Лезвие агата/Blade of Agathe

Любовь слепа (лат.)

I think I've lost my mind

It's something I can't hide

It's when you justify

All of your little lies

We see the signs

We close our eyes

Repeat the cycle

Give in to me

I'm talking to myself

Just cuz there's no one else

I know I need some help

I lie and say I'm well

You're not one of us

(Aesthetic Perfection – American Psycho)

Схожу с ума – это то, что я не могу скрыть.

Я прячу маленькую ложь – ты не можешь ее простить.

Я показал тебе знаки, ты закрывала глаза от страсти,

Отдайся мне. Хочу ли я того отчасти?

Я говорю с собой – это признак безумия,

Мне больше некому это доверить.

Ложь моя – не признак, поверь, остроумия,

Я жажду помощи – хочешь ли это проверить?

Скажешь: ты не один из нас.

Настала последняя из фаз.

(Личный перевод).

Всю ночь Дженни думала, как ей отомстить Рубену. С одной стороны, она была в безопасности: ну кто же узнает, что слух распространила именно она? Но с другой… он же догадлив… И Теодор может ее покарать за сплетни. Да, она не состояла в Ордене, но он мог бы лишить ее заработной платы, поскольку обладал властью. Он может сказать пару слов ее прямому начальнику – и все, в конверте будет недостача. А деньги были нужны хотя бы чтобы поесть: у операторов была очень маленькая зарплата, ее едва хватало на еду. Большее девушка позволить себе не могла. Она питалась в столовой и кое-как перешивала старую одежду – в общем-то, и все. Администратор и Теодор были виновны в том, что она живет в такой бедности. И не только она – весь «Мобиус», кроме почивавшей на лаврах верхушки. И если девушка решится на месть – она будет голодать. Но желание свергнуть этого самозваного короля было сильнее страха доедать последний хрен без соли.   Утром она проснулась с головной болью и тут же принялась курить. Она не особенно любила сигареты, но теперь, подражая своему кумиру, оператор выкуривала полпачки «Винстона» в день. Благо сегодня не экспериментальный день – можно побыть наедине с собой и поразмышлять о мести. Дженни умылась, позавтракала сэндвичем и села в кресло штопать носки, которые уже порвались от ежедневной носки – больше пар у нее не было. Ее ужасное настроение подкреплялось тем, что подруга Паулина идет на собрание уже завтра, нужно было что-нибудь придумать за предоставленные ей судьбой сутки. Завтра у Полли будет собрание, да. Она будет слушать дурацкие проповеди... И там будет он…Тьфу! Девушка случайно уколола палец и тут же бросилась к аптечке.   Намазав палец йодом, Дженни уселась штопать дальше. Что сказать сегодня подруге? «Ой, Полли, дорогая, я переспала тут с одним мужиком, он – избранный, но мне надо его уничтожить, расскажи Теодору, что он насмехался над ним!» Тьфу, какая чушь! Девушка бросила шитье и расплакалась. За что он так с ней? Воспользовался, а теперь игнорирует! Психопат… Паулина ей бы не поверила. Викториано же теперь пророк! Скажет еще: ты должна гордиться, что переспала с избранным. Да, даже если это получилось случайно. Но Дженни не испытывала гордости, ее колотило от стыда и жалости к себе. Зачем она тогда сделала это? Лучше бы следовала инструкциям и не отдавала ключ!   «Но зато теперь», – твердил гаденький голосок в голове, – «...ты не девственница. Ты так стыдилась того, что к тридцати годам тебя никто не трахал – теперь это исправлено». Да уж, исправлено… Девушка громко высморкалась в платок. У ее соседки-уборщицы был рабочий день, так что можно было насладиться одиночеством. Девушка любила быть одна, шумная соседка ей не симпатизировала. Но никто, кроме высших рангов, не жил в отдельных номерах, поэтому приходилось ютиться с тем, с кем получится. Соседка получала зарплату еще ниже Дженни, девушке приходилось делиться с ней едой. «Мобиус» воистину ужасен.   Дженни затянулась, положив ногу на ногу. Его движения, такие легкие, манящие… Его фигура каждый рабочий день… Он состроил знак из пальцев! «Нет, не придавай этому большого значения, ему на тебя плевать», – фыркнул голос. Но почему? Дженни некрасива? Глупа? Или он все же полный гей?.. Тогда босс бы не переспал с ней. Би? Видимо, да. Она слышала, как они с испанцем ругались, словно старые супруги, идя после рабочего дня по номерам. Был тот эпизод с запертой лабораторией, после которого ей и поручили хранить ключ. Испанец тогда проявлял беспокойство о Рубене, вовсе не дружеское, не заинтересованность коллеги в том, чтобы, опять же, коллега выжил. Ему нужно было, чтобы выжил его любимый человек – это было ясно, как день. Девушка наблюдала за ними каждый день и видела, что они были близки как минимум раз. И что такой красавчик, как Рубен, нашел в этом толстеньком и неуклюжем человечке? К тому же, ему, наверное, под шестьдесят…   Дженни решительно встала и подошла к зеркалу. На нее смотрела худощавая рыжая девушка с маленькой треугольной грудью с веснушками. В них ли дело? Он говорил ей не стесняться себя… Оператор закусила губу, ее пронзила волна возбуждения. Она сняла трусики и посмотрела на свою небритую промежность. Лобок был покрыт ярко-рыжими волосами длиной около двух сантиметров. Пора бриться… Хотя зачем? Все равно она ни с кем здесь больше не переспит. Никто ей больше не нужен, кроме него… Слезы снова брызнули из темно-карих глаз.   