Лексомания

      Вся жизнь пролетела перед глазами Лекса. Джина, доктор, оружие, крики отца и дочери. Будто Лютор смотрел фильм и ничего не мог поделать, только лишь наблюдать. Глаза таращились прямо, пока гениальный мозг судорожно обрабатывал информацию.       — Да что это такое… — выдохнул Лютор, едва не падая на стену.       Шокированный сначала Джиной, он хотел сесть с ней машину, поехать домой и просто поговорить. Спокойно, без скандала и криков. Да, он нарушит слово, но ведь… Это просто разговор. Нельзя же игнорировать друг друга всю жизнь, пока нерешенность и прошлое поедает их изнутри. Только глупые люди так поступают. Глупые люди или совсем уж нелюди.       «Мы должны быть вместе, и ничто никогда этого не изменит. Даже сама смерть не смогла бы нас разлучить»       А потом появился он. Будто всё время находился рядом и следил за ними. Нелюди. Учёный, желающий отгородить свою дочь, будто она какой-то монстр. Нелюди. Дочь, которая совсем не приспособлена для этого мира, живущая среди них. Нелюди. Джина, которая подвергалась насмешкам и унижению Лойс, пока её отец сидел сложа руки. И как только у неё появился шанс на счастье нелюди всё запороли. Лекс, со своим трудоголизмом и глупыми правилами, и Уйдейкхаал.       Лютор ощутил, как внутри него что-то вспыхнуло. Это было яростное пламя, раздуваемое каждой секундой насилия, происходившего на его глазах. Челюсть напряглась, а руки сжались в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони.       Гнев. Это было первое чувство, обрушившееся на него волной. Злость на Уйдейкхаала за то, что он позволял себе так обращаться с Джиной. Злость на самого себя за то, что позволил ситуации в принципе дойти до этого.       Беспомощность. Это чувство он ненавидел больше всего. В момент, когда Джина выкрикивала слова протеста и пыталась вырваться, Лекс мог только стоять и наблюдать. Это ощущение буквально разрывало его изнутри. Он всегда контролировал ситуацию, всегда диктовал правила. Но сейчас он оказался лишён этой власти.       Лекс ощущал в груди болезненный ком, который с каждым ударом сердца становился всё больше. Он не мог позволить Джине быть подчинённой, не мог допустить, чтобы её свободу разрушили. В тот момент все его эмоции сплелись в одно желание — защитить девушку любой ценой.       Когда инопланетянин ушёл, Лекс остался стоять в напряжённой тишине. Он уже знал, что сделает. Уйдейкхаал думает, что может делать всё, что ему вздумается, но Лекс был мастером манипуляций. Он не потерпит, чтобы кто-либо, даже отец Джины, играл в эти игры с ним.       — Никто не посмеет отнять у меня то, что принадлежит мне, — он тихо прошептал себе под нос, почти как обещание.

