Полоумные

Вы, Старость, мне обузой стали,

Вконец измучили меня.

Отныне, видно, жизнь моя —

Лишь гнев, да скорби и печали.

Карл Орлеанский

Шарль прислонил кочергу к стене. Непросто было сделать это, не вставая с кресла, но у него получилось. До этого ему удалось так же бесшумно сунуть в огонь три больших полена. Пламя сразу же охотно облизало их яркими языками. Камин был шириной почти во всю комнату, но неглубокий. Скорее он предназначался для готовки, чем для обогрева. Вся внутренность его была покрыта копотью, а на крюках для котелков и подставках под вертелы еще можно было заметить присохшие волокна мяса. Жирные языки копоти покрывали и портал из рыхлого известняка, на котором довольно небрежно и без особого мастерства была вырезана сцена охоты. Всадники короткими ножками сжимали бочкообразные бока страшных, как смертные грехи, лошадей. Те выпучивали глаза и разевали рты словно вот-вот падут. Охота безуспешно преследовала оленя с отбитой головой. Кое-где по сторонам от камина отвалилась штукатурка, но так давно, что кирпичная кладка тоже подернулась сальным налетом. Воображение сразу же придало одному их этих пятен форму обнаженной грудастой женщины. Что-то вы, юноша, разрезвились, усмехнулся он про себя, и осторожно вернул руку на подлокотник. Несмотря на бессонную ночь, он странным образом чувствовал себя несколько лучше, чем накануне. Раскаленный стальной прут из хребта вынули. Это дарило обманчивое ощущение, что теперь-то все будет хорошо. Шарль не собирался ему верить, но сейчас в кресле было более чем сносно. Ночью он попробовал уснуть на большой скамье в гардеробной, но там было слишком холодно. К счастью, на подоконнике ему удалось найти штук семь маленьких набитых конским волосом подушечек, а в сундуке темно-зеленое воняющее клопами шерстяное покрывало. Конечно, можно было бы и заранее устроить себе постель, но тогда, накануне свадьбы он об этом не подумал. Вы ведь к этому не привыкли, юноша, язвительно повторил он сам себе. Так одурели от счастья, что женитесь, что разучились думать, да? Он скосил глаза на кровать — девочка спала. Косы змеями свернулись на подушке. И сама свернулась клубком. Правая рука напряженно обхватывает плечо. Воплощенное горе. Она такая маленькая, несмотря на рост. Нежный зеленый побег, что до времени вытянулся к свету. Третья проклятая принцесса… Над твоей колыбелью пролетела фея. Улыбнулась, показывая мелкие рыбьи зубки, и шепнула: «Станешь безделушкой. Отдадут за старика. За неудачника». Потом мигнула черными лаковыми глазами без зрачков и исчезла. Девочка оказалась крепкой, как ивовый прут: гнется, но не ломается. А вот он опять доказал себе и окружающим, что имеет честь быть непроходимым дураком. Когда Изабелла впервые передала условия Филиппа, ему показалось, это такое изощренное издевательство. Рука его юной племянницы в обмен на свободу и деньги в придачу. Нет, ясно, что дело было не в деньгах, а в политическом союзе. Филипп хотел его лояльности, денег для этого, по его мнению, не достаточно. Ведь сам-то Филипп не знает в них недостатка! Брак совсем другое дело. Кроме того, по его мнению, это ставит точку в их деле. Но Шарль, за последние годы потерявший надежду, подозревал его в каком-то скрытом злорадстве: на вот получи молодую жену, которая тебя презирает и покрутись теперь, жалкий старикашка, а мы все над тобой посмеемся. Во-первых, потому, что это был Филипп, во-вторых, потому, что не могло тут не быть какого-то подвоха. Хорошие вещи не случаются. Просто потому что. И закрутились в бесконечном макабре перед ним шапероны, рогатые