Полоумные

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Франсуа Вийон

Осень какая хорошая в этом году, думала Мари. Как грустно, как неправильно, что именно этой ясной и теплой осенью тысяча четыреста сорокового года для нее все закончится. Во всяком случае, теперешняя жизнь, которая ей так нравилась, точно кончена. Она выглянула из возка — все вокруг до самого горизонта было заполнено шелестом камыша. Пушистые метелки, подсвеченные бледным ноябрьским солнцем чуть покачивались на ветру, в редких просветах вспыхивала сталью водная гладь: болота Одомаруа, они тянутся до самого Сент-Омера. Значит, недолго еще осталось. День или два, а потом все. От этой мысли ей снова захотелось заплакать. Мари покосилась на мать: та дремала завернувшись в подбитый мехом плащ. Они не виделись два года, и лучше бы им было и не встречаться. Первым делом при встрече она ухватила Мари за подбородок и произнесла с укором: «Опять вы выросли». Словно это была вина Мари, что она уже выше Адольфа, которому в этом году исполнится четырнадцать и такого же роста, как старший брат Жан. Дядя Мари, услышав это, ехидно хмыкнул и подмигнул ей. Мари уродилась такой же худой и долговязой, как и он сам. Для нее не было секретом, что он любит ее больше других племянниц именно потому, что она на него похожа, но ей богу, Мари предпочла бы уступить фамильное сходство кому-нибудь другому. Что хорошего для девушки в том, чтобы походить на борзую собаку? Кое в чем, она, конечно, хотела быть копией герцога Бургундского — например, делать, что вздумается, и никогда не жалеть о последствиях. К несчастью, Мари была рождена женщиной. И еще никому не удалось уйти от матримониальных планов дяди без выгодно заключенного брака. Давай подумаем, сказала она сама себе, почему же тебе так плохо? Ведь для этого нет никаких причин. Она привыкла разговаривать сама с собой еще с детства, чтобы стало не так страшно, не так одиноко, не так грустно. Это всегда помогало, должно помочь и сейчас. Для тревоги нет никаких оснований. Если подумать, герцог Бургундский нашел ей отличную партию — жених достаточно родовит, он приходится королю Франции кузеном, и не так уж стар. Дядя раз десять на все лады с нехарактерным для него придыханием повторил, что герцог Орлеанский был в свое время самым блестящим принцем Франции. Ключевое слово тут — «был». Причем, перестал он быть блестящим задолго до того, как Мари появилась на свет. С другой стороны, одернула она сама себя, в этом нет ничего особенного. Женщины выходят замуж по любви только в романах, да и то не во всех. Отец старше матери на шестнадцать лет. Мари не видела его с тех пор, как переехала к бургундскому двору, и помнила уже не очень хорошо. Кажется, он часто бывал занят охотой и еще каким-то обычными мужскими делами. Затем четыре ее старшие сестры — Маргарита, Катрин, Изабелла и Элен. Они давно замужем. Маргарита — в Баварии, Катрин — в Гельдерне, Изабелла где-то совсем уж на краю света — в графстве Рудольштадт. Отец отправил их замуж едва каждой исполнилось четырнадцать. Он не особо был расположен тратиться на приданое, на него пришлось раскошелиться дяде. Муж Маргариты старше ее на тридцать лет. Мари невольно поежилась. Как противно, должно быть, когда похотливый старик каждую ночь слюнявит тебя дрожащими губами. Но раз Маргарита справляется, то и Мари выдержит. Не она первая, не она последняя. Тут возок тряхнуло, и, коротко вздохнув, проснулась мать. Мари поспешила спрятать книгу в муфту. Если мать заметит, что она читает… Возможно, ее ждут розги, никто и не посмотрит, что она невеста бывшего самого роскошного герцога во Франции. Поправив вуаль на эскофьоне, герцогиня Клевская тоже выглянула в окно. — Скоро будем на месте, — вздохнула она. И добавила: — Унылые места. Вдоль дороги по прежнему было только болото и ничего кроме болота. — Ну что вы опять насупились. Как маленькая старушка, ей-богу. Мари, ничего ответив, отодвинулась в самый угол возка. Старичку старушка больше подойдет, так что буду такой, какая есть, сердито подумала она. Мать некоторое время не сводила с нее пристального взгляда, а потом осторожно притянула ее к себе и куда мягче произнесла: — Я понимаю, что вас беспокоит. Тебя… Моя малышка Мари стала совсем взрослой… Она осторожно коснулась щеки Мари холодными губами. — Все это пройдет. Вы привыкнете. Вы не можете не понимать, как вам повезло. У