What's up, danger?

      Ньют вернулась в свою маленькую квартирку и устало взглянула на себя в зеркало. Сразу аккуратно поставила обувь на коврик у входа, проверила, на все ли обороты закрыла дверь, вымыла руки в примыкающей крошечной кухне. Начала снимать салфетками «просроченный макияж», который не могла смыть из-за пребывания в полицейском участке. Выглядела она, по ее ощущениям, просто ужасно. И это в таком виде она общалась с господином Мином? Черт. Неприятно. Потому что некрасиво. Как драная мокрая кошка.       С другой стороны, существовала ли эта встреча? Ей опять не верилось, что она буквально час-полтора назад общалась с мировой звездой, которая так-то не вмещалась своим масштабом в комнату. И при этом одномоментно звезда сидела рядом на диванчике, общаясь с ней так, словно они были равны.       Девушку разрывало от контрастов! Сначала ты наблюдаешь пьяную поножовщину и сходишь с ума от страха за свою жизнь. Потом тебя увозят в кутузку вместе с толпой свидетелей и пострадавших. При этом тебе приписывают черт знает что, хотя ты небанально зарабатываешь на жизнь пением, а вовсе не тем местом, о котором подумали мужчины в форме. Пением, мать их!       Знали бы полицейские, каких больших усилий стоит извлекать из себя звонкий голос Ариэль, когда ты ни разу не русалка из богатого русалочьего дома, находящаяся под присмотром рака Себастьяна и рыбки Флаундера. Ты достаешь из глубин своего существа этот голос, вкладываешь в него душу, но... рядом нет тех, кто в состоянии это заметить. Повсюду или бешеные маргиналы, или обычные занятые люди, вечно что-то пьющие и жующие. Они хорошие, эти люди, но им плевать на поющую девчонку — таких ведь много в Сеуле. Одной больше, одной меньше, подумаешь! Если она, Ньют, однажды не придет сюда на работу, никто ее не хватится, ей просто найдут замену. Или будут помнить от силы неделю — а потом забудут.       И вот в твоей жизни появляется человек, которому не все равно, который в тебе заинтересован. Он протягивает руку с вершины пирамиды Маслоу и говорит, что ты больше можешь не выживать и не драть глотку перед теми, кто воспринимает твое пение как фон, а порой и как раздражающую помеху. Ты сидишь рядом с этим человеком, и тебя заряжает даже нахождение в его поле. Ты таешь от его тепла, участия, простоты. Ты видишь в его глазах не жалость богача, дающего милостыню нищему, а реальное п о н и м а н и е. Он понимает все, через ты проходишь, потому что сам поднимался с нулевого уровня. И ты... все равно не веришь, что это не сон.       Казалось бы, вот она, удача, сама плывет тебе в руки! Но нет. Ньют боялась, что ничего у нее не выйдет на этом прослушивании. Что это будет очередная ложная надежда. Другая жизнь слегка поманит ее, заведет в роскошную гостиную на званый прием — в красивом платье и с изящно уложенной прической, с бокалом шампанского в руках. А потом вытолкает за дверь как самозванку, напялившую украденный наряд. И ей не будут улюлюкать вслед или кричать оскорбления, нет. Это ведь не аристократично! На нее будут презрительно смотреть, а в ее адрес будут глубокомысленно молчать. О боже, только не это! Она не готова была уходить оттуда с позором!       И да, Ньют боялась, что она недостаточно хороша даже для прослушивания. В нее уже попало слишком много корейского перфекционизма и стандартов красоты, которым она не особо соответствовала, поэтому девушка струсила. Неет, она не может припереться просто так, ей надо получше подготовиться! Или... не надо? К чему тут готовиться, если все это — не более, чем сладкий сон? Мин Юнги, он же Шуга, он же Agust D, он же небесное тело, подобное Солнцу, — это просто сон.       В маленькой неудобной квартирке, где у тебя все нагромождено одно на другое, где ты можешь лежать на кровати и сразу помешивать рамен на плите, а через два метра у тебя сортир, трудно поверить, что для тебя где-то подготовлена другая реальность. В мире складных мебели и предметов быта, с помощью которых ты чуть-чуть раздвигаешь пространство и превращаешь квартиру-гроб в более парадный и комфортабельный гроб, перспективы словно ограничены этими же самыми стенами. Они маленькие, не способные простираться далеко.       Ньют хотя бы снимала oneroom, у нее был этакий кукольный душ и туалет. Некоторым приезжим живется в разы хуже. А у нее все хорошо, жаловаться не на что. Еще и оплачено на год вперед. Даже если не будет еды, крыша над головой останется. Стоп! Но ведь оплачено-то благодаря помощи Юнги, этого призрачного человека, что не разрешает именовать его господином! Стало быть, он существует?       Ньют сбросила с себя одежду и закрылась в душе. Должно было быть радостно, а ей стало тоскливо, тошно, неуверенно, тревожно. Удивительно, что в момент общения с Юнги она как-то справлялась и не терялась, а сейчас ее накрыла тревога. После душа Ньют выпила воды, а на еду уж сил не хватило, поэтому она со стоном упала в кровать и заснула. В планах было не просыпаться как можно дольше.

