Волчья шкура

      Алёнке показалось, что она только на минутку прикорнула, а ей на лицо уже падали обжигающие лучики света. Сонно потянувшись, она вытянула руки вверх, но неожиданно наткнулась пальцами на что-то громко шуршащее и прохладное.       Перевернувшись набок, она приподнялась на локте, с трудом протёрла один глаз и увидела лежащий рядом букет цветов - шуршал именно прозрачный целлофан, в который были завёрнуты крупные розовые розы.       - Мам! - окликнула она, садясь и осторожно трогая нежные розовые лепестки. - Мамуль! А от кого цветы?       Ответа не было, и Алёнка, сев на постели и отпихнув ногой учебник простацкой частной патологии - вчера читала допоздна да так и уснула с книгой - сунула руки в рукава халата, ступни - в пушистые тапочки и прошлёпала к выходу из комнаты, а оттуда - на широкую лестницу, подковкой спускавшуюся вниз по обеим сторонам холла.       На первом этаже, когда она спустилась по ступеням, царило приятное оживление: домовые, подгоняемые маминой помощницей Ниной, споро прыгали по полу, клацая коготками и перетаскивая из столовой в гостиную чайные чашки, блюдца и всякую съедобную снедь. Проследив за основным потоком, Алёнка плотнее запахнула халат, опасливо пригнув голову, заглянула в гостиную и тут же поняла, от кого были цветы.       - Папка! - воскликнула она и бросилась к смеющемуся отцу. - Папочка, родненький, приехал!       Сидевшая тут же в широком кресле Оксана Геннадьевна, которая до сих пор с довольной улыбкой прислушивалась к рассказу мужа о командировке, распрямилась и беспокойно одёрнула дочку:       - Не беги, убьёшься!       - Ничего, всё с нашей Алёнушкой будет в порядке, - отмахнулся Павел Александрович, крепко обняв Алёнку, и тут же подзадорил, подталкивая девочку к стоявшим на чайном столике и на диванах пакетам. - А кому тут гостинчики от зайчика?       - Мне, мне гостинчики! - тут же воскликнула Алёнка, вывернувшись из отцовских рук, и по локоть запустила собственные в пакеты. - Ух ты, пап! Вот это роскошь!       Павел Александрович, отойдя к жениному креслу, лишь с улыбкой наблюдал за тем, как дочка разворачивает подарки. Не дочка даже - дочуня. Они поздно её родили, единственное счастье - ему самому было сорок два, когда забирал жену из роддома с беспокойно шебуршащим свёртком, да и Оксанке было уже под тридцать. Но все нервы и средства стоили тех приступов ничем не замутнённого счастья, которое он испытывал каждый раз, возвращаясь из-за границы и видя радость в Алёнушкиных глазах - зелёных, как у матери.       Лбом ласково боднув приобнявшего её мужа в бок, Оксана Геннадьевна довольно вздохнула.       - А это - ответный подарок нашему папуле, - пропела она, извлекая откуда-то из складок китайского домашнего халата изящное пресс-папье с ручкой в виде орлиной головы. - Были на шоппинге, приобрела по случаю - к твоему приезду, Павлик.       - Ух ты, какая... - с удовольствием протянул Павел Александрович, принимая подарок, после чего спустил очки на кончик носа и поинтересовался: - Себя-то тоже не забыла?       - Обижаешь, котик, - мурлыкнула Оксана Геннадьевна, поцеловав мужа в щёку, а затем обернулась и властно окликнула: - Нина, вели подавать чай! Алёнушка, иди умываться и за стол.       Завтракать было решено там же, в гостиной, и теперь Алёнка, сидя на диване в новом домашнем шёлковом костюме, грызла грильяж и прислушивалась к тому, о чём вели беседу родители.       - Только глаза с утра продрал, слышу - зеркало трещинами заходится. Лидия Константиновна на проводе, - прибавил Павел Александрович, чуть понизив голос, и Оксана Геннадьевна удивлённо приподняла надменно изогнутые брови:       - Сама?       - Собственной персоной, - подтвердил он, намазывая тартинку маслом. - Я, конечно, знал, что она персона экстравагантная, но что до такой степени...       - Чего ей нужно от тебя? - поторопила Оксана Геннадьевна, заинтригованная до крайности. - Вроде бы, ты с Минобром по службе не соотносишься, или я чего не знаю?       Кивнув в ответ на последний вопрос, заданный с явно заигрывающей интонацией, Павел Александрович прожевал тартинку и протянул:       - Да дело-то, Оксаночка, как раз международное... Ты про средневековые волшебные турниры много знаешь? - спросил он, и Оксана Геннадьевна неопределённо покачала ладонью в воздухе. - Ну вот, где-то до середины восемнадцатого века проводился такой турнир между Дурмстрангом, Шармбатоном и Хогвартсом. Потом упразднили, конечно, потому как число жертв в ходе проведения не соизмеримо было с ценностью приза.       Оксана Геннадьевна, и сама выпускница Шармбатона шестьдесят шестого года, лишь презрительно фыркнула.       - Неудивительно, что я о нём не слышала, - сообщила она, взмахом палочки подлив мужу ещё чаю, и он кивнул:       - То-то и оно, что решили это соревнование возродить. Принимающей стороной назначили Хогвартс.       - А мы причём? - не поняла Оксана Геннадьевна.       Алёнка, дожевав конфету, взглянула на мать и тоже обернулась к отцу с выражением крайней заинтересованности на лице, так что уйти от ответа было совершенно невозможно.       - А при том, - поделился Павел Александрович, - что дурмстрангская аристократия проведение турнира саботировала. Они бы с таким единодушием Гриндевальда били в сороковых... - крякнул он, откидываясь на спинку дивана. - Так вот теперь, когда кворум не собирается, есть вероятность, что в турнире будут участвовать всего две школы из трёх, что делает само мероприятие бессмысленным, а туда уже такие деньжищи угроханы, что и вслух произнести страшно. Вот Каркаров и решил обратиться, как он написал, к дружественному институту, чтобы добрать людей.       - Он что, - не поняла Алёнка, - ещё и в письме обратился? Не лично? С таким деликатным вопросом?       Ласково тронув одну из косичек дочки, спускавшихся на грудь, Оксана Геннадьевна с усмешкой заметила:       - Видишь, даже ребёнок понимает... И с чего это Каркаров ей пишет? - не унималась она. - Почему не обратился с официальным запросом в наше Министерство?       - Да потому, Оксаночка, что ни один из наших чиновников, включая и меня, не разрешит такую авантюру, - напомнил Павел Александрович. - Если бы речь шла об официальном участии - тогда другое дело, а так и речи не может быть. Давно ли ученики нашей школы служили массовкой? Конечно, Плетнёва отказалась, в чём я её полностью поддерживаю. Вот, когда её гордыня на пользу делу сыграла.       - Ну да, Плетнёвы ж у нас навроде княжеской фамилии, - ревниво пробормотала Оксана Геннадьевна, и Павел Александрович ласково одёрнул:       - Ну да ты не ровняй. Князья у нас над землёй парят, а такие, как эта Плетнёва, на земле правят. Алёнке ещё доучиваться два года - мало ли, что старая карга выкинет, если в позу встать и с ней не согласиться.       Отставив чашку ломкого чешского фарфора, Оксана Геннадьевна грозно выпрямилась в кресле и окликнула:       - Она тебе что, угрожала?       - Угрожать не угрожала, а нужно ухо востро держать, - напомнила Павел Александрович и прижал к груди забравшуюся ему под руку дочку. - Плетнёва - баба с норовом, ты же знаешь. Напоёт чего-нибудь Карасику, а он с перепугу гадить начнёт всем вокруг.       - Не начнёт, - внезапно пробормотала Алёнка, аккуратным ноготком ковыряя конфетный фантик. - У Карася кишка тонка, он уж сколько лет даже на Сатрапа управы найти не может.       - Не Сатрап, а Георгий Сергеевич, - машинально поправила Оксана Геннадьевна, потому как учителя дочки по превращениям всё-таки уважала; что до прозвища директора, ловко рифмующегося с фамилией, то она Алёнушку исправлять не стала, и Павел Александрович, заметив это, усмехнулся.       - Ну, ты ушки-то слишком не грей, - напутствовал он, ласково тронув округлую мочку, украшенную огоньком серёжки-гвоздика. - Понимать должна, дочуня, дело это не для разглашения.       - Я знаю, папа, - откликнулась Алёнка, скромно взмахнув ресницами. - Но, будь оно совершенно секретным, ты бы по зеркалу обсуждать не стал, да?..       Поверх очков адресовав дочке хитрый взгляд, Павел Александрович не ответил, делая вид, что поглощён утренним чаем, и Алёнка едва сумела подавить усмешку.       После завтрака, когда домовые отволокли пакеты в её комнату, Алёнка разложила обновки по шкафам и села на диван у окна, глубоко задумавшись. Несмотря на отцовское предостережение, ей не терпелось обсудить с кем-нибудь приключившуюся авантюру. Допустим, Жене рассказывать нельзя, потому что она тут же поднимет панику и по итогу получится так, что Дурмстранг идёт на Колдовстворец войной. Вахтангу тоже не расскажешь - ему сейчас не до того... Но Стасу, Таське-то можно? Ведь речь шла о его бабушке, значит, он наверняка в курсе... Ну, или скоро будет.       Обрадованная собственной выдумкой, она достала из верхнего ящика письменного стола зеркало и громко, раздельно потребовала:       - Плетнёв, выходи!       Поверхность стекла чуть помутнела как от горячего дыхания, потом пошла мелкими трещинами, и наконец по ту сторону возникло улыбающееся лицо Стаса.       - Привет, Тасечка, - прощебетала Алёнка, растянувшись на животе и установив зеркало так, чтобы хорошо видеть приятеля.       - Привет, принцесса! - откликнулся он, судя по всему, прыжком устраиваясь на кровати. - А ты всё хорошеешь.       Алёнка в ответ лишь кокетливо улыбнулась.       Со Стасом Плетнёвым она познакомилась ещё в третьем классе, когда впервые оказалась в составе делегации, отправленной в Уральский филиал на олимпиаду по травничеству. Капризный мальчик, про которого говорили, что он внук директрисы, привлекал внимание, поскольку был жуть какой красивый, но Алёнка его неосознанно сторонилась - опасалась, что он при такой родне может оказаться ябедой и плаксой. На олимпиаде она призового места в тот раз так и не взяла и вскоре и думать забыла о Плетнёве с его манерно выпяченной нижней губой и нарочно прилизанными русыми волосами. Но тем же летом коллега пригласил Павла Александровича с семьёй погостить в охотничий домик, где собиралась - цитата - соответствующая компания. В числе приглашённых в эту самую компанию оказались и родители Стаса, занимавшиеся поставками сердцевин для волшебных палочек из-за границы.       