Волчья шкура

      Марина Максимовна была наслышана о том, что её подопечных отпускали в длительную поездку и со скандалами, и с кучей встречных условий, но никак не могла представить, что её, взрослую независимую женщину с высшим образованием по очень серьёзной специальности, постигнет та же прискорбная участь.       – Мама, перестань! – потребовала она, сунув стопку нарядных блузок в чемодан и с усилием разогнув спину. - Я не собираюсь с тобой пререкаться, так что давай не будем.       – А я тебя пререкаться и не заставляю, - не осталась в долгу стоявшая над дочерью Катерина Вадимовна. – Послушай мать в кои-то веки, не переломишься.       Марина, зная наперёд всё, что хочет ей сказать мать, лишь коротко закатила глаза, поскольку всё это проговаривалось уже не раз и не два за годы, прошедшие с её спешной эмиграции из Европы. Отчаянно нуждаясь в заступничестве, она бросила тоскливый взгляд на Скибина, но тот, сидя в кресле у окна, ловко спрятался за газетой и теперь пытался притвориться элементом интерьера, что получалось не вполне, но Катерину Вадимовну такие мелочи не интересовали, поскольку все её трепыхания были направлены исключительно на единственную дочь.       – Это же даль какая несусветная! – продолжала возмущаться она, вытаскивая многострадальные одёжки из чемодана и наново перекладывая так, как ей подсказывали опыт, материнский инстинкт и чувство прекрасного. – В той Европе чего только ни творится, сплошь террористы кругом... А тут ты уезжаешь почти на целый год – и в какой компании?       – Чем же тебя компания не устраивает? – уточнила Марина, за рукав ловко выхватив из общей кучи бордовый свитер и прижав к груди, и Катерина Вадимовна, не совладав с совершенно несоразмерным ситуации отчаянием, возопила:       – А тем самым, Марина! Тем самым!       – Конкретнее, мама, битте зер, - привычно отозвалась она, в глубине души понимая, что слышать продолжение ей, в общем-то, не особенно хочется.       Привычно поёжившись – родила полиглота на свою голову, – Катерина Вадимовна, однако же, не отступила и провозгласила, подняв вверх сухощавый прямой палец:       – Тем самым, что в такой компании под угрозой оказывается твоя репутация, и без того еле живая! Целый год кататься по заграницам с Шахлиным – что коллеги скажут!       От поданного именно в такой форме порицания тёмные брови Марины непроизвольно взлетели, и она, по-прежнему заслоняясь свитером крупной вязки от указующего перста родительницы, позволила себе сострить и уточнила:       – Надо думать, тот факт, что мы живём вместе не первый год, коллег едва ли тронул. Ну да, это же не за границей...       – Не смешно! – оборвала Катерина Вадимовна и, в совершенно бабской манере уперев руки в бока, что совсем не шло её не по годам подтянутой фигуре, наконец, провозгласила: – Он вообще собирается на тебе жениться?       Марина в ответ лишь с усилием выдохнула. Теперь-то понятно, что весь этот разговор с причитаниями и мольбами был затеян лишь затем, чтобы вытянуть из неё информацию. И то сказать, разумных доводов маме никогда не хватало - ей нужно было услышать именно тот ответ, на который она рассчитывала, даже если по итогу его придётся выколачивать из собеседника. И если Марина понимала, что мать просто переживает за её собственное будущее (и еле живую репутацию, напомнила она себе), и старалась мягко сменить тему, то от Гео подобной коммуникативной гибкости ждать не приходилось. Впрочем, Катерина Вадимовна, от природы наделённая поистине замечательным женским чутьём, к несостоявшемуся зятю не лезла – понимала, должно быть, что в результате может пострадать и её репутация тоже.       – Мама, прекрати, - потребовала Марина, но тут в диалог женщин вмешался до сих пор молчавший Евгений Юрьевич:       – Ну что «прекрати», Маринчик? Мы же переживаем.       – Дядя Женя, и ты туда же?! – воскликнула она, не ожидав удара в спину от человека, который в спорах разной продолжительности и тематики обыкновенно принимал именно её сторону.       Для Марины до сих пор оставалось загадкой, как они не расстались до сих пор, потому что яростная энергия матери могла кого хочешь с ума свести, бешеными токами кружа вокруг и не давая ни секунды покоя. А Скибин почему-то терпел... Вернее, не терпел – любил, причём это было заметно сразу, стоило взглянуть чуть внимательнее. Как бы они ни пытались шифроваться поначалу, Марина всё равно догадалась – наверное, в ту самую секунду, как шагнула в ворота, в одной руке сжимая ручку вот этого самого чемодана, который сейчас паковала, а второй прижимая к тощему боку связку книг по базовым принципам защиты от Тёмных искусств. Наверное, поняла бы и раньше – по письмам, брошенным вскользь замечаниям, – но тогда всё её внимание было сосредоточено на Гео. Остального мира, суетно копошащегося вокруг, просто не существовало.       К слову сказать, известие о романе матери она восприняла спокойно и даже в некоторой степени безразлично – во многом благодаря тому, что никогда не была экзальтированной девицей с горячо прижатыми к сердцу ладонями. Родители не жили вместе, сколько она себя помнила, и трезвым умом она понимала, что каждый из них имеет право на новую попытку, пусть даже и не одну. И дядя Женя Скибин, вечно маячивший где-то на периферии маминых знакомств, казался весьма подходящим вариантом для того, чтобы, наконец, остепениться. Имея двоих взрослых сыновей, он сразу сошёлся с периодически наезжающей погостить Мариной, не особо усердствуя и не заискивая, в чём и состояло его главное, но отнюдь не единственное достоинство.       Сверкнув глазами на Скибина, который в ответ лишь криво усмехнулся, Марина устроила ладони на собственной талии, полностью скопировав позу матери, и задиристо предложила:       – Если вы предпочитаете говорить в таком тоне, то пожалуйста. Дядя Женя, ты когда на маме женишься, а?       Евгений Юрьевич только прыснул в подставленный кулак, а Катерина Вадимовна, ярко пламенея щеками, одёрнула:       – Перестань ёрничать! Сравнила, тоже мне... Мы живём как живём, а у тебя ещё вся жизнь впереди... Я внуков хочу, в конце-то концов! – всплеснула она руками, и Марина мигом посмурнела.       Если до сих пор их перепалка носила едва ли не шуточный характер, то теперь отделаться парой-тройкой острот никак бы не получилось, потому что уже сейчас она чувствовала, как роится под рёбрами давящее чувство, словно сквозь диафрагму пытался прорваться голодный пчелиный рой.       Прикусив на мгновение губы, она непривычно глухим голосом ответила:       – Мама, ты прекрасно знаешь, что эта тема для нас обоих больная.       – Да для тебя с чего же? – поразилась Катерина Вадимовна, вновь разведя душный воздух руками, на что Марина с выводящим из себя спокойствием напомнила:       – Потому что она больная для Гео. А я не хочу, чтобы ему было плохо. Хватит с него.       Она говорила без малейшего упрёка, глядя строго перед собой, но всё же оба – и мать, и её спутник – поморщились от приступа жгучего стыда, потому что тема эта особенно не муссировалась в их кругу, но пройти через то, что случилось с Георгием, нельзя было пожелать даже заклятому врагу.