***

      Ньют помогли надеть ханбок две помощницы, хотя она могла бы справиться и сама. Юбка «чима», а сверху жакет «чогори» — что тут сложного? Конечно, ткани много, но все же Ньют вряд ли запуталась бы в складках. Однако она терпеливо и смиренно приняла помощь, с восхищением разглядывая богатство узоров, вышитых на подоле и рукавах.       Вообще если судить по цветам одежды и красоте отделки, Ньют наряжали как аристократку или даже особу королевских кровей, не меньше. Белый ханбок с голубыми и золотыми орнаментами из переплетающихся стеблей растений, а также нежных цветов и листьев, был похож на свадебный. Некоторые лепестки и крошечные цветочки были вышиты так, словно дунул ветер — и они разлетелись по всей юбке, выходя за край полосы орнамента. А на верхнем жакете чогори примостилось несколько фантазийных птиц, которых не существовало в природе. Руки мастериц-вышивальщиц словно перенесли их на одежду прямиком из корейских сказок. На спине жакета обитала самая красивая птица, раскинувшая крылья в полете. Еще немного — и она стала бы похожей на геральдический символ. Означала ли эта птица принадлежность к какому-либо клану или свободу, Ньют не знала. Но одежда ей очень понравилась. Девушка успела ее рассмотреть, пока та лежала на кровати в ее комнате, а потом и на себе.       Так же послушно она позволила помощницам причесать ее, уложив волосы на корейский манер: несколько тяжелых прядей приподняли наверх и закрепили гребнями, украшенными длинными нитями мелкого жемчуга, а остальные пряди красиво разложили по плечам. Помощницы работали так, словно волосы Ньют были хрустальными и могли разбиться — бережно, осторожно, деликатно. Впрочем, они и с Ньют так держались. Она чувствовала себя этакой вазой, которую вот-вот доставят императору в подарок.       И она не ошиблась! Ньют наконец разрешили выйти из маленького домика, затем провели по улочкам пустынного в утренний час городка на площадь перед дворцом, удивительно похожим на Кëнбоккун. И оставили одну на дорожке, ведущей к главному входу. Девушка растерялась, замерла у ворот и погрузилась в раздумья. Поэтому и не заметила, как из дворца вышел молодой представительный мужчина в окружении советников и помощников. Он двинулся по выложенной камнем дорожке к ней навстречу, и вот тогда Ньют заметила периферийным зрением какое-то движение.       Подняв голову, она залюбовалась: на нее словно надвигалось солнце. Белокурый длинноволосый юноша в одежде правителя, выше которого нет во всем королевстве, степенно и медленно шел к воротам, словно приглашая и ее приблизиться к нему. Ньют шла как в тумане. Ноги сам несли ее, а потом вдруг подкосились — и она рухнула на колени. Она знала: так надо, перед ней не кто-нибудь, а настоящий император династии Мин. И ей суждено служить ему, если она ему понравится. О, ей хотелось стать его приближенной! Поэтому Ньют смиренно опустила глаза вниз, хотя голову не склонила, да и спину держала прямо. Она каким-то шестым чувством поняла, что невозможно продемонстрировать свои честь и достоинство, ползая в ногах и выражая подобострастие. Нет. Император вряд ли оценит девушку, которая забыла об уважении к себе самой.       Молодой император наблюдал за красавицей, присланной ему из далеких стран, с некоторым возбуждением и интересом. Как она себя поведет? Она ничего не знает об этикете их страны, поэтому будет любопытно увидеть, как она попытается адаптироваться, допуская миллион крошечных ошибок на каждом шагу. Но в то же время юноше страстно хотелось узнать что-то новое из чужеродной культуры — в том числе и через общение с девой, что опустилась перед ним на колени, даже не дойдя до него. Император увидел в этом жесте проявление уважения: девушка не стала дерзко вышагивать к нему, остановилась, не переходя невидимую черту. Она словно говорила: я ожидаю внимания и расположения Вашего Величества.       Он посчитал уместным оказать честь гостье, поэтому подошел к ней и начал жадно всматриваться сверху вниз. Дева напоминала сейчас цветок: пышная расшитая юбка окутала ее фигуру подобно лепесткам, а весь ее облик был волнующим и свежим. Взгляд императора скользил по нежным чертам внешности, тонкостям одеяния и убранства, сложенным на коленях ручкам. Он и выделял детали, и сразу сплетал их в единое восприятие, выбирая в себя образ незнакомки целиком.       Ровный пробор темных волос, но все же отличающихся от тех, что были у его соотечественников... Жемчужные нити, украшающие тяжелые завитки локонов и чистый высокий лоб... Пушистые ресницы, прячущие взгляд и отбрасывающие крохотные тени, подобно крыльями бабочки... Бледные щеки, порозовевшие от смущения... Пунцовые губы, словно специально заранее искусанные для прилива крови... Тонкая белоснежная шейка, обрамленная тесьмой воротника тончжон... Непривычные, не азиатские черты лица, но очень красивые, вне всякого сомнения.       — Приветствую вас, сударыня! — голос императора невольно взял самый низкий регистр. — Встаньте, прошу вас!       Девушка медленно подняла взгляд и наконец увидела императора совсем близко. Он ведь не просто подошел, а еще и наклонился, протянув ей руку. Она несмело вложила свою ручку в его ладонь и ощутила, как мужчина с легкостью поднял ее с колен. Ньют не без страха обнаружила себя почти прижатой к столь высокопоставленной особе. Наверное, так нельзя? Наверное, поэтому все эти вельможи, что расположились вокруг, посмеиваются или смотрят так строго? Но она не могла отстраниться и не могла перестать смотреть на него. Взгляд его темных глаз сцепился с взглядом ее зеленых. Императора будто волной окатило.       И странное горькое чувство вдруг настигло юношу! Будто эта девушка представляет для него опасность, хоть и привлекает его, манит до дрожи — как морская пучина, как песни сирен, как ночное небо, полное звезд. Будто она станет причиной его гибели. Будто встреча с этой девушкой перевернет всю его жизнь и ввергнет в такие события, которые пробудят хаос и разрушения! Такой вот нежный цветок оказался в его руках — то ли прижать его к сердцу, то ли выбросить как можно скорее за ограду дворца, чтоб он погибал там один, не забирая его с собой. И все же император оказался смелее, потому что испугался всего лишь... за нее. За девушку. И пусть встреча с ней сулила ему нечто страшное и неизведанное, он решил, что сможет победить обстоятельства.       