Двум десятилеткам немного нужно, чтобы подружиться раз и на всю жизнь, так что те две недели, что взрослые тухли в охотничьем домике с тоски, отбиваясь от мошкары, Алёнка и Стас чудесно провели, плещась в озере, исследуя прилегавшие к домику угодья и играя в раненного партизана и медсестру - наверное, с тех пор и возникло у Алёнки увлечение целительством. И вроде бы общего у них было не так много, кроме куда как обеспеченного детства, но отчего-то они всё же сошлись характерами. Быть может, потому что делить им было нечего, а раз нет соперничества, значит, быть дружбе.       - Серёжки новые? - поинтересовался Стас, до этого приглядывавшийся к Алёнкиному лицу, и она радостно закивала:       - Ага, папуля подарил. Он только сегодня вернулся.       - Как поживают аборигены туманного Альбиона? - вежливо осведомился он, и Алёнка, радуясь удавшейся провокации, пропела:       - Та-а-ак, мой любопытный друг, давай меняться! Я тебе истории об аборигенах, а ты мне - информацию о людях поближе.       - Какую информацию? - не понял Стас, и Алёнка, кивнув, объяснила:       - Про письмо Каркарова и волшебный турнир.       Лицо Стаса вмиг стало каменным, так что неподготовленный человек скорее бы попрощался и ушёл пить коньяк пополам с корвалолом.       - Вот уж не имею понятия, о чём ты, - откликнулся он, и Алёнка протестующе воскликнула:       - Брось кривляться! Чтобы ты-то - и не знал, что в школе творится?       Она имела в виду, конечно, не всю школу, а лишь тот филиал, в котором обучался сам Стас. Но в том-то и была вся загвоздка, что тот филиал, который все прочие учащиеся для простоты называли Уральским, на самом деле, единственный из всех, филиалом не являлся. Это был тот самый настоящий Колдовстворец, изначальный, лишь после Гражданской войны раскинувший щупальца по всему ныне постсоветскому пространству. Другие школы были лишь дочерними организациями, а потому студенты-"уральцы" всегда знали больше и умели лучше, чем все остальные - или так им, по крайней мере, казалось.       - Допустим, - уклончиво откликнулся он, всё ещё под впечатлением от комплимента о собственном всемогуществе. - Кое-что да слышал.       - Знаю я твоё кое-что, Тасечка, - улыбнулась Алёнка, подперев голову рукой. - Папа сказал, как ему твоя Лидия Константиновна зеркало оборвала - всё про турнир страсти рассказывала.       Отпираться и дальше смысла не было, и Стас с сожалением сообщил:       - Мне известно не больше твоего. Лишь то, что Дурмстранг запросил подспорья контингентом и был послан в пешее эротическое турне по местам былой славы.       Наморщив нос от такой формулировки, Алёнка всё же не отставала.       - И что же, наши решили не участвовать? - спросила она, хитро приподнимая брови. - Вот прям совсем-совсем?       - Насколько мне известно, да, - спокойно откликнулся Стас, и она вздохнула, протянув:       - Жалко... Представляешь, как было бы здорово? Поехали бы за границу, посмотрели, что там и как.       - Пустые фантазии, Лёка, - оборвал он и поморщился от странной досады. - Даже если бы бабка дала добро и нас включили в делегацию, всё равно в самом турнире участвовать бы не дали.       - Ну и что? - пожала округлыми плечами Алёнка. - Пусть даже за отметку в личном деле - хоть какой профит. Да и вообще, интересно же, как у них там всё устроено. Принимающая сторона ведь Хогвартс, да? Мне папа сказал. Ты что, много раз в Англии был?       В Англии Стас, положим, был, хоть и давно и уже мало что помнил. Из воспоминаний у него остался лишь волшебный магнитик с крутящимся колесом обозрения да смутное ощущение чего-то угрюмого и неповоротливого, нависшего над беззащитной макушкой.       - Не знаю, - рассеянно откликнулся он. - Может, ты и права в чём-то.       Потрещав ещё немного об общих знакомых и условившись встретиться через неделю у замминистра Галкина на юбилее, куда приглашены были старшие, они распрощались.       Отложив зеркало, Стас посидел немного в тишине, прислушиваясь к собственному дыханию и думая о том, что сказала Алёнка. Поначалу, ещё во время разговора с бабкой, новость о Турнире не произвела на него должного впечатления, поскольку он справедливо полагал, что годится на что-то большее, чем исполнять роль фонового шума для потенциального дурмстрангского чемпиона. Но вот отметка в личном деле о том, что он, Плетнёв С.Д., чистокровный, в своё время являлся членом делегации от Колдовстворца... да плюс отличный аттестат, который был ему гарантирован...       Стас усмехнулся и прыжком поднялся на ноги. До конца Никиной смены в её тошниловке оставалось ещё три часа, так что он, откровенно не зная, чем себя занять, решил спуститься на кухню и перехватить чего-нибудь до ужина, который, хотелось верить, сегодня состоится.       Дома не было никого кроме Клавы и Лены. Первая встретила Стаса у подножия лестницы и, скромно поинтересовавшись, не нужно ли чего, уцокала каблуками домашних туфель в прачечную; вторая, заняв сразу половину длинного кожаного дивана в гостиной, красила ногти.       - Деградируешь, Лен, - вместо приветствия сообщил Стас, с размаху бросившись в кресло напротив неё. – Педикюр в домашних условиях – какой позор на твои седины…       Лена в ответ лишь подняла брови, но ничего на это потрясающее заявление не ответила.       - Представляешь, - заметила она некоторое время спустя, завинчивая пузырёк с питательной сывороткой, - у Мальцевых дочка залетела.       Стас мысленно чертыхнулся. Ему в кошмарном сне не могло присниться, что он станет выслушивать никому не интересные сплетни, не несущие совершенно никакой практической ценности. А всё потому, что этой клуше не о чем с собственным сыном поговорить!       Лена между тем продолжала сокрушаться:       - Кошмар такой... Бедная Танюша, ужас – стать бабушкой в тридцать шесть лет!       - Хорошо, что со мной такого случиться не может, да?.. Слушай, а если бы забеременела моя девушка, Лен? – внезапно в первую очередь для себя спросил Стас, не сдержав порыва какого-то злого азарта. – У Мальцевых дочка всего на год старше моей Ники, если задуматься. Как бы ты выкрутилась? Внуков бы нянчила, а?       Оторвавшись, наконец, от созерцания собственных ступней, Лена посмотрела на Стаса с нескрываемым ужасом, что в общем-то комично выглядело в совокупности с чересчур длинными ресницами и самую чуточку перекачанными губами. Причём даже по взгляду было яснее ясного, что она понятия не имеет о том, кто такая Ника. Стас про себя давно уже решил, что Лена похожа больше на куклу из секс-шопа, чем на живого человека, но высказываться по этому поводу вслух не спешил. Какая-никакая, а мать всё-таки.       Наконец Лена взяла себя в руки, очевидно, догадавшись, что Стас просто очень черно пошутил, и жеманно произнесла:       - Лапуль, мы поговорим об этом, когда моя грудь начнёт при ходьбе биться о колени.       Стас в ответ вымученно засмеялся, отметив, как ловко ей удалось свернуть с неудобной темы.       - Ленчик, если у тебя обвиснет грудь, доктору Гаспаряну придётся признать брак и закрыть клинику ко всем чертям! Причём как для волшебников, так и для простаков.       - Ты о чём это? – возмутилась Лена, прижав руку к собственному бюсту, словно желала проверить, на месте ли он. – У меня прекрасная, абсолютно естественная грудь, шикарная для моих тридцати…       - Лена, тебе не тридцать.       Безапелляционный тон Стаса не оставлял никакого простора для ответных действий, но при подобных щекотливых разговорах Лена готова была биться до последней капли крови, пусть даже от развёрнутого фарса воротило всех вокруг, даже непробиваемо терпеливую экономку Клаву.       - Это ещё почему? – ядовито осведомилась она с таким видом, будто не понимает причин скепсиса сына.       Клава из столовой позвала ужинать, и Стас, на мгновение обернувшись в дверях, беспечно обронил:       - Потому что ты не могла родить меня в двенадцать.       Возможно, Лена много бы чего могла ещё сказать, но Стас внезапно ощутил, как в висок впилась острая игла головной боли, и Лениных возражений слушать больше не пожелал.       Садиться за стол без Митьки было бессмысленно, так что Стас, захватив на кухне миску с наспех нарубленным Клавой салатом и пакет яблочного сока, вернулся к себе в мансарду, для верности запер дверь, после чего сел на низкий широкий подоконник и, уплетая огурцы с помидорами, глубоко задумался.       Что ж делать, а... Вон, уже и Алёнка в курсе... А из их контингента только он сам да Ника, а уж она никому не расскажет, и не от природной скромности - некому. И такая ситуация была Стасу вовсе не на руку, если он хотел извлечь из предложения Каркарова хоть какую-то личную пользу. Значит, нужно привлекать массы, и начинать стоило с самых очевидных вариантов.       Прожевав огурец и вытерев губы краем рукава джемпера, он потянулся и снял со столика стационарный телефон, по памяти наклацав номер.       - Добрый день! - поприветствовал он, когда трубка спустя четыре гудка откликнулась насыщенным контральто. - Будьте добры Сергея. Кто спрашивает?.. Кто спрашивает... Староста класса, - в конце концов определился он, глядя на качающиеся за окном тополя. - Он поймёт.

***

      Когда три дня спустя пришла пора собираться в обратный путь, короткий сезон дождей подошёл к концу и на небосводе снова засиял яркий тёплый шар. В день отъезда Женя тянула время до последнего: нарочно поставила будильник позже положенного, долго не могла найти щётку для волос, потом зачем-то распотрошила собственную спортивную сумку и углубилась в поиски неведомой голубой тетрадки, которую никто отродясь не видел. Всё это она делала скорее безотчётно, но сама нет-нет да и поглядывала на ворота – не мелькнёт ли?       И без того напряжённую атмосферу сборов обратно в город подогревал и Юрка, который с самого утра вновь принялся нудеть - точно также, как в тот день, когда родители привезли их в станицу. Правда, на этот раз брат был возмущён вовсе не собственной временной ссылкой или неудобством транспортировки, а неласковым обращением с его бесценной персоной.       - От Лёки выхватил, от Вахтанга выхватил, от отца - на те, пожалуйста! - возмущался он, стоя посреди разорённой спальни. - Кто тут следующий навесить Юрке Морозову воспитательных пенделей?       - Да Вахо-то тут причём?! - вспылила Женя, отбросив собственную пижаму, которую как раз собиралась упаковать.       - А ни при чём! - огрызнулся Юрка, досадуя, что не успел вовремя прикусить язык, и в порыве чувств подопнул крышку сумки, тем самым её закрыв. - Не о том ты думаешь, Женёк! Просто по итогу опять получилось то же, что и всегда - ты шатаешься неизвестно где, а виновен я!       - Ну и пожалуйста! - обиженно выпалила Женя, скрестив руки на груди. - Мало ты косячишь, а я тебя прикрываю! Каждый раз прикрываю!       - Так, а ну по углам разошлись!       Войдя в комнату, Григорий Алексеевич схватил Юрку за шкирку и аккуратно оттащил к дверям, подальше от Женьки.       - Домой приедем - я ещё допытаюсь, кто из вас палочки из шкатулки вытащил, диверсанты фиговы, - пригрозил он, но вошедшая следом Ольга Петровна урезонила его, мягко тронув за плечо:       - Гриша, перестань. Ничего же не случилось...       - Так, Олька, ты мне воспитательный момент не порти, - отозвался он, впрочем, глядел на обоих детей уже гораздо мягче. - Собирайтесь в темпе вальса, таксо ждать не будет.       Зыркнув на брата с видом победительницы, Женя вновь склонилась над сумкой, но не сдержала тона и вновь чертыхнулась:       - Да где эта тетрадка?!       Когда Ольга Петровна наконец не выдержала и заявила, что справится с вещами сама, Женя вдруг услышала то, что так хотела – раскатистое конское ржание. Перепрыгнув через попавшийся на пути чемодан и чуть не сбив с ног спешившего навстречу дедушку, она выбежала на крыльцо и увидела за забором знакомого жеребца.       - Шелли! – Женя подбежала к калитке и выскочила на улицу. – Малыш, ты как тут?       Узды или стремени на Шелли не было, зато во рту он держал небольшой букет полевых цветов, перевязанный ленточкой. Сорвав с нижней ветки зелёное яблоко, Женя протянула его коню в обмен на букет. Тот моментально захрустел.       Серёжу Женя заметила не сразу – он стоял неподалёку, сунув руки в карманы штанов и с улыбкой наблюдая за ней и Шелли. В несколько беговых шагов преодолев разделявшее их расстояние, Женя остановилась совсем близко к Серёже и выдохнула:       - Мы уезжаем, ты знал?       - Настя сказала, - признался он, отводя глаза. – Вот, Шелли решил, что следует попрощаться.       Женя улыбнулась и, приподнявшись на носочки, погладила коня по морде.       - Пока, Шелли. Я вернусь следующим летом. А ты пока, будь добр, приглядывай за своим другом.       - Женя! – крикнул от ворот Пётр Михайлович. – Женя, ты вещи собрала?       - Дедуль, я сейчас! – отмахнулась Женя, но он уже подошёл и улыбнулся Серёже:       - Попрощаться пришёл?       - Да, если позволите. Я заходить не буду, так что Антонине Семёновне моё почтение.       - Деда, тебя мама зовёт, - намекнула Женя, желая предотвратить долгие пересуды.       К счастью, бабушка проявила несравненно большую прозорливость, чем её супруг, и громко позвала с крыльца тоном, не терпевшим возражений:       - Петя! Мне самой этот баул тащить прикажешь?!       Пётр Михайлович поспешно ретировался вглубь двора, наконец оставив молодых людей одних.       - Что ж, счастливого тебе учебного года, - неловко пробормотал Серёжа. – Удачно добраться.       Женя отвела глаза. Сотни недосказанных слов горели у неё на губах, потому что она была почти уверена: останься они чуть подольше, хотя бы на неделю, а лучше бы на две, она бы и думать забыла о Синичкине. Да кому нужен ушастый участковый, когда есть Серёжа - умный, добрый, такой смешной и милый? Жаль, не сложилось у них курортного романа и уже не сложится. Быть может, они и увидятся следующим летом, но кто знает, что может произойти за целый год.       Достав из кармана какой-то свёрнутый вчетверо листок, он протянул его Жене и глухо сказал:       - Это адрес мой. Ты напиши мне, ладно?       Судорожно кивнув, Женя вдруг всхлипнула, прыжком поднялась на носочки и крепко обхватила Серёжу за шею.       - Я обязательно напишу, - пообещала она, шёпотом опалив ему плечо даже сквозь олимпийку. – Ты ответишь?       - Обязательно отвечу.       - Обязательно, - эхом повторила Женя и, украдкой оглянувшись на двор, подняла глаза на Серёжу.       Он отводил взгляд, нарочито сосредоточенно гладил Шелли по шее, но всё же справился с собой и повернулся к Жене. Она видела, что он изо всех сил старается улыбнуться, но получается слабо, во многом из-за того, что Серёжа щурился, словно ему щипало глаза.       Уже в машине, повернувшись на заднем сидении на сто восемьдесят градусов, Женя продолжала махать сквозь заднее стекло, пока ещё могла различить силуэт Серёжи в дорожной пыли и мелкой дождевой мороси. Но вот «жигули» резко свернули влево, и дом бабушки и дедушки пропал из виду. При мысли о том, что не увидит его до следующего лета, Жене захотелось горько заплакать, но она сдержалась.       