***

      Сорняки в этом году расплодились так, что устанешь убирать. Кладбищенская земля всегда была чрезмерно плодородной, извергая из себя зелёные ростки словно в насмешку над теми, кто пришёл проститься, а тут ещё обильные летние дожди сделали своё дело, и теперь за тугими побегами львиного зева было не видно кованой оградки.       Отряхнув ладони от земли, Шахлин распрямил спину и некоторое время стоял в странном отупении, глядя на начертанное белой краской бестолковое «В.Г.», словно впервые увидел. Нужно было всё-таки целиком написать, как это они раньше не сообразили... Да и не обсуждали ведь никогда, напомнил он себе и вздохнул сквозь стиснутые зубы, заклинанием убирая с дорожки кучку вырванных с корнем диких цветов. Всегда делали вид, что, если не говорить, то будто бы ничего и не было.       Он никогда не считал себя сентиментальным, справедливо полагая, что мужчине оно, вроде как, не положено, но всё равно раз за разом продолжал приходить сюда, под сень гибкой сирени, чтобы посидеть в тишине и пофантазировать о том, как всё могло бы быть. Это были глупые мысли, совершенно бесплодные, но всё же ни одного своего месяца он не пропустил. Ни разу. Вот и сейчас пришёл, потому что знал, что эта треклятая поездка уж точно затянется надолго, а потому пытался теперь авансом воздать всё должное внимание, которого всё равно будет недостаточно.       – Ты что тут делаешь?       Зная наперёд, кому принадлежит голос, и досадуя, что не пришёл пораньше, Георгий обернулся и коротко строго поприветствовал:       – Здравствуй.       Как и стоило ожидать, Наталья не ответила. Она смотрела недоверчиво, как наказанный нарыдавшийся ребёнок, которому разрешили, наконец-то, выйти из угла – то ли простили, то ли опять последует новый раунд поучений, когда взрослые будут орать высоко над головой, рокоча горлом и чернея раздувшимися ноздрями.       – Сейчас не твоя очередь.       Проглотив красноречивый упрёк, он ограничился тем, что строго кивнул:       – Знаю.       Волею судеб и благодаря установленной договорённости им удавалось не пересекаться, и только сейчас Шахлин прикинул, что не видел бывшую жену больше трёх лет. Годы, конечно, не пощадили их обоих, но у женщин печальные трансформации всегда были заметнее, тем более у тех, кто не колдует. С их последней встречи Наталья не просто подурнела, а успела по-настоящему состариться, хотя цифры в паспорте ещё внушали робкую надежду. Странным образом он задумался об этом только сейчас, хотя вот теперь это было точно не ко времени и не к месту.       Всем нутром ощущая омерзительную неловкость и стыд, Георгий чуть слышно гыкнул кадыком и решил, что надо как-то оправдать собственное присутствие.       – Мне придётся надолго уехать из России, - сказал он неизвестно зачем, и Наталья вздохнула:       – В добрый путь. – Она немного помолчала, выламывая собственные пальцы, потом тронула подколотую косынку из чёрного капрона и наконец спросила с наигранным безразличием: – Твоя тоже едет?       Даже если опустить явно пренебрежительный тон, которым был задан вопрос, говорить о Марине он не хотел, но не мог пока что предположить, во что выльется молчание, и односложно откликнулся:       – Да. Нас обоих от школы отправляют.       Она покивала и, снова дёрнув коловшую ухо косынку, одобрила:       – Правильно. Поезжайте, развейтесь... А то что же это за жизнь? Мука одна.       От переизбытка яда в её словах кладбищенский воздух, казалось, загустел, и Георгий едва сдержался, чтобы не скривиться, потому что понимал, что если не всю целиком, то хотя бы часть её горя и злобы он каким-то неведомым образом заслужил.       – Странно даже, - продолжала Наталья, слепыми глазами глядя на увенчавший просевший холмик крест, - что тебя твоя раньше не вытянула, с её-то запросами. Молодуху обихаживать надо, а то сбежит. Как там её? Марина?       Прозвучавшее имя подействовало на него как хлопок по лицу, и Шахлин, наконец, пришёл в себя.       – Обо мне говори, что угодно, - предложил он самым бескомпромиссным тоном, - а Марину не трогай. Она тебе ничего не сделала.       Ему казалось, что от самого упоминания устами этой злой уставшей женщины Маринино имя, непрестанно сияющее на оборотной стороне век, может потускнеть, испачкаться червивыми земляными комками, только он не понимал, как донести эту простую истину до Натальи, которая, вытирая запястьем покрасневшие мокрые глаза, нараспев плаксиво протянула:       – Конечно, не сделала... Где ей, когда всё ты! – ткнула она пальцем, некрасиво заламывая руки и кривя потрескавшиеся губы.       Шахлин сам себя стыдился за это слово, некстати всплывшее в мозгу – некрасивая, – но поделать с собой ничего не мог, тем более что Наталье было глубоко плевать на его мнение. С головой погрузившись в водоворот неизбывного горя, она им искренне упивалась и теперь лишь неразборчиво бормотала, прижавшись к нагревшейся на солнце табличке склонённой головой:       – Из-за тебя... Верочку мою...       – Нашу, - напомнил он, но больше ничего поправлять не стал.       Не дожидаясь тычков и криков, он поднял со скамьи небрежно отброшенный серый пиджак и, забросив на плечо, сунул руки в карманы и зашагал по петлявшей среди могил тропке к деревьям, неявно отмечавшим границу кладбища. В голове не было ни единой мысли, по сердцу будто Холодильными чарами прошлись, так что уже и не больно, а только чувствуешь странное отупение там, где ещё недавно трепетал, обливаясь кровью, живой комок. Впрочем, чем ближе он подходил к автобусной остановке, тем сильнее напирала со всех сторон жизнь, врываясь в уши птичьим щебетом, детским плачем и многоголосым гомоном вконец задолбавшихся за сезон дачников.       Примостившись в тени остановочного навеса и шумно обмахиваясь номером «Советской Кубани», торговала из-под полы дебелая старуха, и Шахлин, намеревавшийся пройти мимо, заглянул в расставленные на низкой табуретке лукошки и на полушаге остановился.       – Бери, касатик! – тут же поощрила бабка, на мгновение прекратив работать газетой как веером и теперь периодикой отгоняя от товара жирных мух. – Свежая малинка, сама с утра собирала!       Выглядели ягоды и вправду аппетитно, так что Шахлин, с самого детства равнодушный ко всякой садово-огородной поросли вне зависимости от её вкусовых качеств, расплатился и, прихватив одну из корзинок граммов на двести, пошёл дальше, в направлении сосновой посадки, откуда можно было трансгрессировать.       В школу он вернулся как раз к полднику, так что в коридорах было тихо-тихо, лишь со стороны столовой доносился приглушённый гул и звяканье, с которым школьная ватага разделывалась с дежурной запеканкой и компотом.       В спальне Маринка бегала от шкафов к кровати, на которой разинули кровожадные пасти сразу четыре чемодана, в том числе один его. Понаблюдав немного за ней от двери, Георгий стукнул костяшкой о косяк, привлекая внимание, и она, наконец, остановила мерное кружение, улыбнувшись:       – Привет!       – Мы что, на ПМЖ туда собираемся? – уточнил он, и Марина со вздохом покачала головой, поражаясь такой недальновидности.       – Гео, ну как ты не понимаешь! – попеняла она, когда он вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. – Мало ли, что может в поездке пригодиться, ведь надолго же уезжаем. А это я ещё мантии не заказывала! Ну ничего, есть одна портниха в Бургасе, у неё и закажем... Если она цены не подняла, конечно.       Задумчиво почесав щёку, она с головой ушла в размышления об особенностях пошива школьной формы в Западной Европе и встрепенулась лишь тогда, когда Георгий сел к столу и выставил на скатерть лукошко, которое до сих пор прятал от солнца под пиджаком.       – Ой, малинка. А крупная какая, - восхитилась она, тут же забросив одну ягоду в рот, так что он едва успел одёрнуть:       – Куда ты немытую!       С демонстративным наслаждением прожевав, Марина улыбнулась и снова подошла к шкафу, силясь достать одежду, лежавшую у стены, и попутно мурлыча себе под нос:       – Ягода-малина нас к себе манила...       Шахлин смотрел на неё, подперев голову рукой, и чувствовал, как помимо его воли проходит по рукам острая томительная дрожь. Быть может, Наталья права была в своём гневе, и ему стоило бы устыдиться за то, что он теперь живёт вот так – всё может быть, смотря как посудить. Но какие могут быть разумные доводы, когда он смотрит на то, как Марина приплясывает на носочках босых ног, стоя в пятнышке света на ковре, и весь остальной мир стыдливо меркнет, заворожённый её непобедимой нежностью?       – Достала! – воскликнула она, вытянув на себя и победно взмахнув в воздухе чем-то, оказавшимся его собственным серым свитером, но тут присмотрелась к нему внимательнее и окликнула: – Ты что такой?       Она всегда спрашивала, куда он ходил, и теперь настойчиво требовала ответа, не произнося ни единого слова – одним своим видом, заставляя Шахлина лихорадочно размышлять, как бы увернуться и всей правды не говорить. Не потому, что ему хотелось что-то скрыть – нет, она и так обо всём знала. Просто там, за кладбищенскими воротами, осталась та часть его жизни, которая, как он надеялся, Марины никогда не коснётся. Чёрт-те что, как в романе каком-то...       – Так вкусная малина? – нетерпеливо уточнил он, и она коротко кивнула в ответ, на мгновение зажмурившись.       Оставив бесконечные сборы, она подошла и наклонилась, расплетёнными волосами заслонив оконный свет.       – Гео, не напрягайся так, - попросила она, обнимая его за шею, и с улыбкой сообщила: – Я тебя уже простила.       – Да я что...       Он пожал плечами так, словно ни на что особо и не рассчитывал, но Марину его показное безразличие не обмануло, и она коротко поцеловала его в висок и тут же выпорхнула из объятий, поведав:       – Я уже отобрала вещи, которые ты мог бы взять. Посмотришь?       – Посмотрю, - согласно кивнул он и, наконец, в полной мере осознал, что отправляться всё же придётся.