У Ньют закружилась голова от близости к императору. Ведь это только кажется, что «император» — человек, наделенный огромной властью. А что делать с тем, что он — молодой привлекательный мужчина? Красивый, сильный и крепкий, пахнущий табаком и мандаринами. Завтра он, возможно, будет пахнуть кровью, пролитой в битве между тысячами воинов, но сегодня он просто галантный кавалер, радушный правитель и очаровательный человек. Ньют сама не поняла, как это случилось, но ей стало нехорошо, она упала головой на плечо императора и обмякла. А потом почувствовала, как он подхватывает ее на руки и несет куда-то... Спутанность сознания мешала думать, но Ньют молила, чтоб он отнес ее в свои покои.       А уже через секунду наступила ясность. И Ньют с ужасом поняла, что стоит на натянутом канате под куполом цирка и изо всех сил балансирует, чтоб не упасть. Следующее осознание было еще страшнее: она стояла над ареной, прямо посередине каната, идти в обе стороны было примерно одинаково. Хотя нет, назад — чуточку меньше, но обратно все равно не вернешься, ведь разворачиваться на канате проблематично. Что ж, у нее теперь одна дорога — только вперед. А внизу рукоплещет публика, все что-то кричат, подбадривают, пугаются за акробатку. И лишь один человек смотрит на нее без истерики — он просто хитро улыбается, будто сам и создал этот цирк. Он верит в каждый микроскопический шаг Ньют, поэтому ждет, когда она дойдет до круглой платформы, и весь зал выдохнет напряжение. Как и она сама.       Ньют фокусирует свое внимание на канате, идет сосредоточенно, медленно, изящно, тянет носочек. Никому из публики и невдомек, что ей страшно, что пот течет по ее лбу и спине. Она улыбается — и это единственное, что демонстрируется зрителям.       Девушка помнит главное наставление: самая частая ошибка канатоходцев — пренебрежение к последним шагам, когда кажется «ну все, я дошел, ура». Именно в этот момент они хотят проскочить побыстрее, концентрация снижается — и человек падает. Ньют не позволит себе упасть, находясь почти у цели, что за нелепость? И она навсегда сохранит память об этих «последних шагах», она пригодится для достижения любой цели. А как подмогу Ньют постарается удерживать в сознании полный восхищения и веры взгляд молодого человека из числа зрителей. Тот самый взгляд, которым на нее смотрел... Это же... Мин Юнги?       Ньют резко проснулась и поняла, что улыбается. Ей было хорошо — она ведь дошла до цели! И только спустя несколько минут девушка осознала, что это было во сне, что ей только предстоит пройти по канату... Или по дорожке к императору. И вот что ей думать теперь? Что ей надо срочно бежать на прослушивание к Юнги? Наверное. Стоит проверить, действительно ли он пахнет фруктовым табаком и мандаринами? Почему-то Ньют напрочь забыла, какой от этого человека шел аромат, хотя сидела довольно близко.       В это время телефон напомнил смс-ками и пропущенными вызовами, что хозяин заведения, господин Ким, настаивает на продолжении выступлений Ньют и группы музыкантов. После того происшествия им надо задобрить публику, показать, что все хорошо, можно приходить и не бояться. Черт возьми, эти мужчины тянут ее в разные стороны! В одной стороне нет перспектив, в другой — гарантий. И что ей, разорваться в этой неопределенности?

***

      Если бы Юнги не был так сильно занят созданием нового альбома BTS, он бы рассердился на Ньют: она по-прежнему тянула кота за хвост и не приходила на прослушивание. Но он был так погружен в работу, что не замечал даже своей усталости. Что уж говорить о девушке, которая вообще не напоминала о себе? Юнги уже начало казаться, что Ньют вообще не существует, это просто его алкогольная галлюцинация. Но когда у музыканта случился выходной, он таки вспомнил о Ньют и порядком разозлился: да сколько можно отпихивать от себя возможности? Она что там, ополоумела? Опять куда-то вляпалась? Или она просто дура, в конце концов?       Подумал про нее «дура» — и так погано стало на душе. Ну зачем он так? Она же просто бедная девочка, ей сложно, она выживает одна среди хищников. Может, случилось что-то? Может, она болеет? Может, дела, обязательства? Хороший же из него благодетель, если он готов ее ругать, не зная всех обстоятельств!       Успокоив себя текилой, Юнги решил наведаться в любимое заведение и попробовать застать Ньют за работой. Если он будет звонить или писать — у нее останется шанс гаситься, ускользать, не отвечать. А если он будет сидеть за столиком прямо перед ней — Ньют придется с ним поговорить.       Парень оделся в суперпростой мешковатый трикотажный костюм из масс-маркета, оставив брендовые вещи в шкафу. Надевать их было рискованно. Сразу ведь понятно, что за ними прячется как минимум обеспеченный человек, а как максимум — медийный, известный. Rolex тоже пришлось снять. Юнги мысленно поржал: удивительно, что в треках ты можешь похвастаться сверхдорогими часами, а в жизни их лучше не надевать — не дай бог, спалят, вообще греха не оберешься.       Шуге чем-то нравилась конспирация: прикольно было не выдавать посетителям рок-кафе свою личность, ходить мимо поклонников, хейтеров или нейтралов. Да, что-то притягательное в этом было. Он как принцесса Жасмин в Áграбе, только с деньгами и знанием города. Неплохое, почти реалистичное подобие свободы. Юнги попробовал надеть вместо черной маски бандану — она закрывала лицо более выразительно, по-рокерски, свисая до груди как треугольная «борода». Отлично, он возьмет с собой и то, и другое.       Дальше темные очки, рэперская шляпа, среднестатистические модные кроссы, которые сегодня вместе с ним надели миллионы корейцев по всей стране. Отличный вид, никакого эксклюзива! Ни дать ни взять — герой дорамы, парень, вынужденный влачить трудное существование. Днем он учится, вечерами работает, но иногда приходит пропустить рюмочку-другую в рок-кафе и поглазеть на девушку, которая ему нравится. Господи, не сюжет, а одно клише на другом, стереотипная банальщина! Разница только в том, что он — не просто посетитель, а мировая звезда, а она — не просто дешевая певичка, а талантливая исполнительница. Последнее, что Юнги сунул в карман, — медиатор для гитары. Он и сам не понял, зачем. Просто порыв. Возможно, это был его сегодняшний стихийно выбранный талисман.