Сидевшая рядом с ней мама (Юрка устроился на пассажирском сидении спереди, рядом с отцом, присовокупив: "Вот сама с ней, ма, и сиди!") осторожно тронула Женю за согнутое колено и попросила:       - Не расстраивайся. Он тебе адрес оставил?       - Оставил, - удивлённо кивнула Женя. - А ты откуда знаешь?       - Я ведь тоже молодой была. Кое-что да помню, - загадочно откликнулась Ольга Петровна и сквозь зеркало заднего вида встретилась глазами с мужем, старательно делавшим вид, что полностью поглощён типичной российской дорогой, в которой семь загибов на версту.       Дома, когда разложили вещи, Юрка сразу же отправился в город - как он сказал, по делам, - а Женя отчаянно не знала, чем себя занять. Взяла книжку - тошно, включила телевизор - скучно, вручную помыла посуду - слишком быстро. В результате она отправилась спать в девять вечера, как примерный ребёнок, но и тут потерпела неудачу. Какое-то время она лежала на разорённом кресле поверх одеяла, честно пыталась вздремнуть, но сон не шёл. Она встала, включила торшер и достала из шкафа травник Агафьи Ермаковой - свою настольную книгу, но буквы прыгали перед глазами в дьявольском хороводе.       Отчаявшись уснуть, она вышла в кухню и поставила на плиту кофейник. В ожидании, пока кофе сварится, Женя мерила шагами пространство между посудным шкафом и столом. Потом не сдержалась, залезла в буфет, достала оттуда пачку вафель и принялась их с жадностью грызть, роняя крошки на колени.       Женя возилась, как домашний ёжик, поэтому даже не удивилась, увидев на пороге кухни заспанную маму в халате поверх ночной рубашки.       - Женечка, ты что тут? – обеспокоенно спросила она, щурясь от света. - Проголодалась? Может, жаркое подогреть?       - Спасибо, мам, что-то не очень хочется... Голова разболелась...       - Дать таблетку?       Женя порывисто наклонилась и обняла мать:       - Нет, мамочка, не надо. Сейчас пойду отдыхать – знаешь, я передумала пить кофе.       Она бодро направилась к двери, но Ольга Петровна неожиданно вздохнула и окликнула:       - Присядь. Давай немного посидим.       Не отважившись ослушаться, Женя села к столу и опустила подбородок на сложенные руки. Залив кофе наново, Ольга Петровна поставила его на плиту и принялась осторожно помешивать душистое варево самым кончиком ложечки.       - Ну, рассказывай, - предложила она, - чем тебе этот Серёжа так приглянулся.       Женя в ответ лишь вздохнула, не понимая, как описать наваждение словами.       Она вообще была довольно прагматичной девочкой, не склонной к пустым мечтаниям, но отчего-то случайно встреченный парень казался ей краше любых сказочных царевичей. Конечно, на первый взгляд в нём не было ничего особенного, и тот же Костик был гораздо симпатичнее, даром, что тоже кудрявый. Быть может, всё дело было в том, что Костика она знала с пяти лет, а Серёжу - совсем немного? Может, если бы она и с ним проучилась вместе столько лет, очарование бы пропало... Но этого Женя знать не хотела.       Ольга Петровна поставила перед ней крошечную кофейную чашку - чёрную с глазурными золотыми лебедями, из бабушкиного сервиза, - и Женя, ласковым движением обведя окантовку, окликнула:       - Мам... А ты как поняла, что папу любишь?       - Не знаю даже. - Ольга Петровна села рядом по короткую сторону стола и пожала плечами. - Как-то само получилось. Жили мы с ним, не тужили, а потом вдруг поняла - люблю. Так сильно, что аж надышаться не могу. Но это уж когда ты родилась. Папа у нас хороший - отчего бы его не полюбить?       - Хороший, - кивнула Женя. - Лучше всех.       В прихожей загремел, отпираясь, замок, по голым ногам потянуло сквозняком из подъезда, и в коридоре показался Юрка.       - Вы чё тут? - сощурился он, входя в кухню, и Женя, подорвавшись с места, подошла к нему и, снизу вверх заглядывая в глаза, тоненько окликнула:       - Юр... Прости меня, пожалуйста. Я больше никогда-никогда в лес убегать не буду!       С сомнением приподняв брови, он всё же обхватил Женю рукой за плечи и, ужалив поцелуем горячий висок, подтолкнул сестру к комнате, тихо напутствовав:       - Спать иди, а то загулялась - второй час ночи.       - Ты сам-то где был? - привычно вскинулась Женя, но решила не подогревать едва-едва утихший конфликт и, пожелав матери спокойной ночи, покорно отправилась к себе.       Когда её шаги стихли в комнате, Ольга Петровна поднялась со стула и, подойдя, привычным жестом пригладила сыну волосы.       - А ведь действительно, Юрочка, - с усмешкой повторила она, - ты где был? А то второй час ночи.       Юрка в ответ хитро ухмыльнулся, но ответить не успел, потому что, казалось, по всей квартире разом прогремел чудовищный, заходящийся до звона циркулярной пилы, нечеловеческий вопль. Дёрнувшись как от удара, Юрка выхватил палочку, обернулся и только секунду спустя понял, что это кричала Женька.       Раздался топот, и из спальни выбежал заспанный Григорий Алексеевич в семейниках и с палочкой наперевес. Он первым бросился в дочкину комнату, и Юрка, по пятам следовавший за отцом, увидел такое, от чего волоски у него на руках поднялись дыбом.       