      Джина тем временем вбежала в уборную, сердце колотилось так, что казалось, вот-вот разорвётся. Её руки дрожали, а дыхание сбивалось. Она с трудом осознавала, где находится. Возле раковины стояла Мерси, спокойно мыла руки, не замечая никого вокруг. Девушка бросила на неё взгляд, полный скрытой паники, но Мерси даже не подняла головы. Джина подошла к раковине по соседству. Её пальцы судорожно вцепились в холодный, гладкий край. Слёзы наконец прорвались наружу, заливая щеки горячими дорожками отчаяния.       — Я просто хочу быть с Лексом… — прошептала она, не веря в то, что отец сейчас устроил перед Лексом. — Я просто…       Мерси, услышав дрожащий голос Джины, медленно подняла голову и посмотрела на девушку через зеркало. Взгляд — пронизывающий и холодный — скользнул по заплаканному лицу девушки, оценивая её состояние. Она вытерла руки бумажным полотенцем и задумалась.       Лезть в любовные игры Мерси никогда особо не хотела, но здесь что-то было не так. Странная, милая девушка, её большой и страшный отец, Лекс, который стал вести себя иначе. Живым, счастливым, грустным. Вопреки его ксенофобской натуре, самого Лютора нельзя было назвать живым. Претворяющимся, да. Играющим роль — конечно! Но никак не искренним человеком.       «Ты выглядишь, как мокрая тряпка, девочка».       — Знаешь, — сказала Мерси, повернув лицо к Джине, — ты первый человек, который говорит это совершенно искренне. Я даже удивлена, что ты такого нашла в Люторе. Девичья влюблённость или нечто большее?       Карие глаза хищно сверкнули, тонкая улыбка заиграла на красивом лице. Джине была сейчас уязвимой и слабой. Абсолютно открытой. Как тут упустить такую возможность?       Джина медленно подняла взгляд на своё отражение в зеркале. Тушь осыпалась под глазами, подводка превратилась в тёмные разводы. Но, несмотря на это, красота не померкла. Даже сейчас, поглощённая болью, девушка выглядела удивительно очаровательной. Женские хрупкие плечи дрожали. Она чувствовала, как тело слабеет, но сознание упрямо держалось за одну единственную мысль: она должна быть с Лексом. И никто, даже собственный отец, не отнимет у неё это право.       — Прости меня за те пьяные слова, Мерси, — проговорила девушка и мягко улыбнулась.       Джина повернулась и внезапно аккуратно взяла её за руки — холодные и жёсткие, как сталь, но мягкие и тёплые.       — Я люблю Лекса, — голос дрожал, словно она находилась на грани какого-то внутреннего разлома. — Я преданна только ему. Если мой отец что-то сделает со мной, позаботься о Лексе. Хорошо? Пообещай мне!       В карих глазах сверкала боль. Джина прекрасно знала, что с ней сделает отец. Однако была готова на всё.       Мерси молча смотрела на собеседницу, а её лицо оставалось непроницаемым, но в глазах блеснул едва уловимый оттенок удивления. Такие слова, такая искренность… это было неожиданно. Она привыкла к эмоциям, бушующим вокруг Лекса, но от Джины эти признания казались чем-то совершенно иным. Её холодные, почти механические пальцы чуть дрогнули под прикосновением Джины, словно та на мгновение пробудила в них остатки человеческого тепла. Но Мерси быстро взяла себя в руки, выпрямившись ещё сильнее. Она смотрела на девушку сверху вниз — не из высокомерия, а с какой-то странной смесью строгости и беспокойства.       Признание, чувственное и печальное, казалось, тронуло сердце Мерси. На самом же деле всё было совсем иначе. Будучи по натуре хищницей, правда не такой свободной как Лекс, Мерси уже запустила свои когти в душу бедняжки. Не такие болезненные, как у Лекса, а другие. Более деликатные и нежные.       — Ну-ну, дорогая. Не за чем разводить такую драму. Если бы я слушала своих родителей каждый раз, когда они были чем-то недовольны, то стояла бы с тобой рядом. Давай-ка, возьми себя в порядок.       Мерси, вместо того чтобы суетливо вытирать слёзы, просто протянула Джине бумажное полотенце.       — Слёзы — не твоё, Джина. У тебя лицо для улыбок, а не для плаксивых сцен. И не переживай насчёт того, что наговорила под градусом. Уж я-то знаю, что алкоголь может заставить выдать лишнего, — розовые губы дрогнули в лёгкой усмешке.       Она скрестила руки на груди, прищурившись, как будто вспоминала что-то весьма забавное.       — Если честно, я сама иногда готова пристрелить Лекса. То он решит, что ему срочно нужно быть на другом конце страны, то поднимет меня ни свет ни заря, то начнёт из воздуха требовать чартер на пять минут назад.       Мерси демонстративно покачала головой. Лютор удивлял даже её — весьма преданную и давнюю его сотрудницу.       — Однажды, на Рождество, он позвонил мне и заявил: «Мерси, у меня закончились суши. Привези мне «калифорнию» и молочный коктейль. Срочно!» Ну я, как дура, влезла в машину и полвечера колесила по городу в поисках открытого суши-бара. Когда я наконец появилась у него на пороге, знаешь, что он сказал? «Ого, ты правда поверила? С Рождеством, кстати!»       Её улыбка стала шире, а в голосе появилась откровенная ирония.       — Конечно, я хотела задушить его собственным галстуком. Но, как ни странно, роллы оказались действительно хорошими.       Она слегка пожала плечами, словно намекая: с Лексом всегда так.       Девушка не ожидала, что телохранитель Лютора будет вытирать ей слёзы. По видимому, девочка из лаборатории не знала очень многое… Джина стала вытирать глаза бумажным полотенцем, попутно пытаясь подавить слёзы, но они всё равно пробивались, как река, не знающая преграды. Она почувствовала, как собственные чувства, давно затопленные в самой глубине, вырываются наружу. Словно кто-то вырвал её нежную душу из привычного состояния отчуждения и выкинул на свет.       — Мерси, мой отец — это абсолютно другое, — голос дрожал, каждое слово давалось тяжело, как камень, который она давно пыталась не замечать. Джина опустила голову, будто скрывая от мира свой ужас, который теперь становился всё ярче, словно он поглощал целиком. — Мой отец — нечеловек. Ты понимаешь, о чём я? И у него есть технологии, которые человечеству и не снилось. Если он захочет меня усмирить — он это сделает, Мерси. Он уничтожит меня.       Джина замолчала, но её сердце колотилось так сильно, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Страх заползал в карие глаза, скрытый под тонким слоем горечи и отвращения, когда она размышляла, что этот монстр, её отец, может сделать. Всё это было слишком реальным, слишком близким. Джина не могла скрыть этого ужаса — он стекал по её венам, направляясь прямо в мозг. И в этот момент, на мгновение забыв о гордости, Джина припала к плечу Мерси, обняв её, как единственное живое существо, которое могло её сейчас понять.       — Всё из-за того, что Лекс тогда сделал! — голос задрожал, едва вынося это признание, но не в силах его скрыть. — Только я ничего не помню! Совсем ничего! Ненавижу своего отца. Почему он решает, с кем мне быть?       Слёзы лились, не прекращаясь, и Джина почувствовала, как тело, до этого напряжённое и сдержанное, распадалось под тяжестью этих слов. Она больше не могла держать себя в руках. Всё, что происходило в её жизни, теперь казалось фальшивым, изломанным. И каждый раз, когда она думала, что не может больше выдержать, приходила боль, нестерпимая, мучительная. Боль от того, что девушка лишена возможности выбирать свою судьбу. Вернее, отец не давал ей этого сделать.       Мерси всегда считала Джину наивной дурочкой, что запала на богатенького красавчика, но сейчас, когда она рыдала у неё на груди, жалость взыграла в сердце. Блондинка ободряюще и немного брезгливо похлопала Джину по плечу и отсчитала две минуты.       — Ну всё-всё. Достаточно рыданий, Джина. Его жизнь, его безопасность — это моя работа. И ты ведь понимаешь, что она не зависит от твоих просьб? Поэтому можешь не беспокоиться насчёт Лютора.       Она подумала над словами Джины. Могущественный родитель, нечеловеческого вида, властный и наглый. Да уж, они с Лютором не такие уж и разные. Из них бы получилась отличная злодейская команда.       — Дорогая, я не знаю с какой планеты твой папа, но вы сейчас на Земле. А у нас принято отстаивать свои личные границы. Если ты хочешь встречаться с Лексом, то поставь своего отца перед фактом. Здесь никто не в праве указывать тебе, как жить. Супермен вон отчаянно пытается. И ничего тебе твой папа не сделает. Хотел бы — уже бы уничтожил.       Джина не являлась её любимицей. Более того, у Мерси не было любимцев. Был Лютор, которому она предана, ведь он в своё время помог ей. Были некоторые интрижки на стороне, но всё это наскучило девушке. И тут появляется Джина — просто девчонка, упавшая с небес. Было в этом что-то влекущее и приятное. Настоящее.       — Ты пробовала об этом поговорить с отцом? — спросила она уже тише, прислонившись бедром к умывальнику. — Объяснить свои чувства к Лексу. У тебя они, что редкость, настоящие.       Джина слабо улыбнулась, но эта улыбка была холодной, почти болезненной. Она смотрела на Мерси, и взгляд карих глаз оказался пронизан теми чувствами, которые не могла выразить словами.       — Мерси, ты не понимаешь. Или он не понимает, — Джина вздохнула и отвернулась, как будто в этот момент вся усталость мира обрушилась на её плечи. — Я месяц доказывала отцу, что люблю Лекса. Месяц! Ему всё равно. Инопланетяне, наверное, все такие, не знаю.       Её слова звучали горько, как ржавчина на старом металле, будто девушка уже давно утратила надежду на то, что кто-то её поймёт. Мерси могла только молча стоять, не зная, что ответить. Не было ничего, что она могла бы сделать, чтобы действительно облегчить боль этой бедняжки. Джина находилась во власти чего-то более страшного и мощного, чем простое чувство одиночества. Она оказалась в плену своей судьбы, своей любви, и никто не мог ей помочь.       Внезапно Джина снова повернулась к ней и схватила телохранителя Лекса за запястье.       — Мерси, я… я просто не уверена, что завтра буду жить. Мне очень страшно. Но без Лютора жить не имеет смысла.       Голос едва не сорвался, и Джина сделала паузу, ведь признание о собственной судьбе стоило огромных усилий. Она являлась наполовину инопланетянкой, наполовину человеком, и теперь этот внутренний конфликт, её страхи и желания, её безумная любовь к Лексу — всё это обрушивалось с той силой, что не оставляла места для сомнений.       Джина пыталась забыть Лекса. Целый месяц она убеждала себя, что он не нужен ей, что может жить без него. Но каждый день был как бой с собственным сердцем. Лекс оказался частью её, неотделимой частью, как воздух, которым она дышала. Она принадлежала лишь ему и никому больше.       — Я люблю его, Мерси, — эти слова вырвались с такой болью, что Джина едва сдерживала слёзы. — Всей душой и сердцем. И я не могу жить без него.       Мерси никогда не понимала любви в её романтической форме. Для неё жизнь всегда сводилась к лояльности, работе и выживанию. И всё же в этот момент Джина, со своей ранимостью и уязвимостью, была одновременно чуждой и понятной. Когда Джина схватила её за запястье, пальцы Мерси на мгновение напряглись, как будто она инстинктивно хотела вырваться. Но не сделала этого.       — Твой отец может быть кем угодно — инопланетянином, тираном, безумцем, — продолжила она, глядя прямо на Джину. — Но это не значит, что ты должна ему подчиняться. Твоя жизнь принадлежит только тебе.       А затем девушка скрестила руки и надменно посмотрела на Джину.       — Джина, любовь — это твоя слабость. Но это же и твоя сила. Если ты готова умереть ради него, то, может быть, стоит сначала научиться жить ради него? Ты боишься. Это нормально. Уйди от отца. Найди способ. Выжить — вот что действительно важно.       Она хотела добавить: «Фу», но передумала. Надо быть чуть-чуть помягче с Джиной.       