужчины этого вида. — Когда-то я имел неосторожность сказать это Барыму, потому что думал, что мы должны доверять друг другу, ведь работаем над одним делом. — Он был против? — О, он был очень даже «за». Настолько, что предложил ложиться под вас на регулярной основе, — а вот это Юнги задевает. Чимин слабо шикает, когда чувствует, что ладонь, по-прежнему лежащая на его ноги, начинает с силой сжиматься. — Когда вы покидаете пределы исследовательской базы, у нас нет больше возможности изучать определённые аспекты. Романтическую связь с другим видом, например. У вас достаточно интересная внутривидовая иерархия. Так, они знают, что безупречные не вступают в длительные романтические отношения. Всё вертится вокруг продолжения рода, и за очень редким исключением отношения двух безупречных не опишешь лучше, чем фразой «поебались и разошлись». Не в плохом смысле, просто это особенность их вида, это не плохо и не хорошо. При этом дети, если случаются, остаются исключительно с матерью. Отцы нужны только для того, чтобы продолжить род, потом они никаким образом не участвуют в воспитании ребёнка, более того, часто даже не знают о существовании детей. Барыму очень хотелось узнать, как далеко может зайти эта привязанность к человеку. Из-за чего безупречные чаще ревнуют, что способно их успокоить, насколько возможна связь с однополым партнёром с тем условием, что в этом случае продолжение рода — ключевая задача — невозможно. Существование программы по созданию межвидовых семей не даёт ответы на эти вопросы. К тому же за такими семьями невозможно наблюдать круглосуточно, как того хотел Барым. И даже учитывая, что какие-никакие сексуальные связи происходят и на самой базе, дело всё ещё в токсичной маскулинности. Лечь под безупречного или положить его под себя легче, чем сказать об этом открыто и полностью разрушить свой образ настоящего мужика. На такое решился только Чимин, потому что Чимин — идиот. — Тем не менее он нашёл способ сделать это и без моего согласия. Так что мне искренне всё равно, кто и что там говорит. Главное, чтобы не лезли. Легко сказать «просто переведись на другую базу». Здесь у него друзья и знакомые, рядом — родной дом и возможность видеться с семьёй. Он не собирается спускать это всё в трубу только из-за того, что какой-то урод возомнил себя королём. К тому же он уверен, что однажды Барыму просто надоест плести эти интриги за его спиной, когда он поймёт, что до Чимина ему не добраться. А Юнги молчит. По его лицу невозможно понять, о чём именно он думает сейчас, и Чимин искренне рад, что эмоциональный диапазон безупречных узок настолько, что на первый взгляд и не скажешь, есть ли в его голове хоть какие-то мысли. А когда он заговаривает — по обычаю именно тогда, когда Чимин больше и не ждёт ответа, — то говорит совсем не то, что от него ожидают. — Ты спрашивал, кто научил меня говорить. Откровение за откровение? — Ты всё же не съел его? — с надеждой. — Не я. Так ли нужны Чимину детали? Он думает добрых две секунды, но выбирает в пользу своего неуёмного интереса. Юнги поднял эту тему сам, так что пусть теперь договаривает до конца. — У меня была семья. Чимин от неожиданности дёргается всем телом, будто вместо сказанных слов ему прилетело по голове чем-то тяжёлым. Что значит — была семья? Он наверняка спутал слова, учёным прекрасно известно о том, что безупречные — одиночки. Иметь семью на поверхности не просто невыгодно, это смертельно. Наличие других членов значительно замедляет передвижение, шанс быть замеченным гончей возрастает в несколько раз, достать на всех пропитание очень тяжело, а если есть раненные — это автоматически ведёт к смерти и остальных, потому что нельзя оставаться на одном месте слишком долго. — Юнги, — аккуратно начинает он, пытаясь подобрать слова, — что по-твоему значит слово «семья»? — Жена и сын. Невозможно. — В Содружестве? — Что это? — Два года назад ты встретился там с Хосоком. Заброшенный город. Юнги утвердительно кивает, а у Чимина внезапно открывается второе дыхание. Они заперты здесь, судя по всему, на всю ночь, и он хочет похоронить безупречного под лавиной вопросов, которые уже готовятся выпрыгнуть из его рта со скоростью пулемётной очереди, а потом всё же