Иллюзия греха

— Ты всё уяснила? Эсмеральда всё чаще предпочитает молчать — только кивает в ответ на заданный вопрос. Кротко, осторожно, без капли излишней эмоциональности. Её жизнь с каждым разом круче оборачивается, а времени на это уходит всё меньше, — даже Ева, кажется, приятно удивлена незаметным присутствием дочери на встречах с Кроули. Эту Бонт пропустил — как и предыдущую. В сущности, он приходил только на первую, и остался крайне недоволен. Не встречей — его будущей спутницей жизни. Эсмеральда ничего нового из них не узнала — всё по правилам общины: быть услужливой и вежливой, своё мнение оставлять при себе в любых обстоятельствах, по первому требованию делать для супруга то, что скажет он. Слово Бонта — главное и важнейшее для всех. Но для неё — в первую очередь. Их отдельная ячейка будет примером для каждой следующей и уже имеющейся, для всех вокруг. Чего она не знала, так это того, что семейная жизнь будет выставлена напоказ, — даже в рассказах об Якобе и Анабель этого не упоминалось. Когда Эсмеральда родилась, Анабель уже заболела — поэтому она её совсем не помнит. Её, кажется, не помнит уже ни вдовец, ни сыновья — они пытаются будто найти ей замену, хотя образ этой женщины давно искажён. Некоторые из наставниц рассказывали ей об Анабель — та отличалась мягкосердечностью и смирением, всегда улыбалась и никогда не говорила ни слова против Якоба. Они были благославлённой парой, поэтому после смерти супруги Якоб ослаб, — он почти перестал встречаться с остальными и сам на себя больше не походил. Прежде густые, темнее чернейшей золы волосы будто вмиг поредели и подёрнулись звёздным серебром; крепость телосложения покинула его, уступив место болезненной хрупкости. «Он будто старел вместе с женой, а после её смерти продолжил это делать ещё быстрее», — так ей говорили. Якоба она видела нечасто и тем более не представляла, каким он мог быть раньше, поэтому никогда не придавала этому значения. Всем им запрещают думать, у них нет никакого собственного мнения, потому что ему и неоткуда было взяться. Всё, что они знают, продиктовано ответственными за обучение людьми. Иногда — и в последнее время всё чаще и чаще — Эсмеральде хочется не знать совсем ничего. Так было бы легче — она жила в своём мире, тёмном и бестолковом, болезненном. А потом всего одна ночь и один когда-то безымянный человек, запертый в соседней комнате. И всё изменилось. Она не глупая, как ей говорили наставницы, вовсе нет. Ей просто хотелось — хочется — большего. Большего количества одногодок, с которыми было бы интересно говорить; большей информации о том, где и почему живут они, а ещё о том, что происходит за пределами их мира. Она бы хотела узнать, кто её отец. Эсмеральда крутит и вертит мысли в голове, переворачивает с залежавшейся стороны на свежую, по-разному соединяет и делит вновь. Всё что угодно, только бы отвлечься от кряхтящего голоса старика и молчаливых поддакиваний Евы. — Завтра мы встретимся снова, — заключает Кроули, поднимаясь со скамьи. — Ева, задержись, пожалуйста. Эсмеральда, с трудом встав, замирает, наблюдая за безмолвным разговором матери с её учителем. Почти не шевелится, когда видит, как иссохшая мужская рука смыкается на тонком локте родившей её женщины. Она хотела бы научиться читать по губам. — Ты свободна, девочка, — обернувшись к ней, напоминает старик. Пока она несмело двигается к двери, сжимая зубы от боли, кровь отливает от головы, стремительно направляясь к теперь стянувшимся ранам от плети, — которыми её наградил Бонт, — в завитках сознания от пустых стен отбивается побуквенно одна фраза: «Ты свободна». Ей слово «свобода» настолько незнакомо, что и думать о его значении страшно. Она выходит за дверь, отговаривая себя от желания громко вздохнуть и поёжиться. На ней только платье — тонкое, совсем не согревающее. Очередное лишение, которое Эсмеральда заслужила, не являясь той, какой её хотят видеть. С приходом осени все жители добавляют к своей одежде слой из утеплённых свитеров или объёмных вязаных кофт на пуговицах, когда становится ещё холоднее, из шкафов достают стёганые куртки. Подходя к краю деревянного подмостка, она ещё раз подёргивает плечами, прежде чем ступить голыми ногами на коротко стриженную траву, — обувь ей тоже не положена до конца недели. Однако дома за непослушание её не запирают, поэтому Эсмеральда позволяет себе пройтись. Хуже, чем уже было, точно не станет. Все жилища выстроены в несколько линий — от церковной постройки вглубь, всё ближе к лесу, что окружает их мир. За домами — несколько хозяйственных вместилищ, а ещё стойло для лошадей. Самая последняя постройка, раздвигающая тьму деревьев, — что-то вроде сарая, куда уводят тех, кто наказан; именно там она чаще всего бывала в последнее время. Иногда она даже скучает по этому морозящему, лишённому дневного света месту. Там её не трогали — приносили наказанную и забирали с утра, благосклонно предоставляя время для иллюзии сна, которую не обрывали ни мысли, ни сомнения. Ради этого стоит терпеть боль. Она двигается по деревянной мостовой, проложенной вкруговую у небольшой пустой опушки, — та ведёт лишь к домам первой линии, остальные вынуждены добираться до своих жилищ по примятой траве. Между вторым и третьим рядом зданий есть небольшое место для отдыха — там редко когда бывают люди, ведь каждому здесь всегда есть чем заняться. Они могут работать в церкви, обучать детей, летом строить что-нибудь ещё и ремонтировать старые дома, латать стены и утеплять оконные рамы. Женщины по большей части занимаются подготовкой к новому сезону: шьют одежду, делают заготовки из выращенных на собственных небольшого размера