Божий дар и яичница (совместно с Mythland)

Это такая очевидная ловушка, Что в нее хочется попасть нарочно. Из человеческих измышлений При первом взгляде на епископа было очень трудно понять, сколько ему лет: с одинаковым успехом можно было дать ему и тридцать, и шестьдесят. Быть может, эту неопределенность отчасти создавало облачение, а может и сам пронзительный, такой, будто его обладатель вечно был погружен в размышления, но без сомнения молодой его взгляд давал понять, что это, возможно, не глубокий старик. В действительности, как было известно сестре Евгении, епископу сравнялось сорок два года - это она узнала от сестры Агаты, чаще всего говорившей с настоятельницей - правда, так на самом деле и не поняла, какое значение в этом случае может иметь возраст, когда обратить внимание стоило бы на поступки. Единственным, что она подумала тогда, было: "Удивительно, как бывает: иногда думаешь, что человеку уже целых сорок два года, а бывает, что скажешь себе, что кому-то всего-то сорок два". От этой мысли она перешла к другой, казалось бы, совсем не связанной с предыдущей: "Неизвестно, что готовит монастырю приезд парижского епископа". Из общих размышлений ее вырвал шёпот сестры Агаты, всегда будто звонкий, сухой и, за неимением другого слова, острый: -Сестра, погляди лучше на его сопровождение: тот бледный толстяк с гордым видом, видишь, как будто слеплен из снега - помощник прево... нет, не помню имени, видишь? Евгения едва наклонила голову, и Агата продолжила: она явно заметила что-то ещё и стремилась рассказать об этом, как будто епископ с сопровождением здесь не с тем, чтобы восстановить силы - человек Его Преосвященство был всё-таки очень больной и в этом отчаянно нуждался при всем своём, как говорят, рвении - на пути к более важным делам, а за чем-то куда более серьезным: -Смотри теперь налево, сестра. Видишь того, помоложе? Она, конечно, говорила о немного загорелом, но краснощеком человеке лет двадцати с небольшим, одетом как судейский. Все на нем было на своем месте, застегнуто и почти не помято, но казалось, будто совсем скоро это все каким-то чудом исчезнет, и перед глазами предстанет оборванец с лютней наперевес. Воротник душил его, русые локоны будто смертельно желали перестать виться ровными спиралями и растрепаться в воронье гнездо или, скорее, нечесаную овчину. Но даже сестра Агата, судя по всему, этого не увидела, однако заметила другое и тут же этим поделилась: -Смотри, как он оглядывается, сестра. Глаза как у старика... Или почти что у старика: бегают, ищут, выпытывают что-то. Как будто он всё время думает. Нет, не думает, а присматривается, соображает, куда повернуться и что сказать, и не перестает никогда, - она шумно вдохнула, чтобы ещё более пронзительным шепотом бросить. - Милая сестра, он ведь наверняка "красный башмак"! -Да кто он такой? - Евгения не смогла вовсе уж молчать, когда услышала такую неприличную новость. -Личный подручный помощника прево. Знаешь, сестра, что я скажу? Если он не "красный башмак", то что-то похуже, но безопасней: иначе стал бы сам епископ его с собой брать, и ведь этот молодой идёт рядом с ним, совсем не смущаясь! Это умозаключение было ещё неприличнее, и что сказать и на него самого, и на то, что сестра Агата оказалась переносчицей не безобидных, пусть и нежелательных, слухов, а чего-то похуже, Евгения придумать не могла. Да, пожалуй, услышанное было хуже обычной сплетни настолько же, насколько второе предположение - и без того ужасного, но одновременно с тем не такого однозначного, первого. Следующий "знаменательный" разговор на близкую к прошлой тему случился несколько позже, в тот же день. К нему мы и перейдем сейчас. * -Их поселили рядом, - смахнула с плеча невидимую пылинку Мари, дочь недавно поступившего к ним садовника, глубокого старика. -Кого - их? - сестру Агату было не унять. С приездом епископа все требуемое смирение с нее будто слетело, и она усиленно пользовалась тем, что Мари может перемещаться свободнее, даже в город