чепцы, соблазнительно шуршащие бумаги и печати, греющие пальцы горячим сургучом. Лица, лица, бесконечные лица: новые, едва знакомые, давно позабытые. И среди этого малоаппетитного месива — светится ее лицо, пылающее от слез, искаженное гневом. Он-то думал, она, презрительно скривив губы, встроится в этот вечный хоровод, исполнит волю дяди, меняя время от времени любовников. Если твой муж старик — правила приличия диктуют иметь любовника. А при бургундском дворе, говорят, соблюдают правила и рано взрослеют. А она почему-то оказалась без кожи, оказалась настоящей. Осмелилась влюбиться в какого-то мальчика. До слез, до разбитого сердца, до того, чтобы быть смешной и делать глупости. И она имеет силы гневаться не только на постылого мужа, но и на то, как вообще все устроено в этом покрытом плесенью мире. Она, в отличие от него, не смирилась и не подчинилась обстоятельствам. Внутреннее сопротивление ведь тоже сопротивление. И он вдруг понял, что отчаянно не хочет, чтобы она слилась бешеном танце с остальными. Мало ли он видел подобного в своей жизни? Чуть больше, чем хотел бы. Взять вот, к примеру, дядю Берри. Женился в сорок девять на одиннадцатилетней. Все тогда умилялись тому, что он в нее якобы влюблен. Память начала подкидывать ему еще примеры, но тут Шарль понял, что отлежал себе правый бок и тихонько повернулся в кресле поудобнее. Взгляд сразу уперся в уродливую шпалеру на стене. Поблекшие любовники со слегка перекошенными лицами собирали на полянке цветочки и землянику. Ему вдруг до головокружения захотелось ощутить на языке вкус лесной свежести приправленный тонким ягодным и чуть колким ароматом. Словно в ответ в камине гулко завыл ветер. За окном теплился мертворожденный рассвет, которому не суждено стать настоящим днем. Шарль ненавидел это время года всем сердцем. Он родился прямо перед праздником святого Андрея. Если бы это произошло в семье крестьянина или буржуа, быть бы ему Андрэ. Но его крестил дядя, король Карл. Не передал ли он ему в этот момент толику своего проклятия? Шарль проклят, как ноябрь проклят слепыми днями без рассветов и чернильным отчаянием одиноких ночей. Двадцать третьего, за день до его тринадцатого дня рождения убили отца. Гонец прискакал в Шато-Тьерри как раз в тот момент, когда матушка приказала разрезать праздничный пирог. С тех пор Шарль ни разу не отмечал дня своего рождения, дата эта навсегда связана со смертью. Конец осени приносит только боль, потери, неудачу. И ее — девочку, похожую на ивовый побег, внучку герцога Жана, по прозвищу Бесстрашный. Он взял Шарля за подбородок. Свет факелов потек по щеке и отразился в глазах, таких блестящих и черных, что Шарлю показалось, что у герцога Жана вовсе нет зрачков. — Какой очаровательный ребенок! И ласковый, — произнес он с добродушной усмешкой, — Похож на ангела. И на вас, Луи. Не то, что мой дурак. Иногда мне кажется, что жена зачала его с огромным кузнечиком. Шарлю такая бесцеремонность не понравилась. Но его воспитали в почтении к старшим, поэтому он хранил вежливое молчание, пока герцог Бургундский его разглядывал. Самого герцога вряд ли кто назвал бы красавцем: жесткие курчавые волосы нелепо топорщились на узкой голове. Кривоватый нос был слишком длинен и как-то неестественно, по мнению Шарля, торчал из худого лица. Но улыбка у него была скорее приятная. Кроме того, герцог Жан его хвалил и сравнивал с отцом, поэтому Шарль робко ему улыбнулся. Вдруг герцог скривился и продолжил: — Жаль, что из него вырастет полное ничтожество. Я убью вас, Луи, а он ничего не сможет сделать. Так и будет