огородах овощей и фруктов. Днём и ночью обязательная встреча у алтаря, куда должны явиться все без исключения, — в полдень и полночь. Эсмеральда уже даже не знает, во что сама же и верит. Ей говорили, что мир — за пределами их собственного — опасен и давно уже погряз во въедающейся в самые глубокие слои кожи греховной магме. Им всем — и ей в частности — здесь хорошо. Или было так. Её ноги голой кожей соприкасаются с холодной землёй — хочется скорее добраться до деревянной скамьи, — и она бежит вперёд, обхватив себя ладонями за плечи в попытке сохранить хоть немного тепла. Её взгляд случайно цепляет серые пятна в бессметной зелени леса, просвечивающей между домами. Она покачивается на пятке, отклоняясь от курса, — присматривается, щурит уставшие от недосыпа глаза, но всё равно не может понять, кому пришло в голову бродить у кромки леса. Хочется побыть смелой чуть-чуть — она аккуратно проходит между постройками, сгибаясь, чтобы не попасться на глаза кому-то, кто мог бы в это время быть дома; кажется, в том, что справа, живёт Энди. Он Эсмеральде не особенно нравится — постоянно старается выслужиться, лезет во все самые узкие щели, будто желает найти самую застарелую и грязную грязь на каждого и донести Кроули. Или её матери. У него язык абсолютно лишён костей — болтает без умолку, рассказывает тут и там каждую собственную мысль. Эсмеральде кажется, что оттого он и болтает, потому что скрывать особо нечего. Ей эта роскошь не по карману. Стопы уже привыкли к сопровождающему её прогулку холоду, задеревенели и не чувствуют никакого дискомфорта — ей же лучше. Подходя всё ближе к двум фигурам, контуры становятся чётче. Одна повыше, вторая ниже — обе макушки, обращённые к ней, тёмные, но в разной степени. На секунду кажется, будто Эсмеральда может позволить себе закричать, чтобы привлечь к себе взгляды, но эта мысль так же быстро сливается с порывами ветра, уносящими прочь всё лишнее. Узнавание почти настигает её — она точно опознаёт Кристофера — часть волос убрана назад со лба, остальные раскинуты на широких плечах, чётко выделяясь на светло-серой пряже его кофты. Кристофер, видимо, услышав её шаги, чуть оборачивается, будто задерживаясь на мгновение через силу, и так же резко возвращает шею в ровное положение. — Тебе сюда нельзя. Раньше она бы и спорить не стала — ей легче согласиться. Но кое-чему её научила Ева: иногда притворяться можно, если от этого будет какой-то толк. Кристофер обычно молчалив, но иногда она замечала на себе его взгляды. Возможно, было бы неплохо с ним поговорить. Особенно когда ей так хочется узнать, за кем тот присматривает. Она выравнивается с Кристофером, настойчиво терпя его хмурые брови. — Тебе нужно отсюда убраться, — проговаривает сквозь зубы; его Эсмеральда не боится — слишком мягкий тон. — Кто там? — она делает шаг вперёд, и тут же за предплечье её оттаскивают обратно. — Я не узнаю его. Её глаза продолжают выискивать знакомые черты в профиле, но это ничем не помогает, — когда в общине появляется новый житель, что случается довольно редко, его представляют каждому. Так или иначе, она должна была встретиться с ним. Кристофер всё поглядывает на неё, отслеживает каждый взмах чёрных ресниц, не спешит делиться новостями. Эсмеральда идёт во все тяжкие: — Как себя чувствует твой отец? Кристофер отмалчивается, только теперь она не знает — оттого, что по-прежнему не желает отвечать на любой её вопрос, или потому, что в любом случае и с кем угодно не хотел бы эту тему обсуждать. Отец Кристофера — один из тех, кто был с Якобом с самого начала, он самый талантливый мастер, отвечающий прежде за всё строительство. Он воспитал и научил нескольких мужчин ремеслу, но Кристофер к ним не относится. Уже пару месяцев тот отлёживается дома, и Эсмеральда видит его только в полдень и полночь, и выглядит он с каждым днём всё хуже. Прежде он был крепок и силён, сейчас же от него только тень осталась, просвечивающая и вибрирующая на слабых ногах. Болезни здесь — редкость, и немногие решаются подходить близко к тем, кто плохо себя чувствует, в страхе перед собственным здоровьем. Внезапно тот, кого она так и не смогла опознать, поворачивается к ним лицом и, слегка помедлив, начинает идти в их сторону. Кристофер дёргается, будто понимает, что встреча неизбежна, и ей удаётся сдержать улыбку. Иногда что-то в жизни происходит без её участия. Шаги парня неуверенные, шаткие, а своей фигурой он скорее напоминает погибающий ствол молодого дерева — вытянутый ввысь над ней почти на голову. Тёмно-каштановые волосы острижены в самом уродливом смысле слова, топорщатся ёжиком по всей окружности головы. У него острые скулы и подбородок, впадины под глазами неестественно велики. Радужки глаз блёкнут на фоне его серого одеяния — они тоже серые, только какие-то неправильные, неподходящие ему. — Нагулялся? — громкий вопрос Кристофера заставляет незнакомца резко дёрнуть головой и отвести взгляд от неё. Секунда, и всё в этом парне меняется — в глазах загорается и тухнет яркая искра, плечи распрямляются. Он останавливается в полутора футах от них, укладывая жилистые кисти на бёдра, ещё сильнее подчёркивая их узость. — Не особенно, но ты не переживай, Крисси, — парень вдруг улыбается, и у неё захватывает дух. — Подумал, за тобой послали, вот и вернулся. Есть в этом что-то знакомое, далёкое-близкое; блик насмешки и отзвук глубокой печали в голосе. Раны на ягодицах заныли, уже затянувшаяся кожа на спине будто вскрылась, пуская бордовую кровь на ткань платья. Обрывки воспоминаний из сонных часов в хижине. Она уже слышала это. Только тише. «Мими», — ей всё ещё нравится это имя, и наконец она увидела того, кто его придумал. Человек из-за стены, обезличенный и едва существующий, приобрёл голос и объёмный силуэт. Мальчик, который рассказал ей о сестре. Он не из этого мира, отличающийся от остальных, с непомерной фантазией. Лишь отдалённо в ушах проносится ворчание стоящего рядом Кристофера, недовольного выбором прозвища для него. Видимо, он его слышит уже не впервые. «Как давно ему позволяют выходить на улицу?» — этот и многие иные вопросы завертелись в её голове, неустанные и один ярче другого. Ей просто необходимо придумать в ближайшие дни способ, чтобы остаться с ним — с Сэми — наедине.