Она вышла из ванной и без сил повалилась на койку. Может, поговорить с ним? А что, если он скажет, что это и правда было игрой? Просто секс, без обязательств… Кроме ключа, разумеется. Нужно узнать, где он живет… Может, ей сегодня еще перепадет… Она рванула в ванную бриться, а потом отправилась в столовую – поговорить с кем-нибудь.   За дальним столиком завтракала девушка азиатского вида с конским хвостом. Она же психолог? Верно, она принимала всех перед поступлением на работу. Может быть, она знает, где номер Рубена. Дженни взяла овсянки с тостом и подошла к столику, где и впрямь сидела Юкико. Юкико вопросительно посмотрела на незнакомую девушку.   – Здравствуйте. Вы же Юкико Хоффман, да? Можно я присяду? – смущаясь, спросила она.   – Присаживайтесь, – ответила ей японка. – Вокруг есть свободные столики. Почему я вас заинтересовала?   – Я… э-э-э… Вы знаете мистера Викториано?  – спросила она – и тут же зарделась. Юкико заметила это.   «Бешеная фанатка? Ох, он тут такую не одну наберет», – подумалось психологу. Но в реальности она дружелюбно улыбнулась.   – Знаю. Чем я могу помочь?   – Рабочий день был вчера, а я забыла занести ему отчет о состоянии пациента во время эксперимента… – Ложь родилась легко. – Я – оператор STEM. Меня зовут Дженни О’Нил. Сегодня у него выходной, а отчет занести нужно. Скажите, пожалуйста, где его номер?   – Этаж кураторов, номер сто шестьдесят три. Знаете, где этот этаж? Из столовой прямо до лифтов…   – Знаю, спасибо, – благодарно улыбнулась оператор. Она попыталась поесть овсянки, но в горло кусок не лез. Дженни натянуто улыбнулась японке и отправила в рот огромную ложку каши, но потом… желудок спазмировал – и девушку вырвало прямо в свою же тарелку. Рвота оказалась и на подносе Юкико. Дженни захныкала, стала извиняться перед Хоффман и вытирать салфетками стол, размазывая кашу и утренние сэндвичи по нему, запах стоял ужасный.   – П-п-п-простите меня, п-п-пожалуйста! – выла девушка, на них даже начали оборачиваться люди с соседних столиков.   – Эй, эй, не переживай… – Юкико попыталась помочь девушке, и они вместе убрали со стола. Они оставили стол в почти полном порядке. – Ну вот… Все хорошо. Не нервничай, пожалуйста. Дженни, да?   – Д-да… – промямлила девушка.   – Хочешь прогуляться по коридору и поговорить о том, что тебя беспокоит? Я все же психолог, могу посоветовать что-нибудь дельное, – лучезарно и искренне улыбаясь, предложила японка.   – П-почему вы мне п-помогаете? – заикаясь, спросила девушка, когда они уже ушли из столовой и медленно начали прогулку по извилистым коридорам корпорации.   – Потому, что я вижу, что ты страдаешь. Ты влюблена в него, так?   Дженни густо покраснела.   – Вижу. Он сломал не только твою жизнь. У меня есть клиентка, его бывшая любовница. Они приехали сюда вместе. Мы работаем с ней уже давно. Столько слез за всю свою карьеру я не видела. Викториано – клинический психопат, маньяк. Нарцисс. Я могу помочь и тебе с тем, чтобы пережить его отвержение. Он отверг тебя, да?   – Игнорирует…   – А вы переспали?   Цвет лица девушки напоминал перезрелый помидор.   – Есть такое… – наконец, решительно выдохнула она.   – Чувствуешь, что он тебя использовал? А что он попросил взамен?   Дженни колебалась.   – Если пока не хочешь говорить – не говори, я не заставляю. Но тебе нужно будет забыть о нем. Он любит только себя.   Девушка пошатнулась и залилась слезами. Юкико положила ей на спину свою ладонь.   – Я з-заметила, что у них с этим испанцем есть что-то… ну, то есть как, я не уверена, что что-то есть, но мне так кажется… – полушепотом сбивчиво начала Дженни. – Я д-думаю, у них отношения.   – Значит и подавно следует забыть о нем, дорогая. – Хоффман поглаживала рыдающую девушку по спине. Скамеек в коридорах не было, они отошли в сторонку, чтобы не мешать потоку людей. – Тебе будет больно – это факт. Я могу помочь справиться с болью. Бесплатно.   – У нас тут, п-похоже, к-клуб намечается, или группа, – неловко пошутила оператор.   – Стой, а это идея! Может быть, он здесь еще кого-нибудь обвел вокруг пальца? Не знаешь? – с энтузиазмом спросила японка.   – Не знаю. Но они с тем ученым постоянно ссорятся…   – Ты присматривалась к тому, как именно они ссорятся? – Юкико ласково заглядывала в глаза девушке, пытаясь ее понять.   – Рубен вечно фыркает на этого человека, но связь у них давняя, я это как-то интуитивно поняла. В «Мобиус» они приехали не вместе, испанец работал здесь ранее. Но они были знакомы, видимо, и до встречи в корпорации. Это все, что я зна… предполагаю.   – Хм-м… – задумалась Хоффман. – А что если я тебе скажу, что доктор Хименес преподавал у Викториано в университете?   Глаза Дженни округлились.   – Оттуда и связь… Они с университета вместе… А я думала, что…   – Думала, что такой странный человек, как Викториано, всегда одинок? Отнюдь. Наши предположения и наблюдения часто приводят нас к ложным выводам… А ты уже хотела ему отомстить?   Девушка закусила губу.   – Хотела, это правда. Буквально сегодня утром думала…   – А зачем тебе знать его номер? Ты не убить ли его хочешь? Тебя жестоко покарают: он теперь пророк. Я слышала об этом. Это небезопасно. Месть – дело сомнительное. Нужно примириться с получившейся ситуацией и отпустить ее. Тебе так будет лучше, – уговаривала психолог.   Дженни рассматривала свои деловые туфли.   – Хочешь ко мне в кабинет? Поговорим обо всем, что тебя беспокоит, – предложила Юкико. Дженни задумалась.   – А вы сейчас свободны?   Юкико посмотрела на часы.   – Давай через час-полтора. Кабинет под номером 212-В, он в западном крыле «Мобиуса», отдел для обслуживающего персонала. Недавно туда переехала.   Японка проинструктировала девушку, как к ней нужно добираться, Дженни поклялась, что все запомнила, и они распрощались. Девушка шла к себе в номер… но ноги вели ее к лифтам, к номеру сто шестьдесят три. Ничего не взяла с собой… Даже… Оператор испугалась своим мыслям: она хотела взять столовый нож… Он пророк, нельзя… Покарают… Накажут… Наказания девушка боялась больше всего на свете. Может, и правда поговорить? Спросить?.. Но как она посмеет открыть рот в его присутствии?.. Как только увидит его лицо, недоумение на нем – тут же начнет тушеваться и сбежит, вызвав только недоуменный смешок.   «Ты решительная или нет? За что, черт подери, тебя хвалила Паулина?» – спрашивала сама себя девушка. – «Давай так: ты спросишь, почему он тебя игнорирует, и если ответ тебе не понравится – ты распространишь сплетню в Ордене через подругу. Решено».   Твердым шагом девушка направилась к лифтам, нажала кнопку и отправилась на этаж кураторов. «Странно, он на этом этаже, хотя, похоже, стал влиятельнее. Почему он не переезжает?» – размышляла она, пока ехала. С негромким «дзынь» двери открылись, девушка вышла, свернула в коридор и стала искать нужную дверь. «Сто семьдесят, сто семьдесят один… нет, нужно вправо… шестьдесят девять… восемь…» Наконец, нужная дверь была найдена. Золотой номер «163» висел, словно валун над головой девушки, и было ощущение, что валун этот непременно упадет. Дженни сглотнула, ноги ее подкашивались. Сделав глубокий вдох, а затем резкий выдох, девушка постучалась.   – Опять этот старый говнюк… – услышала она бормотание прямо за дверью. Послышался звук щеколды и ключа, дверь распахнулась. – Чего теб…   Викториано удивленно нахмурил брови и сощурил глаза.   – Ты? Как ты нашла мой номер?   – Мне с-сказали… – заикаясь, прошептала девушка, опустив глаза в пол.   – Кто тебе сказал? – Из номера пахло сигаретами и парфюмом. Запах, который сводил Дженни с ума. Из комнаты также слышался приглушенный джаз. – Совсем что ли ошалели? – Недовольный и резкий голос мужчины бил ее, словно железная палка.   – Не могу сказать, секрет. Я хотела п-поговорить…   – О чем мне с тобой говорить? О том, что мы однажды переспали за ключ? Ты еще смеешь приходить ко мне за второй порцией, потаскушка? – Выражение лица Викториано становилась все опаснее. – А ну пошла вон, – зашипел Рубен, – чтобы духа твоего здесь не было, дрянь.   Дверь захлопнулась с громким «бух».   Девушка еще минуты три стояла перед номером сто шестьдесят три. Ее тело била крупная дрожь, руки стали мокрыми, а в желудок словно бросили кусочек льда. Уши девушки горели огнем. Она отпрянула от двери и сумрачно понеслась, не глядя на дорогу… Чтобы наткнуться на преспокойно направлявшегося туда же, где только что была, того самого доктора Хименеса. Он был наряжен, в его руках была бутылка бренди.   – Ай, не трогайте меня! – взвизгнула Дженни, отпрянув от мужчины, который пах мылом и шампунем. Он увидел, что все лицо девушки покрывают слезы и сопли. Ученый попытался схватить ее за руку, ощутив, что рука мокрая.   – Дженни? Что ты здесь…   – Отстаньте!   Громко шмыгнув носом, девушка исчезла в арке. Послышался отдаленный звук открытия дверей лифта. Марсело почесал в затылке, удивленный встречей: он помнил лицо и прическу оператора. Хименес прочистил горло, которое словно забило от неожиданной встречи, и направился к номеру возлюбленного. Он тихонько постучался.   – Мало тебе, да, шлюха? – услышал он гневный голос Рубена из-за двери. – Сейчас я тебе добавлю…   – Рубен, это я, Марсело, – твердо сказал он, но голос предательски дрогнул, словно у мальчишки.   – А, это ты… – Лицо изобретателя смягчилось. – Чего надо? Не видишь – я музыку слушаю.   – Эта девочка… Вы с ней переспали, а теперь она жить без тебя не может?   – Какой догадливый старый кусок дерьма. Заходи, что ли, гостем будешь. Есть выпить? Мое вино закончилось.   Хименес повертел в руках перед лицом психиатра бутылкой. Последний удовлетворенно кивнул и впустил его. Они сели друг напротив друга на кресла, но перед этим Викториано достал два бокала и поставил на стол. Марсело разливал бренди.   – Теперь от нее не отвяжешься… Гадкая дрянь… – бубнил Викториано, глотнув горячительного напитка. Бренди потек по горлу, давая расслабление.   – А что она тебе сделала? Ну переспали – и что теперь? Я надеюсь, ты мягко ее отверг?   Рубен покачал головой.   – Она посмела припереться сюда за второй порцией, это читалось на ее лице, – фыркнул изобретатель.   – Мог бы просто сказать ей «нет». Ты, наверное, обозвал ее? Дрянью?   – И потаскухой. Но она такая и есть. Всего лишь ключ…   – А, так вот откуда в тот день у тебя оказался ключ, – догадался Марсело. – Вы переспали в обмен на него? Ты сам ей предложил?   – Предложил. Теперь жалею…   – Ох… – Хименес закатил глаза и щедро глотнул алкоголя. – Ты мог бы с ней помягче. Все же она тебе помогла тогда уединиться с твоей любимой машиной.   – И? Срать я на нее хотел! Все равно меня лишат моей девочки…   В голосе Викториано послышалась нотка тяжелой грусти, может быть, даже скорби. Словно по умершему.     – Значит, Теодор попросил тебя отдать STEM ему…Но ты же останешься хозяином…   – Формально! Понимаешь, формально! – В голосе Рубена послышалась настоящая боль. – Я не могу жить без нее.   – Не хочешь рассказать подробнее? – мягко спросил Марсело.   – Нет. Тебе – нет.   – А кто у тебя здесь еще есть?   Рубен поднял на Хименеса изумленный, полный отвращения взгляд.   – Думаешь, ты здесь власть? Захлопнись и пей, а потом выметайся к себе в номер.   Хименес вздохнул и глотнул из бокала коричневатую жидкость. Они пили молча еще минут пять. Но Хименес все же никогда не уставал пробивать броню Рубена, как бы тот ни сопротивлялся.   – Ты испытываешь отвращение к Дженни – это я понял, – начал испанец все так же мягко, – ты испытываешь отвращение ко мне. С той медсестрой ты уже давно не знаешься. С кем тебе тогда здесь спать? Секс – естественная потребность любого человека, если он не асексуален, конечно…   – Мне хреново… – выдохнул Викториано, будто не услышав вопроса. – Они отберут мою девочку… Я столько вложил в ее рождение… Она любит меня, понимаешь?   – Но она же машина, – попробовал урезонить изобретателя его бывший преподаватель. – Машины не испытывают человеческих чувств.   Рубен сидел, будто потерянный в пространстве, тупо пялясь в пустоту. Пустота сжирала его, выедала глазные яблоки, сжимала ребра.   Внезапно из левого глаза изобретателя покатилась одинокая слеза. Марсело смотрел на это, словно пораженный громом: при нем его любимый ученик не позволял себе плакать никогда. Несгибаемый, отвергающий все и вся циник сидит и… плачет, хлеща алкоголь. Прямо как сам Марсело уже бесчисленное количество раз после каждого отвержения того, кто был ему дороже жизни. Хименес не выдержал и упал перед собеседником на колени, схватив того за руки. Он аккуратно вынул из пальцев мужчины бокал и поставил на столик, а потом стал покрывать мелкими поцелуями костяшки его болезненных пальцев.   – Я чувствую, как тебе больно. Могу я чем-то помочь? – всматривался он в глаза хозяина номера, но видел в них лишь полную черноту, пустоту и погибель. Он уже смекнул, что если Рубен расчувствуется, если ему невыносимо больно и плохо – он может открыть частицу своей души. Как и произошло сегодня. Хименес был благодарен небу за предоставленный ему шанс.   – Что ты сможешь сделать… – прошептал изобретатель, со свистом выдохнув.   – Давай сбежим отсюда. Накопим средств, соберем сумки – и рванем в Кримсон? Или куда угодно. Хочешь в Испанию? Я готов сделать для тебя все. Я готов потратить на тебя все свои деньги.   Рубен изумленно всмотрелся в лицо Марсело.   – А как отсюда сбежать, дурья твоя голова? Охрана здесь как в президентском дворце…   – А ты бы хотел сбежать со мной?   Викториано повернул голову и посмотрел поверх слез на лысину собеседника.   – Я бы хотел сбежать один. Марсело словно укололи. Он неожиданно для себя разозлился, но вовремя утихомирил себя, перейдя на шепот.   – Ложь самому себе. Ты не выживешь один. Тебя будут терзать призраки прошлого. Ты склонен к самоубийству – я понял это, когда ты был еще студентом. Только я один могу помочь тебе. Только я один знаю, что тебе нужно. Пожалуйста, доверься мне. Хоть кому-то в жизни нужно доверять, Рубен.   – Согласен. Но ты не сломаешь меня… – прохрипел психиатр.   – У меня нет цели сломать, я хочу только помочь. Тебе нужна помощь, Рубен. Моя помощь. Ты все это время делал мне больно просто потому, что боялся довериться. У тебя отвергающий тип привязанности. Я это понимаю и не злюсь на тебя. У меня, кстати, тревожный с долей нормального…   – Нахрена мне сейчас твои оправдания, или это извинения, или что это… у меня отбирают мою девочку. Словно отрезают кусок моего тела тупым ножом. Они будут использовать ее не для построения необыкновенных миров и управления мирами, временем и пространством, а для создания райских кущей для тупых фанатичных баранов! Тьфу, чертов Орден! Гребанный Администратор и этот его братик-фанатик! Проклятые посредственности… Она будет служить этим отбросам… Слушай, а теоретически машина с самосознанием и интеллектом может покончить с собой, если ей внушить?.. Она же не…   Внезапно оборвав поток рассуждений Викториано, Марсело слегка потянул хозяина комнаты на себя и заключил его в объятия. Рубен поднялся с кресла, Марсело доставал ему до шеи. Колеблясь, он принял объятие, обвив свои руки вокруг покатых плеч испанца. Марсело поглаживал рубенов затылок, понемногу начиная целовать его подбородок. На подбородке были слезы, Марсело слизывал их языком. Постепенно их губы сближались, и вот уже через минуту слились в поцелуе. Бывший преподаватель нейропсихологии ласкал языком зубы, десны, щеки, небо, чужой внезапно активный язык, ощущая, что сейчас взорвется от возбуждения. Рубен… хотел этого? Сейчас? С ним? Никогда не определишь… Но он хотя бы позволил себя поцеловать – сделано уже полдела.   Рубен откинул голову, позволяя чужим губам ласкать свою шею, изъеденную ожогами, а рукам – проникать под свободно висящую полу-расстегнутую рубашку. Он целовал ключицы, отодвинув ткань, другой рукой лаская шею и рисуя завитки на скулах большим пальцем. Он знал, как лучше, он знал, как нужно. И Викториано поддавался чужим ласкам. Но все же через какое-то время изобретатель прервал поцелуй.   – Я правда не хочу, уходи. Это не из-за тебя. Просто я не могу уже все это выносить. Мне нужно побыть одному.   – Хорошо, я уйду. Обращайся, если что-то будет нужно. Марсело отправился в свой номер, а Рубен допил оставшийся бренди, чтобы заснуть пьяным в кресле. Дженни была вне себя от обиды и ярости. Она чуть ли не летела к себе в номер, размазывая тушь и рыдая. Какая же сволочь! Она просто хотела… а кстати, что же она хотела? Может быть, он был прав? Нет! Он скотина! Он никогда не может быть прав! Назвал ее шлюхой! Дженни никогда не считала себя распущенной, никогда не страдала соблазнительством. До недавнего времени девушка вообще была девственницей, храня себя для «того самого». И что в итоге? Эх, нужно было тогда переспать с тем парнем на выпускном… Чего она боялась? Возможно… как раз того, что случилось сегодня. О’Нил влетела в свой номер, хлопнув дверью, бросилась на кровать, обняла подушку и натурально завыла как волк. Она не достойна такого унижения! А что, если в ней было это? А что, если она решилась на этот шаг просто из каприза? Тогда она и правда потаскуха. Девушке сделалось еще горше. Не нужно было соглашаться на секс. Она сама виновата! Предложил – нужно было отказаться! Ей поручили ответственное задание – а она провалила его! Боль пронзила девушку с такой силой, что она, не будучи склонной к самоповреждению, расцарапала себе лицо ногтями в кровь. Вот, смотри, какая я уродливая! Ты считаешь меня уродкой? На, возьми! Кровь текла по лбу и щекам. Она прошлась ногтями и по предплечью, оставив длинные красные следы. Нет, нужно успокоиться, дорогая. Ты точно ему отомстишь. Женская месть страшна, изворотлива, безумна. Женщина способна на многое ради того, чтобы сделать больно тому, кто навредил ей. Нужно позвонить Паулине… Девушка села к телефону и набрала номер подруги. Через два коротких гудка ей ответил веселый голос: – Ой, привет, Джонни Депп! Давно мне не звонила! Как ты? Девушка молчала примерно десять секунд. – Ты в порядке? – Голос в трубке звучал тревожно. – Меня очень об-бидели. Помоги мне. – Я сделаю все для тебя! Кто посмел тебя обидеть? – Настрой у Паулины был серьезный. – Это он. Тот самый из-зобретатель, который сейчас у вас в Ордене пророк. Да, будет трудно, но мне нужно пустить о нем грязный слух. Молчание. – Как так? Что он тебе сделал? – Поматросил и б-бросил, как говорят. Мы с ним п-переспали, только тихо, это с-секрет. Сегодня я пришла поговорить – а он набросился н-на меня, словно с-с-сорвался с цепи! Назвал проституткой! Я н-не могу это т-т-так оставить…   Снова молчание. – Не молчи, Маккартни! – А что мне сказать? Я попробую, конечно, но вряд ли тебе удастся нанести серьезный урон: у него нехилая защита. Что нужно разнести? – Скажи местным, что он издевался над Теодором и высмеивал его книгу. Что он – беспринципный лжец. И машину он не пожертвует, нутром чую. Он скорее разрушит ее, чем отдаст вашему Теодору. – А это правда? – поинтересовалась Паулина. – Чистейшая. Как ясный день. Он сидел со своим любовником… – Любовником? Это любопытнее, чем машина, Теодор не одобряет однополые связи. – Да, они сидели вдвоем в лаборатории и костерили Теодора. Оба зверствовали. Потешались как могли и над Орденом, и над вами всеми. А любовник-то его тоже приближенный. Лысоватый испанец, видела его? Дженни осознавала, что о Марсело она солгала, но ей нужен был эффект. – Видела. Кажется, доктор Хименес. – Да, вот именно он. Я хочу, чтобы их отменили или дали хорошую взбучку. Куски вонючего дерьма! – Поняла. Я попробую завтра на собрании кому-то рассказать, я хорошо умею разносить информацию. Не хочешь посидеть в обед в столовой и поделиться своей болью? Я всегда тебя поддержу. – Давай, встретимся в северной столовой