до старости сопли жевать. Хватка сделалась нестерпимой. Раскаленные крюки его пальцев впивались в кожу. Шарль закричал и забился, пытаясь вырваться. Когда ему это удалось, они уже были на мосту. В руках он сжимал тяжелый двуручный меч, но руки, как будто, ему не принадлежали: не слабые, вечно забрызганные чернилами, ладони Шарля де Валуа, а широкие мозолистые лапища Танги дю Шателя. Держать такими сильными руками меч чертовски приятно. — Ми-иленький! Ма-аленький ангелочек! — издевательски тянул герцог Жан, обнажая в приторной улыбке кривоватые зубы, — И твою мать я прикажу отравить. Убью любого, кого захочу. Потому, что могу. Я останусь безнаказанным. Единственное право — сила! А ты? Ты слаб, малыш! Будешь корчиться у меня под каблуком? Бу-удешь! Он опустил меч на выдохе, как учил Алансон. Клинок вошел в череп герцога Жана с тошнотворным, чавкающим, но таким сладким, звуком крошащихся костей и разрываемой плоти. Он хотел увидеть, как на доски из разрубленной головы брызнет мозг, но дернулся всем телом, и от этого непроизвольного движения кочерга с грохотом все-таки обрушилась на пол. *** Когда Мари проснулась, в комнате было тихо и очень тепло. Не открывая глаз, она чувствовала, как по лицу скользят отблески пламени. В камине потрескивали поленья. Шевелиться, а тем более, вставать, не хотелось. Как приятно в непогоду нежится в теплой постели, потягивая что-нибудь горячее, и объедаться грушами в меду. Когда она, наконец, открыла глаза, то увидела, что муж ее спит в кресле перед камином. От одного взгляда на него кости заломило. Вытянув ноги в синих бархатных туфлях на невысокий табурет, он почти съехал задом с сиденья, голова склонилась к плечу, а рука бессильно свесилась с подлокотника. Носовой платок, которым Мари вчера перевязала его ладонь, соскользнул на пол. Растянутый между креслом и табуреткой, герцог походил, скорее, на акробата, чем на мирно спящего человека. Сердце невольно кольнула жалость. Он что так всю ночь что ли промучался? Мари постаралась прогнать от себя это неуместное чувство. Кольцо с потайным отделением было все еще у нее на пальце, да и о тайных делах герцога с Дюнуа она слышала достаточно. Не понятно, почему он был так добр к ней вчера. Любой другой мог прибить ее за все откровения насчет Жака и подслушанного разговора. Даже дядя, пожалуй, отвесил бы в сердцах пару пощечин, узнав о ее поведении. Вместо этого, напоив ее успокоительной настойкой, герцог сидел с ней и читал вслух травник, пока она не заснула. Сказал, он такой скучный, что уморит любого с четырех страниц. Кажется так и произошло, потому что Мари не помнила, как он потушил свечу и ушел в гардеробную. Так о ней заботилась только Изабелла, когда Мари в четырнадцать лет слегла с сильной лихорадкой. Она целую неделю приходила и читала о приключениях Рено де Монтобана. Напрасно дядя назвал герцога надменным. Какой же он надменный? Он вел себя с ней очень мило. Она не ожидала такого от этого холодного, наполненного неприязнью человека. Как ни крути, это тронуло ее. Мари еще раз посмотрела на него, борясь с желанием разбудить немедленно. Ну больно же смотреть! Тяжело ему придется с больной спиной, ведь на сегодня намечены банкет, танцы и турнир. Перед глазами некстати встало опрокинутое лицо Жака. Он ведь точно будет участвовать. Нужно перед ним еще раз извиниться. Глупо все вышло, нехорошо… Все это пора закончить. Довольно. Она побрыкалась, как норовистая кобылка. Побунтовала, поязвила, даже пыталась наставить мужу рога. Все это ни к чему не привело. Она теперь герцогиня Орлеанская, и этого не