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Люцифер забрал меня из дома без какого-либо предупреждения около сорока минут назад — он заявился внезапно, и я не расслышала в себе ни одного звоночка удивления. Сама не знаю почему. Весь день занималась тем, что пыталась составить план по переезду. Около двух раз почти передумала, но мне помог явно обжигающий холодом душ. Ещё не успев высушить волосы, я набрала номер Мелани и договорилась с ней о встрече в конце недели, чему она была откровенно рада, если судить по интонации её вскриков. Впервые с момента приезда — а сегодня идёт десятый день — ноутбук оказался включённым, и не для того, чтобы у меня появилась возможность удалённо подключиться к рабочему столу. Я открыла почту и в сжатом письме сообщила боссу о том, что намереваюсь, вроде как, вернуться в Орегон насовсем. Мне достаточно было написать заявление и отправить скан его помощнице, и это тоже было сделано. На завтрашний день отложила звонок маме, который, известно, не нужен никому из нас двоих, но всё же подразумевается каким-то странными нормами общения. Когда мы с папой сели обедать, я рассказала ему о своём решении. Он был в восторге, но совершенно правильно не стал поднимать тему о причинах. Потому что я не смогла бы дать ему — и никому — внятный ответ. Наверное. Это как… Поездка на велосипеде вниз с горы через низину над рекой. Мы разгонялись вместе с Сэми — закручивали педали так, что с них слетали стопы; свободный полёт без замедлений, чувство полного бесконтрольного падения с высоты, но отчего-то такого безопасного, ведь мы довольно часто это делали. Это почти не страшно. У нас обязательно получится вернуть ноги на место, замедлить скорость, выровняться и посмотреть друг на друга, чтобы продолжить путь. Мы едем с крутого склона — он длинный, теряется в утреннем тумане, поднимающемся от прохлады реки, и в какой-то момент я обнаруживаю, что осталась одна. Всё оглядываюсь, жму пальцами на рычаг так резко, что едва не перелетаю через изогнутый руль, но его уже рядом нет. И всё вокруг замирает, бальзамируется; в ноздри врывается едкий запах формалина, плечи окутывает жуткий мороз — такой, какой только на Аляске бывает. Представьте себе этот склон — он длинный и действительно едва ли не стоградусный угол образует с самой низкой точкой. Этой точки нет, она невидима, прозрачна — взрослая жизнь, которую в сущности ни один подросток не может описать внятно и так, чтобы совпадало с реальностью. А я где-то в самом начале, зависла на своих четырнадцати футах в одиночестве. Отпустить тормоза страшно — мы ведь с Сэми так не договаривались, мы должны были доехать до места назначения вдвоём. Поэтому я бросаю велосипед и пешком возвращаюсь назад, стараюсь отыскать глазами брата, но его нет: испарился без следа. И я застреваю на этом месте, усаживаюсь рядом с двухколёсным конём и остаюсь в этом положении на одиннадцать лет. Потом что-то щёлкает в голове, кто-то невидимый врывается в разум, посаженный повелевать моими окаменевшими конечностями. И я встаю — долго, постанывая от застылости, — поднимаю велосипед; он заржавел от времени, скрипучий и небезопасный, потому что тоже забыл, что такое движение. Раз, и я уже на седле. Оно неудобное, слишком узкое, и ноги чересчур длинные для этой высоты. Два, и зажатая на тормозном рычаге рука ослабевает. Это физика — самая обыкновенная, всегда работающая против тебя самого, — и мне не нужно жать на педали, чтобы колёса с воющим скрипом начали спуск вниз. Сначала я всё так же торможу, стараюсь замедлиться, чтобы не упасть, не разбиться — кто знает, как там всё стало? Мы представляли жизнь ровной дорогой, но ведь и на неё может упасть дерево, склонённое ураганом. И отчего-то спонтанность ударяет промеж глаз, заставляя убрать руки от руля полностью, а ноги поднять с педалей. Снова бьющая в слизистую скорость — повышается, горит, выгоняет все сохранённые слёзы, всякую осторожность посылает к чёрту. Бельмо тумана всё ближе, а вскоре и вовсе перестаёт замечаться, заставляя быть им поглощённой. И я не знаю — тогда не знала, — как долго будет продолжаться этот мутный отрезок, какие таит за собой причуды, что обещает. Это не торги, неизвестность не спрашивает, не уговаривает окунуться — она набрасывается, пожирает, долго жуёт, смещая кости и обсасывая позвонки. Три, и я оказываюсь где-то так далеко от этой непонятности, оставляю за спиной страх, показываю через плечо средний палец, мол, «пошла ты!». Мне всё ещё до ужаса страшно — здесь много людей, и каждый второй действительно ожидает моего прибытия. Тут папа — он приветливо раскидывает руки в стороны и готовится поймать меня на полном ходу, не боясь быть раздавленным; мне словно вновь пять лет, и мы с Сэми учимся передвигаться на этом устрашающе ненадёжном транспорте. Ади готовится к своей очереди — и он рад меня видеть: злится, что меня так долго не было, но всё же улыбается, даря переливающееся веснушками на лице солнце. И жизнь просто… продолжается. Нужно-то было преодолеть одну только грань, шагнуть в неизвестность, чтобы