***

      Хотя характер Ники был многогранен как редкий якутский алмаз, наивность уж точно не входила в обширный перечень его составляющих. И всё же какая-то безымянная извилина в подкорке старательно убеждала её на всём протяжении сборов, что, стоит им оказаться за воротами школы, Плетнёв сменит гнев на милость и конфликт удастся задушить в зародыше... Ну да, конечно.       Отпустив погулять рвущегося прочь с рук Алика, Ника распрямила спину и обернулась к Володе, который по-прежнему дожидался ответа на поставленный вопрос.       – Нет, не поругались, - ответила она, старательно отводя глаза. – Просто суматоха эта... Не люблю.       Злебог в ответ лишь красноречиво нахмурился. Сама по себе поездка была штукой хорошей, поскольку сулила пусть и туманные, но всё же перспективы, но вот отпускать Нику было отчего-то боязно. Конечно, за ними там будут приглядывать преподаватели, но, во-первых, лично Владимир сопровождающих не знал и вряд ли мог поверить голословным заверениям директрисы, а во-вторых... Во-вторых, стоило давно признать горькую правду жизни: Ника умудрялась вляпываться в умопомрачительные истории, даже находясь в пределах родного и горячо любимого Отечества, что уж говорить обо всяких там Европах.       Прикоснувшись к столь несвойственной ему тихой панике, Владимир до того успел себя накрутить, что почувствовала даже цеплявшаяся за отцовскую руку Софка.       – Ник, - окликнула она, впервые за годы обращаясь к ней по имени, - а тебе обязательно вообще ехать?       Сказать, что удивились оба – и Владимир, и Ника, – было ничего не сказать, но последняя всё же взяла себя в руки и, не теряя присутствия духа, схохмила:       – Конечно, Соф! Без меня же там всё развалится.       У неё за спиной раздалось громкое раскатистое фырканье, и Ника, обернувшись, желчно уточнила:       – Не всё ещё сказал?       Махнув рукой топтавшемуся рядом Чударину, чтобы шёл к посадочной полосе, Плетнёв приблизился к группке провожающих и, не обращая внимания на обоих Злебогов, обратился к Нике:       – Добилась своего, триумфаторша?       – Да, добилась, - кивнула она, сытая по горло необоснованными претензиями, и елейно протянула: - Вы же там без меня никак не справитесь, Славочка. Князь врать не станет... А тебя что, не провожают?       У Плетнёва только что глаза кровью не налились, но едва ли это заметил кто-то, кроме самой Ники. Она же осознанно давила на больное, надеясь, что он, наконец, отстанет, но грубо просчиталась, потому что Плетнёв внезапно оскалился и протянул:       – Ну да, это же у тебя два в одном, как в рекламе «Орбит». И мамка, и мавка.       Дёрнув головой, Ника отшатнулась как от удара. Нельзя было сказать, что она не жалела о собственной откровенности, справедливо полагая, что когда-нибудь поданная информация может быть использована против неё, но она никак не могла ожидать, что это произойдёт именно сейчас, да ещё и при свидетелях. Конечно, для Володи и, наверное, Софки, он Америку не открыл, но вот стоявшая чуть в стороне Одинцова тоже могла всё слышать, а уж в таком случае пиши пропало – школу сметёт очередной волной слухов и сплетен.       – Ну ты и сука, - выдохнула она, едва шевеля губами, и Плетнёв, который до этого продолжал наблюдать за ней с выражением плохо скрываемого мстительного удовольствия, в секунду побелел как полотно.       Неизвестно, во что мог вылиться назревающий конфликт, но тут Владимир, до сих пор тихо и недобро обалдевавший от Никиного ухажёра, схватил её за руку и, дёрнув на себя, громким рокочущим полушёпотом приказал:       – А ну, разошлись по разным углам к едрени матери, быстро!       Зыркнув светлыми глазами, Стас не отошёл, но и от дальнейших провокаций воздержался, поскольку ссориться с представителями власти ему было не с руки, тем более накануне отъезда, так что он просто продолжил наблюдать, как Владимир оттащил ничего не соображающую от обиды Нику в задние ряды.       – Может, ей леща дать? – предложила всюду следовавшая за отцом Софка, и Ника, наконец, отмерла, пробормотав:       – Фиговый из тебя целитель, Соф.       – Никто никому ничего давать не будет, - отрезал Владимир, по-прежнему сжимавший ей руку чуть повыше локтя. – Что этот урод себе позволяет, а?       – Не связывайся, Володя, - предупредила Ника, чуть приметно качнув головой. – Он всегда такой.       Но это было неправдой, и она это знала. Разумеется, Плетнёва никогда нельзя было назвать белым и пушистым, даже в раннем детстве, когда они только познакомились, – он всегда был порядочной язвой, а ещё высокомерным и злопамятным, но... Но до сих пор Ника для него была будто бы на особом положении, так что ей словесных издевательств доставалось в разы меньше, чем окружающим, хотя иной раз и она могла нарваться на грубое замечание, оставлявшее неизменно неизгладимое впечатление. Теперь что-то изменилось. Она не могла вот так сходу точно сказать, в чём тут дело, но Стаса словно прорвало, так что теперь яд не просто сочился из него, а бил фонтаном, причём в одну-единственную конкретную сторону. И из-за чего? Неужели из-за того, что она спутала ему все карты, как он сам сказал? Так ведь едет Чударин, как он того и хотел. Или всё из-за того, что она ослушалась, впервые проявив самостоятельность?       