Лексомания

      Мерси смотрела на странную сцену отца с дочерью, выпятившись на доктора Уйдейкхаала. Она должна была вмешаться — это было бы логично, правильно, безопасно. Она должна была остановить этот фарс, потребовать от Джины объяснений, от мужчины — уважения к ней. Но… Слишком много непонятного. Стирание памяти. Ультиматумы. Любовь. Мерси медленно выдохнула, ощущая, как неприятный холодок пробежался вдоль позвоночника.       — Не обращайте на меня внимания, я уже ухожу и оставляю вас наедине, — произнесла девушка голосом ровным, бесстрастным, почти ленивым.       Но, выйдя за дверь, Мерси резко закрыла её за собой и, откинувшись спиной к стене, глубоко вдохнула. Лицо оставалось невозмутимым, но внутри всё бурлило. Она должна найти Лекса. Она знала его слишком хорошо. Знала, где искать, знала, что он уже чувствует что-то неладное. И она не ошиблась.       Вскоре дверь в туалет открылась. Лютор, едва не упав, вошёл внутрь. Джина и Уйдейкхаал, отец и дочь, доктор и любимая, смотрели друг на друга, не замечая ничего вокруг. Лекс Лютор не дрогнул. Туалет. Глупейшее место для конфронтации, но, похоже, иначе этот спектакль разыграть было нельзя. Лекс. Джина. Уйдейкхаал. Этот высокомерный человек держал в руках какое-то оружие — и считал себя вершителем судеб.       «Как примитивно».       Лекс даже не сделал резких движений. Ему хватило одного взгляда — тяжёлого, пронзительного, полного чистейшего презрения.       Как только Лекс вошёл в туалет, атмосфера мгновенно изменилась. Воздух словно стал плотнее, а напряжение витало в каждом углу. Уйдейкхаал, обернувшись, остановил его грозным взглядом — взглядом, который можно было бы назвать убийственным, если бы не тот проблеск боли, спрятанный за завесой ярости. Его глаза сверкали, как два острия холодного стали, и в них читалось что-то наподобие: «Я не прощу».       — Ах, мистер Лютор! — голос зазвенел, как ледяной хлыст, резкий и режущий. — Тот самый, кто едва не угробил мою дочь! Лучше бы вы сидели в своей золотой клетке и чирикали оттуда, вместо того чтобы ломать чужие жизни.       Он шагнул вперёд с пугающей медлительностью, вытягивая перед собой оружие — небольшое устройство, напоминающее оружие будущего. Но прежде чем инопланетянин успел направить оружие прямо на него, Джина, собравшись с силами, резко шагнула вперёд и ударила отца по щеке.       — Ничто на этой земле не удержит меня от Лекса, даже инопланетный патриарх, — её голос прозвучал звонко и дерзко, как удар колокола.       Она стояла перед ними, словно полноправный судья, объявляющий приговор. Уйдейкхаал пошатнулся. Его пальцы дрогнули, и оружие чуть опустилось вниз. Он медленно прикоснулся к своей щеке, будто не веря, что его собственная дочь смогла так поступить.       — Джина, ты не понимаешь… — прошептал он, почти умоляя, его голос впервые прозвучал мягко, надломлено. — Этот человек — манипулятор! Он играет тобой, как игрушкой, как пешкой в своей бесконечной шахматной партии. Для него ты — лишь мимолётная забава, источник вдохновения, который он бросит, как только найдет новую игрушку.       Однако Джине было всё равно. Она подбежала к Лексу и прижалась к нему, как мышка, нашедшая укрытие в объятиях своего большого пушистого кота. Её руки крепко обхватили мужчину, словно Джина пыталась с ним слиться воедино.       — Папа, — сказала она твёрдо, но тихо. — Я не знаю, сколько лет ты живёшь на Земле, но людей ты не знаешь.       Уйдейкхаал тяжело вздохнул, его руки сжались в кулаки, и он отвёл взгляд, словно пытался удержать себя от необдуманного поступка. Всё его существо кричало о том, что он должен что-то сделать, исправить это, спасти свою дочь. Но как? Стереть им обоим воспоминания? Уничтожить их связь? Он мог бы с лёгкостью это сделать с Лексом, стереть его память до последнего атома. Но Джина… Её он не мог тронуть.       