обнаружить то, чего на самом деле хочется моему сердцу. Папа на этот раз не выглядел таким уж недовольным внезапностью появления Люцифера — они снова любезно общались, пока я проводила десять минут в уединении со старанием привести себя в порядок. Вопрос перевоза вещей казался ещё более острым, потому что я не взяла с собой ровно ни-че-го симпатичного. Сплошной футер и мягкий хлопок. Не помню, когда меня в последний раз так волновал выбор одежды. В итоге я натянула один из самых любимых — цвета сырого асфальта, слегка просвечивающий — лонг со спущенной линией плеч и неплохим вырезом в декольте, который оказался в чемодане скорее по случайности. И джинсы, потому что ничего презентабельнее у меня нет. Как только наши ботинки коснулись дорожки, ведущей к выходу из двора, Люцифер сказал: «Нас пригласили в гости. Мы едем на ужин к Стивенсонам». Нас. Не «меня и тебя», а «нас». Мы едем. И это так согревающе волнующе, быть «мы». Давно забытое ощущение, отчуждённое ожиданием, заглушенное, молчаливое на протяжении многих лет. Оно по-прежнему рвано отстукивает о грудину изнутри, но его удары расходятся с мерным звяканьем серебра о стекло. — …значит, ты всё это время была у неё? Вопрос, слетевший с моих губ, может быть наполнен несколькими смыслами, но определяющая эмоция в нём — это «ты сейчас не шутишь?». — Ага, — Ости в упор разглядывает разминаемый ею спелый авокадо в большой стеклянной миске так, будто желает сделать это силой мысли; но всё же именно от её рук светло-зелёная мякоть размашисто мажется по стенкам. — Думаешь, у меня проблемы с головой? Предположение застаёт меня врасплох хотя бы потому, что пусть я и не знаю её достаточно близко, но Ости действительно мне нравится. Однако… Вся ситуация… Это просто интересно. Ещё несколько дней назад на моих глазах произошла такая громкая — вовсе не первая и, скорее всего, не последняя — ссора между ней и Лилу, а теперь оказывается, что «безалаберная сучка» хочет видеть только Ости. Но мне кажется, в этом что-то есть. Просто потому, что я на самую мизерную долю понимаю Лилу, — ей не хочется иметь дело с теми, кто будет видеть её жертвой; с теми, кто стал бы с ней сюсюкаться. А Ости, какой бы она ни была, кажется в равной степени сильной и понимающей. Нож в моей руке продолжает с зависающими паузами постукивать по деревянной доске, отделяя небольшие куски томата. — Это… Чертовски поражает, скажу тебе, — бормочет Ости сквозь зубы, надавливая на вилку всё усерднее; видимо, скоро крошки стекла начнут впиваться в поверхности всей кухни, которые только могут быть этому подвержены своей мягкостью. — Она мало говорит об этом, практически ничего, но… Я не знаю, чем помочь. И меня это раздражает. С трещащим громким звуком миска с пюре из авокадо откладывается в сторону; Ости хватает с кухонной тумбы у стены вторую доску, нож и принимается очищать перец от семян. Её движения легки, незамысловаты — всё доведено до автоматизма, но она словно не здесь находится, где-то далеко. А я не решаюсь нарушить её блуждание — иногда там необходимо побывать в одиночестве, без отвлечений; самое важное — уметь вовремя выплыть, не задохнувшись, не захлебнувшись в опасном болоте собственных мыслей. Закончив нарезать помидоры, берусь за лежащую на краю острова кинзу, отрываю лепесток за лепестком, складывая в деревянную ступку, которую Ости оставила между нашими с ней рабочими местами. — Прошло совсем немного времени, — вставляю своё слово. — Когда… — я задумываюсь только на секунду, прежде чем удивительно легко продолжить: — …когда меня вернули, папа сразу доставил меня в больницу. Я не разговаривала несколько дней. Совсем. Может, Лилу и вовсе не помнит ничего? У меня так было. Диссоциативная амнезия, воспоминания до сих пор не вернулись полностью. Только мутные обрывки. Ости молча и быстро кивает, отчего её собранные в высокий хвост волосы забавно колыхаются. Сегодня она выглядит не как обычно — на ней светло-розовая объёмная толстовка с капюшоном и леггинсы, заправленные в тёплые носки. Это так разительно отличается от того, какой я её видела прежде: никаких мягких граней, кроме изгибов тела, только стойкость и дерзость, вымазанная алой помадой на губах. Сейчас она мягко домашняя и какая-то чуть усталая. Ости уже должна знать эту историю, поэтому я не рассыпаю перед ней детали, тем более не желая грузить её в последний выходной из пары дней, которые можно назвать как угодно, но не отдыхом, если их пришлось провести в больничной палате. — Просто важно не упустить момент, напомни ей о психологе, — лепесток за лепестком опускается в ступку. — Мне не особенно помог, но ей может подойти терапия. Есть разные группы самопомощи в виде групповых встреч. — Я скажу ей, — соглашается Ости. — Просто не понимаю, какого чёрта она выбрала меня? Никто не захочет в больничной палате после нападения какого-то психа общаться с сукой-начальницей. — Ты не сука, — она всыпает измельчённый перец к кинзе, приподнимая брови, мол, «ты же сама всё видела». — И что? Ссоры случаются. На тот момент она явно не была сотрудницей месяца. — Сомневаюсь, что Лилу захочет вернуться обратно в Цербер. Я бы на её месте и близко к этому зданию не подошла, — Ости снова мотает головой, и посмотрев на неё, я ещё раз убеждаюсь в верности сказанного. Никакая она не сука — сейчас ведь явно не переживает о том, что им придётся справляться без дополнительной пары рук. Возможно, мне стоит… — Моё предложение о найме всё ещё актуально, — её изумрудные глаза сверкают весельем впервые за встречу; она заканчивает с перцем и перекладывает пюре авокадо из стеклянной ёмкости к остальным ингредиентам. Она принимается