Женя стояла на коленях у своего кресла, обхватив голову руками, и кричала-кричала-кричала, будто её режут. Было понятно, что очередной приступ видений застал её в полушаге от постели и оказался такой силы, что просто согнул ослабевшее от бессонницы тело пополам.       - О Господи... - только и смогла выдавить Ольга Петровна и метнулась в ванную, где в шкафчике хранились снотворные зелья на такой случай.       Григорий Алексеевич с Юркой тем временем вдвоём едва сумели поднять Женьку на ноги, но она то и дело порывалась вновь осесть на пол, бешено вращая глазами и не переставая хрипло вопить, разве что теперь в её судорожных вздохах попадались вполне связные отдельные слова.       - Папа, но всё же горит... Всё в огне, папочка!..       - Тихо-тихо, - щебетала над дочкой Ольга Петровна, по капле отмеряя зелье в подставленный стакан. - Сейчас всё будет, сейчас пройдёт... Пей, мой зайчик...       Она поднесла стакан к губам Жени, но та вырывалась, всё ещё охваченная всполохами кошмара наяву.       - Доча, пей! - настоял Григорий Алексеевич и, перехватив стакан, трясущимися руками влил его содержимое Женьке в рот, хоть для этого и пришлось сильно надавить ей на челюсть.       Проглотив всё до капли, она закашлялась, но взгляд наконец перестал метаться над головами близких и понемногу приобретал осмысленность. Силком её всё же удалось уложить на кресло и удержать, вцепившись в судорожные руки - а Юрка и забыл, какой сильной она бывает во время приступов.       - Горит... - повторила она, горько жалуясь, и Григорий Алексеевич уверенно проговорил:       - Сейчас, доча, сейчас всё пройдёт.       Женя в ответ лишь протестующе застонала, не в силах открыть глаза под тяжёлыми веками в полную ширь. Они не знают, они не видели, как синие языки зачарованного пламени сменились кроваво-красными и поглотили Юрку с головой, но рассказать об этом она уже не могла.       Постепенно яростные звуки, которые она издавала, стали тише и реже, вскоре сменившись неглубоким, но ровным дыханием. Прикрыв ей ноги сброшенным на пол пледом, Григорий Алексеевич устало провёл ладонью по лицу и тихо бросил:       - Так, вы лягайте, а я пока с Женькой посижу.       - Тебе ж завтра на работу, - напомнила Ольга Петровна, и он развёл руками:       - Ну шо теперь?.. Всем завтра на работу. Давайте, расходимся по одному.       Спорить с ним было, как и всегда, бесполезно, и Юрка медленно протопал к себе в гостиную, где уже был расстелен диван. Растянувшись на древних пружинах, он забросил руку за голову и вполголоса окликнул проходившую мимо Ольгу Петровну:       - Мам, может, лучше мне с Женькой побыть?       Коротко вздохнув, Ольга Петровна обошла диван и села рядом с сыном, запахивая на коленях полы халата.       - Ничего, пусть, - разрешила она, махнув нежной рукой в сторону двери в комнату. - Мы завтра на работу уйдём, а ты тогда с Женечкой останься, ладно?       - Конечно.       - Вот и договорились, - кивнула она. - Спи, Юрик. Завтра разберёмся... Всех друзей сегодня обошёл?       Хмыкнув с лёгким удивлением, Юрка всё же уточнил:       - Ты всё на свете знаешь, да?       Ничего не ответив, Ольга Петровна наклонилась и легко поцеловала его в щёку, напутствовав:       - Отдыхай, сыночек. Утром поговорим.       Повернувшись набок, Юрка покорно закрыл глаза, сунув одну руку под подушку, но всё же пробормотал, засыпая:       - Вольтер тебе привет передавал... Обещал к выходным заглянуть на оладьи.       - Пусть заглядывает, - с улыбкой разрешила Ольга Петровна. - Примем честь по чести... Спи-спи.       Прошло минут пять, не больше, и Юрка мирно засопел, провалившись в пучину сна, как засыпал всегда, с самого детства. А Ольга Петровна, опустив подбородок на ладони, всё сидела на краю дивана и думала-думала... Не думала даже. Вспоминала.       ...Одиннадцатое апреля семьдесят пятого года Оля Прохорова запомнила из рук вон плохо. Причин на то было всего две, зато очень уважительных. Во-первых, покинувшие её волшебные силы, о которых она за последние полгода уже и думать забыла, смирившись с неизбежным, внезапно вернулись, но как-то странно, всполохами, огненными вихрями под самой кожей, так что лишь теперь она в полной мере осознала, почему называется постыдная зараза фениксовым пером. Но отвлекаться на причуды собственного измученного тела было некогда, потому что существовала ещё и вторая причина, а именно - непрекращающиеся схватки, которые, казалось, выжмут из неё последние остатки жизни и волшебства, если таковые ещё имелись.       Но в первом часу ночи всё закончилось. Наконец всё закончилось.       - Мальчик, - сказал за правым плечом утробный голос акушерки, и Ольга почувствовала, как ей на опустевший живот нежно опустилось что-то мягкое, липковатое и яростно копошащееся. – Двенадцатое апреля, четверть первого.       И тут всё затянуло легчайшей, ласкающей, невесомой мутью, боль отхлынула, и Ольга облегчённо потеряла сознание.       