И тогда перед внутренним взором мелькнули воспоминания. Её первые встречи с Лексом. Он помнил, как Лютор впервые приехал в лабораторию, как его внимательные глаза следили за каждым словом Джины, пока та с гордостью проводила ему экскурсию. Тогда Уйдейкхаал не придал этому значения — всего лишь вежливость. Но теперь он вспоминал, как они смеялись вместе, обедали в столовой, пока он сам доделывал свою разработку. Она уже тогда показывала свои эмоции — улыбалась, смеялась, казалась счастливой.       «Идиотизм, — думал он с горечью, глядя на неё. — Этот человек использует тебя. Ты для него — инструмент. Лишь инструмент в его грандиозных проектах. Но как же ты слепа, Джина… О, моя маленькая девочка…»       Сцена была прямо как в романтичных фильмах, которые Лекс пропускал мимо глаз. А теперь он будто сам оказался героем такого. Кажется, Уйдейкхаал оказался инопланетянином. Нет, так и было. Был ли удивлён Лютор? Немного. Однако что-то такое он уже подозревал. Всё-таки для человека этот мужчина был слишком умён и…бесстрастен? Он не действовал как Супермен и это уже радовало. Хоть что-то хорошее. Но сейчас это было неважно. Потому что Джина уже сделала свой выбор. А именно — бросилась к нему.       «Любой, кто попытается забрать тебя у меня, пожалеет о том дне, когда родился», — если раньше Лютор немного побаивался этого инопланетного учёного, не решался сделать смелый шаг, то теперь… Теперь он понял, что нужно бороться. И он будет бороться за Джину, за его единственную любовь, за маленькую мышку чего бы ему это не стоило.       — Ты считаешь себя всезнающим, Уйдейкхаал? — голос Лекса звучал низко, лениво, но за этой небрежностью таилась угроза, острее любого лезвия. — Ты думаешь, что твои пафосные речи произведут на меня впечатление?       Он склонил голову набок, как учёный, изучающий неудачный эксперимент, с лёгкой тенью любопытства в холодных глазах. Лекс не спешил, не торопился отвечать. Напротив — он смаковал момент, вбирал в себя атмосферу, напитанную напряжением, наблюдал, как лицо его противника остаётся бесстрастным, но в глубине этих сапфировых глаз сверкает нечто иное.       — Я не манипулирую Джиной. Я не играю ею.       Он резко замолчал. Тишина растянулась, как струна, натянутая до предела. А затем, после паузы, исполненной чистого, необратимого превосходства, Лекс произнёс:       — Уйдейкхаал, скажи мне — кто ты для неё? — вопрос прозвучал мягко, почти заботливо. Но эта мягкость была стальной, как бархат, скрывающий кинжал. — Отец? Защитник? Надзиратель? Тюремщик?       Он наблюдал, как лицо Уйдейкхаала застыло, как едва заметно дрогнули мышцы на его скуле. Попадание.       — Ты боишься, что она теперь принадлежит мне, — Лекс улыбнулся, но в этой улыбке не было ни капли тепла. Только чистый, безжалостный триумф. — Но знаешь, что страшнее?       Он сделал шаг вперёд, входя в личное пространство оппонента, разрушая границы.       — Она никогда не принадлежала тебе.       «А теперь убирайся. Из туалета. И из её жизни».       Уйдейкхаал медленно перевёл взгляд на Лекса. Его глаза, яркие и холодные, как сапфиры, вспыхнули презрением. Этот человек — воплощение всего, что он презирал. Надменный, самоуверенный, уверенный в собственной непогрешимости «гений». Но сейчас мужчина не мог позволить себе слабости. Словно древний судья, он изучал Лекса, пытаясь решить, как справедливо поступить с этим самоуверенным смертным.       «Этот человек… Этот жалкий смертный…»       — Мистер Лютор, — начал он с ледяным, отточенным до безупречности спокойствием. Его голос был ровным, но внутри этого равнодушия скрывалась угроза. — Я бы предпочёл, чтобы вы сидели в своём золотом замке, пили виски, созерцали свои миллионы и думали исключительно о деньгах.       