Поёжившись как от приступа подкатывающей рвоты, Ника быстро замотала головой и, вслепую ринувшись вперёд, крепко обняла Злебога и задыхающимся шёпотом попросила:       – Володя, ты только за Машкой присматривай, ладно?..       Больше ни о чём другом она думать не могла – слишком больно и сложно, но размышлять было особо некогда: над площадкой, где проходила посадка, прокатился раскатистый гудок, и делегаты, отпочковавшись от родных и близких, потянулись к цели.       Подхватив царапавшего её штанину Алехандро, Ника поправила лямку рюкзака на плече и хотела было обернуться напоследок, но сдержалась. Нельзя оборачиваться.       Уже улеглась дорожная пыль, долгое путешествие началось, а Владимир всё смотрел вслед удаляющейся зеленоватой точке и не понимал, как же Никушу угораздило вляпаться в эту историю. Ответа не было, и от этого его брови сами собой обеспокоенно сходились к переносице.       – Па...       Обернувшись, он вопросительно дёрнул подбородком, и Софка, выламывая от волнения стопу в школьных туфельках, тихо пробормотала:       – Папа, а ты кого больше любишь – меня или эту?       Оторопев от такой постановки вопроса, Злебог пару мгновений не мог выдавить ни звука, но, когда дочка громко шмыгнула носом, опомнился и привлёк её к себе, ласково укорив:       – Ты чего, заяц?.. Ну? Вот ведь выдумала, дурёха... Чего ты плачешь? – окликнул он, и Софка сдавленно пропищала:       – А чего ты с ней всегда?.. А я...       – Ну а ты чего? – не остался он в долгу, чувствуя, как глазам становится нестерпимо горячо. – Ты ж дочка моя, кровинка, и всегда так будет. У тебя и я есть, и мама, и Илья. А у Ники кто? – напомнил он, не сдержав тяжкого вздоха. – Просто жалко девчонку. У неё ж ни отца, ни матери... Что ж её, в целом мире никто не приголубит?       Отстранившись, Софка утёрла отчаянно сочащийся нос и, чуть подумав, переспросила:       – Но меня ты всё равно больше любишь, да?       Владимир в ответ только вздохнул: вот ведь, слышит только то, что ей удобно – ну вся в мать! Только и оставалось лелеять робкую надежду, что это ещё можно поправить, чем он и планировал заняться в ближайшее время.

***

      Отправлялись из школы на исходе дня, и с наступлением сумерек на девчачьей половине атмосфера накалилась настолько, что, кажется, стены подрагивали в предвкушении.       – Жень, ну зайца-то куда? – возмутился Юрка, до сих пор устало наблюдавший, как сестра в сотый раз перепроверяет собственный рюкзак альпиниста, то и дело добавляя к общей громаде что-то ещё из дорогих сердцу вещей.       Говоря так, он схватил за лапу плюшевого зайку Артёмку, папин подарок на пятилетие, и Женя в том же тоне откликнулась:       – Без него не поеду!       Понимая, что в этом споре явно обречён на поражение, Юрка озадаченно протянул:       – Ну здоровая же деваха, ну...       – Юра, отстань от неё. Пусть берёт, что хочет, - вступилась за подругу Алёнка. – А зайца уменьшить можно, чтобы места не занимал.       – Отдай, - потребовала Женя и, потянувшись, выхватила игрушку у брата из рук. – Я его в рюкзак положу.       Прижимая к груди своё плюшевое сокровище, она направилась к дверям, куда были составлены рюкзаки и чемоданы, но тут с той стороны деликатно поскреблись и в образовавшуюся щёлочку послышался осторожный вопрос:       – А Юрка тута?       – Чего там? – окликнул он сам, садясь на край сестриной кровати, ощетинившейся голой сеткой.       Это оказался Никита. Отчаянно стесняясь старших девочек, он всё же по приглашению вошёл в спальню и пробормотал:       – Я это... счастливого пути пожелать хотел.       – Спасибо, - улыбнулся Юрка, не ожидавший такого милого поворота, и первоклассник, обрадованный, выпалил:       – А ты ж потом расскажешь, как там и чего?       Алёнка за его спиной коротко закатила глаза – мол, понятно, зачем пришёл. Но Юрка рассудил, что Никите за его летние приключения полагаются кое-какие бонусы, хотя бы в счёт морального ущерба, так что пообещал:       – Расскажу, - и подтолкнул мальчика к выходу. – Ты давай, а то к построению опоздаем.       Послушно закивав, поскольку все вокруг твердили, что старших надо слушаться, мальчик с порывом сквозняка пулей вылетел из комнаты, так что только затопали по скрипучим доскам длинные тощие ноги. Покачав головой, Женя отправилась следом, осторожно левитируя перед собой чемодан.       Намереваясь отправиться в том же направлении, Алёнка подняла с кровати сумку и, забросив ремень на плечо, шагнула, было, к дверям, однако выйти ей удалось не с первой попытки, потому что Юрка, перехватив её за руку, потянул на себя и быстро, но крепко поцеловал.       – Ну Юра... - с улыбкой протянула она, едва отстранившись. – Увидят же.       – А что мы теперь, прятаться будем? – спросил он, и Алёнка, очаровательно розовея щеками, пригладила ему воротник олимпийки и исправила:       – Ничего не прятаться. Просто я хочу сначала сама Жене сказать, ладно? Если увидит, не поймёт, маленькая ещё...       Звучало это немного странно, ведь по факту Алёнка была даже младше его сестры на пару месяцев, но Юрка возражать не стал и, напоследок вновь прижавшись губами к губам, подхватил чемодан и вышел в коридор.       – Ребята уже в курсе, да? – уточнила она, запирая за собой дверь комнаты и по привычке запихивая ключ в левый карман. Юрка замялся, и она с нажимом переспросила: – А с чего это у Вахтанга такая физиономия загадочная, а?       – Так она у него всегда такая, - заметил он, поскольку вовсе не горел желанием рассказывать, как друзья под пятую точку выпихивали его из комнаты, справедливо опасаясь, что это нанесёт урон его образу мужественного рыцаря. Как бы то ни было, Алёнка допытываться не стала, за что он был ей в глубине души смертельно благодарен.       Перед школьным крыльцом уже собралась толпа родителей, жаждущая проводить собственных отпрысков в дальний путь, и Алёнка направилась к своим, оставив Юрку одного. Оглядев двор, он сразу увидел Женю, что-то весело щебечущую отцу, и пожалел о том, что не может напоследок ещё раз переговорить с дедом, потому как доброе мудрое напутствие всё же не помешало бы.       Спустившись и за руку поздоровавшись с Григорием Алексеевичем, Юрка оставил сумки и подошёл к матери, которая стояла теперь чуть в стороне, наблюдая, как осыпаются с веток последние ольховые серёжки.       – Вот и осень наступила, - пробормотала она, когда сын остановился рядом. – Ты шапку не забыл?       Кивнув и с трудом проглотив перекрывший горло тугой комок, Юрка с тоской окликнул:       – Мам... Ты прости меня, ладно? Мне просто очень надо.       Сколько он повторял эту фразу за последние недели - и не сосчитать, а потому Ольга Петровна в ответ лишь ласково вздохнула:       – Что с тобой делать, горе ты моё...       Обняв сына, она прошлась чередой щекотных горячих поцелует от скулы к виску и обратно, как делала всегда с самого детства, так что Юрка чуть не взвыл, сдавив её руками так, что наверняка причинил боль, но мать даже не охнула.       – Ты только... – начала она было, но в результате лишь прижалась губами и прошептала сыну в щёку: – Чужой он нам.       – Я знаю.       Неловко покряхтывая, к ним подошёл Григорий Алексеевич и поторопил:       – Там Шахлин говорит, что пора. Ты давай там, - напутствовал он, строго дёрнув сына за воротник, - чтобы без никаких.       – Ладно, батя, - откликнулся Юрка с непривычной покорностью и, шагнув вперёд, обнял отца.       Тем временем Ольга Петровна, разомлевшая от слёз, инструктировала Женьку, надеясь вложить в последние минуты всё то, что не успела втолковать за семнадцать лет.       – Ноги в тепле держи, поняла? – всхлипывала она, в нервном помрачении наматывая на пальцы кончик дочкиной косы. – Часики не снимай, даже на ночь. И не расстраивайся, скоро увидимся.       – Мамуль, не переживай, - заверила Женя, которая расстраиваться и не думала. – Всё у нас хорошо будет. Честное слово, вы с папочкой даже соскучиться не успеете!       – Скажешь тоже, - махнул рукой Григорий Алексеевич и, приобняв дочку, поцеловал напоследок. – Ну, беги, партизанка.       Оставив родных смотреть из-за ограды, они по команде распоряжавшегося Шахлина выстроились перед воротами, в нетерпении переминаясь и толкаясь, так что, наконец, Юрка оказался бок о бок с классруком. Скосив глаза, тот с неудовольствием окинул Юрку взглядом и уточнил:       – Вещи все собрали?       – Все, - односложно откликнулся Юрка, до сих пребывавший в прескверном тревожном настроении после разговора с матерью.       – Документы не забыли?       – Не забыли, Георгий Сергеевич, - отозвался Костик как самый деловитый, но Шахлин в ответ лишь скупо кивнул и повернулся к Юрке, который этого манёвра не заметил, продолжая высматривать родителей в сумерках по ту сторону забора.       – Учти, Морозов, - предупредил он. – Вздумаешь чудить – я тебя там же в горах и прикопаю. Будешь как Лермонтов. Понял?       – Понял, - буркнул Юрка, но огрызаться не стал. Чудить он, положим, не собирался, но вовсе не мог гарантировать, что сможет держать себя в руках, если Сатрап продолжит вот так вот к нему цепляться - а он же продолжит, к бабке не ходи! Вот не могли с ними Скибина отправить, блин горелый... Да Мариночка бы и сама справилась, она ведь вон какая.       Покосившись на стоявшую чуть дальше справа учительницу, Юрка украдкой вздохнул, но тут со стороны трассы раздался подозрительный грохот и... заливистое квохтание.       Гулко сглотнув, Юрка обернулся к Вахтангу, адресовав другу панический взгляд. Вот же уральцы... Ну не могут без выпендрёжа!       Между тем к школе приближалось самое диковинное транспортное средство, которое Юрке доводилось видеть за всю жизнь. В подробностях он его никогда не рассматривал, потому что его укачивало от одного вида махины под соломенной крышей, но был точно уверен, что в сказках описывали не вот это чудище на куриных ногах, а его уменьшенную версию. Он и представить себе не мог, как ученики головного филиала забирались на такую верхотуру, но тут избушка затормозила, упираясь когтистыми пятками в гравий, и с характерным «тьфу!» выбросила верёвочную лестницу, так что всё встало на свои места.       – Не… Ни хрена, - пробормотал Юрка, снизу вверх глядя на избу, и вдруг бешено замотал головой. – Я в эту домовину не полезу!       – Шагай! – подпихнул его в спину Сатрап, так что отступать было некуда.       Стоило к ней прикоснуться, хлипкая на вид лесенка тут же отвердела, так что наверх Юрка полез куда более браво, чем прежде. И всё же, добравшись до узенького крылечка, он обернулся поверх плеча и сумел выхватить из толпы родное лицо – мама махала ему рукой, в кровь закусив побелевшие губы. Махнув в ответ, Юрка с усилием выдохнул и дёрнул на себя дверь.       