Уйдейкхаал внезапно появился в дверях и его глаза сузились, как будто он смотрел не на дочь, а на сложную задачу, которую не мог решить. Он оказался разочарован до глубины души — не столько её поступками, сколько решением. Она влюбилась в Лекса Лютора и это оказался для него удар. Главный ксенофоб города, человек, движимый жаждой власти и контроля. Как дочь могла выбрать именно его? Как могла выбрать того, кто был противоположностью всему, чему он её учил? Это казалось невероятным, нелепым.       Инопланетянин не мог понять, что с Джиной не так. Он вложил в неё всю свою жизнь, всю свою мощь, все свои знания. Он вырастил её в инкубаторе, контролировал каждую клеточку тела и разума. Она являлась его проектом, его гордостью, результатом его научных экспериментов. Но теперь, глядя на нелепое поведение дочери, мужчина чувствовал, что этот проект начал выходить из-под контроля. И это оказалось гораздо хуже, чем любая неудачная мутация. Это было предательство.       «Почему ты влюбилась не в Супермена?» — этот вопрос снова и снова вертелся в его голове. Он хотел понять, нет, должен был понять, но не мог. Однако теперь, столкнувшись с тем, что сегодня произошло, знал: другого выбора уже не существовало.       Войдя в уборную, Уйдейкхаал вздохнул, сжимая белое гладкое устройство в руке. Оно было не просто технологией, а его крайним аргументом, последним способом удержать свою безумную дочь. Он знал, что должен действовать, и не мог позволить эмоциям затмить разум.       — Джина, вот ты где, моя милая, — начал учёный, его голос был холодным, почти формальным, несмотря на всю боль внутри. — Видят боги, я пытался до тебя достучаться. Но ты не подчиняешься.       Джина, увидев знакомое устройство, почувствовала, как сердце сжалось. Она знала, что это значит. Это был инструмент инопланетной разработки — способ стирать память. Однако каким бы он совершенным не являлся, его использование всё равно несло в себе очень трагические последствия. После такого воздействия мозг мог сильно пострадать, а насколько сильно — никто не знал. То есть после его воздействия Джина могла ничего не запоминать больше или даже — не узнавать. Но неужели её отец на это пойдёт? Неужели он применит это жуткое устройство на ней? Девушка не верила своим глазам, однако… Уйдейкхаал являлся прежде всего инопланетянином. А вряд ли они вообще останавливаются перед чем-то эмоциональным.       Джина резко закрыла собой Мерси, вставая перед отцом как стена. Она была готова к этому. Ради Лекса. Ради своей любви к нему. Это была её единственная привязанность в этом жестоком мире. И даже это пытались отнять. Как несправедливо. Но… Девушка оказалась готова пойти на жертву. Зачем ей жизнь без любимого котика? Она, видит бог, пыталась забыть его целый месяц. Но лишь поняла, что сильнее любит. И это уже ничем не исправишь.       — Хорошо, папа, сделай это, — голос был твёрд, несмотря на страх. — Но помни, что я забуду не только Лекса, но и тебя тоже.       Уйдейкхаал замер. Он смотрел на неё и в синих глазах промелькнула тень сомнения. Моменты, которые они провели вместе, всё, что он с ней пережил, вдруг пришло в голову, как поток воспоминаний. Вот он кормит её из бутылочки, едва ли не первое воспоминание о новой жизни. Вот она, маленькая, убаюканная им перед сном, слушает сказку. А вот он ведёт её в школу, давая советы как вести себя в окружении других учеников и как завести друзей. Джина являлась не просто проектом. Она, прежде всего, была его дочерью. И в этот момент Уйдейкхаал вдруг осознал, что его холодный расчёт оказался не готов к тому, что настоящие чувства могут повлиять на решение. Внутри груди что-то колыхнулось, что-то древнее и живое, что он пытался подавить всё это время.       Отцовская любовь всё ещё жила внутри и даже инопланетный разум не мог выжечь её до конца. Сможет ли он пересилить свои чувства и выстрелить в свою единственную дочь? Сможет ли нажать на кнопку, дабы стереть всю память своей дочери? Глядя в заплаканные карие глаза, он понимал, что сомневается. А учёный никогда не сомневается. Палец осторожно скользнул по гладкой поверхности устройства…