давить специальным устройством сок из половинок лимона, отчего запах еды слегка рассеивается. — Организую свидание с боссом твоего босса в уютном кабинете, а? Смешение звуков, напоминающих не то фырканье, не то хрюканье, вибрирует на стыке сомкнутых губ, но его быстро прерывает громкий детский плач. Я оборачиваюсь ко входу, наблюдая за Люцифером, который крепко держит пытающуюся вырваться из его сильных рук малышку Кристи. — Наверное, хочет есть, — проговаривает под нос Ости, роняя деревянную ступку в месиво из овощей и зелени. Она волнуется и мечется, желая, кажется, вытереть руки, чтобы самой заняться дочкой, но Люцифер только цыкает на неё и коротко мотает головой из стороны в сторону, двигаясь к холодильнику. Он открывает дверцу, слегка подбрасывая девочку на сгибе руки, это выглядит очень уверенно — будто Люцифер совершает этот ритуал далеко не впервые. Сам нагибается чуть ниже, не отвлекаясь на притихшую Кристи, заворожённо и абсолютно не сдерживающую себя в силе, которую прикладывает, чтобы избавить мочку его уха от серебристого колечка. Люцифер выпрямляется, держа в руке банан, и девочка, заметив добычу, вмиг переключается на ярко-жёлтый в тёмную крапинку фрукт, решая сжать его. Она хнычет и лепечет невнятные слова, пихая банан в лицо своей живой коляски. — Что? — он выгибает бровь, поднимает подбородок. — Сама. Кристи высовывает розовый язычок и почти зеркально вытягивает подбородок к Люциферу. Я не могу заставить собственные глаза отлипнуть от этой сцены — мне нравится, как он смотрит на эту девочку. Защитник, рыцарь в кожаной куртке вместо кольчуги. В голову мгновенно влетает картинка — то фото, которое я рассмотрела в его комнате. Этот взгляд ничуть не изменился. Возможно, стал только чуть мягче. Сейчас они смотрят друг на друга с одинаковой решимостью, непробивной и отказывающейся прогибаться. Кожура банана почти лопается между маленьких ладоней, но Кристи успевает оглушительно взвизгнуть, заставив меня одну скривиться от звонкости её голоса. — Вы друг друга стоите, — Ости наконец отвлекается, приступая к замешиванию гуака, но кидает взгляд на меня. — Они настолько одинаковые, что это даже не смешно. — На кого Кристи больше похожа? — пока Люцифер и Кристи ведут фруктово-воспитательную войну, задаю вопрос Ости. — Я до приезда сюда не общалась с теми, у кого есть дети, и ничего не понимаю. Исключением был сын моего босса, который периодически заваливался в офис, радостно вопя от встречи с родителем. Там действительно никакой тест на отцовство не нужен — он от толстых щёк до вечно хмурого личика и сжатых кулаков напоминал мистера Мэтьюса. Но в Кристине я не вижу отдельных черт родителей, кроме зелёных глаз, немного похожих на мамины. Волосы у неё не такие чёрные, что вполне логично, но всё же тёмные. Ости какое-то время смотрит на дочь, вздыхает, будто хочет что-то произнести, но тут в кухню входит Геральд, убирая мобильный телефон в карман, и она тут же переключается на него: — Отец? Геральд, кивая, невнятно мычит, что само по себе выглядит довольно странно, подходит к холодильнику и открывает дверцу, чтобы вытащить упаковку пива в вытянутых стеклянных бутылках. Он подходит к Ости, обвивая её талию рукой, и спрашивает, всё ли готово. — Да, мы можем двигаться, — она оборачивается ко мне: — Захватишь чипсы? Я подхожу к гарнитуру, готовясь взять с него две больших надутых пачки треугольных начос, перед этим быстро тянусь к раковине — ополаскиваю руки и протираю их бумажным полотенцем, — собираюсь развернуться, но Люцифер свободной рукой притягивает меня к себе, заставляя сдавленно охнуть. Если не считать короткого, но довольно близкого контакта с ним во время поездки на байке, то у нас почти не было времени на то, чтобы успеть хотя бы просто обняться, не говоря уж о чём-то ещё. — Что? — спрашиваю тихо, потому что больший по громкости звук в заметно опустевшей комнате не является чем-то необходимым. Провожу слегка согнутым пальцем по нежной щёчке Кристи, радостно булькающей от поедания банана; она чувствует себя абсолютно спокойной, хотя её родителей нет в зоне видимости. Это удаётся им так легко, что попросту удивительно. Это какая-то запредельная связь: когда мы только пришли, она заковыляла с середины огромной площади квартиры, чтобы мигом прицепиться к Люциферу, радостно воя от встречи. На меня же она почти не обратила своего внимания, поглощённая татуировками, ещё сильнее выделяющимися на контрасте с цветом выбранного им утром светло-серого верха. Я и сама с трудом оторвалась от разглядывания. Он выглядит невероятно горячим — эти потёртые в нужных местах джинсы, грубая ткань которых обтягивает красивую задницу и мускулистые бёдра; закатанные до локтей рукава, открывающие вид на крепкие предплечья, увитые рисунками. Непринуждённый и расслабленный — Люцифера настолько спокойного внешне я не видела никогда и нигде, даже в его собственном доме. — Мне нравится твоя кофта, — отвечает он, глядя явно на вырез этой кофты. Я как раз собираюсь высказать ему парочку не самых ласковых слов, но Кристи сразу подскакивает, как будто реагирует на его голос. Люцифер ухмыляется, бросая на неё быстрый взгляд, потом так же спешно прикасается губами к моему лбу, а после разъединяет нас, чтобы схватить свободной рукой те самые упаковки с чипсами и подтолкнуть меня запястьем под поясницу, вынуждая последовать к выходу. У Ости не было возможности провести меня по их жилищу, так что всю обстановку я видела лишь краем глаза, не вникая в детали. Меня сильно поразил тот факт, что они живут не в доме, — их лофт расположен на третьем этаже здания рядом с берегом реки: на первом офисы и даже пара