Дай Троян здоровья тому, кто придумал чары Незримого расширения – внутри избушка имела вид почти что самого обычного поездного тамбура, разве что с просторной прихожей, в которой уже ожидали пополнение из Северо-Кавказского филиала дорогие уральцы.       И тут Юрка мигом забыл и о маме, и об отце, и даже о первоначальной цели собственного вояжа в заграницы, потому что чуть поодаль, за спиной учителя, стояла Ксюша и рассеиваться никак не желала.       Пока педагоги обменивались приветствиями, ученики тоже принялись вовсю здороваться, благо, многие были знакомы между собой, и Алёнка, не заметившая заминки возлюбленного, тут же бросилась к смеющемуся Плетнёву.       – Таська, так соскучилась, сил нет!.. – прощебетала она, обнимая его, насколько позволяла разница в росте, но тут же отстранилась и поманила, представив: – Ты помнишь Юру?       – Помню, - заверил он и в самой дружелюбной манере пожал протянутую руку. – А я всё думал, кого же отберут из вашего филиала. Приятно знать, что подмога не подкачала.       Отметив про себя, что все они тут – не более, чем подмога для студентов из Дурмстранга, и стараясь не таращиться на остолбеневшую Ксюшу, Юрка возражать не стал и ограничился тем, что кивнул:       – Рад видеть.       Плетнёв ему не то, чтобы очень нравился, да они и виделись-то всего-ничего, но Алёнка с ним крепко дружила, если верить рассказам, а расстраивать её совершенно не хотелось.       Между тем здоровенный учитель из уральского филиала, к которому Шахлин обращался как к Николаю Евгеньевичу, скомандовал:       – Вещи оставляйте здесь, домовые всё разложат, а сами – прямо по коридору, в вагон-ресторан!       Учителя втроём отправились в заданном направлении, а ученики чуть задержались, обмениваясь новостями после долгой разлуки.       – Кажется, вы теперь вместе? – уточнил Плетнёв, и Алёнка с радостью закивала:       – Ага. До сих пор поверить не могу.       Она была такой демонстративно-счастливой, что и иронизировать жалко, но всё же Стас не удержался и протянул:       – Влюблённый, удивлённый, хожу я за Алёной, за шапочкой зелёной (1)...       – Чего ты издеваешься, - смутилась Алёнка, но возражать не стала, поверх его плеча взглядом отыскивая в общей сутолоке Юрку.       Тот нашёлся почти мгновенно, в обществе Вани Белозёрова, с которым они довольно тесно общались и даже переписывались.       Одно время Юрка дружил с братом Вани Димкой, но со временем дружба оборвалась, как часто бывает со взрослением. Становясь старше, старший из братьев Белозёровых сделался на редкость заносчив, в то время как Ваня оставался простым и понятным. И если Димочку родители лобызали во все доступные отверстия и оставили при доме, в Югра, то Ваньку как младшего и не особо талантливого сослали с глаз подальше на Урал, где он неожиданно и прижился. Вон, даже в состав делегации войти умудрился каким-то макаром.       Впрочем рассуждать о тонкостях быта Белозёровых Юрка особо не собирался, а потому пожал протянутую руку и представил, обернувшись к с интересом глядевшей Жене:       – Это Ваня. А это сестра моя, Женька.       – Да вижу, что сестра, - хмыкнул Ваня и в порыве озорства прибавил: – А чего хорошенькая-то такая?       Девушка после этих слов польщённо зарделась, почти уткнувшись носом брату в плечо, а сам он поспешил предупредить:       – Ты смотри у меня, баловень.       Белозёров в ответ на такую недостоверную характеристику лишь красноречиво наморщился.       – Иван, - представился он, не переставая хулигански улыбаться.       Женя пожала предложенную ладонь, отметив про себя, что Белозёров отчего-то вовсе не кажется ей избалованным, в отличие от того же Стаса – у того в каждом жесте проглядывала надменная манерность, которая, впрочем, ему очень шла.       Между тем они успели-таки добраться до вагона-ресторана, где уже было накрыто к вечернему чаю, так что в воздухе витал почти осязаемый аромат свежей сдобы и крепкой заварки. Оглядев аккуратные столики под крахмальными белыми скатертями, Женя улыбнулась и вдруг подумала, что накрыто на большее количество персон, чем их есть, но эта несостыковка разрешилась почти сразу: дверь в противоположном конце вагона скользнула вбок, открываясь, и в вагон вошла угрюмого вида рыжая девушка, которую Женя знала, но имени не помнила, и тот, кого она узнала даже со спины.       – Ой... Серёжа.       Порывисто обернувшись, он вытаращился на Женю как на диво, но тут она сама, поднырнув под рукой Мариночки, выбежала навстречу и, схватив его ладони в свои, весело попеняла:       – Почему ты не сказал, что едешь!       Оторопело моргая и косясь на заинтересованно глядящих ребят, он, наконец, чудом смог выдавить:       – Женя! Погоди, ты... Ты что здесь делаешь?       Она в ответ лишь засмеялась:       – Как что? В Дурмстранг еду! Ну, куда повезут, туда и еду, - прибавила она справедливости ради и так лучезарно улыбнулась, что Серёжа, наконец, пришёл в себя и выдавил улыбку в ответ.       Алёнка улыбнулась, прижав ладонь к губам, а Костик без особого интереса окликнул:       – Это, что ли, Серёжа?       – Угу, - угрюмо подтвердил Вахтанг, и Алёнка глубоко вздохнула:       – Ясно... Идёмте места занимать.       Юрка двинулся было следом, но ещё раньше Вахтанг схватил его за рукав, не давая ступить и шагу.       – Тащи Женьку сюда, - отрывисто бросил он, но Юрка так просто сдаваться не был намерен и отмахнулся:       – Да пусть сидит, где хочет...       Но тут он очень крупно просчитался, потому что глаза Горгасала в секунду сузились до презрительных щёлочек, и он рыкнул, пригрозив:       – Я её сейчас сам приведу, если у тебя руки из задницы растут! Она сестра тебе или кто? Будет тут отираться со всякими!       Оторопев на секунду от такого напора, Юрка всё же с опозданием кивнул удаляющемуся другу в спину. Откровенно говоря, Вахтанг и сам мог Женю привести и усадить – ничего такого в этом не было, но он на этот раз отчего-то решил управиться Юркиными руками, и тот, развернувшись, громко позвал:       – Жень! Иди сюда. Сюда иди, быстро, - с нажимом прибавил он, когда она обернулась, всем своим видом демонстрируя, что ей и на нынешнем месте неплохо сидится.       Порывисто обернувшись и закатив глаза, Вахтанг махнул палочкой, отдавая беззвучный приказ. В указанном направлении тут же метнулся патронус, который обвился вокруг Жениных ног, словно пытаясь притянуть её в правильную сторону. Окружив всю её фигуру ярким серебристым коконом, волк растаял в воздухе, и Женя, коротко с сожалением вздохнув, напоследок тронула Серёжу за руку, что-то ласково шепнув, после чего чуть не вприпрыжку приблизилась к друзьям и села за стол рядом с Алёнкой.       – Не можешь не выпендриваться, - попеняла она устроившемуся по правую руку Вахтангу, но всё же невольно восхитилась: – А яркий какой! Как у тебя так получилось?       – Мало ли, - задумчиво откликнулся он, делая вид, что пристально рассматривает собственные под ноль срезанные ногти. – Ты вон, слушай лучше.       Пока ученики нервно и без особой охоты попивали чай с ситным, Шахлин, остановившись между столами, производил инструктаж в свойственной ему отрывистой манере:       – Для тех, кто в танке, объясняю ещё раз: наша задача сводится единственно к тому, чтобы численно подкрепить делегацию Дурмстранга, поэтому все порывы к активности можете сразу свернуть в трубочку.       – Хам трамвайный, - фыркнул Плетнёв, и сидевший по другую руку от Алёнки Юрка тут же встрепенулся:       – Слышь, ты полегче!       – Морозов! – одёрнул разошедшегося ученика Сатрап. – Я для кого рассказываю, для адмирала Ивана Фёдоровича Крузенштерна?       Понимая, что ему влетит по первое число, даже если первоначально он заступался за честь классрука, привставший Юрка сел на место и пробормотал:       – Да слушаю я, чё.       – Георгий Сергеевич, - окликнула со своего места Марина Максимовна, - инструкции можно дать и на месте. Поздно уже, пусть дети отдыхают.       С сомнением окинув взглядом детей, большинство из которых ростом были под метр девяносто, Шахлин махнул рукой, сел на место рядом с коллегой с Урала и придвинул к себе подстаканник.       Располагаться на ночь им было предложено в купе, рассчитанных на двоих, и всё то время, пока девочки пытались худо-бедно разложиться, Юрка провёл в купе, которое заняли Женя и Алёнка. У такого выбора было сразу несколько резонов. Во-первых, так он мог проследить за сестрой, которая так и норовила улизнуть и пообщаться с Серёжей ещё чуть-чуть. Во-вторых, можно было под благовидным предлогом побыть с Алёнкой, хоть и не наедине. И, в-третьих, за что Юрке было очень стыдно, в этом купе его точно не достала бы Ксюша, от присутствия которой можно было ожидать чего угодно.       Недовольно поглядывая на часики, Женя пробормотала:       – Сейчас Георгий Сергеевич придёт и тебя накажет за то, что ты ещё не в постели.       – Не накажет, - возразил Юрка, развалившись на сестриной койке и ковыряя ногтем уголок подушки. – Должен я проверить, что тут и как у тебя!       Выложив из чемодана ночную рубашку и халат, Алёнка с усмешкой покачала головой.       – Юра, у вас купе точно такое же, - напомнила она, явно намекая, что манёвр его раскусила, и Юрка не стал отпираться, в качестве компромисса почесав в затылке.       – Раз всё в порядке, я тогда пойду, - решился он. – Спокойной ночи!       – Спокойной ночи, - пожелала Женя, отчего-то дуясь.       Чмокнув сестру в щёку, Юрка собирался уже уйти, но тут на него напал какой-то злой азарт, так что он повернулся на пятках, подошёл к Алёнке, наклонился и поцеловал и её тоже – только в губы, причём так, словно проделывал это миллионы раз при большом скоплении народа.       – Ну, до завтра, - пожелал он, игнорируя то, как за его спиной тихо ойкнула Женя, и Алёнка, весело прищурившись, глазами указала на дверь и откликнулась:       – Спи крепко, провокатор.       Более чем довольный собой, Юрка, наконец, удалился, а Женя всё продолжала таращиться на закрывшуюся дверь купе. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем она медленно села на краешек койки, повернулась к Алёнке и пробормотала:       – Это чего сейчас было-то, а?..       Та в ответ улыбнулась, села рядом и похлопала подругу по руке:       – Привыкай, Женечка. Мы с Юркой теперь встречаемся, так что придётся тебе как-то…       У Женьки от этих слов сделалось такое лицо, словно через купе, прямо сквозь стену, промаршировал дружным строем взвод дрессированных сносорогов. Подавшись вперёд, она посмотрела на Алёнку как на душевнобольную и громко выдохнула:       – Шо вы делаете с Юркой?..