В уголках его губ мелькнула тень презрительной усмешки.       — Но вы решили посягнуть на самое дорогое, что у меня есть, — его голос, хоть и звучал ровно, но был пропитан болью, словно ядом. Он сделал паузу, затем медленно повернул голову в сторону Джины. Она стояла рядом. — Мою дочь, рождение которой далось мне с огромным трудом.       Уйдейкхаал тяжело вздохнул. Он видел это упрямство, эту решимость, которую невозможно сломить. Если бы он запер её в самом глубоком подземелье, если бы спрятал от всего мира, это ничего бы не изменило. Джина была поражена Лексом словно болезнью. Он «сидел» где-то глубоко внутри неё. Как яд. Как кислород. Как нечто необратимое. Хотя Уйдейкхаалу было приятнее сравнивать Лекса с проклятым сорняком, которого практически не искоренить. Имя «Лекс», кажется, отпечаталось у Джины прямо на нейронах. И инопланетянин не знал, что с этим делать. Если только смириться. Но смиряться не хочется. Не с этим.       «О, инопланетные боги, за что мне это испытание? Почему именно она? Почему именно он?»       — Выйди, Джина, — проговорил он глухо, словно приговор. — Если хочешь, чтобы с ним ничего не случилось. Даю слово, я его не трону.       Джина стояла на месте, а тело словно замерло. Она колебалась, взгляд метался от одного человека к другому, и в этом метании было что-то трагическое, что-то, что говорило о глубокой внутренней борьбе. Её сердце колотилось, как будто в груди билось не одно, а целое множество маленьких существ, каждый из которых тянул её в разные стороны. И, собрав все последние силы, Джина сделала шаг вперёд. Медленно, почти неуверенно, она приблизилась к Лексу и, не сдерживая эмоций, нежно поцеловала его в губы. Это был поцелуй, полный печали и нежности, словно прощание с чем-то важным, возможно, даже с собой. В её долгом поцелуе отпечаталось обещание, которого она не смогла сдержать: быть рядом, несмотря ни на что. Как только пухлые девичьи губы коснулись его, всё в мире на мгновение исчезло. Время перестало существовать, оставив только это мгновение.       Но вот она, с грустью в глазах, отстранилась и сделала шаг назад. Джина не хотела уходить, но понимала: уход — это тоже часть решающейся судьбы. Девушка молча покинула комнату, не оборачиваясь. Тишина, которая последовала за уходом Джины, оказалась настолько плотной, что её можно было пощупать. Лекс оставался стоять, словно застывшая статуя, поглощённый своими мыслями и чувствами. Он даже не шевельнулся, когда дверь закрылась за ней.       Как только дверь за ней закрылась, инопланетянин подошёл к ней и навёл своё устройство. Нажав на несколько кнопок, он перевёл его в другой режим. Раздался тихий щелчок, и дверь заперлась на невидимый замок.       — Итак, Лекс, — произнёс Уйдейкхаал, не торопясь, словно всё это время тщательно продумывал каждое слово. Он поднял голову, его синие глаза блеснули холодным светом, но в этом взгляде теперь не было гнева. Было нечто большее — невыразимая горечь, беспомощность и, может быть, даже гордость. — Вот теперь мы одни. И так как моя дочь влюбилась в тебя поуши, я уже ничего не могу поделать.       Он говорил не как грозный патриарх, а как отец, который оказался бессилен перед выбором своего ребёнка. Это было признание поражения, осознание того, что его мир, строгий, тщательно выстроенный порядок, начал рушиться под напором совершенно других, непредсказуемых сил. Сил, которые он не мог контролировать, как бы не пытался.       — Тогда пора тебе узнать правду. Джина была выращена в инкубаторе. У неё нет матери. Она — полукровка, наполовину человек, наполовину инопланетянин. Эта информация тебя не пугает, Лютор? — взгляд синих глаз остановился на лице Лекса, словно пытаясь прочесть то, что скрыто за его непроницаемой маской, ведь Лютор очень хорошо был известен своей ксенофобией.       