До самого рассвета она пребывала в блаженной полудрёме, то выныривая на поверхность, то погружаясь на самую глубину нескончаемого и вовсе не страшного сна – и даже сквозь сон она жалела, что не сумела рассмотреть сына как следует, не узнала, какого цвета у него глазки и все ли пальчики на месте... Ну да ладно, успеет ещё насмотреться.       В окно внезапно постучали.       Припомнив, что палата на втором этаже, Ольга подняла голову от подушки и охнула, увидев тёмную фигуру за стеклом. Подняв руку, фигура вновь постучала в стекло неплотно сжатым кулаком, и тогда она узнала вихрастый силуэт.       Встав так быстро, как только могла, она открыла окно и снова шёпотом охнула:       - Гриша! Ты что, обалдел?       - Пусти, а то сорвусь, - пригрозил Григорий, хулигански улыбаясь.       Оглянувшись на мирно спящих соседок по палате, Ольга отворила окно, и Григорий ловко перемахнул через подоконник и тут же наложил Заглушающие чары, попав точно по уголку её койки.       - На, - протянул он Ольге чуть помятый букет какого-то душистого разнотравья. - Это тебе.       - Спасибо, - поблагодарила она и опустила нос в букет - не иначе, ближайшую клумбу ободрал, дармоед.       Оставив букет на тумбе, она затворила окно и села на постели, укутавшись в одеяло. Григорий присел рядом, сжав ладони между колен, и с плохо скрываемым весельем осмотрел громоздкие силуэты на соседних койках.       - Ты когда приехал?       - Ещё утром. Меня сторожиха не пустила, - поделился он свистящим шёпотом, - ещё и козлом колченогим обругала!       - И правильно сделала, - улыбнулась Ольга и потянулась пригладить ему тёмно-русые лохмы, но он увернулся и весело спросил:       - Мальца видела?       - Видела, - кивнула она и покосилась на заворочавшуюся соседку. – Словами не описать, какой он.       С удовольствием покивав, Григорий помолчал, а после, гипнотизируя собственные острые коленки, глухо заговорил:       - Слушай, Оль... Я тут подумал... В смысле, мы с батей твоим поговорили. Тебе ж с роддома куда-то выписываться надо, да? Станица далеко, а мне от завода комнату дали... А, ты ж не знаешь, - спохватился он, махнув рукой, и со смешком неловко похвастался: - Меня ж теперь бригадиром безопасников поставили. Будем следить, чтобы ничего не бабахнуло, пуще прежнего.       - Это хорошо, - откликнулась Ольга, задумчиво перебирая пальцами мелкие цветы. - Поздравляю тебя.       Однако её нарочитая холодность пыл Григория не остудила, и он продолжил так, словно и не прерывался:       - Ну вот, мне при новой должности и комната полагается. Она большая, и ванная собственная, отдельная от соседей. Кухня, правда, общая...       - Гриша, - окликнула Ольга, наконец поворачиваясь к нему лицом, и коротко покачала головой. - Не надо.       Насупившись как обиженный ребёнок, он на мгновение отвёл глаза, но почти сразу же гордо распрямил спину и задиристо уточнил:       - Чё, не нравлюсь?       - Нравишься, - улыбнулась она, устало и немного сонно. – Просто неправильно всё это, Гриша. Мы тебе жизнь сломаем.       - Кто мы-то? Это ты? Или он? – Он осёкся, опасаясь поднимать шум, и после долгой колючей паузы спросил: - Как сына-то назовёшь, решила уже?       Ольга покачала головой и отвернулась, опасаясь, как бы от волнений не приключилось с ней чего-нибудь ещё.       Лицо Григория после этого простого жеста мигом поскучнело; прыжком поднявшись на ноги, он на мгновение сжал плечи Ольги и шепнул:       - Поздравляю тебя, Олька. Из тебя будет отличная мама, вот увидишь.       Вытирая отчего-то заслезившиеся глаза, она кивнула и встала открыть окно – ему нельзя было оставаться дольше, поэтому пришлось покидать палату тем же путём, что и пришёл.       Уже свесив ноги с подоконника в истончающуюся весеннюю ночь, Григорий вдруг оглянулся и подзадорил:       - Слушай, а назови его Юркой.       - Почему Юркой? - удивилась Ольга, и он сконфузился, но всё же откликнулся:       - А чего бы и нет? Ну и это, день космонавтики, опять же… Праздник.       - Хорошо, - покладисто согласилась она, и Григорий, вновь лукаво улыбнувшись, спрыгнул с подоконника на козырёк и пропал в прохладной темноте.       Наутро в палату к резко отощавшим роженицам прикатили тележку, на которой ровным рядком лежали орущие тугие свёртки. По бирочке найдя нужного, медсестра осторожно передала Ольге сына, и она затихла, второй раз в жизни испытав сокрушительный прилив совершенно животной любви к собственному новорождённому детёнышу. Розовато-смуглый, отёчный и невероятный, как все младенцы, он терпеливо позволил матери себя осмотреть, терпеливо пристроился к шершавому коричневому соску и, пару раз глотнув вхолостую, принялся сосредоточенно завтракать, изредка отдуваясь.       - Юрик… - с улыбкой позвала Ольга, радуясь тому, как легко слетает с губ имя. – Юрочка…       Мальчик, будто в самом деле понял, что обращаются к нему, поднял совершенно лишённые новорождённой мути серые глазёнки и выдул краем беззубого рта сизоватый молочный пузырь – не то для того, чтобы развеселить мать, не то для собственного развлечения.