Ибо я согрешил

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, — сказал мужчина, как только прошёл в исповедальню и встал на колени.       Святой Отец закатил глаза, услышав слишком знакомый голос. Этот человек скоро сведёт его с ума, честное слово. Годжо больше не мог и не хотел, чего уж там, слушать «исповедей» этого засранца. Он кается в своих грехах каждую воскресную службу, которую посещает, каждый раз божится, что такого больше не повторится, но каждое долбанное воскресенье, священник может в этом поклясться перед самим Господом Богом, рассказывает такое, что Сатору не знает, как ему реагировать. Ну, в смысле, то ли позавидовать, то ли прибить, только как священнослужитель позволить себе не может ни того, ни другого, поэтому мужчина берет себя в руки, едва подавив мученический стон, и спокойно, насколько это вообще возможно с его характером, начинает проводить исповедь. — Господь да будет в сердце твоём, чтобы искренно исповедовать свои грехи от последней исповеди, — Годжо говорил негромко, но так уверенно…       Да, Господи Боже, блять, конечно, он говорил уверенно! Его могут разбудить посреди ночи, и он, даже толком не придя в себя, проведет исповедь по всем церковным канонам, он же гребаный священник.       Если бы Сатору мог позволить себе хоть немного вольностей, он бы обязательно закинул ногу на ногу, прикрыл глаза столь любимыми солнцезащитными круглыми очками, взял какой-нибудь до ужаса сладкий безалкогольный коктейль и слушал бы исповедь этого иногда до чёртиков раздражающего мужика, что, как думал святой отец, не на исповедь приходил, искренне каясь в грехах, а похвастаться. — Моя последняя исповедь была неделю назад, святой отец. С тех пор мои грехи таковы, — с явной виной в голосе произнес мужчина. — Я погряз в прелюбодеянии. Я не пытаюсь оправдаться или найти оправдания своим поступкам, не говорю, что попал под чьё-то дурное влияние. Я осознаю, что только я сам ответственен за свои грехи. Я нарушил священный обет, данный перед Богом в этой церкви. Раньше я любил свою супругу всем сердцем и душой, но ничто в этом мире не вечно, кроме любви Господа к нам, его детям. А плоть, увы, слаба. Я осознаю, что склонен к прелюбодеянию, и не ищу оправданий, ведь я знаю, что грешен. — Продолжай, сын мой, — Сатору едва держал себя в руках.       Этот человек всегда так говорит. Он может вести патетическую речь довольно долго, произнося всё это с серьёзным выражением лица. Годжо это утомляет.       И вообще, почему он так обращается к нему? Этот мужчина старше его в два раза! Но не ему судить о церковных канонах. Он сам выбрал такой путь, никто его не заставлял, и Годжо прекрасно осознавал все трудности, с которыми придётся столкнуться в этой профессии, если её можно так назвать. — Я изменил своей жене, святой отец, со своим коллегой. Он молод, красив, добр, очень хороший человек. Сейчас я понимаю, что повинен не только в своём грехе, но и его повёл не тем путём.       Вот же! Сатору хотел дать этому человеку по лицу. Кулаком. Со всей силы. Ну тут же явно не только прелюбодеяние, но и мужеложство. Но ведь нихрена этот говнюк не кается! Теперь священник был абсолютно точно и полностью в этом уверен.       