Сначала Лютор подумал, что ему конец. Джина вышла и его шансы на выживание резко сократились. Или нет? Лекс слушал молча. Он не отводил взгляда, не менял выражение лица, не показывал ни единой эмоции, которая могла бы дать Уйдейкхаалу хоть тень удовлетворения. Туалет мгновенно превратился в поле битвы.       Только двое. Человек и инопланетянин. Два противника, два ума, два хищника, каждый из которых до хруста костей уверен в своей правоте. Мужчина молчал. Он не отводил взгляда от Уйдейкхаала. Никаких эмоций на его лице, ни малейшего движения. Он был невозмутим. Словно вся эта ситуация являлась для него лишь игрой, а не настоящей угрозой. В его глазах виднелось лишь хладнокровие, словно он уже выиграл. Или знал, что выиграет. Будто бы раздумывая, Лекс медленно вдохнул, и, наконец, не спеша, произнёс:       — Я должен быть потрясён? — голос звучал почти как лёд, словно он говорил о чём-то далёком, незначительном. Он встретился с взглядом Уйдейкхаала, с тем взглядом, который пытался раскусить его до самого существа. — Что ж… пусть будет так. Джина — полукровка. Чудо науки. Продукт твоих амбиций.       Лекс пожал плечами, как будто саму ситуацию он воспринимал почти с безразличием. Джина не являлась тем, что могло бы его испугать. Напротив — в её необычности таилось нечто, что привлекало его, как магнит.       «Супермен олицетворяет всё, что я презираю, — наивность, идеализм, слабость. Он думает, что он выше закона, выше самой человеческой природы, со своей драгоценной правдой, справедливостью. Но Джина не такая».       Лекс сдержал невольную усмешку, которая едва не сорвалась с его губ.       — И? — голос Лютора прозвучал сухо, с оттенком высокомерия. — Это должно меня напугать? Или ты надеешься, что я внезапно воспылаю праведным негодованием? Может, мне сейчас выдать заученную речь о «чистоте человеческого рода»?       Лекс шагнул вперёд и всё в этом движении говорило о том, что он оказался готов сразиться с этим холодным, абсолютно уверенным существом, которое стояло перед ним.       — Ты думаешь, я боюсь её происхождения? Ошибаешься, — произнёс Лютор, не сводя взгляда с Уйдейкхаала. Это было спокойное, почти равнодушное утверждение, но в голосе всё равно было что-то раздражающее, как игла, пробивающая кожу. — Меня не волнует, в каком инкубаторе её растили, какие гены ей достались. Джина — мой выбор, — слова звучали мягко, но с каждым новым предложением в них ощущался невидимый удар, как если бы Лекс бил, не касаясь цели, но заставляя её ощутить боль на уровне души.       Он не отрывал взгляда от лица Уйдейкхаала, изучая его, будто искусный хирург, который знает, куда точно нужно вонзить нож, чтобы принести наибольшую боль.       — А знаешь, что меня действительно раздражает? — Лекс чуть подался вперёд. Его голос стал низким, как если бы охотник обращался к своей добыче. — Твоя невероятная, абсурдная, непрошибаемая уверенность в том, что ты имеешь на неё право. Он говорил это с яростью, которая бурлила внутри, но оказалась заглушена ледяным самообладанием.       — Ты создавал её не для себя. Ты не воспитывал её для своего блага, — Лекс подошёл ещё ближе, его дыхание становилось всё более плотным, как если бы пространство между ними исчезало, и вот они уже стали частью одной и той же разрушительной силы. — Ты растил её как эксперимент. Как проект. Как-то, что можно контролировать.       Его губы скривились в полуулыбке, но эта улыбка оказалась полна презрения.       — А теперь она ускользает. И ты ничего не можешь с этим сделать, — смех раздался в его голове, хотя на лице оставалась маска. Лекс знал, что сейчас бьёт в самое сердце инопланетянина. И ни сколько не жалел об этом.       — Поэтому ты стоишь, тут, передо мной, заперев дверь, выкинув последний жалкий аргумент. Ты надеешься, что я отвернусь от Джины, что оттолкну её, узнав правду, — его голос стал тише. Это оказался шёпот победителя, который знал, что уже взял своё. И в этом шёпоте звучал триумф — не только победы, но и разрушения.       — Проблема в том, что я не похож на тебя, — резко произнёс Лютор, отступая, разрывая эту тяжёлую дистанцию. — И что теперь? Будешь угрожать мне своим оружием? Попытаешься стереть мне память? Или предпочтёшь убить меня?       Уйдейкхаал молчал, и тишина, в которую он погрузился, казалась многослойной, как вязкий туман. Он был сосредоточен, а его взгляд оставался пустым и холодным, словно инопланетянин пытался найти в глубинах своей души хоть одну крупицу ответа. Лекс продолжал свои игры, двигаясь с лёгкостью и уверенной дерзостью. Он явно видел Уйдейкхаала своим врагом. Наверное, он действительно любил Джину. Ведь это был огромный риск — оскалить зубы в сторону существа, подобного Уйдейкхаалу, в сторону разума, который мог бы разорвать его на части. Но вот он стоял перед ним, не уступая ни шагу. Сомнений не было.       Лекс Лютор был влюблён в его дочь.       — В твоих словах есть доля правды, но… — голос, безжизненный и холодный, словно зашлифованный ледяной бурей, отголоском больных воспоминаний, повис в воздухе. Уйдейкхаал опёрся руками на холодный край раковины, взгляд его был пуст, отстранён.       — Помнишь свою первую ночь с Джиной? — голос теперь стал почти болезненно мягким, словно собственные слова причиняли ему боль. — Она не должна была быть с человеком. Горечь исказила лицо инопланетянина. Джина, его маленькая девочка, та, которую он любил так сильно, возвращалась домой в тот день — разбитая, истерзанная, её сердце было словно вырвано из груди, а руки дрожали от страха и от боли. Он помнил всё: её слёзы, лютую боль, непонимание и дикий страх. Всё, что мог тогда инопланетянин — это просто забрать дочь и попытаться вернуть к жизни. — Она должна была возлежать с подобным ей, Лекс, — продолжил Уйдейкхаал, и на губах появилась едва заметная горькая усмешка. Эта усмешка походила на признание собственной беспомощности. А всё дело было в запахе. — Джина чувствует таких, как она — свободных мужчин. И они чувствуют её.       В синих глазах теперь можно было разглядеть глубокую, невыносимую боль, обострённую до предела.       — Представь, что будет, когда её учует другой инопланетянин. Думаешь, ты сможешь его остановить? — эти слова ударили, как молнии, и Лекс почувствовал, как они вонзаются в его грудь, заставляя сердце сжаться.       Уйдейкхаал шагнул вперёд, а его тело почти нависло над Лексом.       — Ты слишком долго играл в учёного, — голос стал тихим, но в нём сквозила сила, сдерживаемая, почти невыносимая. — Пытался подражать тем, кто стоит выше тебя, создавал что-то «великое». Но скажи мне, Александр, сможешь ли ты защитить её от того, кто почувствует запах Джины? Сможешь ли ты удержать её, когда она будет буквально ломаться от желания трахнуться с другим инопланетянином? Что ты будешь делать, Лютор?       Уйдейкхаал выпрямился и отошёл, а его взгляд стал более отстранённым.       Лекс Лютор медленно моргнул. Тишина. Как звёзды, замерзшие в бескрайних просторах ночи, его молчание растянулось. Он не торопился отвечать, давая времени осесть словам учёного у себя в голове. Этот момент тянулся, как звуковая волна, которая поднималась до невыносимого пика, но не разрывалась.       Гнев. Чистый как лёд, расчетливый и смертоносный, заполнил душу, сжался в груди, давя на лёгкие. Гнев, который оказался направлен не на слова Уйдейкхаала. Нет. Он был направлен на самого себя, потому что в этот момент Лекс осознал одно ужасное для себя открытие. Он почувствовал укол сомнения — едва ощутимый, моментальный, но невыносимо сильный. И это было непростительно. Слабость, которую он не мог себе позволить, даже на долю мгновения. Он подавил её, задушил, разорвал в клочья. Но, несмотря на это, в его груди всё ещё оставался этот неопределённый, тягучий яд сомнения.       «Ты только что сказал, что твоя дочь — всего лишь животное. Что она не в состоянии контролировать свои желания, что её ведут инстинкты, а не разум или воля. Но я исправлю это, если не смог ты».       И вот, сдерживая рвущуюся наружу ярость, Лекс открыл рот, чтобы ответить:       — Ты ошибаешься, если думаешь, что я боюсь. Я найду решение. В конце концов, это куда лучше, чем отправлять родную дочь в мир людей. Не самый умный ход для космического гения.       «Если кто-то почувствует её… Я сотру его в порошок. Я разорву его мир на части. Я уничтожу всю его вселенную».       — Если ты знаешь способ ей помочь, то тебе лучше сообщить мне об этом сейчас, — вдруг спокойно добавил Лютор.       Уйдейкхаал в ответ скрестил руки на груди и наклонил голову. Он смотрел на мужчину, как на что-то, что не заслуживает внимания. Взгляд синих глаз, полный недоумения и разочарования, скользнул по лицу собеседника.       «Почему он такой тупой? И это — человек, которым восхищается моя дочь?»       На мгновение инопланетянин закатил глаза, как если бы проклинал все звезды, что заставили его оказаться в этой комнате с этим человеком. Инопланетное терпение истощалось, но учёный сдержался, прекрасно понимая, что сейчас ему необходимо держать контроль.       — Александр… Я вырастил её. Джина — мой проект. Ты должен понять это. Ты же человек науки, гений! — сарказм звенел в его словах, тяжёлый и горький, как свинец.       Но в его глазах не было ни следа уважения, только сожаление о своей безнадёжной участи работать с такими, как Лекс. Он медленно обошёл Лютора и становился прямо перед ним, чуть приподняв подбородок, словно стоял на невидимой вершине пьедестала.       — Она была создана мной, Лекс. С нуля, — в голосе проскользнула грусть, едва уловимая, но несомненная. — Джина никогда не видела своей родной планеты, и, возможно, никогда не увидит её. Она была предназначена жить среди таких, как ты.       — Что насчёт блокировки… — слова были осторожными, но в них звучала угроза. — Ты ведь должен был догадаться, что это не простая задача.       Инопланетянин снова сделал паузу, наблюдая за Лексом, как будто пытаясь выяснить, понял ли тот всю сложность ситуации. Лекс молчал. Уйдейкхаал усмехнулся.       — Ладно, — протянул он и в его голосе зазвучала лёгкая насмешка. — Ты же гений. Учёный. Ну так, раз хочешь жить с моей малышкой, включай свою человеческую голову. — Как это у вас там принято… — губы изогнулись в ехидной улыбке, словно готовились произнести что-то, что мгновенно перевернёт весь мир. — Давай заключим сделку.       Уйдейкхаал вдруг протянул руку вперёд. Он шагал вперёд, медленно, но верно. Лекс оставался неподвижным, наблюдая за этим актом, как хищник на охоте, где ему отводилась роль лишь выжидать.       — Если твой… кхм… глупенький человеческий ум придумает средство, как защитить её от других, подобных мне, — инопланетянин сжал зубы. — Я позволю Джине остаться с тобой. А если нет…       Он замолк и вокруг словно застыла сама Вселенная. В синих глазах вспыхнуло ледяное пламя. Это была искра предвестия катастрофы. Пришелец знал на что идёт. Знал какова цена их сделки. Но выбора не существовало. Конечно, Уйдейкхаал не сказал кое-чего главного. Если Джина забеременеет — её запах перестанут чувствовать пришельцы, потому что она будет носить ребёнка. Возможно, на ранних сроках пришелец может попытаться вызвать у неё самопроизвольный аборт, но и для этого нужно постараться. Такой манёвр дал бы Лютеру больше времени, но пришелец ничего про это не сказал.       — Сотру ей память. И твои связи с ней исчезнут. Навсегда, — его слова пронзили пространство. Наступило молчание.       Пауза затянулась. Это было ожидание, оголённое и напряжённое, как натянутая струна, готовая сорваться.       — По рукам? — добавил Уйдейкхаал, его голос, казалось, стал тише, почти язвительно-равнодушным.       Сделка. Сделка со смертью, сделка как и всякая сделка с дьяволом. О, да. В истории человечества всегда была сделка — всегда были те, кто ставил на карту свою душу, свободу, жизнь ради выгоды. И вот теперь Лекс, величайший ум, оказывается в самом центре этой игры. Но мужчина прекрасно понимал, что его соперник, отец возлюбленной, ошибается. Да, он лучше людей: технологии, физиология, разум. Но он совершенно не понимает в чём смысл бытия человеком.       Бороться. Адаптироваться. Превзойти всё. Вот что значит быть человеком. Величие, которое искажает само существование. Это было что-то большее, чем простое выживание: стремление к власти, преодоление любых барьеров, свержение небес. И Лекс оказался готов. Он был готов подчинить бога. Впрочем, ему не впервой.       Лютор не пошевелился. Он стоял как статуя. Мужчина перевёл взгляд с протянутой руки Уйдейкхаала на его лицо. Каждое движение пришельца было словно пазлом, который Лекс собирал в своем уме. Понимание стало пробиваться сквозь ледяной экран, отбрасывая всё лишнее.       «Сделка? Величайший ум в галактике снизошёл до сделки с ним? Как мило. Как жалко», — прозвучала мысль в голове Лютора, как резкий, уничижительный ответ.       — Ты просишь меня решить твою проблему. Однако, кажется, теперь это и моя проблема, не так ли? — мужчина едва сдерживал смех. Джина — их общая проблема, но решать её должен почему-то Лютор. И это своего рода тоже манипуляция или соревнование. Уже неясно кто с кем играет и играет ли вообще. Он пожал руку и это движение являлось жестом не соглашения, а предвестия.       — Я принимаю твои условия. Но ты должен кое-что знать. Люторы никогда не проигрывают.       Уйдейкхаал с интересом наблюдал за Лексом. Его глаза, холодные и безжалостные, не отрывались от лица, словно выжидали, когда тот наконец осознает, что за этот шаг придётся заплатить высокую цену. Он пожал ему руку — крепко, с едва скрытым презрением, как человек, заключающий сделку с тем, кто не понимает всей её опасности. Сделка заключена, но для Лекса она была лишь началом конца. Этот глупый человек, Лекс Лютор, словно ослеплённый своей гордостью, глупый баран, прыгнул в огонь. Он думал, что сможет выстоять, что его интеллект, стратегический ум сделают его непобедимым. Но Уйдейкхаал знал: огонь сожжёт его, и этот тупой барашек даже не осознает, в какой ловушке оказался. Ему оставалось лишь наслаждаться этим моментом.       Инопланетянин сложил руки на груди, как будто примерял на себя роль не просто человека, а самого дьявола. В его глазах было нечто нечеловеческое, а ещё безумная уверенность в том, что он выиграет.       — Какие сроки вы можете предложить, мистер Лютор? — его голос прозвучал с равнодушием, с холодной безучастностью. Голос не сквозил ни малейшим оттенком страха или сожаления.       Уйдейкхаал жил долго. Он видел тысячи смертей как старинный свидетель истории, а его жизнь растянулась через века. Он видел восходы и падения империй, читал их в книгах, ощущал их пульсацию в крови. Время? Инопланетянин был больше, чем оно. Он мог ждать, сколько угодно. А вот Лютор… Сколько он проживёт? Лет десять? Пятнадцать? Может быть, год? Или даже меньше? В этом мире смертных всё непредсказуемо.       Лекс Лютор ожидал этого вопроса. Он знал, что неизбежно придется столкнуться с этим существом, с этим безжалостным монстром. Но теперь в нём говорил уже не тот юноша, влюблённый в девушку, которую удерживал деспотичный отец. Нет, теперь Лекс был тем человеком, которого хотел остановить Супермен. Отважным, решительным, смелым и уверенным, расширяющим границы всего возможного. Человеком, который привык смотреть в лицо судьбе, не отвернувшись, и с решимостью говорить: «Победа будет моей».       