изменить. Придется смириться и жить дальше. Наверное, Изабелла права: герцог не такой плохой человек, как ей показалось поначалу. Она привыкнет, смирится и станет хорошей женой. Может, и до супружеских обязанностей дойдет как-нибудь. Детей-то у него нету. Герцог вдруг дернулся всем телом, и в тот же момент кочерга упала на пол. Сев в кресле, он некоторое время смотрел перед собой, не моргая, затем потер лицо ладонями. — Доброе утро, — произнесла Мари. — Доброе… Они настороженно уставились друг на друга. — Я разбудил вас, простите. Как вы себя чувствуете? — Мне гораздо лучше, чем вчера, — честно ответила Мари. Поежившись под ее пристальным взглядом, он осторожно спросил: — Что-то не так? — Ничего, просто у вас волосы дыбом на макушке. — попыталась улыбнуться она. Он тщательно пригладил волосы ладонью, привычным жестом, заправив за уши: — А теперь? — Сейчас хорошо. — Вы наверняка чувствуете себя разбитой… Может, вам лучше остаться в постели? — Ну уж нет! Нас ждет турнир! А потом еще и танцы! — воскликнула Мари. Празднества не вызывали у нее такого отвращения, как вчера. Скорее хотелось окунуться в их водоворот, чтобы не думать о грустном. Если уж ей не удалось избежать замужества, то почему хотя бы не повеселиться на собственной свадьбе, как следует. С трудом разогнув спину, герцог поднялся и украдкой потер поясницу. — Неужели вы так всю ночь и просидели? Неудивительно, что вас мучают кошмары, — не выдержала Мари. — Я отлично выспался в гардеробной, не беспокойтесь, Мари. — Ну вот опять вы врете, — она с осуждением покачала головой. С улыбкой он развел руками, дескать, таков уж я. — Я хотел дождаться вашего пробуждения, чтобы поговорить. — тихо произнес он, присев на угол кровати. — Дядя ваш, похоже, решил что у него вместо брачующихся две дрессированные обезьяны, которых надо непрерывно показывать публике. Не знаю, когда еще мы окажемся наедине. — Он просто любит повеселиться, — Мари стало немного обидно за дядю, — Вы не любите турниры? — Я старый зануда, из которого песок сыплется, забыли? Старики не развлекаются. Они мешают развлекаться другим,— его левая бровь вздернулась, а на лице застыла гримаса раздражения. Выждав несколько мгновений, он рассмеялся: — Попались! — Ну простите меня! — Мари засмеялась вместе с ним, — Мне не стоило так шутить. Я тогда еще вас не знала, и вообще… — Не нужно извиняться. Мое безобразное поведение заслуживает самого сурового порицания. Это правда, я не люблю турниры, Мари. Но ваше общество скрасит это прискорбное зрелище. Обещаю больше не быть букой и вести себя, как положено счастливому молодожену. Я достаточно попортил вам крови в последние дни. Однако, я думаю, сейчас у меня есть некоторые основания, для того, чтобы вы сменили гнев на милость. — Вот как? Герцог поднялся и принес со стола шкатулку. — Во-первых, вот. Это подарок. Он откинул крышку и положил на одеяло ожерелье с крупными изумрудами в золотой оправе. Традиционный подарок для молодой герцогини. Мари не считала себя знатоком драгоценных камней и украшений, но и профаном не была, так как много времени проводила в покоях Изабеллы и часто перебирала ее украшения. Подарок очень дорогой, оправа необычная, камни яркие. — Спасибо, — сдержанно кивнула Мари, — Очень красивое. — Я буду вам очень признателен, если вы наденете его сегодня. У меня есть и еще один подарок. Признаюсь, мне помогла его выбрать ваша тетя Изабелла. Мне хотелось подарить что-то менее формальное, и она подсказала мне, что именно может вам понравится. — Ой, что же это? — Пока секрет. Подарок дожидается вас в большом