Алый лотос в волчьей пасти

В доме господина Фана Цзяоцю появился несколько лет назад. Сначала, он был просто знакомым доктором, который мог и подлечить, и рецепт, если что, необходимый выписать. Потом господин Фан — после развода с женой — чуть не наложил на себя руки, и Цзяоцю как-то незаметно превратился в личного психолога. Затем в советника. Наконец, в секретаря. Уже вполне официально. — Ты достаточно много лет работал на моего отца, а теперь работаешь на меня, — Тинъюнь сидит на диване в зале, закинув ногу на ногу, и тоскливо щелкает по кнопочкам пульта. По телевизору не идет ничего интересного. — Что ты можешь сказать о моей семье? Цзяоцю вздыхает. Сказать об этой семье он может очень много, но что из этого можно сказать молодой госпоже? — Хм. У вас есть власть и способность изменить жизнь в Лофу к лучшему. Он, как обычно, юлит и улыбается. На сердце кошки скребут и тревогой опутывают все нутро, но Цзяоцю нужна эта работа и нужно сделать то, что идет вразрез с его моралью. Он не может отступить, он уже зашел слишком далеко, чтобы останавливаться. И все же… — Этой власти недостаточно. Все, что я делаю… — Тинъюнь качает головой. — Недостаточно. Она снова та девочка, которая плакала, закрывшись в своей комнате, когда мать собрала вещи и уехала к любовнику. Неуверенная в себе, ранимая, хрупкая — это та Тинъюнь, которую не видит никто, кроме — изредка — Цзяоцю. — Госпожа, я впервые встретил вас еще совсем юной девочкой, — он, предаваясь воспоминаниям, осторожно садится рядом и пытается заглянуть ей в глаза. — Сейчас вы держите в руках весь оборонно-промышленный комплекс Лофу. Вы владеете крупнейшим бизнесом в стране. Разве этого недостаточно? — Но долго ли я смогу удерживать все это в руках, Цзяоцю? — Тинъюнь поднимает взгляд. — Ты сам все видишь и прекрасно понимаешь, что происходит. Она что-то подозревает. У Цзяоцю холодеют кончики пальцев, нос и все, что спрятано глубоко внутри. — Нам пора, — он, отводя взгляд, поднимается обратно. — Напомни, зачем я ей? Тинъюнь сразу становится сердита и недовольна, но все-таки выключает телевизор, после чего накидывает на плечи алую шелковую шаль, вышитую золотой нитью, и поднимается следом. Хризантемы тяжестью лежат на ее хрупких плечах. — Не знаю. Это просьба господина Таожаня. — Не знаю, — она словно повторяет за ним, — в какие ты игры с ним играешь, но ничем хорошим это не кончится, Цзяоцю. Он и сам это прекрасно понимает, но на кону слишком много. Они выходят на улицу, в холодную ветреную темноту, и Цзяоцю открывает Тинъюнь дверцу автомобиля, пропуская на заднее сидение. Она не любит сидеть впереди, а Цзяоцю с недавних пор уже не просто секретарь, а сразу и водитель, и даже телохранитель — хотя в последнем качестве от него не так уж много толка. Но Тинъюнь не доверяет никому так, как ему. — От полиции не было новостей? — она спрашивает, когда автомобиль трогается с места. — Цзин Юань все еще задержан. Это все, что мне известно. — Сегодня вечером должны были пройти сорок восемь часов, я не понимаю, что они себе позволяют?! — Тинъюнь даже раздосадованно повышает голос. А ведь и правда, это довольно подозрительно. Фэйсяо наверняка как всегда что-то задумала, но, увы, с недавних пор они не посвещают друг друга в свои дела. — Цзяоцю, я хочу направить жалобу в государственное управление. Если утром он не будет на свободе, займись этим. — Хорошо, госпожа. Могу я позволить себе личный вопрос? Почему вы так сильно хотите освободить его? Цзяоцю спрашивает, не дожидаясь разрешения и внимательно следит за дорогой. Из-за урагана так и кажется, что вот-вот на капот свалится какая-нибудь тяжелая ветка. И на кой только черт Таожаню потребовалось вызывать их именно сейчас? Увы, у