каких-то небольших магазинов, на втором несколько квартир, а третий полностью принадлежит им. Вообще-то, всё здание относится к огромному недвижимому фонду, которым владеет семья Геральда чуть ли не с самого момента постройки. Ости на моё удивление лишь сказала, что с домом слишком много работы, на которую она не была способна после переезда в Асторию, а Геральд жил здесь уже давно, поэтому особых проблем не было, пришлось лишь немного «подкрасить» холостяцкую берлогу. Я почти уверена, что это «немного» на самом деле «очень много». Если только Геральд не увлекается втайне дизайном интерьера. Гостиная представляет собой обширное пространство, оформленное преимущественно в тёмных тонах. От репутации безжизненной коробки его отделяет тёплый оттенок дерева, из которого изготовлены низкий журнальный столик, тумба под телевизор и большой открытый стеллаж, прислонённый к стене, с расставленными на верхних полках книгами и фотографиями в рамках, нижние же заняты похожими на сшитые из плотной серой ткани каркасные короба для хранения всяких мелочей. Здесь очень много света — большие окна занимают подавляющую часть двух угловых стен, и отсюда открывается прекрасный вид на реку и набережную. Грубость кирпичной кладки одной из перегородок между комнатами смягчает обилие текстиля — на огромном секционном диване разложено море разномастных подушек, раскинут клетчатый плед, а под ногами приятно ощущается мягкость пушистого ковра. Тепла в серость штукатурки добавляет яркое освещение, спускающееся на длинных проводах с высокого потолка между деревянных балок. Средоточие света как раз приходится на зону для отдыха, остальную площадь подсвечивают приглушённые рассеивающие лучи лампы. Всю эту красоту, конечно, разбавляет множество игрушек — также на середине комнаты раскинут кричащий изображениями мультяшных героев коврик с небольшими ограждениями. — Здесь так красиво, — наконец говорю, когда мы с Люцифером усаживаемся на диван; Кристи тут же решает попросить спустить её вниз, и её желание исполняют. — Ты сама это всё?.. Я обращаюсь преимущественно к Ости, хоть и мельком оглядываю Геральда, — вести себя иначе попросту невежливо, но я не уверена, что хочу встречаться с ним взглядом. Не прошло даже половины суток с тех пор, как… в общем, нет. Я не готова. — О, нет, — она машет рукой, располагаясь сбоку от мужа. — Помогала одна девушка, — я отмечаю, что Ости на какую-то долю секунды поглядывает на Люцифера, прежде чем снова посмотреть на меня, — составила проект и занялась заказом всей мебели. Я киваю, и мы ненадолго замолкаем, готовясь пробовать поставленное на середину столика гуакамоле, — чипсы шуршат пачками, с глухими хлопками открываются три бутылки охлаждённого пива. С покрикивающей на фоне Кристи это всё кажется настолько домашним и уютным, что я позволяю себе ещё каплю расслабиться, и моя ладонь оказывается лежащей на бедре Люцифера. Он о чём-то переговаривался с Геральдом, но поворачивается ко мне, — это всё я вижу боковым зрением, потому что отказываюсь делать из жеста какое-то сверхъестественное событие. На удивление именно Люцифер заводит беседу первым, заставляя меня прикусить губу от накатывающего смеха, а притворно непонимающее выражение занять место на лице Ости: — Что я там слышал про обещание свидания с боссом в кабинете? — он откидывается на спинку дивана, его рука вытягивается по бортику за моей спиной. — Ну, у нас есть проблема с нехваткой персонала, босс, — Ости наклоняется к столу, чтобы схватить стакан воды. — Я подумала, что было бы здорово привлечь человека со стороны, даже если на время. — И ты согласилась? — А это разве не было шуткой? — я действительно сделала именно такой вывод; разглядывая горлышко бутылки, упирающейся дном в бедро, размышляю о том, могу ли ответить положительно на этот вопрос. — Если необходимо, то… Вообще-то, я сегодня связалась с Мелани… — Мелани как Мелани из «Асторианца»? — голос Геральда несколько меня пугает, но я всё же нахожу силы, чтобы посмотреть в его светло-голубые глаза. — Удачи, она заноза в заднице. — В каком смысле? Она показалась мне почти адекватной. Ну, насколько адекватным можно назвать человека, который в разгар вечеринки подходит с предложением о работе. Если Мелани — редактор и журналистка, то вполне в стиле такого человека не терять много времени, а делать всё и сразу. Кристи, пока мы болтаем, теряет свой интерес к игрушкам и, настойчиво топая, преодолевает расстояние до журнального столика, обходит его и закидывает одну пухлую ножку на край дивана прямо посередине, на свободное место между мной с Люцифером и Геральдом с Ости, потому что мы уселись почти друг напротив друга, пользуясь всеми преимуществами огромной площади мебели. Геральд помогает ей покорить эту высоту и мягко улыбается, убирая с её лба растрепавшиеся волосы, после чего отвечает на вопрос: — Пыталась писать про клуб, — говорит он; честно, он кажется далеко не таким страшным, когда расслабленно отдыхает в гостиной, одетый в мягкую рубашку, потягивая пиво и время от времени сильнее прижимая к себе Ости, — и ещё более безвредным, когда так мило обращается с дочкой. — Хотела осветить грязные подробности деятельности в прессе. Она доставучая как чёрт, это было невыносимо. Привозила машину на осмотр в гараж через день, ошивалась рядом, когда-то пыталась высидеть целый вечер в Цербере. Девчонка не сдавалась, и потом ей пришло в голову пройти на нашу вечеринку «под прикрытием». Даже ради этого выкрасилась в блондинку, чёртова шпионка. Люцифер вдруг фыркает, и я чувствую это всем телом, потому что по-прежнему сижу очень близко. Я лишь слегка оборачиваюсь, но этого хватает, чтобы