Фалена

      — Все, приехали, — выключив мотор своего хетчбэка, довольно хлопает в ладони Намджун.       — Куда приехали? — недоуменно хмурясь и вглядываясь в густую темноту ночи, уточняет Юнги.       — Куда, куда, — передразнивает Ким, — к дедушке соджу варить, куда ж еще. — И не удерживает усмешки, когда узкий разрез глаз друга приобретает несвойственную ему округлость. — Юнги, я надеюсь, что это все акклиматизация, а не начавшиеся возрастные изменения. Ты не так уж и намного лет старше, и я не хочу вскорости тоже начинать забывать, куда и зачем я собирался, — беззлобно подтрунивая, Намджун разворачивается к другу и принимается допытываться мягко-вопрошающим, словно при беседе с ребенком, голосом: — Ну давай все по порядку. Сегодня твой первый рабочий день в СL Seotex, так?       — Ты давай это… не ерничай! — явно не оценив порыва Кима, Юнги выбирается из автомобиля, злобно хлопая дверью. — Юморист хуев. Тут темно, как после метилового спирта. Что и как я понять должен? Благо ты лопаты не брал, а то я бы уже начал волноваться.       — Шуга, не будь букой. — Тяжелая рука резко опускается на плечо Мина, заставляя того от неожиданности едва ли не присесть. — А то омеги давать не будут. Для тех же, кто проходил службу в танковых войсках, поясняю: мы собирались в «Инсетто»? — Ответом мужчине служит невнятный «угук». — Мы приехали в «Инсетто»! — торжественно изрекает Намджун, начиная продвигаться в глубь ночной мглы.       — Ты как-то забыл уточнить, что клуб настолько специфический, что посреди поля под открытым небом находится! — Юнги, боязливо ежась, старается не отстать и не потеряться, нарочито быстро и широко переставляет ноги. Звучит, конечно, крипово, но именно так начинается большинство фильмов ужасов: темнота, неизвестная местность и случайно (или не очень) потерянный друг… Нет, в Намджуне он уверен почти как в себе… Но все же столько лет прошло… Мало ли какие тараканы успели за время его отсутствия поселиться в Кимовой черепушке.       — Посмотрим-посмотрим, как ты запоешь, когда окажешься внутри. — Невдалеке забрезжила тусклая полоска света. — И запомни, друг мой, вкус конфеты определяют по ее начинке, а не обертке.       За разговорами они подходят к источнику света все ближе. А спустя несколько метров Юнги и вовсе смог отличить на фоне общей черноты слегка выделяющийся контур ничем не примечательного здания: бетонного куба, столь обыденного, что Мин, например, мимо бы проехал, приняв этот гений лофтовой мысли за обычный склад или цех какого-нибудь завода. М-да… да он бы даже с четкой картой это кабаре в жизни б не нашел. Вывески нет. Остаточные ритмы музыки можно услышать, лишь сильно напрягая слух. Пестрящих яркостью, заманивающих неоновых лучей, как в том же «Мулен Руж» или хотя бы торговом центре средней руки, тоже нет. А о том, что здесь происходит действительно что-то стоящее и интересное, можно понять лишь по длинной веренице таких же спешащих к входу людей.       В большинстве своем альф, что, оставив все мирское там, за пределами прилегающей к кабаре территории, словно позабывшие о безопасности своих хрупких крыльев мотыльки, летели на манящий в ночи огонь…       Под безапелляционным: «Жди здесь» Юнги послушно замирает, принимаясь через мгновение вертеть головой, желая выискать хоть что-то примечательное.       Ничего. Все также блекло и серо. Оставь надежду… как говорится. Но вопреки неменяющемуся, незатейливому пейзажу Юнги вдруг становится любопытно. Если снаружи «Инсетто» буквально кричит своей ординарной обычностью, то что же будет ждать его внутри? Плакаты с препарированными лягушками? Хотя нет. Земноводные не из этой области. Тогда, возможно, заключенные в рамки и трепещущие своими приколотыми к картонному полотну крылышками бабочки и прочие мотыльки? М-да, то еще зрелище, и возбуждение в нем найдет разве что инсектофил. Кстати, о нем… друг что-то надолго запропастился…       Холод цементных серых стен резко контрастирует с оживленными и шумными переговорами топчущихся в очереди и мечтающих проникнуть внутрь. И хоть Юнги подслушивать чужие разговоры привычки не имеет, но восторженные эмоции, вложенные в упоминание в каких-то «Ависп» и «Либеллул», заставляют невольно прислушаться. А упоенные отклики о некоем «Фалене» и возможности его покупки и вовсе заставляют альфу воспользоваться онлайн-переводчиком.       