Цзяоцю есть только два предположения, и первое как раз связано с Цзин Юанем. Таожань уж точно не в восторге от того, что Тинъюнь встала на защиту человека, нанесшего ему такое оскорбление. — …Просто хочу, чтобы он закончил начатое, — тихо отвечает Тинъюнь. Такой тон — на нее мало похоже. Может, девочка и правда влюбилась? — А что вы имеете против госпожи Фэйсяо? — Ничего, — она пожимает плечами, Цзяоцю краем глаза улавливает это движение в зеркале заднего вида. — Для меня она новый человек, мне неизвестно, чего от нее можно ждать. А ты? Ты ведь знаком с ней? — Да, — Цзяоцю снова улыбается. На сей раз искренне и немного печально. — Как вы знаете, я и сам когда-то жил в Яоцине. — Думаешь, она способна справиться со всем этим? — Думаю, она способна на все. Фэйсяо — шторм, ураган, буря. Нет ничего, что бы ей было не по силам. Вот только есть одна проблема: в раже она совершенно не думает о последствиях для себя, а потому легко может разменять собственную жизнь и благополучие ради высшей цели. Цзяоцю не собирается этого допустить. Автомобиль подъезжает к поместью семьи Дань. Ворота автоматически открываются, пропуская внутрь, а на пороге уже ждет прислуга, готовая сопроводить гостей внутрь. У Фанов, конечно, тоже прислуги хватает, но вот таких помпезных встреч они никогда себе не позволяли. Цзяоцю открывает Тинъюнь дверцу, протягивает ладонь, чтобы помочь выйти, после чего она берет его под руку, цепляется за него, прижимается, идя к дому шаг в шаг. Цзяоцю чувствует ее дрожь. Возможно, это от холода. В зале их встречает женщина. Ее надменное лицо и взгляд свысока, пренебрежительная ухмылка — они отвтратительны Цзяоцю, противны до зубовного скрежета, но он вынужден улыбаться. — Здравствуй, мама, — цедит Тинъюнь. — Пунктуальность никогда не была твоей отличительной чертой, Тинъюнь. Она покровительственно протягивает руку Цзяоцю, и тот наклоняется, чтобы вежливо тронуть губами. Внутренности от этого все сворачивает омерзением. — Госпожа Фан, — приветствует он, не удержавшись от маленькой колкости. — Ах, простите, госпожа Дань. Все это время Цзяоцю знаком был с ней лишь косвенно. Иногда, когда он приезжал по делам, они виделись, но обменивались любезностями крайне редко. Неприятная женщина. Кривит лицо в гневе, убирая руку, которую сразу же брезгливо обтирает о бедро, обтянутое тканью парчовой юбки — это демонстрация такого неуважения, которое в приличном обществе обычно стараются не показывать. Госпожа Дань усмехается, будто наслаждаясь моментом. Но Цзяоцю не гордый, его таким пронять сложно. — Тилли, милая, я нигде не могу найти свое портмоне, мне не обойтись без твоей помощи, — тут на сцене, наконец, появляется господин Таожань, пытающийся разрядить обстановку и спровадить жену куда подальше. — Цзяоцю, Тинъюнь, идемте. Он стар, двигается характерно для больных с паркинсонизмом — шаркает ногами, непроизвольно трясет рукой. Этот человек свиду кажется безобидным стариком, но вещи, которые он делает, уничтожают Лофу изнутри. Его власть практически безгранична, а влияние столь велико, что даже госпожа президент вынуждена с ним считаться. — О чем вы хотели поговорить, господин Таожань? — Тинъюнь деловито спрашивает, садясь в уютное кресло за маленький журнальный столик. Прислуга ставит перед ними чайничек и три чашки. — Тут такое дело… — Таожань улыбается. — Как вы смотрите на то, чтобы погостить у нас пару дней? Я понимаю, ваши отношения с матерью довольно… натянутые. Но скоро ведь ужин в честь открытия скоростной магистрали между Лофу и Яоцином, мне бы очень пригодилась ваша помощь в приготовлениях к нему. Цзяоцю хмурится. Это звучит крайне подозрительно и тревожно. — Не думаю, что у меня получится чем-то помочь, и