Божий дар и яичница (совместно с Mythland)

Домик был небольшой, но публичный Расхожее Действительно, то, что сейчас вы узнаете, происходило в одном-единственом месте, подобных которому, впрочем, много и ещё больше: перед крыльцом одного небольшого, но вполне публичного, как кто-то удачно выразился, домика где-то около самого Парижа. Домиков таких было предостаточно, так что сейчас было бы трудно указать читателю, в какой стороне он находился. Известно только, что по счастью (а может и наоборот), не с той самой стороны, где живёт тот род бедняков, что сам себе помогает временно избавиться от нужды; впрочем, и не с противоположной. Словом, так, как не придумаешь нарочно, как и бывает в нашем мире (в котором совпадения, как известно, обычно очень редки) чаще всего. Одна из девушек - Агнесса Гиберто - особо примечательная разве что тем, что была дочерью одной из хозяйкиных помощниц и той историей, которую ее же мать рассказала "мадам", а в остальном - очень даже хорошенькое (если не просто красивое) семнадцатилетнее создание, стояла на улице, прислонившись к стене и смотрела куда-то вдаль. На самом деле, вышла она за тем, чтобы уже на месте разобраться, что делать с множество раз "поза-" вчерашним хлебом, теперь подозрительно напоминающим камень, разве что все ещё слишком лёгким для полного сходства. Но об этом хлебе, и теперь не выпущенном из рук, она как будто забыла. Ей надо было собраться с мыслями, которые то и дело возвращались к сегодняшнему выговору. Не то чтобы это был первый раз, когда госпожа Катрин всем своим видом выражала разочарование в ней, но тут случай был особенный. Настолько особенный, что хозяйка действительно до сих пор не успокоилась, а продолжала свой глас вопиющего в пустыне уже в другом обществе. * -Агнеш твоя дура, дура непутёвая, - таким тоном, будто это и ей самой каждый раз доставляло невообразимое страдание: чуть не били плетью на площади за ее занятия; говорила госпожа Катрин. Так хозяйку зачем-то называли все, даже посетители. Откуда она взялась в этом месте, было совершенно не ясно, но это, по правде говоря, никого не интересовало. Да и видели ее в общих комнатах очень редко. Почему? Тоже неясно. Но загадочной это госпожу совсем не делало: не о ней хотелось в первую очередь думать. Теперь эта ничуть не загадочная женщина с первозданным рвением, не так уж подходящим к обстановке, расчесывала свои будто чем-то выкрашенные тускло-медные кудри, от природы наверняка более обыденного и больше подходящего к ее смуглому лицу цвета, со своим никак не пропадающим полуиспанским-полунеизвестным говором жалуясь своей подручной - старухе Гиберто - на ее дочь. Время от времени госпожа Катрин, несмотря на ранний час, опрокидывала чарку чего-то самодельного и следила, чтобы Пакетта сделала то же. -Нет, милая моя, где это видано? Пришел оборванец оборванцем, да ещё и желторотый - семнадцать от силы! - и тот от твоей отказался! Да что с ней не так, что она всё в облаках витает?! Разве ж могли голодранцы такое вырастить, или ты мне всё врала? Старуха Гиберто кашлянула, привлекая внимание: -Так разве он прямо-таки отказался? - она начала припоминать то, что сама рассказала Катрин со слов дочери о молоденьком оборванце, с которым ее Агнесса поговорила так, как не доводилось до этих пор не разу. Сказала, что рядом с таким уснуть не страшно: не тронет; и не потому, что не может, а потому что не посчитает правильным. Дочь даже передала его шутку о Виталии Александрийском. Словом, ничего в этой ситуации хорошего не было, но её Агнесса была даже чем-то довольна, пусть и не в меру оживлена - это было, как ей казалось, даже хорошо. -Ну а что он сделал? Я потом поспрашивала у других, так он, оказывается, с Мартой был. Как следует, она сама удивилась, а с твоей как святой какой-нибудь! - от