***

      Шуга сидел на своем привычном месте, откуда был виден примерно весь зал. Давненько он тут не бывал! Понял, что ужасно соскучился по Ньют и ее выступлениям. Но сейчас ее не было в поле зрения. Музыканты играли на сцене ненавязчивую инструментальную мелодию, а Ньют где-то пропадала. Впрочем, кто это там в дальнем углу зала у барной стойки?       ОНА!       Сказать, что Юнги удивился от вида Ньют, — значило ничего не сказать. Он как-то не ожидал увидеть ее настолько блестящей. Или даже... блистающей. На ней было вечернее платье — открытое сверху, тесно обтягивающее снизу, переливающееся всеми цветами радуги. Плечи и одна рука обнажены, на другой — высокая черная перчатка, поверх которой было надето несколько массивных браслетов и колец с разноцветными камнями. Лиф платья также был расшит сияющими стразами всевозможных оттенков, поэтому от наряда буквально слепило глаза. Губы ярко накрашены, вообще весь мейкап очень сценический, преувеличенный. Даже прическа казалась более объемной, чем всегда.       Когда Юнги нашел глазами Ньют, она стояла у края барной стойки, опираясь на нее спиной, а рядом с ней, нависая, возвышался мужчина европейской внешности. Он наклонялся и что-то говорил ей на ушко, а она снисходительно-принимающе улыбалась, чуть отворачивая от него лицо и отстраняясь. А может, она была смущена, Юнги не был уверен, что правильно считывал эмоции на лице Ньют. Да и видно было не очень хорошо. Но ощущения от этого бугая были противными.       Шуга снова увидел гадкие проявления патриархального строя, который заставляет девушку быть удобной, подстраиваться и улыбаться, когда ей этого не хочется. Мужчина склонился еще ниже, и Ньют скрестили руки на груди, пытаясь хоть немного отгородиться от вторжения. Все ее тело напряглось, она словно хотела выскользнуть из этого пространства, ей пришлось чуть ли не лечь спиной на барную стойку. Громила пожирал ее глазами и непроизвольно облизывался, напирал, вел себя по-хозяйски и по-хамски. Отвратительно! Но стоило увидеть это со стороны, чтобы раз и навсегда запомнить, как не надо вести себя с женщинами. Чувак, неужели ты не чувствуешь, что она не хочет этого, что ей неприятно? Юнги вскипел от ярости.       А потом увидел, что мужик сует в руки Ньют купюры и белый картонный прямоугольник. Скорее всего, это визитка. Ньют взяла все это, лучезарно поулыбалась и наконец смогла воспользоваться случаем — ведущий вечера объявил ее выход. Она шустро отпихнула назойливого мужчину и помчалась на свою небольшую сцену.       Шуга был безмолвен и неподвижен снаружи, а внутри у него кипела лава. Он вроде не ревновал Ньют — все же язык ее тела говорил о том, что ей неприятно. Нет, ревности не было, но Юнги злился от увиденного. Гнев был направлен в основном на мужчину, к девушке были только вопросы. Вот зачем она ему улыбалась? Зачем делала вид, что все нормально?       И Шуга тотчас отвечал сам себе: потому что она как-то зависит от этого громилы, очевидно же. Черт! И при этом она упорно не шла к нему на прослушивание, не пыталась врываться из этой трясины обыденности.       «Ньют, если уж зависеть, то... завись от меня! Я не сделаю тебе плохо и больно. Ну что ж ты за упрямый бараш такой?»       С другой стороны, Юнги вдруг увидел другую грань нелогичного поведения девушки: она не рвалась использовать его связи любой ценой, не пыталась залезть в его постель, не лезла вон из кожи, чтобы хоть как-то примазаться. Внезапно он подумал, что, пожалуй, эта сдержанность и автономность ему даже нравятся. Черт, да кого он обманывал? Ему сейчас нравилось в Ньют примерно все. Даже злость отступила, ведь она запела, и ее голос опять разволновал что-то нежное в его душе.       Она начала легендарную «King of sorrow» Sade. Магическая, плавно текущая песня, она заставила людей затихнуть, пить алкоголь со смыслом и жевать свою еду не просто так, а чуточку философски.       Внезапно Юнги заметил, что место крайнего музыканта пустует — один из гитаристов покинул свой пост, и его гитара просто осталась лежать на высоком стуле. Видимо, раз эта песня была относительно тихой, хватало поддержки всего одной гитары. Это было... словно приглашение. Словно это ЕГО место рядом с ней.       Шуга сам не понял, что его толкнуло на столь безумный поступок, но он натянул бандану на лицо, шляпу опустил пониже на глаза и двинулся к сцене. Ньют смотрела на него с изумлением, но продолжала петь Музыканты тоже немного заволновались, но странный парень сделал им знак рукой, мол, все в порядке, не отвлекайтесь. Никто не был готов к нахальному вторжению, поэтому Ньют и ребята просто продолжили петь и играть.       И вот прячущийся за банданой черный незнакомец присел на высокий стул, взял гитару, достал из кармана медиатор, тронул струны, чтобы понять конкретно этот инструмент и подстроиться под него. И уверенно заиграл, аккомпанируя Ньют. Публика, которая наблюдала за происходящим, зааплодировала, кто-то уже снимал на телефон, сообразив, что перед ними не только экспромт, но и необычный случай. Зритель из зала пошел играть для их любимой певицы? Это же очаровательная история! Ею срочно надо поделиться в соцсетях.       Пока люди хлопали и шумели, музыканты тянули проигрыш между куплетами, повторив его раза четыре. Юнги этим воспользовался, приноровился играть на чужой гитаре. Наконец Ньют подняла правую руку с указательным пальчиком вверх — и публика поняла этот знак, затихла снова. Ньют поклонилась головой и запела:       — I suppose I could just walk away. Will I disappoint my future if I stay?       Она поглядывала на человека рядом с собой и не могла отделаться от ощущения, что знает его. Он так аккуратно касался струн, подыгрывая ей, так красиво оттенял аккордами ее голос, так умело держался, что... она развернулась к нему вполоборота и начала пялиться на его руки, раз уж он прятал лицо. И похолодела, узнав их.       