зале. То, что он спросил совета у Изабеллы было неожиданно и приятно. Ожерелье это традиционная часть, но герцог мог бы им и ограничиться. Тем более, у него денежные трудности. — Что ж, вот и увидим насколько тетя хорошо меня знает! А что во-вторых? Закутавшись поплотнее в упелянд, он подсел поближе и осторожно взял ее за руку. — Вы так плакали вчера… Этот союз вам противен. Он заключен против вашего желания и не был осуществлен. — К чему вы клоните? — К тому, что я вам вчера пообещал все исправить. И я придумал, как это сделать. Мы можем развестись. Конечно, не сразу, но это вполне возможно. — Нет! — Мари отдернула руку. Он вздрогнул и перевел на нее недоуменный взгляд. — То есть как «нет»? — Это же грех… Мы повенчаны перед богом! Это навсегда! Разве так можно? Быстро он все придумал. Это было почему-то неприятно, словно она какой-то лежалый товар на прилавке, от которого герцог спешит избавиться, небрежно повертев в руках. Браки заключаются в церкви не для того, чтобы их так просто можно было бы расторгнуть. Она опять чувствовала себя вещью. Герцог молчал. Его ошарашенный вид очень злил. — Так можно. Мы довольно близкие родственники. Я ваш… — он на мгновение поднял взгляд к потолку и неопределенно поводил в воздухе пальцем, — троюродный дядя… или четвероюродный… Кажется так, да. Мы не можем просто так жениться, для этого нужно специальное разрешение от Папы. И ваш дядя отправил в Рим гонца за разрешением. Только знаете что? Мы уже обвенчаны, а гонца что-то не видать. И это тоже хороший формальный повод для развода. Я понимаю, почему Филипп так спешит, ему не терпится получить столь желанный мир. Но разрушить вашу жизнь для этого неправильно. Да и выдать вас замуж именно за меня — очень плохая идея. — А почему, кстати? — вскинулась Мари, — Вы не в первый раз мне об этом говорите. Что такого противоестественного в том, чтобы на мне жениться?! — Ну вы же… — лицо герцога озадаченно вытянулось, — Вы же влюблены в этого вашего Жана… Забыл, как его дальше. — Жак де Лален его зовут. Только я не влюблена в него! — выпалила Мари. — Но, постойте… Вы же целовались с ним в темноте… Сами же сказали. — Целовалась, — уныло кивнула Мари, — Вам назло. Жак хороший, и нравился мне одно время, но потом оказалось, что все это не по-настоящему, а он меня любит с детства. И получается, что я им пользуюсь. Мне стало стыдно и я его прогнала. — И он ушел?! Мари угрюмо кивнула. Герцог поднялся несколько раз прошелся туда-сюда вдоль кровати. — Да, делать такие вещи назло кому-то очень глупо. Вы бы потом пожалели. Немногие бы нашли в себе силы и достаточно ума рассудить, как рассудили вы. Тем не менее… — Нам нужно развестись?! Она-то думала, он будет хоть чуточку польщен этим ее признанием, но герцог только сильнее разозлился. — Знаете, я вас не понимаю! — в раздражении он взмахнул руками и длинные рукава его упелянда взметнулись как крылья, — Я вам противен, я разрушил вашу жизнь! Что вы там еще вчера говорили: я вас отравить хотел и кольца у меня с ядом! Что за бред! Но когда я предлагаю вам свободу, вы говорите «нет». Мари насупилась и сжала кулаки. — Черт с вами, разводитесь! — крикнула она, — Только кольцо вашей матери и правда с ядом. Не прикидывайтесь, что этого не знали! — Ну надо же! — он, в конце концов, тоже вышел из себя и повысил голос. — Я его ношу с пятнадцати лет и точно знаю, что нет там никакого яда! Это обычное кольцо. Я вам сейчас это докажу. Давайте сюда. Мари вскочила, сорвала с пальца кольцо и едва не швырнула в него. — Смотрите сами! Камень откидывается! — Ничего там не откидывается! Вот