выпитого хозяйка стала говорить все добродушней, и теперь эта история все больше казалась смешной, чем неприятной. Это значило, что кому-то сегодня повезет, может быть, не "провинившейся" даже, а кому-нибудь ещё. А в прочем... либо тот голодранец думал о себе много, раз перебирал девчонок, либо не только так думал, но и имел на это причины. Если он не хотел примелькаться, это ему не удалось. Не удалось в том смысле, что от глаз хозяйки он не скрылся. "Надо бы проверить, не под чьей-то ли он защитой" - подумалось госпоже Катрин. * Агнесса же всё ещё думала о том, что случилось вчера. Утро было непривычно холодное и пасмурное. Именно в такое серое - не в ясное без единого облачка за солнцем - небо хотелось бы ей улететь, будь ее мысли более отвлеченными, о чём-то не настолько правдивом. Из воспоминаний девушку вырвало звонкое "Эй!" -Эй, девушка! - неподалеку стоял кто-то, кого описать с первого взгляда было бы сложновато. Одежда на этом незнакомом человеке была мужская, в плащ он был завернут, правда, очень уж старательно, по горло, так что были видны лишь ноги пониже колена. Бесформенное подобие шляпы было низко нахлобучено, закрывая уши и брови. Видно было чуть великоватый для лица горбатый нос, немного порозовевший на неожиданно холодном ветру, почти лихорадочный румянец на щеках и влажно блестящие черные глаза. В руках у прохожего был сжат непонятного назначения самодельный мешок. -Да? - Агнесса наконец была вырвана из мыслей. -А здесь у вас... заведение, да? - голос звучал очень нагло, почти нарочито громко. -З-заведение. -Отлично, повезло даже, - пробормотал собеседник под нос, но тут же добавил. - Ты не думай ничего такого, не бойся. Лучше скажи, можно ли здесь сменить одежду и... Дай мне хоть немного хлеба. -Но хлеб совсем каменный... - это было первое, что пришло Агнессе в голову, а вскоре она спохватилась ещё раз. - Какую одежду? Ты... -Я не из тех богачей, что с собой таскаю несколько смен наряда, нет. На мне сейчас просто не мои вещи, я так-то и вовсе женщина. Разве ты не заметила? -Нет. - пискнула, не понимая смысла того, что говорит, Агнесса. Таким это утро она не представляла. -Еще лучше! Значит, не зря постаралась. Так вот... Как тебя звать? -Агнесса я. Агнесса Гиберто. А ты... зачем это? -Иду за одним умником. Найду - побью, если получится, а потом скажу ему, что оба мы поступили как дурни. -Он тебя... обесчестил? - прицепились к началу фразы девушки Агнесса. -Нет, над этим кое-кто другой поработал. Мы с тобой одним и тем же занимаемся, так-то. Агнесса помрачнела, но обидеться или вовсе печалиться без злобы на собеседницу ей пока что помешал насущный вопрос: -А ты? Как твое имя? -Бонна Плеже, - был дан ответ фиглярским тоном. -Ты издалека? - ещё один умный вопрос: а как ещё объяснить это переодевание? Но продолжить разговор как-то надо. -Вроде да, вроде нет. Знаю просто, что мой умник здесь в городе. Послушай, Агнесса, дай хлеба, правда. -Он каменный. -Размочим! - она откуда-то выудила флягу и приняла из рук Агнессы хлеб. Бонна начала пугать девушку своей уверенностью во всем. В том, что ее любовник в городе, в том, как она его встретит... Поневоле захотелось подумать, не обманута ли она. Агнесса считала, что может об этом хоть немного судить и почти тут же поддалась соблазну это доказать: -Кто он? -Дворянин, - чуть не хохотнула с полунабитым куском намоченного хлеба ртом Бонна. - Самой смешно. -Он... может жениться. У него же происхождение такое, что с тобой он, может, и не встретится, даже если тебя и любит, - она искренне вздохнула. -Это вряд ли, он из голоштанных. Точнее, из тех голоштанных, у кого знакомств для женитьбы нет - ты мне поверь - да ещё и почти мальчишка. Никуда не денется, я его знаю. Он, конечно, может отколоть что-то этакое, - продолжила