Оса… Стрекоза… Моль… Небеса, что за повернутый на членистоногих кабальеро открыл это место?!       Черт! Юнги теперь точно уверен, что внутри его ждет «гербарий» из насекомых с прославленным испанским «кукарачей» во главе. Нет-нет-нет. Ну его на хуй, такое веселье. Юнги же он не такой. Он… нормальный! Нужно съебываться отсюда. Да поскорее!       — Вот. — Перед носом Юнги триумфально взмывают, словно крылышки бабочки, две полоски картона. — Билетики! — Намджун фамильярно перехватывает друга под локоть, пресекая все попытки к бегству. — Хорошо, что я у тебя предусмотрительный и заранее позаботился о бро́не, а то бы стояли мы с тобой здесь до корейской Пасхи. Ну что, пошли?       Пост охраны они минуют беспрепятственно. Хотя от взгляда на двух «одинаковых с лица» молодцов-шкафов Юнги становится слегка ссыкотно. Такой его на одну ладонь положит, а другой прихлопнет — и мокрого места, как от комара, не останется. Юнги нервно хихикает. То ли он принял атмосферу места, то ли место приняло его своей атмосферой, — но за сегодня тема насекомых в его жизни стала уж что-то слишком обсуждаемой.       Внутри клуба, в отличие от рисуемых Мином картин, все оказывается наоборот: активным и живым. Яркий свет бьет по привыкшим к темноте глазам, вынуждая друзей болезненно прищуриться, прикрываясь выставленной вперед ладонью. Адаптация проходит быстро, и вот Юнги, словно впервые попавший с отцом в общие бани маленький мальчик, безостановочно крутит головой по сторонам, от восторга приоткрывая рот.       Уличная серость растворяется в яркости стильного интерьера. Вместо же ожидаемых букашек под стеклом — стены украшают броские постеры с застывшими в пике невероятно соблазнительных поз танцовщиками. А насыщенные цвета тонут в приглушенном мареве искусственного тумана. Винного цвета шелковые обои и парящие невесомостью белоснежные скатерти столов; тяжелые портьеры, пока скрывающие широкий постамент сцены от посторонних глаз и мягкий, даже на вид, текстиль; будто сбежавшая из венецианских дворцов элегантная мебель; даже красные ковровые дорожки, что словно направляющие стрелки задавали вектор движения зазевавшимся путникам… Буквально все в «Инсетто» кричало об изысканной дороговизне.       А еще фонари. Очень много разнообразных фонарей: от совсем крошечных, не больше свечного огарка, что своим ярким светом освещали каждый из выставленных в несколько рядов персональных столиков, до огромных, что вместо диско-шара парили под потолком, разбрасывая снопы не обжигающих искр.       Да собственно все освещение «Инсетто», так или иначе, было связано с фонарями. Кружащиеся в своих клетках пиджеи — и те, словно свет упомянутого осветительного приспособления, манили взоры альф своим танцем.       Музыка, приятная, дополняющая, как льющаяся из флейты факира мелодия, мягко окутывает, лишая остатка мыслей.       Хотя, можно подумать, там осталось чего лишаться.       — Еще даже не началось, — Намджун кивает в сторону практически пустой сцены и подталкивает завороженного Юнги к кованной витой лестнице. — Наши места наверху, оттуда вид получше. Пойдем скорее.       Приходится немного поработать локтями, пробивая себе путь на верхнюю площадку сквозь вновь обсуждающих продажу Фалены посетителей. И Юнги, вспоминая свой недавний интерес, решает уточнить рабовладельческую составляющую «Инсетто» уже на их местах. Уверенно направляемые РМом, они добираются без происшествий.       Друзья едва успевают занять свои места, как, игриво улыбаясь, к ним подлетает официант и под заинтересованными взглядами ставит на столик выпивку.       Сцена же начинает приходить в движение, оживая. Одна часть занавеса кокетливо отбрасывается, и в образовавшейся прорехе показывается затянутая в лайкру чулка стройная ножка. Она, как волшебная палочка, своим незатейливым взмахом призывает зрителей застыть и довольно причмокнуть губами.       В ожидании большего.       