О дааа, она уже видела эти руки близко-близко, когда они с Юнги сидели рядом в их прошлую встречу. Ну, а что ей оставалось делать? Она тогда часто опускала глаза, поэтому невольно смотрела на его руки, они же были внизу, на коленях. Собственно, она и на его обувь таращилась, и на ногу. Кажется, она помнила даже отстрочку на его брюках, не то что руки!       Ньют было и страшно, и радостно. Ее сердце сумасшедше забилось — они же выступали вместе на одной сцене! Как? Как это возможно? Ей хотелось заорать от восторга! Но она старалась не сбиваться с грустного настроения песни. Пусть выступление состоится! Иначе она потом пожалеет, что прервалась ради эмоционального порыва.       — It's just a day that brings it all about. Just another day and nothing's any good...       Опять же, если заорать, она же выдаст его. Ясно будет, что они знакомы, что это не простой посетитель, а какой-то важный человек. Молчи, сердце, молчи! Пой, Ньют, пой! Не останавливайся! Мысли девушки сменялись с такой бешеной скоростью, что ее чуть не затошнило, как на карусели. А снаружи — все спокойно, она просто поет, разве что ее руки, держащие микрофон, немного дрожат. — The DJ's playing the same song. I have so much to do, I have to carry on...       И все же... это было так странно: ты счастлива, но не можешь этого показать. Господин Мин, очевидно, тоже как минимум доволен, ведь он играет так, что она это ч у в с т в у е т. Он буквально ворвался на сцену, позволил себе лишнего — а значит, тут не просто порыв, тут целый манифест! Подобным жестом он хотел сказать Ньют нечто важное! И вот они как два чурбана, скрывающие чувства глубоко внутри, общаются посредством музыки, находясь на одной сцене. Осознав всю трагикомичность этой ситуации, девушка смогла без усилий передать грусть:       — I wonder will this grief ever be gone. Will it ever go?       Ей захотелось выразить свои эмоции голосом. И еще очень-очень понадобилось, чтобы он хотя бы раз взглянул на нее. О господи, как же это устроить? Ньют подумала, что Юнги, наверное, сердится на нее: она пообещала, но не пришла. Торчит здесь, как неподвижный неподдающийся пень, который никак не выкорчевать. А он ведь ждал. И даже пришел снова, хотя мог бы уже и плюнуть на договоренности. Ньют почти заплакала — и ее чувства наконец вылились, голос немного сорвался и задрожал. Поэтому следующие строки вышли по-настоящему грустными:       — I'm the King Of Sorrow, yeah... King Of Sorrow... King Of Sorrow, yeah...       Соло на гитаре дало ей передышку, но чувства не хотели проводиться в порядок, как она ни старалась. Все, что она смогла сделать, — это окинуть взглядом публику и широким жестом обеих рук указать на гитариста, призывая смотреть именно на него. Это был общепринятый жест уважения к музыкантам, которых часто вообще не замечают, поэтому к ним приходится отдельно привлекать внимание публики. Юнги был тронут, поэтому сделал выразительный проигрыш и начал последний куплет.       Когда Ньют с жаром запела «I'm crying everyone's tears... I have already paid for all my future sins», парень не выдержал и взглянул на нее. Они на секунду встретились взглядами и снова отвели их в стороны, но теперь Ньют знала, что он понял, как она сожалеет. Она была убеждена: он принял ее «извинения».       Песня звучала целую вечность, и они прожили ее на сцене бок о бок. Во всяком случае, так им казалось. И, конечно, публика заметила какую-то химию между артистами. Поэтому и взорвалась аплодисментами после песни.       — Вау! — проговорила Ньют, вытерла пальчиками капельки слез и продолжила после небольшой паузы: — Наш гость оказался потрясающим гитаристом! Спасибо ему огромное!       — О дааа, мы впечатлены! — подскочил ведущий, высокий кореец Сонгю. — Ньют, как тебе этот экспириенс?       — Мне очень понравилось, — улыбнулась девушка, обводя зрителей взглядом. — Мы, кажется, открыли талант.       — Не каждый раз узнаешь, что посетитель нашего кафе — профессиональный музыкант, правда? — ведущий заигрывал с публикой, а потом обратился к незнакомцу в черном: — Спасибо вам! Хотите еще с нами поиграть?       Юнги кивнул, но ничего не ответил. Снова раздались аплодисменты и понеслись похвалы:       — Молодец!       — Крутой чел!       — Пусть поиграет, дайте ему еще песню!       Господин Мин дал согласие, обалдеть. Они смогут выступить еще с одним номером! Ньют сама не ожидала, что ее так растрогает их нечаянная коллаборация, но теперь надо было срочно переключаться в другой режим — ведущий уже тормошил зрителей, желая вывести их из сентиментального состояния в сексуальное.       — Ну как, вы вдоволь погрустили? Может быть, попробуем теперь взбодриться? — громыхал он в микрофон. — Как насчет секса, почтенная публика?       Зрители ответили возбужденным гулом и усиленным хлопаньем в ладоши.       — Что там у нас дальше в программе, Ньют? — игриво спросил ее Сонгю.       — Принс и его культовая песня «Cream», — объявила Ньют звонким голосом. — Совсем другое настроение!       — Ааааааатлично! — изо всех сил старался ведущий. — Давай спросим нашего гитариста, сможет ли он сыграть с нами эту тему?       Юнги снова покивал головой — и публика отреагировала радостным ревом.       Что ж. Это будет большим испытанием для Ньют, ведь обычно она исполняла эту песню не под его взглядом. И черт возьми, она действительно про сексуальность и секс! Девушке было чуточку неловко перед Шугой. Ну да ладно, сам напросился. Никто его не тянул на сцену, он сам пришел. И потом... Он же айдол, чего он там не видал? На церемониях награждения перед ним выступало множество девичьих групп или соло-исполнительниц. Да он, скорее всего, знал о женщинах все!       