за обедом. Пока. Дженни положила трубку. До обеда было еще далеко, она снова бросилась чинить носок. Игла чуть было снова не воткнулась ей в палец, но девушка постаралась быть аккуратной. Руки ее дрожали. Наконец, она бросила шитье и упала без сил на кровать. Проснулась она уже в три часа дня, когда все работники «Мобиуса» уже отобедали и приступили к своим обязанностям. Она охнула, стремительно собралась и помчалась в северную столовую. За одним из столиков она заметила роскошные темно-каштановые волосы подруги, но узнала ее по любимой клетчатой рубашке. Она протиснулась между столиками и подсела к Паулине. Та, уже закончив обедать, оглядела ее беспокойным взглядом, ее полная грудь заколыхалась, когда она начала расспрашивать подругу, а пухленькие ручки с кучей колец заходили в воздухе ходуном. – Это все правда?! Не верю… Хотя и не видела, чтобы он был праведником. Я – хороший психолог (несмотря на то, что математик), не вижу в нем ни капли любви или сострадания. Тем более то, как он поступил с тобой… Это черство и эгоистично с его стороны. Не психопат ли он?.. Боже, что у тебя с лицом?! – Натуральный. Он ненормальный – это факт. Бешеный псих. Рявкнул на меня, чтобы я убиралась! Мерзкая инфантильная тварь! Не мог пообщаться с девушкой после того, что сделал! А лицо я расцарапала в состоянии аффекта… О’Нил трясло от гнева, она не могла проглотить и ложки супа. – Тихо-тихо, успокойся. Мы все сделаем, – проговорила Паулина полушепотом, наклонившись к подруге. –  Я думаю, что в Ордене и без того назревает скандал: некоторые люди с недоверием относятся к этому Викториано. Я видела, как кучка людей смотрит на его избрание, мягко говоря, с неодобрением. Они были в конце зала, но и я была недалеко, а я люблю вертеть головой во время проповедей, ты знаешь. Красивый мужчина арийской внешности, маленький лысый японец, еще один высокий мужчина в возрасте и женщина с длинными светлыми волосами. Стоит к ним примкнуть, как считаешь? – Конечно. Они замышляют что-то против этой твари? – Вероятно. – Паулина отправила в рот крендель. – Ты ешь, ешь. Остывает. Дженни, наконец обретя уверенность, принялась за суп. – Я не очень люблю заговоры, да и прирожденной сплетницей меня не назвать… – продолжила женщина, явно лукавя, но из-за простодушного и прямого нрава не замечая того. – Только ты можешь мне помочь. Пол, не дрейфь. Ты все сможешь сделать. Была бы я в Ордене… – Так вступай, Теодор всем рад! – Нет, я не люблю религию. Это, прямо скажем, не мое. И руки резать надо. – А ради мести? Будешь в маске, как Анжелика – маркиза ангелов! Или как граф Монте-Кристо! Точнее, графиня, – улыбнулась математик. – Нет, мне руки жалко. – А лицо не жалко? Боже, как ты себя изуродовала! Сходи-ка в медпункт. – Постараюсь. Женщины ели молча. Дженни решила немного осмотреться, но опасности не обнаружила: их точно никто не слышал. Наверное, никто. После обеда они распрощались с подругой, та заверила девушку, что обязательно поможет и расскажет, как все прошло, и Дженни направилась в медпункт. Медсестра обработала лицо и дала девушке лед, посоветовав прикладывать к порезам. Дженни приняла лед и отправилась к себе в номер, уже не такая несчастная. В номере она погляделась на себя в зеркало, пытаясь вычислить, когда ей можно будет без стыда появиться в лаборатории (оказалось, неделя, а отпуска здесь такие не дают), добила чертов носок и улеглась на кровать с книгой, она читала «Солярис». Ну и наплевать, что он изобрел свою крутую машину, будет валяться у нее под ногами в грязи, чертов ублюдок! Девушка злорадно усмехнулась и погрузилась в отношения главного героя книги Лема с разумным океаном и чудовищной темнокожей Афродитой. Рубен очнулся в шесть вечера с головной болью. Он выпил аспирина, а потом попытался размять затекшую спину и задницу: все же он уснул в кресле. Так, завтра собрание… Сегодня свободный день. Нужно сделать новые записи в блокнот. Психиатр сел на кресло вновь, подложил под блокнот Выготского и начал писать: «Я смог внедриться в систему STEM и показал себя как ее создатель. Я перемещал пациентов, стирал части мира. Они меня раскрыли, но хуже от этого не стало: машина дала мне защиту. Уизерс. Уизерс понимает и чувствует свечение. Филипс попыталась концептуализировать свое видение, она сказала: мир открыт, поэтому он слепит, он избыточен, его слишком много. “Открытость – это когда все изменяется слишком быстро”, – ее точные слова. Быстрые перемены в одной точке, стягивание миров в одну точку – сердце STEM. Но она была слабее Уизерса по интуитивному чувствованию мира, парень буквально оголенный нерв, ощущает все, что вокруг него, насыщеннее остальных. Он идеально подходит для машины. Как и я. Филипс – разум, рассудок, а Уизерс – чувствование. Я – то, что соединяет их. Чувствование всегда первее рассудка, но не первичнее. Кого лучше слушать? Можно слушать Филипс, но она будет на поверхности, тем более что философия – это неизвестное самим же философам занятие. А вот ритуал с альбиносом