нас с вашим отцом не так много средств. А герцог Бургундский дает за вами отличное приданое. Сто тысяч золотых салю… — произнесла она с придыханием, — И ваши дети… От упоминания о детях, которых очень скоро ей предстоит зачать с незнакомым человеком, Мари передернуло. — Ах, вот в чем дело! — расхохоталась вдруг мать, — Это моя вина, моя милая Мари. Мы так мало времени проводим вместе. И я как мать должна была посвятить вас в то, что обычно происходит между супругами в спальне. Вам нечего опасаться… — В этом нет нужды, я знаю достаточно! — выпалила Мари. Выслушивать откровения насчет услад супружества от матери показалось ей куда более противоестественным, чем ложиться в постель со стариком. Захотелось на полном ходу выскочить из возка. Герцогиня побледнела и свистящим шепотом произнесла: — То есть как… знаете? — У меня есть глаза и уши! Я знаю, чем заняты придворные дамы герцогини Изабеллы! Я видела слуг! — Господь Всемогущий! Это ужасно! Мать перекрестилась, но тут же с облегчением и выдохнула. — Я поговорю с герцогиней Изабеллой. Это возмутительно! Что позволяет себе ее свита?! Девица не должна знать о таких делах. Мари равнодушно пожала плечами. — Ну теперь уж ничего не поделаешь, матушка. Забыть об этом я уже не смогу. «Хотя очень хотелось бы» — добавила она про себя. Ей было десять, когда мать отправила ее в Дижон к дяде. Ее сопровождали два рыцаря, гувернантка мадам Фоссе и горничная девушка по имени Жанна Ла Брюн. Мать не учла одной очень важной вещи — того, что герцог Бургундский любил перемену мест и посреди зимы решил переехать в Брюссель. Небольшой свите Мари пришлось его догонять. Она на всю жизнь запомнила холод домов, где они останавливались на ночлег и черную копоть прогоревших каминов по утрам. По пути девица Жанна сошлась с одним из рыцарей. Это была скоротечная, но весьма бурная связь, которую Жанна не особенно скрывала. Тогда-то натянув на голову одеяло на голову, Мари и начала сама с собой разговаривать. «Все хорошо, Мари. Тебе нечего бояться. Ничего особенного не происходит, — повторяла она каждую ночь, — Жанна просто дура. Вот и катается по перине с тем мужчиной и громко стонет. И говорят они обо всяких глупостях. Пусть делают что хотят, я буду спать». И это ей помогло. Зато когда она после всех мучений оказалась во дворце герцогов Бургундских… Это было похоже на сказку. Дядя усадил Мари себе на колени, непрерывно восклицая: «Какая красавица!». А его жена, герцогиня Изабелла, расцеловала ее в обе щеки и подарила много бархатных платьев и куклу с настоящими белокурыми волосами. Камины в их доме всегда пылали жаром, обеды были невероятно вкусными, придворные — почтительными, часто играла музыка, и танцы устраивали почти каждый вечер. Но лучше любого камина Мари согревала взаимная любовь, что, как ей тогда казалось, связывала ее дядю и герцогиню Изабеллу. Первое время она радостно грелась в ласковом тепле, которого раньше не знала, и страстно мечтала каким-нибудь волшебным способом сделаться их настоящей дочерью. Со временем позолота поблекла. У обольстительного дяди Филиппа оказалась толпа фавориток и маленьких бастардов. Герцог развлекался, герцогиня терзалась от ревности и рыдала у себя в покоях так же безутешно, как плакала Жанна Ле Брюн, когда клевский рыцарь бросил ее брюхатую. Потом она что-то сделала с собой, и ребенка не было. Через год Жанна очень удачно вышла замуж за торговца шерстью, и у Мари появилась новая горничная. Ласковые придворные интриговали и сплетничали. Слуги таскали припасы с кухни. У всего есть своя темная сторона — Мари поняла это довольно рано. А потом… Она забыла, когда и как это произошло, но через какое-то время она перестала различать ту часть, что была светлой. Ни романной любви, ни рыцарских похождений, ни истинного благородства, ни чести — ничего этого в жизни не бывает. Их придумали мечтатели, чтобы не так тоскливо было жить на белом свете. Мари старалась быть благоразумной и ценить комфорт, а также дружеское расположение, каким дарили ее герцоги Бургундские. И все было просто прекрасно, пока дяде не взбрело в голову выдать ее замуж. Что ж, Мари знала и то, что рано или поздно все на свете заканчивается. И особенно быстро заканчивается все хорошее. — Посмотрите-ка, мадемуазель, какой роскошный султан я раздобыл для вашего убора! Перед носом Мари помахали камышовой метелкой. Она так глубоко