Проказливая конечность исчезает так же быстро, как и появилась, являя вместо себя две разукрашенные ярким макияжем мордашки, что, переглянувшись между собой и фривольно подмигнув присутствующим, также прячутся в закулисье.       Хах, а вечерок-то обещает быть интересным! И Юнги не припомнит иного случая, чтобы его мнение с такой поспешностью менялось на полярное.       — Началось. — Намджун не глядя плескает виски в стакан, воодушевленно подаваясь вперед. — Ты смотри, смотри! Сейчас такое будет!       — А кто такие Ависпа, Либелула, — жадно облизывает губы, — и Фалена? — решает выяснить интересующий его вопрос Юнги, пока зрелище не поглотило его окончательно и он в состоянии помнить о чем-то помимо.       — Фалена? — хмыкает Намджун, переводя взгляд со сцены на друга. — А ты точно ничего не знаешь об «Инсетто»?       Мин сначала утвердительно, потом отрицательно качает головой, уточняя:       — Ничего. Услышал, пока ты ходил за билетами.       — Тогда ладно. Здесь, — делая неопределенный жест, указывающий, очевидно, на все кабаре, начинает вводить в курс дела Намджун, — как и везде, царит иерархия. А все танцующие и обслуживающие омеги делятся на три класса: оруга, пупа и паломиллии. Омежки типа официантов или пиджеев, что все время отрабатывают фоновой картинкой на своих местах, — это низшая ступень — оруга. Гусеницы. За ними идут куколки — танцовщики, выступающие в массовке или в качестве завлекающих. Ты их сейчас мог видеть на сцене, это средний класс «Инсетто», на них вся тактильность и приваты. А есть… Есть примы. Паломиллии… Мотыльки… Те, ради которых здесь все собираются. Их немного. Всего пятеро. Но, блять, они стоят всей остальной сотни. Каждый в качестве псевдонима носит название одного из насекомых. Это Марипоса, Либеллула, Ависпа, Бомбиса и интересующая тебя Фалена. — На последнем имени альфа шумно сглатывает слюну. — А самое главное в этой иерархии, что, пройдя определенные этапы, даже оруга может стать паломиллией.       Юнги в ответ утвердительно кивает, больше для себя подтверждая понимание услышанной информации.       — А о каких торгах шла речь? — уточняет он второй вопрос       — Очевидно, ты очень долго ждал меня, — хмыкает Намджун. — В конце каждого сезона владелец «Инсетто» проводит всякого рода действа: жеребьевки, лотереи, розыгрыши — они могут быть разными, но называются всегда «лифитафьён». Торги на выкуп приватного танца одного из мотыльков. Конкуренция, конечно, сумасшедшая, да и правила жесточайшие. Например, можно все, но только глазами…       Занавес вновь приходит в движение, содрогаясь неровной рябью, забирая внимание альф и вынуждая зрителей предвкушающе замереть… И растечься разочарованным вздохом, когда на сцене, махая руками, словно отгоняя от себя стайку мошек, появляется конферансье.       — В продаже были все, кроме Фалены, — продолжает свой рассказ Намджун, отвлекаясь от созерцания сцены и склоняясь ближе к другу. — А в этом месяце поговаривают, что разыгрывать будут именно его.       Деловито поправив свой костюм и предложив маячившим за спиной омегам взять его под руки, ведущий устремляется ближе к краю сцены.       — Добрый, добрый вечер, дорогие альфы и немногочисленные омеги! — Конферансье приветственно разводит руки в стороны, отпуская висящих на них танцовщиков. — Сегодня вторник, а значит, мы рады приветствовать вас в начале очередной недели в «Инсетто»! — Дождавшись, когда затихнет шквал аплодисментов, альфа, лукаво усмехнувшись, продолжает: — И все мы знаем, что это последний месяц весеннего сезона, а это значит — в завершении его нас ждет лифитафьён. Торги! Где у каждого появится шанс заполучить приват одной из наших непревзойденных паломиллий!       В зале раздаются выкрики имен танцовщиков, а некоторые зрители даже привстают с мест, чтобы донести прозвища своих фаворитов во всеуслышание.       — Что? — Конферансье прикладывает руку к уху, словно пытается разобрать текст, хоть в этом нет никакой нужды: из раза в раз все происходит по одинаковому сценарию. — Хотите узнать, о ком в этот раз идет речь? — От громогласного «Да!» угрожают вылететь несуществующие окна кабаре. — Не так быстро, мои хорошие. Не так быстро. Но обещаю, в конце вечера я обязательно поделюсь с вами этой тайной. А сейчас, — мужчина предвкушающе потирает руки, — давайте поприветствуем наших мотыльков. Куколки мои, — ведущий обращается к занявшим свои места помощникам, — вы готовы?       