Волчья шкура

Семья — театр, где не случайно У всех народов и времён Вход облегчённый чрезвычайно, А выход сильно затруднён.

И. Губерман

Пролог

      Ближе к вечеру вновь пошёл дождь, за какую-то пару часов из мелкой мороси превратившийся в тяжкий снегопад. Снежинки таяли, не долетая до сохранившей крохи тепла земли, и от этого на дороге и тротуарах скоро образовалось непрерывное сырое полотно.       - Тише веди, не гони, - предупредил водителя сидевший на заднем сидении служебного УАЗа майор Крадов. – Не хватало ещё расшибиться по такой дороге.       Говоря так, он покосился на занимавшего пассажирское сиденье старшего лейтенанта Злебога, новичка в отделе – для него дело, по которому они катили прочь из города, было всего третьим. Глядя на припорошённые снегом придорожные кусты, он то и дело закусывал губу, так что на тонкой коже оставались приметные следы зубов, а в голове вертелось то, что он никак не мог произнести вслух, в чём не смел признаться даже себе: не успел… Сволочь нерасторопная… Не успел, всё на свете упустил…       Путь их вёл в пригород, туда, где в стороне от трассы, за рапсовым полем, тянулись к самому горизонту бесконечные овраги-болота. У ближайшего из оврагов были припаркованы ещё две машины, включая и «буханку», заменявшую труповозку, толпились люди при погонах, громко матерился местный участковый, которого не подпускали к трупу – потому что сначала Злебог, это его дело, уймись ты, Серёга, видишь, дело у человека…       Дело было настолько спешным, что он выскочил из машины раньше, чем она остановилась.       - Стой! Куды! – попытался было окликнуть Крадов, но осёкся и махнул рукой – всё было без толку.       С трудом пробираясь по наледи, оскальзываясь и спотыкаясь о едва тронутые снегом кучи мусора, старлей спрыгнул в ледяную воду и, загребая ботинками, пошлёпал дальше, не теряя прыти.       Она лежала там, раскинув белые, заголённые выше локтя руки и искоса глядя на хмарное зимнее небо – будто не верила, что уже наступила зима с её нечеловеческим, надмирным холодом. Офелия, утонувшая в заполненном дрянной водой карьере. Шестая жертва…       Нет, одёрнул Злебог сам себя, по колено забредая в воду. Может, это и не она. Может, повезло. Не смотри на лицо… Не смотри, не смотри…       Сделав над собой огромное усилие, он протянул руку к телу. Сжав мёртвую ладонь в пальцах, он с трудом перевернул её и не смог сдержать прерывистого вздоха: у большого пальца, на тыльной стороне ладони, в сантиметре друг от друга темнели три круглые родинки, образующие прямоугольный треугольник.       Она. Елизавета Добросоцкая, двадцать один год. Всего двадцать один…       Увлекаемый Крадовым, он поднялся на ноги, хоть и не помнил, как упал на колени, безмолвно убеждая себя, что это не она, это просто какая-то незнакомая девушка, не девушка даже – манекен, фантом из учебного зала номер три, куда допускают для лабораторных работ только отличников… Володя Злебог всегда был отличником, хотел он того или нет.       Майор, всегда слывший сердобольным мужиком, что было совершенно несвойственно представителям его профессии, при помощи местного алкаша Митрича, который и обнаружил тело, оттащил сопротивляющегося Злебога обратно в машину, решив командовать осмотром лично. Собственно говоря, там и осматривать было нечего - достаточно было лишь взглянуть на белую от отхлынувшей крови плоть с явственными следами когтей, чтобы понять: опять волкодлаки покуражились. И повисла на отделе серия из шести глухарей, мать их волшебницу...       Семеня в рваных кроссовках на босу ногу, Митрич обдавал Злебога волнами лютого перегара и суетливо приговаривал:       - Ты того, сынок... Того... Ты того...       Чего "того" он не уточнял, да и слава Богу, потому что у Владимира и без того голова шла кругом. Боком завалившись на продавленное сидение УАЗа, он привалился плечом к скользкой дерматиновой спинке и думал-думал-думал... Заново восстанавливал в памяти все зацепки, заученные наизусть, размышляя, что же он упустил, был ли хотя бы один шанс спасти её, вызволить из лап зверей пусть раненную, заражённую, но живую...       