задумалась, что не заметила, как к их повозке подъехал Антуан. — Держите, прекрасная принцесса! — он протянул ей султанчик и учтиво поклонился матери Мари. — Герцогиня, не сильно ли утомила вас дорога? Антуан был самым миловидным из бастардов дяди и довольно рано это понял. Тем не менее он не возгордился, а просто временя от времени пользовался этим своим преимуществом. — Прошу, позвольте вашей дочери немного прокатиться со мной? —распахнув яркие зеленые глаза он открыто и немного беспомощно улыбнулся — ангел, а не юноша. Мать мгновенно растаяла сразу же и согласилась, крикнув в спину дежурное: — Только будьте осторожны! Забравшись на круп коня Антуана, Мари с облегчением ткнулась лбом в его зеленый, пахнущий гвоздикой рукав. — Опять она ворчала всю дорогу? — спросил он осторожно, когда они отъехали на достаточное расстояние от повозки. — Она меня не любит. Вообще никого не любит… — горестно вздохнула Мари. — Конечно, любит. Просто она устала. Старики вообще любят поворчать... — ответил Антуан, смотревший на жизнь с куда большим снисхождением. Они выросли вместе. Наверное, Мари могла бы назвать его своим другом. Или даже братом. Был в ее жизни краткий миг, когда ей показалось, что она в него влюблена. Антуан всегда был добр к ней, весел, разговорчив. Что еще нужно для счастья? Но они, во-первых, были слишком молоды, во-вторых, слишком близкой родней. И самое главное — Антуан был бастард, а значит, их брак не возможен ни при каких обстоятельствах. Когда Мари это поняла, влюбленность как-то прошла сама собой. В очередной раз убедив ее в том, что любовь — это мираж неудачников. — Дядя ведь тебе рассказывает куда больше, чем мне. Ты понимаешь, зачем он это делает? — Ты имеешь в виду свой будущий брак? — Не только. Вообще все. Ведь герцог Орлеанский замешан в убийстве нашего деда. Зачем дядя взялся ему помогать? По мне бы, пусть бы и сидел в Англии до скончания своих дней. — С чего ты взяла, что он замешан? Он был в плену у англичан в это время. — Слышала. Мессир Ролен рассказывал архиепископу. Антуан бросил на нее хитрый взгляд через плечо. — По-моему, ты слишком много подслушиваешь чужих разговоров, Мари. И слишком легко веришь им. Она стукнула его по плечу метелкой камыша. — Как ты не понимаешь! Наш дед, герцог Жан, приказал убить отца герцога Орлеанского. А потом деда убили на мосту Монтеро. И вот представь себя на месте герцога Орлеанского. Двадцать пять лет взаперти… Я бы на его месте захотела отомстить. — Деда давно нет в живых, а отец выкупил его из плена. И, по-моему, это было довольно великодушно с его стороны. Кому мстить? Проводив взглядом вспорхнувшую из кустов цаплю, Мари подавила горестный вздох. — Всем. Мне бы хотелось убить любого, у кого все эти двадцать пять лет была обычная жизнь. — Не верю, Мари. Ты не настолько кровожадна. — Ну ладно, я — нет. А герцог — вполне может быть. Он же племянник безумного короля. Сумасшествие передается по наследству. Может и герцог Орлеанский давно помешался, просто мы еще этого не знаем! Антуан вдруг торопливо полез за пазуху. — Совсем забыл. Я же не просто так тебя увез, а по делу. Через плечо он протянул Мари сложенное вчетверо письмо. — Это от кого? — насторожилась она, написать ей мог только дядя, но он не стал бы делать это тайно. — Будто не знаешь! Ланселот твой просил передать… Ну возьми! Возьми его, Мари! Это же не змея! Всего лишь письмо. При дворе с упоением играли в эту игру: куртуазные ухаживания, как в романах. Рыцари делали вид, что поклоняются дамам, дамы делали вид, что вздыхают о благородных героях. Все писали друг другу стишки, самые бойкие имели наглость класть их на музыку. А потом шли трахаться в лучшем случае в чулан, а иногда и на сеновал, когда нужда заставала их во время очередного переезда. Несмотря на то, что Мари эти игрища презирала, она понимала, что у нее не может не быть поклонника. Таковы правила: если есть дама, то у нее должен быть рыцарь, поэтому она со вздохом взяла письмо. — Де Лален? Что там с ним такое? — обреченно спросила она. — Сердце разбито, — ехидно хохотнул Антуан. В детстве Жак служил пажом при Клевском дворе, пока не перешел на службу к герцогу Бургундскому, где с чего-то решил, что должен оказывать Мари знаки внимания. Сначала ей это льстило: де Лален хорош собой, атлетически сложен, прекрасно владеет мечом и копьем, нравится дамам. Кроме всего прочего, их объединяли