выходить чаще, чтобы узнать новости любого сорта и секретности. - Его преосвященство, - зашептала Мари, - и этого быстроглазого. С чего - неясно. Где епископ, а где судейский, при ком бы он ни состоял - я так думаю. -Да, похоже, что так. Ты его ещё видела? - сестра Евгения говорила сухо, сама стыдя себя за любопытство. -Видела, - тут она покраснела. - Знаете ли вы что, сестры? Недавно я ходила в город, и там на площади пристал какой-то... Не знаю уж, кто он там, цыган или нет, но догадаться можете, на что похож. Смотрит прямо в глаза, волосы откинул. Не улыбается, а как в глаза посмотришь - будто смеётся. Вот такой же и этот, совсем такой же. Вокруг тоже смотрит, эти кудри свои откидывает с лица когда надо и не надо. Мы чуть не столкнулись, так он и на меня посмотрел. -И что? - сестра Агата чуть не задохнулась, а Евгения, в который раз быстро перекрестившись, подумала, что зря она участвует в этом разговоре, и не лучше ли пойти и доложить обо всём. -И... я испугалась его и убежала. Я, конечно, не принадлежу к обители, но он и вправду похож на красного башмака, и мне оттого страшно! -Да? - Агата будто о чем-то сожалела, но не желала показать виду. - И все же их поселили рядом. Интересно выходит. Вроде ничего особенного, а, вроде всё получается очень любопытно. -Это так, сестра Агата, - тут же подхватила Мари. - Ведь я ещё что-то увидела, когда он только приехал в числе прочих. А знаете ли, что это он помогал Его преосвященству выйти, чуть не под руку брал? -Нет, - и Евгения, и Агата, подошли поближе. -Но это одно. А самое интересное... Он подавал нищим на паперти, и я заметила вот что: до того, как он отдал одному кому-то деньги, на руках у него было пять колец, а после стало четыре! -Неужели сдёрнули? - никто из монахинь в подобное был поверить не готов. -Непохоже, он сам потом спрятал руку. Не подумайте только, сестры, что я нарочно. Мне действительно было довольно скучно, - искренне затараторила Мари, - а тут такие гости, что поневоле будешь смотреть во все глаза и всё увидишь. После этих слов повисло молчание: интересно было не то, что произошло с кольцом судейского, а что он делает подле епископа и красный ли он башмак. Разочарование совершенно повергло двоих юных монахинь в смертный грех уныния. -Мари, послушай, - голос Евгении звучал твердо, - обещай, что теперь никогда не будешь подсматривать ни за кем из прибывших - это просто-напросто небезопасно. Если так боишься того молодого, то и не нужно стоять у него на пути, ты поняла? Так говорила сестра Евгения, в глазах которой явственно читалось: "Если узнаешь ещё что-то, обязательно расскажи: непохоже, чтобы наш монастырь был выбран просто так. И ещё эти кольца... На самом деле, забавно." Неизвестно, увидела ли Мари это скрытое послания в глазах монахини или же просто не придала значения ее словам, как и всякая восемнадцатилетняя девушка, которой так часто становится скучно, но под вечер у конюшни она услышала и увидела что-то, достойное внимания. * -Ох, простите, - конюх явно был немного обескуражен, - не думал, что сюда может явиться благородный господин. -Брось это всё, - голос молодого судейского звучал слишком устало, чтобы быть совершенно уверенным, но твердость все ещё слышалась, - и давай на "ты". Как тебя звать? -Меня? Этьеном. А к бла... к тебе мне тогда как обращаться? -Я Жоаннес. Так вот что, Этьен... Нет у тебя здесь или где-то поблизости ничего... такого? -Это госпо... ты о чём? Разве только о сливовой настойке, только вряд ли помощник такого важного господина станет ее пить. -Думаешь? Нет уж, просчитался, старик, - судейский улыбнулся. Ничуть не открыто, а так, будто весело говорил: "ну же, что встал? Сможешь ли ты так же поскалить зубы?" -Значит, станешь? - казалось, конюх не верил в способности этого молодого дворянина с причудами. -Стану, ещё как стану, - он снова улыбнулся. - Понимаешь ли, Этьен, в чем дело? Если за семь лет пития я все ещё не сгорел от вина, то, быть может, удастся на восьмой год сгореть от настойки, этой