Стоящие по разным краям сцены, рядом со световыми пушками, омеги утвердительно кивают.       — Тогда начнем. — Голос ведущего усиливается, вызывая ответный шквал эмоций. — Итак, глубокоуважаемые господа, давайте поприветствуем… блистательного Марипосу! — Куколки, получив команду, направляют свет вверх, освещая кружащегося на шифоновых лентах омегу в коротком красном кружевном платье. А Юнги от неожиданности даже приоткрывает рот: это одновременно выглядит и опасно, и возбуждающе.       Дождавшись стихания аплодисментов, ведущий продолжает:       — Нашего обворожительного Ависпу!       Прожектора смещаются в противоположную сторону, освещая восседающего на барной стойке омегу, облаченного в капроновый кружевной костюм, что кокетливо скрывал и в то же время открывал вид на стройное тело. Мин нервно поправляет узел своего галстука, неосознанно расслабляя его. Вот уж, действительно, про этого омегу можно сказать: и не голый, и не одетый.       Ависпа, послав всем присутствующим игривый воздушный поцелуй, изящно соскальзывает со своего постамента и отправляется в короткое путешествие к сцене.       — Нашего очаровательного Бомбису! — ловко переключает внимание увлекшихся зрителей на следующего мотылька ведущий.       А когда упомянутый омега оказался сидящим за одним из столиков во втором ряду, стон всеобщего разочарования от своей невнимательности, наверное, было слышно даже в Сеуле. Бомбиса же, вспорхнув со своего места и призывно качнув обтянутыми короткой юбкой бедрами, принялся за медленный подъем по лестнице на сцену. А Юнги, сбросив пиджак и треклятый галстук, расстегивает несколько верхних пуговиц рубашки и закатывает рукава: градус происходящего в кабаре стремительно повышался.       — Нашего сияющего Либеллулу!       Откинувшись на спину и согнув одну ногу в колене, на перилах второй боковой лестницы возлегал омега. После объявления, юноша, ярко улыбаясь, грациозно потянувшись, поднялся со своего места и, взмахнув рукавами-крыльями, начал плавно спускаться. Юнги же, совершенно не интересуясь вкусом, приговаривает второй к ряду бокал алкоголя.       А вечер окончательно перестает быть томным!       — И наконец — нашего пленительного Фалену!       Свист в зале стоит просто оглушительный. А обнадеженные появлением уже трех мотыльков из зала зрители беспрестанно вертят головами. Высматривают. Но безжалостные куколки освещают центр занавеса.       Досадливый стон от обыденности происходящего…       Внезапное отключение электричества.              Испуганный вопль. Яркая вспышка.       И в центре светового круга появляется облаченный в корсет и асимметричную, подобную тем, в которых танцуют канкан, юбку парень. Омега начинает движение, отбивая каблуками ритм, который вторит ритму пульсирующей в венах крови всех присутствующих, и занимает свое место в уже собравшейся пятерке. А Юнги буквально осязает, как с каждым шагом, с каждым движением хрупкого юноши в штанах становится непомерно тесно. Что за подростковая несдержанность, — ведь эти омеги только прошлись по залу! Хотя, возможно, дело всего лишь в одном? От своего предположения альфа досадливо ерзает на стуле.       — Непревзойденные паломиллии «Инсетто»! — представляет тем временем конферансье прим кабаре.       Свет поочередно падает на каждого из красующихся и заигрывающих с публикой юношей, а Юнги удивленно отмечает скрывающие лица танцовщиков маски. Маски в форме соответствующих их сценическим именам мотыльков.       — Ну что же, господа, вижу, наша шалость с освещением пришлась вам по вкусу, — вновь ловко переключает внимание на себя конферансье и позволяет омегам скрыться в закулисье.       — И пока наши юноши готовятся радовать вас своими сольными номерами, у меня для вас серьезный разговор. Скажите, дорогие гости, что может быть в бокале? Что? — ведущий прислушивается к несмелым голосам, во всеуслышание повторяя предложенные варианты. — Оливки… Алкоголь… Трубочка… Хорошо… Шнурки? — мужчина начинает смеяться. — Это, по-моему, история про стакан, но не нам вас судить. Думаю, пока достаточно вариантов. Переходим к следующему вопросу. Так уж сложилось, что тема насекомых в этом месте крайне обсуждаемая, — мужчина тянет губы в интригующей улыбке. — Поэтому я хочу узнать ваше мнение… Давайте вспомним то самое насекомое, которое чаще всего встречают аплодисментами.       Зал встречает недоуменной тишиной.       — Что? — издевательски вопрошает мужчина. — Неужели ни одной догадки? А так? — Ведущий начинает совершать хаотичные хлопки в воздухе.       — Комар?! — раздается недоуменно.       — М…моль? — следом вырывается нерешительное.       — Как-как? — призывает ведущий повторить предложенный вариант. — Я, кажется, услышал верный ответ?       — Моль! — практически кричат, догадавшись, и остальные зрители.       — Какие все молодцы. — хвалит с довольным оскалом ведущий. — А теперь давайте объединим эти два ответа. Что у нас выйдет? Моль в бокале? — брезгливо морщит нос ведущий. — Что-то вы сегодня слишком очевидные, друзья мои. Но тут спасибо, что не «в стакане» или не «на шнурках». Ладно, — милостиво заключает он. — А если говорить о моли в «Инсетто»?       — Фалена, — едва слышно шепчут губы Юнги за мгновение до того, как его версию принимается скандировать возбудившаяся толпа.       — Уже лучше! — Под одобрением зал лишь разгорается еще сильнее. — Чтобы избежать неприятных казусов, не буду вас томить дальше. Прозорливые гости, давайте поприветствуем нашу паломиллию Фалену с новым, между прочим, номером «Копа да мартини»! Что в переводе на корейский — «Бокал мартини»!       Уход ведущего остается незамеченным: словно получив негласную команду, гости в едином послушном порыве замерли в предвкушении, смолкнув и давая намек о своем присутствии лишь глубокими вздохами да нервной чечеткой пальцев по столешницам.       Практически идеальная тишина. Но вопреки привычному, она не тяготит, не давит оглушающим безмолвием на барабанные перепонки. Она накаляет на несколько вольт выше и без того наэлектризованную атмосферу, — того и гляди, разлетится «Инсетто» ярким всполохом разбегающихся по всему Сеулу электрических зарядов.       Пауза затягивается. И некоторые гости от нетерпения начинают жевать свои губы, безжалостно уничтожая помаду и оставляя кровавые ранки. Другие, сжавшись в напряженный комок и вцепившись пальцами в первое попавшееся под руку, казалось, боятся даже шелохнуться, чтобы не пропустить ни мгновения. Третьи, такие как Намджун, приняв нарочито расслабленную позу, вальяжно попивают свой алкоголь или отдают предпочтения закускам, бездумно отправляя в рот кусок за куском, но при этом не чувствуя вкуса поглощаемого и не мигая.       Собственно, в зале никто не позволяет себе подобной роскоши, как моргание. Да и как можно! Что, если стоит векам только на миг опуститься, как все начнется? А пропустить начало выступления Фалены — это же сродни преступлению! Ведь этот омега столь чарующий…       Чарующий?       Равно как и все примы «Инсетто». Все пятеро омег почти одинаково магнетически прекрасны.       Почти…       Нет слова более обнадеживающего и уничтожающего одновременно.       Фалена… Есть в этом омеге нечто интригующее, цепляющее за живое. Такое, что так и остается острым когтем, шипом, занозой сидеть где-нибудь в подсознании. Такой не забывается. Юнги это с уверенностью может сказать даже по себе… Хоть и видел его от силы минуту. Да, блять, он, как каждый второй, а то и «полуторовый», за одно только прикосновение к нежному изяществу готов отдать свою бренную конечность! Вот есть же еще омеги, способные одним взмахом ресниц свести с ума целые армии или остановить войны… Хотя последнее вряд ли.       Из-за таких омег войны как раз и начинались.       С тихим шорохом занавес медленно раздвигается. И Юнги нетерпеливо поводит плечами, неосознанно подаваясь вперед. Вспышка света. В центре широкой сцены стоит закрепленная, увеличенная в два человеческих роста версия коктейльного бокала с мутной, пенящейся жидкостью внутри. Альфа, мысленно присвистнув, оглядывает стеклянное безумие, что словно объятиями опоясано стальными обручами металлического каркаса. С правого бока бокал подперт лесенкой с небольшой площадкой у самой верхушки стеклянной чаши.       