Лекс не ответил сразу. Он стоял, словно закованный в железо, его взгляд цеплялся за каждого словесного паразита в предложении Уйдейкхаала. Он наблюдал за этим высокомерным инопланетянином — самодовольным существом, который считал свою бессмертную жизнь доказательством высшего существования, как если бы время что-то значило. Мужчина усмехнулся и холодная ирония пробежала по его лицу.       — О, я предложу сроки, не сомневайся, — произнёс Лютор и его голос звучал как удар молота по стали, ироничный, но полный глубокой уверенности.       Он медленно достал из кармана платиновую ручку, и задумчиво повертел её в пальцах. Мужчина будто обдумывал каждый элемент этого контракта, ведь он прекрасно чувствовал, как эта сделка отравляет воздух, как пахнет смертью.       — Года будет достаточно, — ответил Лекс, заключая договор и убирая ручку обратно. — И если ты попытаешься хоть как-то вмешаться…       Лекс не договорил. Просто улыбнулся. Той самой улыбкой. Холодной. Расчётливой. Улыбкой человека, который не проигрывает. Уйдейкхаал пристально смотрел на мужчину. Затем его губы изогнулись в лёгкой усмешке, полупрезрительной, полузаинтересованной.       — Ровно через год, Лекс, я вернусь. Может, напишу, а может, явлюсь лично. Посмотрим, как будет удобнее. Но знай одно: я проверю твои успехи, — его голос стал холодным. Уйдейкхаал знал, как именно проверит Джину и подойдёт к этому со всей строгостью.       После этих слов мужчина резко развернулся, навёл свой инструмент на дверь и открыл её. Затем подошёл и распахнул. И вот она — сцена, как театр абсурда. В коридоре стояла очередь из трёх девушек, недовольно переминавшихся с ноги на ногу. Их взгляды, полные раздражения, тут же устремились на вышедшего. Они, видимо, не понимали, что делает этот странный мужчина в женском туалете. И почему туалет был закрыт.       Лютор нахмурился, когда в его адрес прозвучала оценка Уйдейкхаала. Пришелец, чьи миллионы лет не могли создать ни грамма понимания человеческой натуры, судил Лекса, как если бы тот был подопытным кроликом, а не живым существом, стремящимся понять и испытывать. Какой же непонимающий пришелец! Его ярость вспыхнула, как спичка, поглотившая остатки терпения. Что этот инопланетянин мог знать о страсти? О том, как человеческое тело и душа сливаются в едином порыве. То, что было у Лекса и Джины, называлось страстью, а не чем-то недостойным. Лекс повёл себя так с Джиной, потому что так ведут себя люди. И если бы не тот случай… Всё! Больше никаких «если». Пора действовать и не важно, что за этим стоит. Никаких сожалений.       Лекс подождал меньше минуты и шагнул в коридор. Он, увидев перед собой очередь девушек, почувствовал, как его лицо слегка расплывается в лёгкой ироничной улыбке.       — Просим прощения за неудобство, — голос Лекса звучал мягко и убедительно, почти задорным, как у человека, который привык быть на высоте, контролировать каждый момент своей жизни. — Какой-то придурок забил раковину лапшой быстрого приготовления. Теперь раковины функционируют!       Шаг за шагом Лекс двигался вперёд, но в его голове продолжали рыться мысли. Что делать? Как быть? Ощущение давления усиливалось, как если бы невидимая рука сжимала его грудь. Хватит ли ему времени? Он не знал. Время — это игра и у него не было возможности проиграть. Он столкнулся с невообразимой силой, с чем-то, что не поддавалось анализу, с чем-то непостижимым, неосязаемым. И в этой игре не было правил, только один вопрос — выстоит ли он?       Лекс оглянулся. И тогда в голове вспыхнул новый вопрос, более тревожный: «Во что же я, блять, ввязался?»