alcohol fere pura, так ведь? -Не знаю-не знаю, милый человек, - добродушно ухмыльнулся старик, заковыляв в угол, - сын у меня есть, такого же возраста, что и благ... ты, Жоаннес. Тоже кровь с молоком парень, правда, не такой красавец: в меня пошел, ну да мне от этого и на душе светлее. Так я бы его, хоть он уже не мальчишка, отхлестал хворостиной за такие слова, - он крепко, но недолго задумался, а затем лукаво бросил - А движимое с недвижимым хоть есть кому оставить, а? -Как же! Жена, двое мальчишек и девчонка. Надеюсь, всем хватит. -Однако, какой быстрый гос... ты оказался! -Но нет, я не хочу помирать так скоро, пока что жить весело, жаловаться не могу. Это я нарочно ляпнул, каюсь. -Нарочно он ляпнул... Что, тоска взяла, что пришёл? - со странностями собеседника конюх, похоже, совсем свыкся. -Нет, за веселой и даже мудрой компанией. Просто... -Он? - старик повертел выставленным вправо и вверх пальцем, наверняка имея ввиду епископа. - Думаю, что знаю, почему вас поселили рядом. -То есть? - лениво отозвались на эти слова. -Я и тебя, и его видел, рассмотрел. Не дурак ведь я, а мудрая, как ты там сказал, компания. Не такие уж вы и разные. -Это да, это наверное. Просто я задумался: он ведь по старой памяти за мной пытается уследить, когда и за собой не выходит. Самому нянька уже нужна, а он... -А нянька-то есть? - вновь лукаво посмотрел на собеседника Этьен. -Есть, и не одна, а две с половиной: моя ещё помогает. А сюда полторы не возьмёшь. -Бабы? -Не без этого. -А та, что не половина, а просто нянька - кто? -Ой ты, чер... Господи пом... говорить я горазд!.. -Да что ж ты так? Как будто никто не знает. Мать-настоятельница одной из сестер проболталась о том, что некоторые поговаривают - слышал. -И тут не без этого - что кто-то, да знает. Только вот в глаза это не скажешь, - хохотнул молодой судейский, раз в третий основательно приложившись к настойке и передав ее обратно. -Это тоже верно. Вижу, правда, - поменял он тему, - выпил ты на своем недолгом веку побольше, чем можно подумать. -Можно и так сказать. Послушай-ка, - тут молодой человек насторожился, несмотря на то, что настойка уже довольно заметно развязала ему язык, и он, казалось, не должен был замечать ничего особенного, - кто-то ходит, разве не так? -Ходит? Показалось тебе, наверное, с кем не бывает, - по поводу того, что заметить ничего путного в таком состоянии нельзя, Этьен был уже изложенного выше мнения. -Нет, старик, я точно слышу. Погоди-ка... Молодой человек медленно встал и чуть менее твердой, чем раньше, походкой направился к выходу. Мари, слышавшая и видевшая почти всё, да ещё и озаренная теперь одной любопытной догадкой, вжалась в стену конюшни. Теперь она видела, что судейский вышел и легко может ее обнаружить. Оставалось два пути, оба одинаково недейственные: молиться, чтобы стать невидимой и бежать подальше. Мари, которая не смогла выбрать ни один из них, неуверенно побежав, обернулась и вновь встретилась взглядом с предполагаемым красным башмаком. Теперь уж его глаза - это она могла видеть и издалека - точно смеялись неистово весело. За спиной вскоре послышался красивый, одновременно и громкий, и нетвердый голос: Три молодца как-то раз, Как-то раз, как-то раз, Три молодца как-то раз В Нант поплыть решили. _ И, к мельнице пристав, С грузом к ней пристав, И, к мельнице пристав, Якорь опустили. Но с каждым быстрым шагом она, конечно, могла разобрать песню все хуже и хуже. Между тем, ещё долгое время под крышей конюшни раздавалось: Девчонка там была, Говорят, была, Девчонка там была, Она и приютила. _ Но только - вот дела - Точно так, вот дела! Но только одному Постель она стелила. _ -Послушай-ка, скажи, Не скрывай, не скрывай, Ведь раньше точно мы Где-то, да встречались. _ -Здесь, в Нанте, год назад, Да, всего год назад, Здесь, в Нанте, год назад Кольцо ты обещал мне. Старый Этьен молчал: он не умел петь и с отчаянностью, несвойственной его возрасту, завидовал своему случайному собутыльнику, пусть и белой завистью.