Нет. Отбросив незажжённую сигарету в заснеженную траву, он покачал головой в такт собственным горестным медлительным мыслям. Жертва пропала больше трёх суток назад - на это указывали все признаки, если только участковый описал квартиру достаточно подробно.       Встрепенувшись, Злебог вытянул шею и увидел, как в "буханку" заталкивали носилки с покрытым телом. Сейчас в холодную повезут, машинально отметил он. А её тогда куда же?       Всю дорогу обратно до города он вынужден был выслушивать нервное зудение сослуживца, старшего лейтенанта Тихомирова, что вот мол, понабрали по объявлению в отдел чувствительных натур, а сами эти натуры ни место происшествия осмотреть, ни протокол осмотра составить, ни рыба ни мясо... На все оскорбления Злебог не реагировал, раз за разом проигрывая в голове предстоящий диалог, к которому априори невозможно было подготовиться. Как ей сказать, Господи, как? Какими словами объяснить, что произошло и почему в случившемся виноват он сам?       В оперчасти по вечернему времени было тихо, почти сонно. По узким коридорам стелились ранние зимние сумерки, так что казалось, будто за поворотом коридора кто-то стоит, а из-за приоткрытой двери кабинета мерцают жёлтым злые глаза. Пройдя знакомым путём и не сбившись даже в полном помрачении рассудка, Злебог толкнул третью справа дверь и наконец остановился.       - Ой, Володька, мокрый весь!       Подскочившая к нему Ирма - по протоколу старший лейтенант Гвасалия - беспокойно захлопала фиалковыми глазами, и лишь теперь он ощутил, как поднимается по ногам игольчатый холод, а форменные брюки встали колом от занимающегося морозца. Но на Ирму он внимание едва обратил, игнорируя и трогательный пушок над верхней губой, и игриво расстёгнутую пуговку на форменной рубашке. Взгляд его, кажущийся совершенно расфокусированным, был направлен в дальний угол кабинета, и от открывшейся Злебогу картины сердце конвульсивно подскакивало и билось где-то в горле.       Проследив направление его взгляда, Ирма коротко вздохнула и прижала руки к полной груди.       - Опеку ждём, - сообщила она, не дожидаясь вопросов. - Она, бедная, Леське чуть палец вместе с котлетой не откусила. Несколько дней одна в квартире просидела голодная...       Несмотря на жалостливое квохтание Ирмы, сейчас девочка выглядела вполне довольной жизнью, бодро вертя головой, так что медно-рыжие кривоватые косички то и дело взлетали над плечами. Она была совсем крохой – в деле значилось, что пяти лет не исполнилось, но сейчас уже видно, что вырастет из неё настоящая красавица. Болтая недостающими до пола ногами, она что-то увлечённо малевала на листе бумаги и попутно рассказывала сидевшей рядом лейтенанту Дорониной о том, что именно творится на рисунке.       - Это вот лисичка, - звенел на весь кабинет тонкий голосок. – Она ходит в гости к волку, а он её угощает блинчиками.       - А блинчики со сметанкой или с вареньем? – с улыбкой уточнила Доронина, но подняла голову на звук шагов и, едва взглянув в лицо сослуживцу, растеряла остатки улыбки.       - Товарищ старший лейтенант, как же так… - прошептала она, сразу обо всём догадавшись.       Он не ответил, подошёл к столу и взглянул на рисунок, стараясь высмотреть, где же там лисичка. Смерив незнакомого строгим взглядом, девочка закрыла рисунок ладошками и, набравшись смелости, строго спросила:       - А где мама? Дядя милиционер, она скоро придёт?       Адресовав беспомощный взгляд Дорониной, Злебог присел перед девочкой на корточки и как мог по-доброму спросил:       - Тебя как зовут, маленькая?       - Никуша, - с заминкой откликнулась она – конечно, ведь мама наверняка не велела разговаривать с незнакомыми дядями, пусть даже милиционерами. – А тебя?       - А меня Владимир, - представился он, пожимая крошечную руку. – Побудешь пока с нами, ладно? А потом тебя домой отвезём.       - А мама? – упрямилась она, снизу вверх тараща бутылочно-зелёные глаза с крохотными охристыми крапинками.       - А мама потом придёт, - пообещал Злебог и не сдержался, глухо гыкнул кадыком. - Сильно потом, Никуша.