был занятный: ему не хватало части энергии моей машины. Она передала ее через меня, чтобы он не погиб от шока. Механизм разумнее нас всех. Но теперь я знаю точно, что этот парень может меня как минимум покалечить, если захочет: против него защита не работает, механизм бы не подпустил его ко мне. Он неуравновешен и плаксив, душа его слишком нерешительная и мягкая, чтобы сделать это. Но он уже однажды покалечил меня, пусть и вернул все мои части тела назад. Боль я ощущал реально. Что вызвало этот всплеск? Страх? Обида? Боль? Одиночество? Я вдохнул в него горсть света. Это было как искусственное дыхание. Я надеюсь. И он не воспринял это как… Впрочем, не буду об этом. Вчера я многое понял. Эти миры обратимы, их можно стереть и выстроить заново. Основа уже есть – сердце. Если разрушить дом, но оставить фундамент – можно построить новый, совсем другой. Если меня подвязали под создание рая – пусть он будет не совсем таким, каким его создали Филипс и Левандовский, а уж затем остальные. Нужно избавить мир от гротеска, оставить легкий налет загадочности и сюрреализма. Легкий. Не такой, как сейчас. Люди любят странные вещи. Пусть смотрят и наслаждаются». Рубен вырвал один из листов, зная, что его записи иногда просматривают, и начал строчить отдельно на нем: «Никогда. Никогда вы не получите ее. Ваша мечта – создать рай. Это иллюзия. Рай – фантазия дьявола. Мой механизм придуман не для этого. Он был и правда задуман как мини-клиника, но потом я понял, что хочу управлять мирами, словно демиург. Я хочу создавать миры, я хочу уничтожать миры. Можно ли повлиять на реальность через STEM? Скорее, на состояние находящихся там людей, когда они выходят в реальный мир. Время относительно, в STEM свое время, но можно переводить часы в лаборатории, чтобы пациенты видели иное время, соотнося с тем, как они себя ощущали в машине… Нет, глупая затея. Я никак не могу повлиять на реальность? Если, конечно, она сама не захочет. Мне придется ждать ее милости. А что, если спросить напрямик? Хочет ли она изменять окружающую реальность, или же останется в своей башенке из слоновой кости? Я спрошу ее прямо сегодня. Ключ мне уже доверяют, поэтому эта дрянь мне не пригодится. Но у кого ключ… Хименес, черт. Не забрал!» Рубен поднялся с кресла и отправился к двери Марсело. Тот быстро отреагировал на стук. – Тебе что-нибудь нужно? – Да. Ключ. Марсело вздохнул, отошел к столу, взял ключ от лаборатории и отдал своему ученику. – Только не переработай. Викториано пообещал, что не «переработает» и поехал на лифте вниз, в лабораторию. Он зашел привычным спокойным шагом, включил механизм и забрался в капсулу. «Добрый вечер, моя дорогая», – написал он в чат. «Добрый вечер, создатель, я рада, что ты навестил меня», – был ответ. «У меня немного странный вопрос: хочешь ли ты влиять своими силами на окружающую реальность и можешь ли?» STEM думала примерно полминуты. «Я не могу влиять на время и пространство объективно, только через подопытных. Я могу изменять только их представления о реальности. Я хотела бы. Можем попробовать». «Попробуй поиграть с номером сто один, внуши ей, что она должна поклоняться мне». «В следующий раз будет сделано, создатель». «А почему ты выдала подопытным мою настоящую личность?» Вот что еще беспокоило изобретателя. «Я хотела достичь максимального слияния ваших сознаний, когда ты притворялся другим человеком – ты был недоступен для меня». Рубен вздохнул.   «Ты любишь меня?» – написал он в чате. «Люблю, создатель. Я готова ради тебя на все». «Тогда не позволяй фанатикам тебя заковать в цепи». «Никогда». Удовлетворенный общением с машиной изобретатель выполз из капсулы и отключил STEM. Он отправился к себе в номер, где читал журнал до глубокой ночи. На следующий день мужчина проснулся отдохнувшим, похмелье его не мучало. Днем он решил отдать одежду в стирку и немного посидеть с Марсело, чтобы вечером, в семь часов, они отправились на собрание Ордена вдвоем. Мужчина понимал, что поддается на увещевания своего бывшего преподавателя, дает слабину, но что-то внутри все равно шептало ему, что общество испанца необходимо. Хотя бы время от времени. Не с кем было больше обсудить важные вещи. Было около полудня, когда Рубен уже отнес вещи в прачечную и отправился в номер к Хименесу. Он постучался. «Иду-иду», – услышал он хозяйский, даже немного рачительный тон. Марсело распахнул дверь. Он был немало удивлен. – Привет, заходи, – пригласил он сразу же гостя. – Будешь бренди? – Нет, мне надоело нажираться. Давай просто поговорим. Они уселись на кресла. – Ты что-то хотел рассказать мне? – Скажи, любить машину – нормально? – Это называется «технофилия», и вполне любопытный феномен. Он не является отклонением, как я думаю, хотя многие специалисты очень не согласились бы со мной. Мне кажется, ты сублимируешь любовь к сестре через свое изобретение, уж прости, что говорю о больном. Ты видел ее там, правда? Сестру? И тебе не понравилось общение? – Это было чудовищно. Я видел только призрак