Бонна, быстро заедая слова хлебом, - но одно про него я точно знаю: не исчезнет, не может просто. Агнесса ничего не поняла, но ей опять показалось, что эта женщина, явно старше ее года на три, если не четыре, обманывается, но промолчала. Бонна окончательно приговорила хлеб, пояснив, что вчера у нее закончились деньги, а есть захотелось, и спросила, немного подумав, можно ли видеть хозяйку. -Ты же не наниматься... - начала было Агнесса, но была перебита. -А если я скажу, что иду наниматься, она меня пустит? -Пустит, - выдохнула девушка, опять ничего не поняв. -Вот и прекрасно. Спасибо тебе, - Бонна почти по-мужски, с понимающим видом, похлопала ее по плечу и, лихо миновав все ступени, не менее лихо отворила дверь и ступила за порог. Дверь захлопнулась, вновь оставив Агнессу одну. Хотелось бы подумать о том, что произошло теперь, но все казалось сплошным месевом, из которого что-то достать было уже невозможно. И снова начали приходить вчерашние довольно занимательные и гораздо более понятные воспоминания, в отличие от сегодняшних: о выговоре и о Бонне с ее какой-то собачьей, пусть и довольно белозубой, улыбкой. И снова тишина, серое небо над головой и ветер, на котором даже приятно кутаться в когда-то давно вышитый довольно дорогими нитками платок. Когда Агнесса была ещё в колыбели, этот платок заказали матушке, но заказчика все не приходила и не приходила. Непонятно, как после всего этого времени он сохранился не просто почти таким же ярким, но и у матушки, но теперь это уже не имело почти никакого значения: вновь подумать что-то связное об этом она от расстроенных чувств не могла. А ведь кого-то корят за противоположное: за разврат. Перед глазами начала вырисовываться яркая картина: молодой человек, примерно ее возраста, с таким раздраженным, как теперь, наверное, у нее, лицом, которому кто-то из старших - отец, дядя; неважно кто, хоть брат - почему-то непременно высокий, будто весь высушенный: из тех, кому легче всего напустить на себя грозный вид, выговаривает примерно за то, что ожидают от неё. Картинка появилась, позволила себя запомнить, и вновь сменилась событиями вчерашнего дня. * Сменилась ненадолго, всего на пару минут, прежде чем перед ее глазами не возник почти что из ниоткуда щупленький цыганенок лет десяти, тут же смеривший ее прикидывающим что-то взглядом, и таким тоном, будто хотел попытать удачу, выдал быстрое и громкое: -¡Ay, amiga! ¿Está aquí la hija de la vieja puta, - тут он на мгновение задумался, - Hiberto? Агнесса все ещё стояла, как громом поражённая. Поняла она каждое слово, и будь она большей любительницей искать ответы на насущные вопросы кулаками, у нее бы руки зачесались намылить ему за такие слова шею. Ребенок, которого она раньше не видела ни разу, растолковал это молчание по-своему: -Не понимаешь, что ли? Да-а... Я-то подумал, что... Как звать, красотка? -А-аг-гнесса, - чуть не выкашляла она своё имя. -А! Тогда точно не наша, и вообще - я к тебе, - задорно продолжил паренек, не давая ей задать ни одного вопроса. - От Мельника. -От кого? -Это как? Ты ж Агнесса Гиберто, дочь старой потаскухи Пакетты Гиберто! -Да, я, - ещё чуть-чуть, и Агнесса бы потеряла терпение и попыталась побить мальчугана, хоть и не имела такую уж застарелую привычку так поступать. -Ну вот! Я к тебе от Мельника. Только не говори мне, что не знаешь Мельника. -А если я скажу тебе, что не знаю никакого Мельника? - непонимание теперь не путало, а раздражало Агнессу. -Ну как же? Знаешь ты его, не можешь не знать. Мельник просто так два су не даст, хоть и не жадный, конечно знаешь! Ну, от Говоруна я! -От кого? Мальчишка снова завел все то же: -От Мельника, ну, который попович! От Говоруна! Слушай, красотка, он мне за это два су дал, отпираться не стоит. Если он тебя побил, или ты понесла - не знаю, что там у вас было - и теперь злишься - не стоит, это важно. -Я не понимаю, - уже упавшим голосом проговорила Агнесса, - не понимаю, что за Мельник, - она не спрашивала, но утверждала. Малец будто не желал никого называть по именам, зато за все это время разговора успел использовать целых три авторитетных тона: такой, какой бывает у человека, ни в чем не сомневающегося; назидательный, к которому подходил поднятый вверх палец; и лениво-умничающий. Тот, кто точно знал, откуда прибежал цыганенок, понял бы без труда: как ребенок, чуть меньше года проживший во Дворе чудес, он невольно повторял за всеми так называемыми предводителями. Повисло молчание, которое ни к чему бы не привело, если бы мальчишка не нарушил его уже ноющим, почти обиженным: -От Мельника я. От королевича: от королевича-кудрявой-башки. Эти слова вновь возродили воспоминания о вчерашнем дне и расставили всё по местам. Агнесса с полминуты помялась, и протянула. -А, от него... Теперь понимаю. -Да? - теперь уже цыганенок замялся, но выдал, - беда у Мельника. -Беда?! -Ага, беда. Слушай, красотка: ловит он меня сегодня под утро там... на углу улицы, где чуть не все дома выкуплены - барские, и говорит: "Слушай, приятель, иди туда и найди дочь старухи Гиберто, у нас с ней уговор, но кое-что у меня не выходит, хоть в петлю лезь..." Агнесса смотрела на мальчишку огромными глазами: "В петлю лезь?" Ей совсем не нравилось это сравнение, но сказать об этом она не решалась. Мальчишка же, если честно, наоборот его обожал, окрылённый новыми правилами, законами, первыми пивными кружками и поручениями. Сам Мельник, его старший знакомый, ему такого не говорил, но кто не хочет приукрасить? -Говорит: "Вот тебе два су, потом втрое больше дам, но найди ее и передай, что увидимся через день там, где она хотела. Раньше не могу, позже - не знаю". Он сейчас вообще, мол, "ограничен во всем" - говорил точно как поповская порода, значит - никуда пока не может, и "был бы рад, если бы не одно". Потом попросил сказать всем нашим, что потом придёт, и это не потому, что он лентяй, предатель или попович: просто мешает кое-что, говорил. -Какой попович? -Так Мельник этот твой! Попович! Говорит так, как будто он и есть, по крайней мере. Слушай, красотка, что ты какая-то... непонятная? Вот ещё - держи - Мельник просил передать, - мальчишка протянул ей сложенный в несколько раз кусок мешковины, - чтобы не маялась скукой и всё помнила. -Спасибо? - а это уже был точно вопрос. Мальчишка с гордой миной почесал подмышкой. Это зрелище было бы смешным, если бы не напоминало Агнессе о страшном. -Красотка, послушай, а? Дай свой платок, дай! А то если узнают, за чем я бегал, ничего хорошего не будет. Дай платок, я его загоню. Беда у Мельника: вдруг все остальное отдать мне не успеет, так я его продам, а старик Хунгади Спикали будет рад! -Платок? Этот? Ну уж нет... -О, ты не знаешь нашего старика: если расскажет королю, что я бездельничал, так король шкуру спустит! Дай платок, дай, потом тебе зачтется! Агнессе хотелось закричать: "Знаю я старика, лучше тебя знаю!", но вместо этого она, отведя глаза и сжав зубы, протянула цыганенку платок. Своей цели он, казалось, достиг, пока вновь не открыл рот: -А как же на пиво, красотка? Хотелось сказать: "Сколько тебе оставят, то и будет на пиво!", но ее уставший и потерянный взгляд сам сказал все, что надо. С бодрым: "До встречи, если увидимся!", мальчуган вприпрыжку убежал, напевая на разные мотивы одно-единственое слово: "Loca!" Агнесса его поняла. Она стояла, теребя в руках мешковину, думая, смеются над ней или нет. Она лениво развернула клочок и тут же горечь начала потихоньку отступать: это была не насмешка. Вот что было нарисовано чернилами на мешковине: Два ряда из немного усеянных кляксами, но правдоподобных колоколов (по семь в каждом, в нижнем - восьмой в стороне) сменялись человечком с волосами, изображенными что твоя овечья шерсть. Пусть рисунок был сделан на скорую руку, состоял он не из сплошных линий: руки были по возможности похожи на руки, ноги - на ноги, а весь вид этого представителя адамова рода свидетельствовал о глубоком отчаянии. Конечно, тут отправитель изобразил себя в трудную минуту, тут же обнадеживающе пририсовал почти такого же человечка, только с ещё более оттопыренными ушами, на этот раз с поднятым вверх пальцем, будто привлекающего всеобщее внимание, ведь дальше было самое важное. Рядом такая же фигурка сидела в раздумьях, приложив ко лбу два пальца и со страдальчески сдвинутыми бровями. Она вышла лучше прочих, пусть всё ещё и была будто нарочно нарисована смешно: с преувеличенно торчащими волосами и ушами. (Знающий человек бы сказал, что здесь была хоть отчасти использована натура, но Агнесса об этом не имела ни малейшего понятия.) Тут же стоял такой же человечек, но на этот раз счастливо взволнованный, а в углу примостилось изображение неправдоподобно тоненькой женской фигуры с двумя добросовестно закрашенными чернилами косичками. Фигура изогнулась в полутанцевальном движении, направив взгляд туда, куда ей указывал витающий в воздухе перст: на два строя колоколов. Агнесса улыбнулась: детство он решил вспомнить или догадался (может, и знал) о том, что она не только почти что не умеет писать и читать (незнакомый почерк уж точно бы не разобрала), что само по себе ничуть не странно, но и не знает ни одной системы тайных посланий? Может быть, и все это вместе. Теперь она могла понять послание, которое представлялось ей изложенным совсем не так, как этим мальцом, мягче: Встретимся через день (когда дважды пройдут все службы, рассчитанные на сутки). Сначала мне кое-что помешало, и чуть не выбило из колеи, но я подумал и сообразил что-то интересное. Теперь хочу рассказать это тебе. Помни: через день! Это было куда приятней. Вновь Агнесса посмотрела на женскую фигурку с косичками и улыбнулась. На землю ее вернул звук лихого соскакивания со ступенек; девушка поспешно сложила мешковину как было и увидела перед собой довольную Бонну. Узнать ее было трудно, зато стало понятно, почему она так запахивалась в плащ: свою недурную фигуру она бы ничем не скрыла, и в ней тут же узнали бы женщину; так же, как и по ее длинным смоляным волосам, ничуть не хуже, чем у самой Агнессы. Бонна улыбалась, причем казалось, уже не так по- собачьи. То ли в одежде дело, то ли в том, что на душе у Агнессы стало немного легче. -Спасибо за хлеб и за честный ответ с самого начала, - несмотря на то, что Бонна сказала это, как и почти все в тот день, мрачно, собеседница этого не почувствовала. -Ты точно знаешь, где он? - больше ничего в голову не шло. -Конечно. Понимаешь, произошла всё-таки далеко не та история, в которой рыцарь очаровал простую девушку и смылся, я тебе пока не могу это внятно объяснить. Если встретимся, то оно, конечно, может быть, но не сейчас. -Будешь искать его, выходит, - это снова был не вопрос. -Я просто прийду к нему: он может быть только в одном месте: свинья везде грязь найдет. Ой, - она хихикнула от того, что сама сказала и тут же пояснила, - сам-то он не свинья, но в Париже ошивается - не сказать - увивается - исключительно вокруг одного полубеззубого фламандского хряка. Прости, что столько непонятного наговорила, пойду я. И она почти побежала в ту же сторону, куда и тот цыганенок, оставив Агнессу думать о картинках на мешковине. В особенности - о женской фигурке и о человечке с почему-то - это она не могла вспомнить - знакомой ей маской думающего страдания на лице. Совсем не страшной, а даже забавной. Слова о "фламандском хряке" она прослушала. Может, оно в чем-то было к лучшему.