насильно себя тормозит. Нужно вести себя непринуждённо, а не так, будто он прямо сейчас готов выпрыгнуть из штанов в самом невинном значении этой фразы. Чимин прочищает горло и тянется за ещё одной сигаретой. Его заставят перестирать эту гору одежды вручную по приезде, он уверен. — Ты говорил, что я — не первый учёный, с которым ты повстречался. В город приходили другие, да? — Туда никто не приходит, — как-то невесело замечает Юнги. — Он отрезан. — Вы поэтому оттуда ушли? Слишком опасно? — Я, — он делает акцент на местоимении, — ушёл, потому что там никого не осталось. Может, стоит остановиться сейчас. Юнги не поделится своим прошлым, а Чимин не будет чувствовать себя так, будто между ними есть этот очередной секретик, который с каждым последующим словом складывается в личную и, судя по угрюмому виду безупречного, трагическую историю. Ему ведь придётся доложить. Написать в отчёте о том, что те знания, которыми они оперируют в работе с данным видом, неверные. Это перестанет быть секретом, но станет предметом изучения. Он так и не сказал Юнги о том, что его время на этой базе ограничено, а тот ведь наверняка решил поделиться, потому что думает, что Чимину можно доверять. Эта информация — хороший фундамент для… чего? Дружбы? Другого варианта и быть не может. У Юнги была семья, и Чимин ненавидит себя за то, что думает сейчас только о том, что это не могло быть ничем, кроме дружбы. — Но когда-то, — Юнги вновь подаёт голос, — туда часто приходили учёные. Отрядами. Умирали многие, поэтому мы находили тех, кто выжил, и лечили. Забирали оружие и припасы, чтобы чистить границы от гончих с их помощью. Потом отряды перестали приходить, а у нас закончились способы отбиваться от тварей. — Что было с теми, кого вы лечили? — Умерли, — он просто пожимает плечами. — Они говорили, что в городе опасно. А потом умирали. Ну да, с уровнем радиации в той зоне можно было даже не стараться их спасти. — Однажды на моего сына напала гончая, когда мы как раз помогали одному отряду. Там было два учёных. Второй умер сразу, а первый сказал, что в благодарность за помощь поможет сыну. Чимин смотрит в ответ немигающим взглядом, втайне надеясь, что он просто ошибся и у этой истории будет счастливый конец, но Юнги убивает эту надежду практически сразу: — Не помог. Тогда я тоже решил больше никому не помогать. Чимина всегда ужасало то, с какой безэмоциональностью безупречные делятся плохими новостями. У самого уже глаза на мокром месте, но взгляд Юнги при этом по-прежнему безучастно-отсутствующий, и если бы его рука не продолжала сжимать коленку Чимина сильнее, чем когда-либо до этого, он вполне мог бы предположить, что всё это — выдумка. Не говорят о смерти детей так равнодушно. — Сколько ему было? — Девяносто шесть лун. Восемь лет. — А остальные? — Не знаю, я давно ушёл. Думаю, все мертвы. С каждой луной нас оставалось всё меньше, а гончих — всё больше. — Безупречные на базе… Они тоже из Содружества? Стыдно признать, но обычно они не спрашивают, где конкретно безупречные жили до отлова, потому что прежде Чимин даже не подозревал, что у них есть где жить. Кочевнический образ жизни такого не предполагает, к тому же без конкретных опознавательных знаков в виде того же города любая информация будет бесполезной. Везде пустыня, она одинаковая. — Нет. — Но они тебя знают, — утверждает. — Нет. — Я видел, они склоняют голову при тебе. Держатся отдельно, с тобой ни разу никто не пытался заговорить. Даже Хосок, который обожает почесать языком при случае, избегает любого вербального контакта с Юнги, если это не предусмотрено рабочими обязанностями. Они сидели за столом сегодня, ни разу словом не обмолвились. — Зачем нам говорить? Нет. Это не так работает. Юнги, конечно, усиленно пытается продать ему свою версию и звучит очень убедительно, но Чимин не поведётся, щурясь в ответ с недоверием. Безупречные на самом деле контактные, он знает, потому что более пяти лет провёл с ними бок о бок и полжизни посвятил их изучению. Они не всегда сами проявляют интерес к разговору, но и не избегают его при случае. Когда они понимают, что больше не нужно носиться по пустыне в попытке спасти собственную пятую точку, они вполне охотно взаимодействуют друг