Сказки на ночь

      Он словно во сне шёл по полю пшеницы, колышимой ветром, к белым зигзагам дороги, на которой тысячи раз отпечатались следы его ног и ног его любимых жены, сына и дочки. Он касался ладонью колючих колосков, из которых скоро тусклым золотом просыплется зерно, и тревога всё крепче теснила его грудь. Птицы… Вороньё летало над дорогой и столбами около неё.       Привычным движением натянув тетиву на лук и поправив колчан, Чимин приставил мозолистую ладонь ко лбу, всматриваясь вдаль: туда, где птицы кружили над взгорком, на вершине которого стоял его дом под высокими тёмными кипарисами. Там в небо серыми завитками поднимался дым. Сердце забилось гулко, громко, словно хотело выскочить через горло наружу. «Неужели беда?» - ёкнуло в груди.       А он так устал. Пройдя с блистательным Александром полмира, неся тяжёлый боевой лук, выпуская тучи стрел, разящих врага, сбивая до кровавых мозолей ноги и руки, ни разу не сделав ни шага назад, он устал. Смертельно. От криков умирающих товарищей и врагов, от пыли, вздымаемой в мутный от жаркого марева воздух сотнями ног, от грохота мечей и щитов, от змей, скорпионов и сколопендр, только и ждущих очередную жертву в песках Месопотамии, от треснувших без воды губ, от раскалённого железа, покрывающего кожаный доспех… Он устал. Он хотел домой. К той, что ждала его денно и нощно вопреки всем вестям и сплетням, к своим детям, чьи голоса снились ему ночами.       Он видел всё золото мира, брошенное к их ногам сдавшимися на милость Александра правителями земель и племён, он сидел за пиршественным столом рядом с венценосным полководцем и взирал на танец Таис Афинской, к нему на ложе хотели и юные девы, и безусые мальчики, прельщённые его славой лучшего лучника и близостью к Императору, а он хранил верность единственной своей любви.       Он так хотел ранним утром пойти в хвойную рощу над говорливой речкой и принести к обеду жирных ленивых куропаток или рябчиков, или выловить серебристую форель, чтобы порадовать свою драгоценную жемчужинку-дочку, а на обратной дороге набрать сладкой смоковницы. Вот чего он хочет, а что же теперь его ждёт?       Чимин ускорил шаг, всё так же всматриваясь в дым у горизонта, кружащее вороньё и белую пыльную дорогу. Вот и колодец под кипарисом, а, значит, за поворотом будет его дом. Ещё несколько шагов и он увидит родные стены, сложенные из белого камня, и, возможно, на пороге его будет ждать жена. Она сначала замрёт, не веря своим глазам, а потом сделает шаг, другой, третий ему навстречу, сорвётся на бег и окажется в его объятьях, приникнув всем телом, пряча лицо на его груди. А он склонит голову, зароется в густых шелковистых локонах, вдохнёт такой родной и чуть позабытый запах, окунётся в тепло любимого тела, что станет наградой за столь долгую разлуку, и они станут снова единым целым. Навсегда. Он больше не встанет под знамёна войны.       Вот и ворота. Чимин прошёл через них, осматривая внимательно внутренний двор. И всё было на своих местах, лишь запах гари витал в воздухе. Он шёл из глубины, где из хорошо подогнанных камней был сложен очаг. Туда Чимин и направился. Над очагом склонилась женская фигура, до боли знакомая и желанная. Рядом, за складки тоги держалась тонкими пальчиками его дочурка, а сын, его надежда и гордость, хозяйничал вместе с матерью, кидая в огонь какой-то старый хлам. Он стал таким большим и сильным, что у Чимина на глаза навернулись жгучие слёзы. Он столько всего пропустил, не увидел, не сделал.       - Родная… Любовь моя… - голос Чимин сорвался, охрип, и он умолк.       Женщина вздрогнула, замерла на секунду и резко развернулась. И всё случилось, как представлял себе Чимин. Он плавился в нахлынувшем чувстве покоя и любви. Он дома. И вся его семья, вопреки тревогам и опасениям тоже здесь, дома. И будет куропатка к обеду, и серебряная форель, и даже смоковница со старого дерева. Всё будет…