заметить широкую улыбку на его лице, — она беззаботная и… дрянная. Когда он улыбается так, кажется, что мой дряхлый мотор под рёбрами начинает вибрировать чуть быстрее и настойчивее. — Как давно это было? — интересуюсь, одновременно с этим решаясь, наконец, попробовать приготовленный Ости гуакамоле: чуть скруглённый край кукурузной чипсины погружаю в смесь, выложенную в отдельную миску, зачерпываю соус и отправляю в рот, принимаясь жевать. Начос хрустит на зубах, смешиваясь с островатым привкусом нежной мякоти авокадо и лёгкой кислинкой выжатого лимона. Геральд хмурит брови, прикидывая что-то в уме. — Думаю, лет восемнадцать назад? — он кивает сам себе, раскачивая Кристи на колене, куда она приземлила свою попу. — Я тогда сам только вернулся сюда после… Ну, да. Тебе было сколько? Пятнадцать? — приподнимает подбородок в сторону Люцифера. — Значит, и ты был. Конечно, мы её сразу вычислили и узнали, хоть и делали вид, что верим в её «меня зовут Сьюзи». Понятное дело, мы за ней приглядывали. Наши вечеринки сейчас — детский сад в сравнении с тем, что было раньше. Она долгое время там ошивалась, пыталась втиснуться в разговор, наверняка надеялась что-то подслушать. Где-то через час подошла к какому-то парню, который тогда был проспектом, и спросила, с кем может поговорить. Я тогда стоял и оху… Он получает щипок от Ости, предупреждающий фильтровать бранные слова. — Парень был в шоке, Мелани заливала ему в уши всякую чушь, и он решил, что её нужно отвести к Молчуну. Люцифер взрывается хохотом, и я почти трясусь вместе со зданием от этого звука, он пускает цепную реакцию, заставляя так же засмеяться Геральда, а после не выдерживает уже и Кристи. Девочке явно нужно мало, чтобы показать своё счастье, поэтому она хохочет, булькая и словно задыхаясь. Только мы с Ости неловко переглядываемся, не участвуя в общем веселье, потому что, видимо, обе не понимаем, о чём речь. Первым в себя приходит Люцифер: он сжимает ладонью моё плечо, а двумя пальцами второй протирает глаза, прежде чем пускается в объяснения: — Молчун — это прозвище. У каждого в клубе оно есть, это удобно и даёт некую безопасность, — он сжимает губы. — Брок Уинчелл, ты его должна была видеть на барбекю — здоровенный бычара, всегда таким был. Этот парень не затыкался ни на одну гр… ни на одну минуту. Постоянно, каждый раз, а стоило ему выпить, и это финиш, он мог безостановочно генерировать любую бредятину. Мелани отвели к Броку. — А потом? — А ушла она утром на кривых ногах и со смазанным макияжем, — Геральд всё ещё посмеивается. — На добрую спокойную неделю мы о ней и думать забыли. И ровно на восьмой день, это один из парней рассказал, Молчун столкнулся с Мелани в супермаркете. Придурок начал её задирать, снова и снова нёс всякую чушь, заливал ей в уши, подкалывал. А она во всю дурь заорала, что трахнула его, только чтобы он заткнулся. Мы с Ости с поразительной синхронностью фыркаем, смеясь громче необходимого, но она ещё и успевает ткнуть Геральда в бок, чтобы напомнить про цензуру. — Так они что… — Женаты уже лет пятнадцать, ага, — Люцифер подносит горлышко к губам и делает глоток. — Я не удивлюсь, если они сделали первого ребёнка на одной из таких вечеринок. Мы прерываемся, чтобы поесть ещё немного. Я думаю о различиях в наших жизнях — Люцифер и Геральд такие… другие? О какой безопасности прозвищ сказал Люцифер? Я не совсем идиотка, поэтому подозреваю, что в случае, если не называется настоящее имя, то и сослаться на конкретного человека станет практически невозможным. Знаю, что сравнивать с пятнадцатилетней собой нельзя никого, но я даже при самом лучшем раскладе не представляю себя на вечеринке с кучей алкоголя в таком возрасте. Папа уже говорил, что Грешники не белые и пушистые, и что об этом нужно помнить всегда. Интересно, расскажет ли Люцифер мне что-то о том, чем он занимался раньше? Интересно, правда ли я хочу об этом знать?

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Рассказ о Мелани и Броке вывел разговор на новый уровень: Ости логично предположила, что если Вики связывалась с сотрудницей издания по поводу работы, то это означает продление пребывания Вики в Астории. Люцифер уже об этом знал, сегодня Вики об этом сообщила отцу — Винс хоть и пытался скрыть радость, желая спрятать её за настороженностью, но всё же Люцифер заметил, как тот взволнован, — а сейчас в курсе уже её работодатель в Нью-Йорке, Ости с Геральдом, и чёртова заноза в заднице Мелани. Он не переживает. Почему-то мысль о том, что Вики Уокер должна была вернуться в Нью-Йорк, кажется ему до ужаса, раздражающе глупой. Ей нужно быть здесь — здесь её жизнь. Она и часть его жизни тоже — просто так случилось. В один момент, который невозможно уже отследить. Он просто произошёл. Здесь и сейчас Люцифер это осознаёт в полной мере: Вики заметно расслабила плечи за прошедший час, уже активнее выспрашивает разные мелочи о нём у Геральда, на которого и смотреть не желала, когда они только вошли в квартиру. Она на самом деле сияет ярче… ярче даже не солнца — полярной звезды. Смеётся и улыбается, оглядывается на него каждый раз, когда слышит его имя среди болтовни. Даже Кристи, кажется, начинает ею увлекаться — в один момент она ползает по дивану, метаясь из стороны в сторону, бродя между рук Ости, Геральда, а потом перелезает через его ноги и пытается втиснуться в пространство, которого даже нет, между их с Вики телами. Кристи лепечет что-то, а потом вдруг находит увлекательными длинные красные локоны, перебирается к Вики на колени и прочёсывает короткими пальчиками полотно волос, прижимает к губам, хихикает от того, как кончики щекочут её нос. Вики