У него что, нет друзей? Вот сам Сатору с таким точно бы не пошёл в церковь. Он знает жену этого горе-любовника, и ему искренне жаль эту прекрасную женщину, которая такого не заслужила. Она помогает с делами в церкви, часто навещает детей из приюта, приносит им сладости и всякие подарки. Своих детей, вот уж действительно большое горе, у неё нет, так ещё и с мужем не повезло, мягко говоря. — Я рад, сын мой, что ты осознаешь всю тяжесть своего греха, — насколько мог спокойно сказал священнослужитель. — Сознание и признание, а также полное раскаянье есть истинный путь к искуплению. Продолжай. — Но это не все мои грехи, святой отец, — вновь заговорил мужчина. — Да ну, чувак, — мысленно Сатору завопил и, честное слово, не люби он себя настолько сильно, уже бы рвал волосы. — У тебя явно слишком много свободного времени или что, я не понимаю. Неделя прошла, неделя! Да как так можно? На прошлой неделе это были твоя подчиненная и её сестра, на этой молодой парнишка или не только он? У тебя что, какой-то особый пубертат среднего возраста? Тебя бы по психиатрам поводить, кролик несчастный, пока ты тут весь город не опорочил. — Это все мои грехи, — закончил мужчина, и, оу, окей, возможно, Сатору прослушал всё, что говорил этот уёб… Кхм, нехороший человек говорил, слишком задумавшись над поведением мужчины. — Бён-Хо, — начал Годжо, прекрасно понимая, что ни наставления, ни епитимия этому засранцу, да, он старался не ругаться матом, священник ведь, но и просто человеком назвать это существо язык не поворачивался, не нужны. — Я понимаю, что иногда нам сложно следовать тем путем, которым ведет нас Господь, но ведь не просто так мы рождаемся, верно? Нужно стараться стать лучшей версией себя, нужно стараться быть ближе к нашему создателю, и я искренне верю (вообще нет, ни за что, никогда, неужели хоть кто-то сможет поверить в этот бред?), что ты со всем справишься. Проведи больше времени с женой, ваш союз священен, вспомни, почему когда-то решил именно с ней провести свою жизнь, и я уверен, что всё наладится. Господь милосерден. Продолжай стремиться к нему. — Да, я понимаю, — снова слишком наигранно, словно второстепенный персонаж дорамы, которому только что отказала главная героиня, но он старается держать лицо, сказал Бён-Хо. — Спасибо Вам, святой отец. Я обязательно сделаю всё так, как вы сказали. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного. — Бог, Отец милосердия, смертью и воскрешением Сына Своего примиривший мир с Собою и ниспославший Духа Святого для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа.       И священник, и мужчина практически одновременно перекрестили себя, а Годжо вновь едва сдержал тяжелый вздох. Он не хотел отпускать грехи кому-то подобному, честное слово, долбанный Бён-Хо был самым ненавистным прихожанином в его церкви, но беда в том, что он здесь именно ради этого. — Господь простил тебя. Иди с миром, — наконец сказал Сатору, больше никогда в жизни не желая видеть столь ненавистного мужчину.       Наконец-то! Вот теперь Годжо тяжело вздохнул и расслабленно прикрыл глаза, рассевшись на стуле в удобной позе, закинув ногу на ногу. Зачем он вообще решил идти в священники? А, точно, он ведь хотел работать с трудными подростками, помогать им, наставлять на путь истинный, вытаскивать из того дерьма, в которое они либо влезли самостоятельно, либо же помогло окружение. Либо, что хуже, родственники. Ну или же, совсем отвратительный вариант, загнали собственные родители, загубив не только свою жизнь, но и жизнь ни в чем неповинного создания.       