Театральная пауза. Недолгая. Дающая мгновения зрителями, чтобы оценить масштабы и прикинуть дальнейшие сценарии происходящего.       Издалека начинает слышаться музыка. Звук нарастает постепенно. Отвлекает. Захватывает взгляды. Позволяет увидеть больше — то, что изначально было упущено из виду, потеряно в неожиданном масштабе…       Кокетливо улыбаясь и держа высоко поднятым бокал с мартини, на сцене стоит Фалена.       Музыка меняет ритм, и, медленно отбивая ее пульс, юноша начинает двигаться. И кажется, что если прислушаться, то даже сквозь музыку слышен мягкий стук его каблучков. Это завлекает. Приковывает внимание к хорошеньким, стройным ножкам, что безжалостно растаптывают чужие личности острыми шпильками.       Волановый хвост юбки развивается в такт движениям, делая образ омеги столь схожим с кумихо. Какому идиоту пришло в голову сравнивать подобное божество с молью? Девятихвостый соблазнитель! Вот то определение, которое как нельзя лучше подходит этому юноше. Хотя такому, как он, не нужно и делать ничего — лишь взглянуть искрящимися лукавством глазами да растянуть губы, свои нереальные губы в некоем подобии улыбки, так альфы, да и омеги тоже, собственноручно будут готовы печень собственную выдрать и к ногам его прекрасным сложить. Юнги вот, к примеру, уже стоит по стойке смирно, ожидая команды.       Омега приближается в опасную близость к краю сцены и с игривой усмешкой осушает содержимое своего бокала, позволяя нескольким капелькам сорваться с губ, очертить стройную шейку и спрятаться в высоком лифе плотного корсажа корсета.       Все больше зрителей начинают нервно ерзать на своих местах. Все более явное возбуждение не дает им усидеть на местах. А чаровец, отчетливо зная, какое производит впечатление, лишь взмахивает хвостом юбки и, развернувшись спиной к залу, начинает движение к стеклянной чаше — месту своего выступления.       На полпути он останавливается и, бросив приглашающий взгляд из-за покатого плечика, принимается развязывать пояс юбки. Слегка прогнувшись в пояснице и кокетливо отставив попку, он позволяет ткани пройтись по всем своим выпуклым местам, давая окружающим поверить, что этот путь совершает и не ткань вовсе, а их потные и подрагивающие от безудержного желания ручонки. И Юнги отчего-то захотелось вырвать все эти непотребные конечности да для надежности еще и глаза всем этим зрителям повыкалывать.       Ибо нехуй пялиться на чужое.       На то, что в груди порождает клокочущий, жадный рык и четко обозначающее территорию, не к месту собственническое: МОЁ!       Фалена тем временем от лишней одежды избавился, являя под слоями юбки короткие, скорее оголяющие, чем что-то скрывающие шортики, заканчивающиеся в аккурат на середине пышных ягодиц. Сука, до чего же аппетитное зрелище!       Парень двигается вперед, подходит к месту своего выступления и, забросив ножку на третью ступень, принимается скатывать ажурную ткань одного из черных чулок. От второго хитроумного сплетения гипюра и капрона омега избавляется уже сидя на верхней площадке.       Словно пробуя температуру озерной воды, Фалена осторожно погружает в пенящуюся жидкость лишь пальчики аккуратных стоп, а следом, отступив на полшага, вплывает в бокал, вынуждая зал от неожиданности зайтись исполненным удивления вскриком.       Идеальный симбиоз акробатических поз и сексуальных движений заставляет публику задыхаться от восторга. Неволит забывать обо всем на свете. Даже собственные имена. Размазывает личности в жалкое ничто, растворяя мозг до розового желе с плавающей в нем одной мыслью:       «Фалена бесподобен…»       Гибкое, подобное змее, прижимающееся в волне к стеклянной глади молодое упругое тело, словно норовило не совершить очередное танцевальное па, а проникнуть под кожу.       Гипнотизировало, подчиняло остальных, примеряя на них свой темп, вынуждая дышать в унисон с каждым мимолетным прикосновением аккуратных ладоней к лифу корсета. А идеальный шпагат и парение над поверхностью бокала на неожиданно сильных руках меняют общий привычный сердечный ритм с «раз-два-три» на «два-один-тахикардия».       