рассказывает Ости что-то о том, как она мечтала однажды завести собаку, — Люцифер старается не разорваться от необходимости слушать и смотреть одновременно. Это не просто ужин — это знакомство с семьёй. С настоящей, маленькой семьёй, куда Вики успешно вливается, — она не представляет, как на самом деле здесь рады её появлению. — Малышка нашла новую любовь, — щебечет Ости, хлопая ладонями по коленкам и вставая с дивана. — Ей действительно нравятся твои волосы. Вики тепло улыбается, отчего щёки чуть приподнимаются, заставляя кожу на уголках глаз собраться в мелкую сеточку. — И с этим цветом, видимо, нравятся больше, — она удерживает Кристи так, чтобы та могла устойчиво балансировать на её коленях и играть с волосами. — В первую нашу встречу ты предпочла их дёрнуть, так ведь? Кристи болтает себе под нос — она уже умеет неплохо изъясняться, но Вики, похоже, не совсем понимает эту кашу из звуков. Ему, Ости и Геральду отчётливо слышится «Ариэль», и Люцифер усмехается, нисколько не удивляясь ассоциациям с красноволосой диснеевской принцессой. Он, конечно, нихрена не принц, но пиратом тоже быть здорово. — Она забыла о тебе, стоило Люци только появиться в магазине, — вспоминает Ости, собирая со столика пустые бутылки из-под пива. — Так всегда бывает, мы ей обычно и не нужны. — Я тогда подумала, что вы двое — счастливая парочка, а она ваша дочь, — хихикает Вики, соединяясь своим носом с носиком Кристины, отчего та радостно взвизгивает. — Прости, Геральд. Она проговорила всего несколько слов, но каждое из них оглушительнее предыдущего. Ему заметно секундное проявление боли на лице Геральда, выраженное в крепко сжатой челюсти; Ости молча подворачивает губы внутрь, будто бы предполагала, что однажды это могло случиться. Люцифер… Люцифер чувствует себя незащищённым настолько, насколько никогда не предполагал, что будет. Ощущение сравнимо с тем, какое он испытал полтора года назад, когда впервые взял на руки обёрнутое в пелёнку тельце тогда ещё безымянной девочки, которая морщила лицо и была больше похожа на черносливину с руками и ногами, чем на человека. Его сердце отбивает рваный ритм, и этот стук не представляется возможным успокоить, хорошенько вдохнув воздуха или приказав себе сохранять спокойствие. Это не волнение и не боязнь, что Вики не поймёт, — это яростное, пышущее жаром из пасти огнедышащего дракона желание защитить. Проходит какое-то время — Кристи уже оказывается в его руках: теперь она переодета в ярко-фиолетовую пижаму с рисунками. По обыкновению начинает зевать, тереть кулачками глаза и кукситься, выказывая желание уснуть. Девочка действительно быстро засыпает, если проводит достаточно насыщенный день. Когда её движения перестают ощущаться, Люцифер поднимает глаза на Ости, болтающую с Вики, просматривающей рамки с какими-то фотографиями. Разговаривающий по телефону в кухне Геральд замечает Люцифера, когда тот уже встаёт с дивана, стараясь не двигаться резко. Они уже это обсудили — каждый знал, что однажды придётся кому-то объяснять. Люцифер тогда уточнил: «Как много я могу рассказать?», Геральд и Ости ответили одинаково: «Сколько посчитаешь нужным». «Ну, к чёрту, этот день настал», — Люцифер двигается к детской, и Ости окликает его: — Давай я её положу, оставайтесь… Она замолкает, когда видит этот взгляд, — убедительный, твёрдый, о многом ей сообщающий. В последний раз Люцифер так смотрел на неё как будто вчера, хотя на самом деле прошло почти три года. Ости знает: решение уже принято. Она приподнимает плечи, мол, «пожалуйста». И ей заметно облегчение, читающееся в его громком выдохе. На этот звук оборачивается Вики. Она только видит держащего на руках малышку Люцифера, когда он произносит: — Пойдём? Вики лишь слегка кажется странным это предложение, но причин для отказа у неё нет, да и не то чтобы ей хотелось иметь таковые. Она улыбается Ости и без уточнений следует за массивной мужской фигурой. Детская комната выглядит… детской. Здесь обои яркие и красочные, но не вырвиглазные. Кровать стоит в левом углу — она уже куплена на больший возраст, но Кристи нравится: её спальня такая, какую хотела бы принцесса. Кровать с полупрозрачным балдахином, обилие самых любимых мягких игрушек выставлено на подоконнике. Имеется два ящика с ещё большим количеством безделушек, а также небольшая зона для творчества в виде маленького стола со стулом, над которыми надёжно закреплена навесная полка с книгами в ярких обложках. Ковёр здесь новый — куплен недавно, на нём вкруговую изображены двенадцать портретов обожаемых Кристи принцесс и героинь мультиков. Его она выбрала сама. Вики наблюдает, как осторожно и определённо со знанием дела Люцифер откидывает тонкое одеяло, прежде чем аккуратно опустить Кристи на матрас, а после её накрывает, подоткнув ткань по бокам. Он не отходит, пока не прикасается подушечкой пальца к пуговке её носа. Люцифер действительно делает два шага назад, чтобы остановиться рядом со входом и Вики. Они не возвращаются в гостиную, дверь в детскую всё ещё открыта настежь. Перламутровые переливы на обоях подсвечивает небольшой ночник, стоящий на расписанном цветами комоде. — Она моя. Два самых коротких, устойчивых, окончательных слова, смысл которых Вики понять почти так же тяжело, как Люциферу ждать, когда она задаст свой вопрос, — первый из сотни последующих, но он ответит на каждый из них. Слышится прерывистый вздох, и её пальцы вцепляются в кисть его руки. — Что? — у неё сплошное, хорошенько промятое стозубчатой вилкой пюре из мозгов в голове. — Но Ости сказала… — Вики точно помнит этот разговор в Цербере несколько дней назад, однако… — Что это значит? — Кристи — моя дочь.