В исповедальню кто-то вошёл, и Годжо тут же сел ровно, как и подобает священнику. Странно, он думал, что все желающие прихожане уже исповедовались. — Простите, святой отец, — раздался слишком знакомый юношеский голос с легкой издевкой. О, этот прекрасно-ужасный ребенок замечательно знал, что эта киношность безумно бесит Сатору, и именно поэтому каждый раз, когда приходил на службу опекуна, делал что-то подобное. — Ибо я согрешил. — Что же случилось, сын мой? — так же издевательски протянул священник, вновь с удобством рассевшись на стуле, расслабленно прикрыв глаза и сложив руки на груди. — Поделись со мной, и я отпущу все твои грехи. Ты же знаешь, что Господь наш милосерден и всепрощающий. — Окей, святой отец, — парень за ширмой презабавно, но явно недовольно фыркнул. — Каюсь в том, что грешен. Я целовался со своим одноклассником на школьной крыше, обнимался и даже позволил ему себя облапать. И мне всё понравилось, святой отец. — Мегуми, — Годжо громко и крайне разочарованно вздохнул, отодвинув шторку, что скрывала их друг от друга, окинув этого прекрасного говнюка, временами, конечно (почти всегда), недовольным взглядом. — Я же просил, не в этих стенах. Не мог потерпеть до дома? — Но я хочу исповедоваться в своих грехах, святой отец, — подросток выгнул одну бровь и посмотрел старшему в глаза. — Вот и пришёл к Вам. — Чтобы исповедоваться, сын мой, — что ж, в эту игре можно участвовать и двоим. — В твоей душе должно быть раскаянье, а судя по твоему довольному виду и тону, юноша, ты не то что не раскаиваешься, скорее, напротив, гордишься. — Но я же не в этом хотел покаяться, святой отец, — Фушигуро хитро прищурился. — Просто дело в том, что я избил другого одноклассника, и моего опекуна вызывают в школу. Я очень каюсь в этом, святой отец, ведь я грешен в том, что, когда выбивал дерьмо из этого пацана, испытывал удовольствие.       Годжо, услышав то, в чём именно каялся его подопечный, быстро выбежал из своей половины исповедальни, благо церковь уже была пуста, отодвинул плотную чёрную штору, что закрывала исповедовавшегося от посторонних взглядов, а после обхватил своего подопечного за плечи и легко его встряхнул, смотря в глаза. — Мегуми, ты выиграл или проиграл? — взволнованно спросил мужчина. — Не томи! — Пф, — школьник закатил глаза. — Конечно, выиграл, не зря же я столько тренируюсь. — Мегуми-чан, я так тобой горжусь! — радостно воскликнул Сатору. — Тебя вызывают в школу, вообще-то, — Мегуми выгнул одну бровь. — Или тебе совсем всё равно? — Конечно, всё равно, — священник махнул рукой. — Главное, что мой ребенок ткнул засранца носом в его собственное, кхм, — мужчина кашлянул. — Нехорошее поведение и вышел победителем. Так ещё и впервые поцеловался! Мне так не терпится узнать всех подробностей. С кем это было, Мегуми? Тебе понравилось? Это не было слишком неловко? И как много ты позволил Юджи? Он прямо лапал тебя? — Я не хочу это с тобой обсуждать, и, кстати, ты ведь сначала спросил, с кем, а потом, не дождавшись ответа, уже предположил, кто это мог быть, логика явно не твоя сильная сторона, — щёки подростка покрыл едва заметный румянец. — И мы же в церкви, идиот! Меня вечно отчитываешь за любое грубое слово, а сам говоришь такие вещи. — Тише, мой замечательный ребенок, — Сатору приобнял парня за плечи и повёл его в сторону выхода, выглядя при этом слишком довольно. — Расскажешь мне всё дома, на сегодня я закончил все дела. — Святой отец, — окликнула его одна из служительниц церкви. — Но ведь… — Всё завтра, — Годжо слишком очаровательно улыбнулся девушке, а после вывел подростка из помещения, наконец убрав руку с его плеч, и сел в машину и завёл мотор.