Мягкие, скользящие поглаживания… Сексуальные выпады… Обещающие осуществление всех несбыточных фантазий взгляды… И яркий водопад из искр воды от резко вскинутых светлых волос, так удачно совпавший с групповой поллюцией и полной остановкой сердечного ритма зрителей.       Возможно ли выступление одного человека назвать групповой оргией?       Танец закончен.       Декорации заменены.       На сцене уже давно танцуют другие.       А Юнги так и продолжает тонуть в увиденном действии.       Растворяться в номере Фалены.       Никогда ранее альфе не доводилось видеть ничего подобного.       Еще никогда, танцуя для всех, не танцевали для него одного…       Перед его лицом в очередной раз маячит раскрытая ладонь, словно гарпун, пытающийся вырвать его из пучины собственных страстей.       Оторвать от Фалены.       — Ого, как тебя торкнуло… — глубокомысленно звучит голос Намджуна.       — Он… — лишь, облизывая пересохшие губы, выдавливает из себя Юнги. — Я…       — Вижу, — по-доброму хмыкает альфа, вспоминая и свое первое впечатление от выступлений мотыльков. Что же, очевидно, он нашел себе постоянного компаньона для посещения «Инсетто». А в том, что они вернутся, у Намджуна не возникало никаких сомнений. — Я же говорил, что не нужно судить конфету по ее обертке.       — А сейчас, уважаемые гости, пришла пора прощаться, — магию зрительской атмосферы рушит все тот же конферансье. — Мы надеемся, что выступления наших паломиллий позволили вам отвлечься от тягот бренных забот и пропитаться антуражем нашего кабаре. Всем продуктивного грядущего рабочего дня. И помните: мы расстаемся ненадолго, ведь уже ближайшим вечером двери «Инсетто», как всегда, будут открыты для вас!       Мужчина разворачивается, чтобы уйти за кулисы, но его останавливают яростным:       — Лифитафьён!!!       — Думаете, что я забыл? — Ведущий отрицательно качает головой: — Нет-нет. Я вас, мои дорогие, проверял. Узнавал, до какой кондиции довели вас наши паломиллии, и сможете ли вы после их выступлений самостоятельно добраться домой. Вижу, сможете, — усмехается мужчина. — Что же, в этом сезоне у нас произошли некоторые изменения. Вместо проводимого в прошлом сезоне аукциона — в этом будет проходить лотерея. Счастливый победитель которой получит приватный танец!       Музыканты чеканят барабанную дробь, пока, насладившись всеобщим нетерпением, ее не прерывает ведущий:       — А чтобы узнать, кто же из мотыльков будет исполнять приват в этом сезоне, я прошу всех гостей отыскать свои входные билеты. Справились? Молодцы! А теперь вам необходимо стереть скретч-слой в левом верхнем углу. Музыканты, — обращается к оркестру ведущий, пока одни зрители пытаются отскрести серебристый слой ногтями, другие бросились на поиски монеток или ключей, — сыграйте нам что-нибудь интригующее. Как успехи, дорогие мои? — подначивает всех к активности альфа. — Помните, что главное — не перестараться и не стереть все до дыр.       Намджун и Юнги наравне со всеми гостями соревнуются за первенство узнать мотылька, осторожно стирая защитный слой кончиком столового ножа. Ким оказывается проворнее.       — Да, ну, на хуй… — шепчет альфа, с детской радостью уставившись на полученное изображение венесуэльской моли, и не глядя хлопает друга по плечу, передавая билет ему. — Правдивыми слухи оказались все же… — зачем-то резюмирует Намджун, пока Юнги дает мысленное обещание, что приват будет его.       — По удовлетворенным вскрикам вижу, что большинство справилось, — ведущий довольно улыбается, предвкушая небывалый ажиотаж. — Дадим остальным несколько мгновений… И — вуаля!       На занавесе позади мужчины появляется световая проекция с таким же, как и в билете, изображением венесуэльской моли.       — Да-да, это не шутка. У каждого из вас будет возможность выиграть танец Фалены. И судя по вашей реакции сейчас — тираж лотерейных билетов нам следует увеличить вдвое! На этом, мои дорогие, я окончательно прощаюсь с вами. Совсем ненадолго, буквально до следующего вечера. Ведь все мы знаем, что огонь для мотыльков привлекательней всего в ночи.