общие воспоминания. Он назвал ее своей дамой, она написала ему пару стишков… На этом можно было бы и остановиться, но Жак явно добивался большего. Особенно он усилил натиск, узнав о том, что Мари просватана. А ей стало не до него. Собственное несчастье заслонило все остальное. Она не хотела ни замужества, ни стать его любовницей. Если быть совсем честной, она и сама не знала, чего хотела. — Ну во-от… — протянула Мари, — Очередные стихи. Мило. Особенно последняя часть. Рифмы «страдаю — погибаю» и «олицетворяешь — избегаешь» на редкость удались автору! — Какая ты недобрая девица, — снова хихикнул Антуан. — Несчастный юноша влюблен, а ты смеешься. Все женщины одинаковы. — Знаешь что, братец … — Мари с притворным гневом стукнула его кулаком в плечо. — Ну-ка верни меня матушке, не хочу больше с тобой кататься. Быстро темнело, следовало поторопиться, чтобы не ночевать на болоте. Впереди, немного оживляя тоскливый вид, уже виднелись несколько мельниц, а еще дальше — шпили церквей Сен-Омера и башни аббатства Сен-Бертен, где им предстояло остановиться на ночлег. Добрались до Сент-Омера они только поздним вечером, когда погода окончательно испортилась. Завывал в каминной трубе ветер, в окна неистово хлестал ледяной дождь. Мари так и знала, что комнату толком не протопят. Как назло им с матерью выделили самую большую с огромной кроватью, в которой можно только стучать зубами всю ночь. Как же она ненавидела чужие дома и, сплошь покрытые резьбой, но такие неудобные кровати. У меня нет и никогда не будет дома, — подумала она с горечью. Чем мы не цыгане? Скитаемся в темноте, ищем что-то, сами не знаем что. Может, просто немного покоя? Она так устала, что не раздеваясь вытянулась на кровати. Сил хватало только на то, чтобы отрешенно следить за тем, как горничные матери раскладывают вещи и развешивают гобелены по стенам. — Так и будете лежать, сударыня? Извольте встать и хотя бы снять эннен! Вы его помнете! Мари с трудом разлепила губы, чтобы ей ответить, но не успела. Снаружи раздался шум, и в комнату вплыла мадам де Менезес — главная фрейлина герцогини Изабеллы. — Ее светлость только что прибыла из Гравелина. Она очень обрадовалась, когда узнала, что вы уже приехали. Она просит вас разделить с ней трапезу. Она перевела строгий взгляд на Мари. — Мадемуазель Клевскую она просит быть в платье с большим шлейфом. — Что?! Не-ет! — Мари так и подбросило на кровати. Хуже платья с больший шлейфом может быть только парадный эскофьон. И лучше уж вообще не ужинать, чем напяливать платье и мучиться в нем весь вечер. В нем ни ходить, ни сидеть толком не возможно. Мать и Менезес одинаково возмущенно дернули головами. — Перетта, подай мадемуазель платье с большим шлейфом. Ну то, темно-зеленое с норковой опушкой, ты знаешь, — отчеканила мать, таким тоном, что Мари сразу поняла, что спорить с ней сейчас небезопасно. Как только Перетте удалось завернуть Мари в платье и вручить ей шлейф, который полагалось изящно нести одной рукой, но поднять тяжелую ткань можно было только двумя, герцогиня Клевская и мадемуазель Клевская спустились в большой зал. Тут в двух больших каминах во всю жарились свиные туши и куропатки. Упоительно пахло свежим хлебом и топленым салом. Многочисленные пажи расставляли столы и скамьи. В огромном переносном буфете уже были выставлены серебряные блюда — без них дядя не представлял себе ни одного путешествия. — О-о, наконец-то мы снова при бургундском дворе, — осунувшееся лицо матери неожиданно расцвело улыбкой. — Ее светлость ждет вас в соседней комнате, там теплее, — изящно подхватив тяжеленные юбки, Менезес величественно прошествовала в глубину зала. Мари бы позавидовала ее умению, если бы не усталость и злость. Наверное, прав Антуан: недобрая она девица, и сейчас хочет отомстить всем, кто ее мучает — матери, Менезес, герцогу Орлеанскому и особенно швее, приделавшей к платью парадный шлейф. У двери мать замешкалась. — Осторожно, дорогая, тут, кажется что-то просыпали… Весь пол был усыпан крошками, как от песочного печенья. Мари повыше вздернула шлейф и недовольно проворчала: — Это, видимо, из моего жениха песок сыплется… Все вдруг замерло, и только господин в синем упелянде искоса глянув на нее через плечо уронил в неловкую тишину ехидный смешок. По тому, с каким осуждением уставились на нее окружающие, Мари поняла, что мужчина в синем и есть герцог Орлеанский.