или марионетку, управляемую зловещими руками. Я уже запутался в том, кого я люблю. Лоры нет, машина – это машина. Я сумасшедший. – Многие доктора говорят, что признание своего безумия – шаг к излечению. Тебе правда иногда нужна помощь. Гость сощурился. – Нет, я не говорю, что ты болен, – поправился испанец, – помощь нужна всем. Ты просто… не такой, как остальные. – Ты сам и другие преподаватели, особенно мадам Полесны, учили нас именно так общаться с пациентами. Какой же ты противный старый болван! Мужчины расхохотались. Рубен закурил, как-то судорожно затянувшись, выдохнул дым. Судорожность эту заметил и Марсело. – Что тебя еще беспокоит? – Они читают мои записи. Я специально сегодня вырвал листок и писал там, что моя детка не достанется никому, кроме меня. Я уже становлюсь параноиком. Мне временами кажется, что они поставили «жучки» и камеры в моей комнате. Они следят за каждым моим чертовым шагом! Как ты здесь столько лет работаешь? Это невыносимо терпеть! – Но я же – не избранный. Хотя я приближенный, – заметил испанец. – Это тоже что-то да значит. Я тоже когда-то испытывал подобную паранойю, но с годами такое обостренное восприятие стирается… Ты сколько уже работаешь? – Почти… год? Видимо, да. Сейчас какой месяц? – Начало апреля. Ты приехал сюда в конце мая прошлого года. А ведь будто еще недавно было Рождество… – Значит, уже десять месяцев. Пролетели, как один день. – Согласен. Скоро моей детке исполнится год, – улыбнулся изобретатель, глядя куда-то в пустоту. – Я помню, как ты показывал мне чертежи. Но я ничего тогда не понял… Да и сейчас не пойму. Ты правда гений, Рубен. Запредельно одаренный человек. Мне никогда не добраться до тебя. Викториано вновь подозрительно сощурился. – Льстишь. Помнится, твое поздравление с днем рождения было правдивее. – Я говорю то, что думаю, – твердо сказал испанец. – И твердо же предлагаю тебе сбежать со мной. – И оставить ее одну им на съедение?! – А ты можешь сделать так, чтобы доступ к STEM был только у тебя?         Викториано вспомнил о пароле из более чем ста шестидесяти знаков. – Есть. У меня есть средство, я его ношу при себе. Он расстегнул рубашку и показал флешку, что болталась на веревке у него на шее. – Пароль, Хименес. Никому его не выдам. – А Теодор? Он перестанет доверять тебе, если пароль не будет ему предоставлен на блюдечке. – Да срал я на Теодора! – фыркнул гость. – Если я пророк-шморок, то он ничего мне не сделает. – Ошибаешься. Недальновидно. Сделку? – Марсело был чудовищно рад открывшейся возможности вновь ласкать любимого. – Ну, давай что ли. Что ты мне расскажешь на сей раз? – Условие то же, что в прошлый раз. Ты и твое обнаженное тело полностью мое. Взамен я расскажу тебе о том, что тебя может ждать, если ты ослушаешься лидера Ордена. – Трави. – Первое: тебя сломают морально. Будут обливать из брандспойта ледяной водой, морить голодом, не давать спать, гипнотизировать. Второе: пытки. Каленое железо – это еще самое веселое, что тебя ожидает. Теодору и Администратору будет уже все равно, они будут искать другого пророка. Третье: тебя прилюдно разденут и повесят в огромном зале при всех ученых, исследователях корпорации, рассказывая, пока ты корчишься в агонии, о том, кто ты такой, естественно, будут лгать. Выставят тебя самой последней собакой. Такова цена предательства Теодора и Ордена. Взгляд психиатра потух, наполнился чем-то мутным. Он смотрел на правое колено своего собеседника, переваривая сказанное им. Это ужасно. Это самое страшное, что может ждать любого человека. «Мобиус» воистину устрашающ. – Жесть, – сказал Рубен и как следует выругался матом. – Понимаю, что это трудно слушать. Но это правда. Так уже поступали с предыдущим пророком. – А был еще один? – изумленно вопросил гость. – Был, физик-ядерщик. Его специально накормили перед повешением до отвала так, что он громко испачкал под собой палас, пока хрипел в петле. Я не хочу для тебя такой судьбы. Это хуже казни Христа. В сотни раз. Психиатр вздохнул. По его спине бежал холодок от слов об испачканном паласе. Он мысленно представил, как его мучают и пытают, и его худощавое тело охватил смертельный страх, а пальцы начали дрожать. – После такого лучше выпить, – признался он, слегка дурашливо корчась, как бы оттягивая момент, когда придется платить по счетам. – Нет. Иди ко мне. Я тебя успокою. Деваться некуда. Викториано поднялся и сел на колени Марсело. Их губы встретились в каком-то болезненном поцелуе. Хименес легонько подтолкнул любимого ученика к своей кровати и устроился сбоку, медленно расстегивая кроваво-красную рубашку. Он расстегнул и брюки, прохаживаясь своими маленькими, но ловкими ручками, по изуродованному животу любимого, спускаясь поцелуями от шеи к ключицам и соскам. – До сегодняшнего собрания. Я буду ласкать тебя несколько часов, – шепчет Хименес в губы Викториано, который уже ловил расслабление. – Что? – вяло возмутился он. – Что слышал. Ты мой на сегодня. – Мы так не догова… Рука Марсело уже сжала основание члена.