Ньют обернулась, дала знак барабанщику — и тот начал играть вступление. Целая минута одних только битов, задающих ритм, должна была настроить публику на сладострастие. Свет погас, и только три софита направили лучи на Ньют. Зрители уставились: что-то новенькое, раньше она исполняла Cream по-другому. Сегодня и правда был день особенных номеров. Сделав несколько красивых танцевальных движений в стиле vogue, Ньют изящно наклонилась и потянула молнию в боковом шве юбки снизу вверх — и вот на ней образовался разрез до середины бедра, открывающий ногу. Публика захлопала. К битам добавились аккорды — вступила гитара Юнги       А Ньют, словно модель на подиуме, демонстрировала «новое» платье. А может, и не платье вовсе, а свою фигуру? Пожалуй, да, длинная нога, затянутая в черное, уже довольно сильно мешала зрителям замечать платье. И раз оно стало таким неважным, Ньют решила избавиться от него совсем — она ловко расстегнула юбку до талии и скинула ее на пол. Публика ахнула от неожиданности, но быстро успокоилась: это было не платье, а топ, юбка и высокие черные шорты. Сейчас, когда лишняя ткань слетела, стало понятно, что Ньют повторила костюм девушек из перформанса Принса.       О, это было эффектно! Высокие каблуки, бесконечно длинные ноги в черных колготках, шорты, облегающие фигуру, яркий переливающийся топ, одна черная высокая перчатка и одна обнаженная рука... и вызывающие провокационные слова, слетающие с губ Ньют, — все это было так распаляюще!       Юнги краем глаза наблюдал за движениями Ньют и удивлялся, как и зрители. Вышло очень горячо, но без непристойности. В оригинальном номере Принс пел, а девушки танцевали рядом с ним, поэтому их движения были другими — более амплитудными и свободными, включая откровенные валяния на полу. Но это не подходило Ньют. Ей нужно было и петь, и танцевать сразу, поэтому для нее были подобраны «дорогие» красивые движения из vogue. Она словно позировала для миллиона фотографов и пела, принимая соблазнительные позы. Что-то было и в стиле Ньют, этакая свободная хореография, кошачья или змеиная пластика.       Юнги решил шалить до конца. Он подумал, что будет здорово, если они обыграют эти движения вместе. Поэтому он встал и подошел к Ньют, не переставая играть на гитаре. Девушка удивилась, но, похоже, поняла, что он задумал, и сразу начала импровизировать, «оплетая» Юнги движениями рук и изгибами своего тела. Получился чистый неразбавленный секс. Чуть прикрытый одеждой. На расстоянии. Под видом музыкального выступления. Но все же секс.       Когда играешь на гитаре стоя, твоя рука скользит по струнам где-то в районе паха. И это подсознательно считывается людьми: достаточно «направить» такое движение в сторону девушки, чуть подавшись гитарой вперед, — и ты словно мастурбируешь или приглашаешь красавицу устроиться на тебе поудобнее.       Шуга, честно говоря, был в шоке от самого себя, но отступать было поздно. Вот что делает с людьми анонимность! Ты можешь позволить себе чуть больше. Можешь символически трахнуть девушку на глазах у публики. При этом можешь сделать вид, что всего лишь подыграл ей, а всем померещилось что-то фривольное в обычных движениях. Черт его знает, что нашло на него и Ньют, но Шуге показалось, что эта девчонка была довольна происходящим. Более того, она тоже завела и трахнула его. И публика взревела на последних затухающих аккордах.

***

      А потом они сидели на скамейке в парке, что располагался в квартале от рок-кафе. Приближалось утро. На Ньют не было этого дурного макияжа — она стерла его, не жалея на грамма косметики, не оставив от образа даже алых губ. И такой вот бледной Ньют нравилась Юнги тоже. Или даже больше.       Уставшая, она была не в силах улыбаться. Да и сам Юнги устал, ведь он успел еще до выступления нагрузиться алкоголем. Возможно, это тоже сподвигло его на внезапный сценический перформанс. Да, пожалуй, без алкогольных паров он бы не решился на такую авантюру. Впрочем, он был доволен, пусть такие жесты были ему несвойственны. Навыки контроля он не утратил, вел себя благопристойно, импровизировал нормально, чувствовал свободу и радость. О да, скоро он снова вместе с группой ощутит это в туре! Свобода, вот что ему было нужно! И рядом с Ньют он чувствовал себя свободно и расслабленно, а это дорогого стоит. Даже молчать рядом с ней было хорошо.       — Так и не пришла ведь! — прервал молчание Юнги. — Почему, Ньют?       — Я... не уверена в себе. Свой материал у меня слишком сырой, — девушка взглянула в его темные глаза.       — И что с того? Приходи просто как исполнитель, — предложил Шуга.       — Я не знаю, как объяснить... Ну окей, я приду. А дальше что? Меня ведь могут и не взять никуда, — прозвучало как поражение, трусливо и неубедительно.       — Ты сомневаешься в моем авторитете? В моем влиянии в компании? — усмехнулся Юнги.       — Неееет, конечно, нет! В вас я не сомневаюсь! Я не уверена, что подойду, — Ньют не лукавила.       — Есть такой риск. Но ведь стоит попробовать, иначе вообще не узнаешь, кто ты, — наставительно сказал Юнги.       — Мне страшно, — почти прошептала Ньют.       — Чего ты боишься? Отказа? — тон музыканта был дружелюбным.       — Нет... Я не уверена... Может, не отказа, а... — девушка задумалась и не договорила.       — Что тебя в о з ь м у т? — озвучил Шуга парадоксальный вариант.       — Да, — с трудом выдавила Ньют и снова отчаянно уставилась в глаза Юнги, словно искала в них спасения. — Я боюсь того... кто я есть. Боюсь... узнать себя другую... Может быть, более настоящую...       — Боишься хорошей жизни, успеха, денег? Так ведь? — Юнги не был удивлен.       — Наверное, — пожала плечами Ньют. — Мне хочется сбежать от этих мыслей. Или заснуть, чтоб их не думать...       — Что ж, Ньют, так выглядит сопротивление. Теперь ты знаешь. Но это нормально, через него все проходят, — музыкант явно знал, о чем говорил.       — И все же я боюсь, что меня не возьмут в лейбл, — спохватилась Ньют. — Просто поманят и бросят... Эта причина тоже остается.       — Выходит, что бы ты ни сделала, получится хреново, так? — усмехнулся Юнги. — Возьмут — страшно, не возьмут — плохо.       — Да.       Юнги потянулся к карманам, чтобы закурить. Однако сигареты у него закончились, а у Ньют их тоже не было, поэтому он с досадой похлопал себя ладонями по одежде, еще раз проверяя отсутствие карманных запасов, и смирился.       — Цугцванг, — глубокомысленно произнес он.       — Что? — не поняла Ньют.       — Цугцванг. Ну, в шахматах, — повторил Юнги. — Тебе надо сделать ход, но ты в таком положении, что любой ход может ухудшить ситуацию.       — Ааа, ну да. Так и ощущается, — подтвердила девушка. — Как после прослушивания в HYBE мне вернуться сюда? Предположим, я не понравилась, меня мне взяли. А я у ж е размечталась, настроилась... Как после такого облома возвращаться? Мне ведь станет тут... совсем хреново. Будто я ни на что не гожусь.       — Пробовать снова? — предположил Юнги.       — Да это тяжело, поймите! С одной стороны, меня доканывает владелец заведения, я ведь сейчас должна поработать не репутацию кафе, снова привлечь людей. Ну, после того случая... Он давит на меня... С другой стороны, его... друзья всякие... Или мафиозник тот... Если не врут, конечно, — сомнения полились хаотичным потоком.       Ньют замолчала, а Юнги вспомнил неприятного громилу, что нависал над девушкой и совал ей деньги за что-то. Подумал: надо будет позже вернуться к странному эпизоду и расспросить, что это за кадр.       — А тут еще вы и призраки моей мечты! А я... не готова! У меня нет сил и времени довести до ума свои демо-записи... Мне кажется, там полная чушь, — по тону Ньют было слышно, что она собирается рыдать над своей судьбой.       — Эй... Да успокойся, Ньют! Не надо идти на прослушивание с мыслями о мнениях других людей. Просто приди — и исполни что угодно. Вот как сегодня, — Юнги старался увести ее от воронки страшной мыслемешалки, куда она собиралась провалиться.       — Не как автор? Просто спеть? Да таких девиц полно! Пффф, просто спеть! — ворчала Ньют.       — Да, просто спеть, — настаивал Юнги. — Я видел тебя. Ты умеешь исполнять музыку со страстью. А именно это мы и ищем обычно. Страсть... Просто закрываешь глаза — и поешь то, что любишь больше всего на свете. Понимаешь?       — Ну... понимаю, — Ньют начала колебаться, в нее постепенно проникала уверенность Юнги, что пробовать все же стоит.       — Тогда сделай это, прошу. Я бы спел за тебя, но это нельзя делегировать, увы, — усмехнулся музыкант.       — Вы тоже на меня давите? — шуточно возмутилась Ньют.       — Да вообще! Давлю и принуждаю! Настаиваю! — рассмеялся Юнги. — Приходи давай, хватит бояться.       — Ну хорошо, — тяжело вздохнула девушка, будто давала согласие на брак со злобным стариком. — Теперь точно приду.       — Давай. А не то я тебя сам притащу, — улыбаясь, пригрозил Юнги. — Придется заниматься похищением и всякими преступными делишками.       Ньют рассмеялась, представив это. А Юнги подумал, что лучше уж так, чем заранее грустить.

***

      Р а з о ч а р о в а н и е.       Вот, что ждало их обоих. Потому что продюсеры HYBE, послушав вдохновенное пение Ньют, все же... отказали ей. Не прямо, через Шугу, который ее привел. Бан Шихëк был впечатлен исполнительским мастерством девушки, но начал объяснять Юнги, что девушки-иностранки не очень-то заходят на рынке k-pop. Несколько интернациональных групп влачили жалкое существование в индустрии, так как не прижились и не понравились публике настолько, чтобы им хотели платить. А тут еще и одиночка, соло-исполнительница! Нееет, это было слишком! Если бы Ньют претендовала на статус простой селебрити, как полюбившаяся корейцам русская девушка Ангелина, еще куда но шло. Но певица? Нет, пока продюсеры не видели для Ньют таких перспектив. Однако если у девушки есть потенциал композитора — пусть приносит песни. Также никто не мешает ей заниматься бэк-вокалом. Это все, что мог предложить мистер Бан в текущей ситуации.       Когда Юнги вышел к Ньют, ожидавшей его на диване в комнате отдыха, она сразу все поняла по его лицу. Вскочила на ноги, сунула телефон в карман, сжала руки.       — Отказали? — храбро, на опережение спросила она и через силу улыбнулась.       Юнги просто покивал головой. Он еще мысленно обдумывал дополнительные возможности и прикидывал, как корректно сообщить Ньют о месте бэк-вокалистки или композитора. Опять же, если ее песни будут хороши и понравятся руководству.       — Ничего страшного! — воскликнула Ньют, утешая то ли озадаченного Юнги, то ли саму себя. — Я этого и ожидала... Сразу же ясно было.       — Нет, не было ясно, — сурово возразил Шуга, подойдя к ней совсем близко. — Ты прекрасно пела! Просто великолепно!       — Спасибо, но... Все. Сразу. Было. Ясно, — уперлась девушка. — Мистер Бан... У него было такое лицо, знаете... «Все хорошо, но вы нам не подходите»...       — Ты не все знаешь, — Юнги подбирал слова, но Ньют, похоже, уже его не слышала.       И если до этого она пыталась как-то держаться, то тут в одну секунду сникла, расстроилась, спрятала глаза. Ее плечики опустились, и она как будто стала меньше в размерах. Такая хрупкая, грустная, раздавленная, что сердце заболело. Юнги стало невыразимо, невыносимо жаль ее. Черт, да почему все пошло наперекосяк? Он ведь поручился за нее перед руководством и готов был взять на себя все продюсерские риски. Он хотел вложить в продвижение Ньют собственные деньги, прося у компании только ее принадлежности к лейблу! Какого черта?       — Спасибо вам, господин Мин, — тихо сказала она, не поднимая глаз. — Я пойду.       Она молниеносно схватила свой рюкзачок с дивана и помчалась вон из недружелюбного HYBE. Ей здесь не место. Собственно, чего она ожидала? Сказки? Но господин Мин уже и так проявил к ней огромную доброту. Это уже чрезмерно сказочно.       «С тебя вполне хватит того, что тебя выслушали. Ньют, иди домой. И никогда, слышишь, никогда не лезь туда, где тебя не смогут оценить и разглядеть. Твое место в кабаке. Ну а что? Неплохо. Самый что ни на есть ТВОЙ уровень» — Ньют пулей вылетела из здания, говоря себе жестокие, несправедливые слова.       