с другом. Это подтверждает и версия о том, что в Содружестве было целое поселение. Он ни разу не видел, чтобы кто-то автоматически становился изгоем просто по факту своего присутствия, а Юнги в конкретном случае и есть изгой. С ним не говорят. Его сторонятся. На него не обращают внимания без необходимости. Но при этом склоняют головы? Ничего в его истории не вяжется с тем, что они знают о безупречных. Вообще ничего. — Ты мне… — он хочет сказать «врёшь», понимая, что может тем самым и выбесить. Юнги ему решил довериться, а он поставит его историю под сомнение. Но не успевает. — Молчи. Как грубо. Брови Чимина взлетают вверх от возмущения, но как только он собирается открыть рот, чтобы теперь уже точно уличить безупречного во лжи, до его ушей долетает вой. Он мгновенно вскакивает на ноги, растерянно оглядываясь по сторонам. — Она ведь нас не услышит, да? — с надеждой спрашивает у Юнги, принимаясь обшаривать взглядом углы на предмет какого-нибудь оружия. — А если их много? Они могут выбить стекло или разодрать обшивку когтями… — Молчи, Чимин, — настойчиво. — Мы можем попытаться отъехать! — он было кидается в сторону кабины, но руки Юнги ловят его на полпути. Чимин тоненько скулит, — то ли от неожиданности, то ли от того, что от страха весь воздух в лёгких куда-то подевался, — когда встречается спиной с чужой грудью. Ладонь Юнги тут же затыкает ему рот, а в следующую секунду что-то жёсткое проезжается по боковой стороне кузова. Гончая. — Веди себя тихо, — шипит Юнги на ухо. Вперемешку с воем ветра снаружи и противным металлическим скрежетом этот шёпот кажется зловещим. Не помогает даже то, что Юнги, положив ладонь на его живот, успокаивающе поглаживает тот. — Она не услышит голосов из-за ветра, но если будешь скакать здесь — почувствует вибрацию. Понятно? Чимин поспешно кивает пару раз, и Юнги отнимает ладонь от его рта, продолжая удерживать за талию. — Они скоро уйдут, подумают, что грузовик пуст. Они?! — Сколько? — Точно две. Может, больше, — неуверенно. Юнги слегка отклоняется назад корпусом, посчитав, что в порыве остановить попытки Чимина устроить в кузове бег на короткие дистанции, сжал слишком сильно, но тот спешно жмётся ещё ближе, когда чувствует, что сейчас едва не потеряет единственную опору. И коротко усмехается на ухо: — Не трясись. — Я не трясусь, — фыркает. — Ты мне пальцы сейчас сломаешь. Чимин роняет взгляд на собственный живот, где вцепился в ладонь безупречного с такой силой, что его пальцы и правда уже начали белеть. Теперь не отпустит чисто из принципа. Нашёл над чем глумиться в такой момент. Было бы у них оружие — ладно, но это должно было стать короткой вылазкой в город, а не борьбой за выживание посреди пустыни. Чимину плохеет за несколько секунд, потому что в голову упорно лезут воспоминания о том, когда он едва не лишился жизни в детстве, и настойчивые шорохи снаружи никак не помогают. Теперь он уверен, что гончих две — одна с правой стороны продолжает скрести когтями по кузову, пока вторая, кажется, трётся уродливым боком о машину с другой стороны. — Их точно две? — шепчет с надеждой на то, что звуки со второй стороны — просто песок, шлифующий металлическую поверхность. — Я не вижу через стены, — насмешливо. Его это правда забавляет?! Чимин набирает полную грудь воздуха, готовый возмущаться силой мысли, и даже голову поворачивает, благо тут недалеко, чтобы взглядом популярно донести до безупречного, где он не прав и в каком месте Чимин видал эти подколы, но осекается. Голову ему повернуть не дают, а Юнги носом тычет ему куда-то за ухо, хрипло приговаривая: — Веди себя хорошо. Его это точно забавляет. Он даже не скрывает, что пользуется ситуацией, прижимая бедного Чимина к себе так плотно, что тому приходится задерживать дыхание через раз, чтобы не выдать ни того, насколько ему страшно от мысли быть съеденным гончими, ни того, почему сейчас его больше беспокоит тот факт, что Юнги всё это сделал специально. Теперь у Чимина нет возможности отойти, а даже если бы он и попытался — вряд ли его отпустят. Они же буквально десять минут назад вели доверительные беседы, и всё сказанное опять идёт вразрез с тем, как Юнги поступает сейчас, когда он шумно тянет в себя воздух, чувствуя