***

— Господин Годжо, — учитель сложил руки на груди, слишком недовольно смотря на опекуна, что в это время беззаботно болтал ногой. — У Мегуми явные проблемы с агрессией. Если он продолжит избивать других учеников — мы будем вынуждены отстранить его от занятий. Если после отстранения его поведение останется прежним — мы будем вынуждены его отчислить.       Сатору поправил солнцезащитные очки, сползшие почти на кончик носа, явно не заинтересованный в том, что говорил педагог. Мегуми, сидевший рядом, выглядел так, словно ему было всё равно, но Годжо знал, парень волновался. — Ну и что? — священник выгнул одну бровь, тем самым, кажется, заставляя своего прекрасного ребенка нервничать ещё сильнее. — Я просто переведу Мегуми в другую школу, в которой будут работать более компетентные учителя. Потому что с моим ребенком абсолютно точно всё в порядке, в отличие от того, кого он поколотил. И за его слова, что он озвучил Мегуми, даже я, будучи священником, не просто бы поколотил его, но и, возможно, сломал пару конечностей. Или вы с чего-то вдруг решили, что мой сын не рассказывает мне обо всём? Ещё хоть кто-то из ваших замечательных, — Годжо изобразил пальцами кавычки. — Детей скажет что-то подобное — я вырву язык. И да, я очень хотел бы побеседовать с родителями столь непревзойдённого оратора. Его отец у власти, верно я понял из слов моего замечательного ребенка? — Сатору посмотрел на своего подопечного, и тот согласно кивнул. — Хорошо. Раз вы учите детей прятаться за спинами их хоть немного влиятельных родителей — я буду вынужден обратиться к своему другу, который на данный момент занимает должность главного прокурора, а ещё лучше к другому своему другу, который на данный момент работает в антикоррупционном. — Господин Годжо, я, — казалось, что учитель, что так сильно побледнел от слов священника, сейчас потеряет сознание.       Он явно не ожидал чего-то подобного от обычного священнослужителя, хотя коллеги предупреждали, что ради своего ребёнка, приёмного, но это не имело никакого значения, тот готов, наверное, даже убить. — Надеюсь, мы пришли к взаимопониманию, учитель, — подчёркнуто холодно закончил Сатору, а после встал со своего места и положил руку на плечо сына, сжимая в знак поддержки. — К слову, воспитательные беседы вы проводите совсем не с тем, с кем нужно. Надеюсь, что подобного больше не повторится. Идём, Мегуми. — Да, — подросток встал со своего места и вышел вместе с опекуном из учительской. — Сатору? — тихо позвал парень, когда они уже покинули территорию школы и сели в машину. — М-м? — Годжо завел мотор, но выезжать с парковки не спешил. — Что-то случилось? — Почему ты за меня заступился? Почему не сказал учителю, что поговоришь со мной и такого больше не повторится? — подросток посмотрел на мужчину, чуть поджав губы. — То есть почему я не соврал? — Сатору выгнул одну бровь, приподняв очки и путая их в волосах. — Я священник, Мегуми, я не должен врать. — Я не об этом, — парень закатил глаза. — Я о том, что любой другой поступил бы именно так, как ему сказали. Отругал, наказал, что-то ещё. — Как хорошо, что у нас с тобой совершенно другая история, — Сатору едва заметно улыбнулся, с любовью смотря на своего прекрасного ребенка. — И как хорошо, что мы с тобой — это мы с тобой. Я не собираюсь ругать тебя за произошедшее, ведь если причина, по которой ты навешал этому засранцу, именно такая, как ты мне рассказал, в чём я не сомневаюсь, потому что я тебе доверяю, то ты поступил так, как нужно. Я бы поступил так же. Теперь понимаешь, почему я не повел себя как типичный взрослый? — Ага, — Фушигуро кивнул, а после гаденько улыбнулся. — Потому что никакой ты не взрослый, а лишь буйный подросток, который прикидывается хорошим. — Мегуми, — воскликнул наигранно оскорбленно Годжо, положив руку на грудь в области сердца. — Ты делаешь мне больно, прекрасный ребёнок! — Говорю же, — парень едва сдержал смех. — Придурковатый подросток. — Оскорблять священника, дитя моё, большой грех, — мужчина довольно ухмыльнулся. — Ну что, кофе и пицца, дабы отметить нашу с тобой победу над противными учителями? — Ага, — Фушигуро кивнул. — Кофе сделает этот сумасшедший день хоть немного… — Кофе нас заземлит, — сказал Годжо, заметив, что подросток немного задумался, а после, наконец, выехал с парковки. — Точно, — школьник щелкнул пальцами, тихо посмеиваясь. — Хоть где-то ты умеешь думать. — Ну, Мегуми-и, — недовольно захныкал Сатору. — Опять ты за своё!