Она зашагала прочь так быстро, как могла. Ей не хотелось видеть место своего провала. Внутри все сжалось и заболело. Как будто ей сказали, что она недостаточно кореянка, недостаточно талантлива, недостаточно красива, недостаточно певица... На душе было погано.       Небо над Сеулом, словно почувствовав боль девушки, разразилось ливнем. А может, оно просто хотело злорадно вымочить ее до последней нитки? Дождь и правда был бешеный, прогоняющий с улиц. Корейцы словно испарились: кто-то спрятался в кафешках, кто-то пошел есть рамен в круглосуточные маленькие магазинчики, кто-то спустился в метро. И только Ньют шла и мокла. У нее не было зонта, она продрогла, но шла куда-то, не останавливаясь, чтобы унять боль разочарования... от самой себя. Она не плакала, дождь сделал это за нее — омыл своими пресными холодными слезами.       — Ньют, может, хватит мчаться так быстро? — услышала она знакомый голос позади. — Я устал бежать за тобой.       Девушка с удивлением развернулась. Этот голос, его не спутаешь ни с чьим другим. Какого черта за ней шел Мин Юнги? Он спятил? Зачем он разгуливает по городу просто так? Впрочем, на улице никого не было. А еще вечер, темнота, небо, покрытое тучами, — все это спасало их от посторонних глаз. Ну да, они могут общаться под сенью природных катаклизмов, только так.       Юнги был тоже без зонта и тоже совершенно мокрый. Ньют даже улыбнулась немного — настолько он был мил и забавен.       — Господин Мин, ну зачем вы? — она тихо рассмеялась. — Вы что, шли за мной все это время?       — Ты хотела сказать — бежал? Ну да, всю дорогу... бежал за тобой, — Юнги наконец смог передохнуть, опираясь руками на колени.       — Позвали бы раньше, я бы остановилась! — с умилением воскликнула Ньют.       — Как будто я не звал! Но ты же не слышала, чесала, как сумасшедшая, — усмехнулся Юнги. — Совсем не жалеешь меня. Я уже стар, чтоб так бегать!       — Да ну вас! Тоже мне, старика нашли, — улыбнулась Ньют. — Простите меня... Я не хотела быть невежливой. Расстроилась просто.       Словно подтверждая ее слова, небо горестно ответило громом и молнией. Это уже был не ливень, а настоящая гроза.       — Ты прямо сейчас проявляешь... ужасное неуважение, — Юнги все не мог отдышаться. — Называешь меня на «Вы». Господин Мин, господин Мин... Сколько можно? Договорились ведь.       — Прости, Юнги, — тихо сказала Ньют. — Знаешь... Все нормально. Вы и так... то есть... ты и так для меня много сделал, правда! Мы даже выступали на одной сцене! Без всяких контрактов, просто от души...       Ее слова отозвались в сердце Юнги и радостью, и грустью. Черт, она ничего не предъявляла, только благодарила. И это при том, что он ничего не сделал, ровным счетом ничего!       Они стояли напротив, омываемые дождем, то погружаясь в темноту, то освещаясь всполохами молний, и что-то чувствовали. Очень много всего. Разочарование от ситуации сменилось воспоминанием об их стихийной коллаборации. О да, это было незабываемо! Так чисто. Так нежно. Так горячо.       Внезапно молния ударила совсем рядом, и оба ощутили нечто удивительное — будто вуаль мягко прошлась по их лицам. Странное, даже пугающее ощущение, но такое внеземное!       — Ньют, ты... — не успел спросить Юнги.       — Да, почувствовала, — кивнула она.       — Давай уйдем с открытого места, а то небеса поразят нас, — попросил Юнги и стал озираться по сторонам в поисках уголка, где можно было спрятаться.       — Это... кара небесная, — почему-то весело поддакнула девушка.       Ничего себе, куда они забрели? Юнги, хорошо изучивший Сеул, внезапно не узнал район, в котором они оказались. Впрочем, это потому что тут было многих похожих районов. А еще дождь, темень, молнии... Он схватил Ньют за руку и потащил к домам, чтобы хотя бы не стоять на открытом пространстве, посреди дороги. У стены темного нежилого здания они были в большей безопасности, хотя их по-прежнему поливал беспощадный дождь. Да что там, водопад!       — Ниагара какая-то, — улыбнулась Ньют.       — Да уж, — тоже улыбнулся Юнги, а потом добавил: — Когда молния сверкает, ты выглядишь так... демонически...       — Кто бы говорил!       Новый всполох напугал Ньют, опять показалось, что молния прошлась совсем рядом. Словно она вслепую искала их, метила куда попало и хотела их добить. Еще одна молния, вслед ужасный, разрывающий небеса гром — и Ньют схватилась за голову, бессознательно пытаясь укрыться. Ее качнуло, она врезалась во что-то человеческое, мягкое и твердое одновременно. До нее дошло, что Юнги крепко обнимает ее, не давая ей упасть. Еще не открыв глаза, она почувствовала, что от него пахнет прямо как во сне — табаком и мандаринами. И грозой. Он сам как гроза, точно. И она готова умереть в его объятиях, если ей суждено.       Ньют почувствовала теплое касание на лбу — Юнги осторожно целовал ее. И ей так захотелось ощутить его поцелуи везде, что она потянулась к нему сама, не открывая глаз, смешно тычась своими губами в его шею, подбородок, щеку... Он нашел ее губы и так нежно поцеловал ее, что у нее закружилась голова. Им было наплевать на дождь, грозу, вода сколько угодно могла пытаться помешать им, они просто целовались как сумасшедшие. Поцелуи Юнги вливали в нее жар и негу, губы были ласковыми и теплыми, исследовали, приоткрывали ее рот, касались так мастерски, что Ньют казалось, будто она сама превратилась в одно сплошное чувствование поцелуя. Тело почти пропало, были лишь эти обволакивающие ощущения, и руки, что крепко прижимали, гладили, не отпускали, чтобы она окончательно не превратилась в бестелесный призрак.       Ньют казалось, что она совсем, вот совсем не умеет целоваться и только шевелит губами, пытаясь нащупать ими что-то знакомое, но она не знала, как чувствовал себя Юнги. Он жадно провоцировал ее губы на ответные прорывы, топил себя об нее, таял, стекал как вода куда-то вниз. Он и сам не понимал, почему внутри возникло ощущение, будто он серфер посреди океана, который утягивает его в свою сладкую бездну, а у него — никакого сопротивления, лишь стопроцентная готовность в нем пропасть.