кончиком носа побежавшие по чужой шее мурашки и мыча что-то одобрительное, а Чимин внезапно вспоминает: здесь три зверя на самом деле. Он цепляется за эту мысль, полагая, что перемена в настроении безупречного связана прежде всего с адреналином: он ведь тоже охотник, далеко не жертва даже при наличии гончих рядом, а жертва — вот она, в его объятиях, и у Юнги гораздо больше шансов добраться до неё первым. Но как только Чимин решает, что с этим нужно делать что-то прямо сейчас — гончие, может, уйдут, а Юнги ведь останется, — в корпус кузова прилетает удар настолько сильный, что металлическая коробка на пару секунд кренится влево, а Чимин теряет опору под ногами. В следующую секунду его уже прижимают спиной к стене. Юнги, воспользовавшись ситуацией, поменял их положение. Умное решение, за звуком удара шагов слышно не было. — Раскачивают машину, — поясняет он тихо ошалевшему от страха Чимину. У того глаза широко распахнуты и сердце клокочет где-то в районе глотки, когда по кузову прилетает ещё один удар. Вскрику с губ не даёт сорваться ладонью Юнги, которая опять зажимает ему рот. — Если перевернут её — немедленно забирайся на крышу и жди там. На немой вопрос отвечает уверенно: — Я их уведу. Чимин категорически не согласен. Он отрицательно машет головой, силясь что-то сказать, но ладонь на лице всё ещё не даёт этого сделать, а удары по кузову не прекращаются. Металлическая обшивка натужно скрипит, фонарик в уголке под крышей печально раскачивается, пританцовывая в такт завыванию ветра. Юнги не отводит от него серьёзного, мрачного взгляда. Чимин чувствует его вес на себе. Мышцы рук под собственными ладонями, которые он обхватил то ли в страхе, то ли в попытке найти дополнительную опору, напряжены. Он готов действовать как только представится случай, а Чимин вот совсем не готов. И совершенно не хочет, чтобы Юнги уходил. А потом всё прекращается. Удары сходят на нет, машину перестаёт трясти, мутный свет от фонарика больше не прыгает хаотично от одной стены к другой, а Юнги наконец-то убирает руку, позволяя Чимину короткими прерывистыми вдохами насытить лёгкие кислородом. Он помогает ему осесть на пол, придерживая под локти, потому что сил стоять на ногах больше не осталось, но и разбивать коленки от жёсткий пол не хочется. Чимин благодарно кивает, переводя дыхание, и спрашивает с надеждой: — Думаешь, всё? — Да, ушли, — сколько облегчения приносят эти слова. — Наверное, хотели перевернуть машину, чтобы убедиться, что внутри никого нет. Умные твари. Чимин бормочет себе под нос что-то вроде согласия, склоняя тяжёлую голову на скамейку. От пережитого стресса он чувствует себя настолько уставшим, что ему требуется пара минут, чтобы прийти в себя и мысленно поблагодарить Чонгука за то, что он распорядился ехать именно Юнги. Почему-то Чимин склонен считать, что тот ему только что жизнь спас. Юнги присаживается перед ним на корточки, совсем по-отечески треплет по волосам в немой похвале. Из Чимина рвётся совсем уж глупый вопрос: — Вы никогда не думали их приручить? Юнги присаживается рядом, только спиной к скамейке. Чимин лежит на её краю, подложив руки под голову, и взглядом скользит по чужому профилю, смазанному от полумрака. — Что это значит? — Приручить? Ну, сделать так, чтобы они не кидались ни на кого, были добрыми и послушными. — А, — понятливо тянут в ответ. — То, что ты пытаешься сделать со мной. На щеках Чимина тут же вспыхивает стыдливый румянец. — Я не… — Пытались, — попытку оправдаться он игнорирует полностью, — их интересует только еда. Еды было мало, едой стали мы. Люди тоже пытались. Он подумал, что, может, безупречные преуспели ещё и в этом. Ему кажется, что линию их поведения Юнги уж точно понимает лучше самого Чимина, раз смог так быстро сориентироваться, пока он сам едва не отбросил коньки от страха. — Поспи, — предлагает он, бросив единственный на Чимина взгляд как раз в тот момент, когда его глаза уже почти закрылись от усталости. — Я защищу. Мило. Чимин коротко усмехается, оценив такую жертву, но прежде чем провалиться в сон, спрашивает: — Юнги, те учёные, которые приходили к вам. Какого цвета на них были защитные костюмы? — Тёмно-зелёные. Чимин коротко кивает. Это были не учёные.