смотрите! Ох… Он осел на кровать, едва не выронив открывшееся кольцо. — Как это? Но я же… Мари победоносно рассмеялась. — Ну? Я же говорила! Он растерянно повертел в руках кольцо, открыл и закрыл несколько раз крышечку. — С ума сойти… Это кольцо принадлежало моей матери. Я снял его с ее руки перед похоронами. Кажется, она привезла его с собой из Милана. Я и понятия не имел… — Я его уронила, оно застряло между досок, я пыталась его достать и чуточку погнула. Поэтому оно и открылось. — С ума сойти, — задумчиво повторил герцог и собрался лизнуть потайную коробочку внутри кольца. Мари едва успела выхватить его у него из рук. — Вы сумасшедший?! Там же может быть яд! — А что такого? — с деланной кротостью он распахнул глаза, — Проблема нежеланного брака решится сама собой, и разводиться не придется. Как же обманчиво было ее первое впечатление, когда она решила, что он холодный и бесчувственный. Вон какая богатая мимика. Когда злится, то выглядит куда моложе своих лет. — Если продолжите шутить в том же духе, я вас ударю. — тихо, но решительно произнесла Мари, буравя его взглядом. — Мышьяк быстро разлагается. Если там когда и был яд, он уже давно потерял свои смертельные свойства. — ответил он уже без гнева и сразу же примирительно добавил: — Не будем спорить. Попробуем жить сегодняшним днем. — Не будем, — кивнула Мари, — Тем более, я, кажется, поняла, что заставляет вас желать развода. Ей стало все ясно, и от этого еще противнее. Как же она самого начала не поняла. А ее глупая мать что-то плела про то, что старый муж будет крепче любить. Все мужья одинаковы, старые и молодые. — У вас в Англии осталась возлюбленная. А может и не одна. Я права? Он все еще сидел на кровати и посмотрел на нее снизу вверх, так, как будто, она его и, правда, ударила. Так, как смотрел при первом знакомстве. Только тогда в его глазах ей чудилась злость и раздражение, а сейчас она ясно видела, что это взгляд затравленного, истекающего кровью животного. — Вы правы, — выдохнул он, поднимаясь. — Возлюбленная… Прекрасная возлюбленная… в Англии. Его губы дернулись в нервной усмешке, а взгляд заскользил по ее плечам, груди и ниже, ниже. Мари осознала, что стоит перед ним почти нагая. Полупрозрачная сорочка не скрывала ничего. Дыхание перехватило, от того, как изменилось его лицо. Прикусив губу, он отвернулся и подошел к окну. — Она отважна, моя возлюбленная. Знаете, лондонский Тауэр или замок Понтефракт не самые приятные для обитания места. Тем более для женщины… Медленно, словно слепец, он отвел ставню в сторону, пуская в комнату свет. — Денек синюшный какой-то… как утопленник, — произнес он, и Мари услышала, как он стукнулся лбом в оконный переплет. — Простите, простите меня… — давясь поступившей к горлу горечью, она подбежала к нему и ткнулась лбом в плечо. — Сама не знаю, что на меня нашло и зачем я это придумала… Вам там было очень плохо, да? Совсем невыносимо? — Ну почему невыносимо? Терпимо. Видите, я же целых двадцать пять лет там протянул. Хотя в Понтефракте первое время было жутковато. Я даже думал, что не выйду оттуда живым. Вы же знаете, что именно там убили короля Ричарда? В детстве про это много говорили между собой взрослые. Не оборачиваясь, он добавил: — Вы спрашивали почему плохо быть герцогиней Орлеанской. Ни одной женщине этот титул не принес ни счастья, ни долгой жизни. Глупо отказываться от даже призрачного шанса на свободу. Поверьте пленнику. Знаете, когда меня женили первый раз, моя невеста плакала так же горько, как вы вчера. Правда, было это в середине лета. Как раз земляника поспела…