вы прекрасно это понимаете, — Тинъюнь фыркает, — так что, прошу прощения, но я вынуждена отклонить ваше приглашение. Она не притрагивается к чаю, сидит, скрестив руки на груди, и не похоже, что готова к какому-то компромиссу. — Тинъюнь, не нужно рубить с плеча, — однако Таожань предпринимает мягкую попытку переубедить ее. — В конце концов, мы — ваша семья. Я понимаю, как вам тяжело сейчас, но… «Да в гробу я видела такую семью», — написано на лице у Тинъюнь. — Это все, о чем вы хотели поговорить? — она резко поднимается с кресла, будто готова вот-вот перевернуть весь столик. — Я настаиваю, чтобы вы остались хотя бы сегодня на ночь, — Таожань прекращает любезничать. Теперь его лицо не выражает никаких эмоций, а слова звучат почти как угроза. — На улице такой ураган и уже темно, мне бы не хотелось, чтобы вы попали в какую-нибудь аварию. Погода снаружи и правда скверная, деревья шумят и скрипят ветвями по стеклу, завывает ветер, точно собака, воющая по покойнику. Но Цзяоцю опытный водитель, да и что-то Таожань не беспокоился о возможной аварии, вызывая их сюда. — Нет, спасибо, — Тинъюнь разворачивается на каблуках и звонко покидает кабинет. — Госпожа Тинъюнь… — Цзяоцю окликает ее, пытаясь остановить, ведь разговаривать в таком тоне с этим человеком чревато очень дурными последствиями, и как сильно бы он ни понимал ее гнев, поддержать сейчас точно не может. Не с таким противником ей тягаться. — Оставь ее, — Таожань вздыхает, махнув рукой, и снова становится приветливым. — Пусть идет. Сейчас еще если с матерью поболтает, вообще взрыв будет. — Я приношу искренние извинения за нее, — Цзяоцю вежливо кланяется. — Не нужно, ты же не отец ей. Она уже взрослый человек и имеет все основания злиться на свою мать. Но приглядывай за ней получше, — Таожань улыбается. — Охрану эти дни не распускай. — Вы боитесь нападения? — Тц, — он цокает языком, — есть некоторые опасения. — Это как-то связано с Хулэем? — Меньше знаешь — крепче спишь, Цзяоцю. Я позвоню тебе, если понадобишься. — Тогда, полагаю, я тоже могу идти?.. — Цзяоцю чувствует себя несколько сбитым с толку. Зачем было звать их на встречу, если все это можно было сказать по телефону? Таожань действительно надеялся убедить Тинъюнь остаться хотя бы на сегодня? — А больше ты ничего не хочешь мне сообщить? — Таожань щурит глаза. Он как старый змей, с потускневшей полуоблезлой чешуей, который, несмотря на это, все еще чертовски опасен. — Какие-нибудь хорошие новости. — Нет, господин. Пока ничего, — Цзяоцю поднимается и чуть кланяется. — Тинъюнь слишком юна и вспыльчива, — Таожань раздосадованно качает головой. — Если мы с Тилли не получим контроль над компанией, Тинъюнь, в конце концов, просто потеряет все. В ее интересах передать акции мне. Под ногами красивый узорчатый пол, красный паркет и натуральное дерево, но по ощущениям — пропасть. Куда ни делай шаг — упадешь и с концами. — И в твоих, — добавляет Таожань, подталкивая Цзяоцю к обрыву. — Ты же помнишь наш уговор? — Конечно, господин, — Цзяоцю оборачивается, чтобы улыбнуться. — Я все устрою, не беспокойтесь. Просто нужно чуть больше времени. — А еще меня очень беспокоит, что она вмешивается в расследование, — наконец, Таожань доходит и до этой темы, пока Цзяоцю не успел от него сбежать. — Слышал, Тинъюнь беседовала даже с госпожой президентом насчет освобождения Цзин Юаня. После оскорбления, которое он нанес мне, такая лояльность… непростительна. Таожань больше не смотрит на Цзяоцю, устремляя задумчивый взгляд в окно, покрытое дождевыми каплями. — Боюсь, это просто следствие влюбленности, мой господин. Мы же не можем ничего сделать с девичьим сердцем? Хорошие девочки, увы, любят плохих мальчиков. — Как красиво ты всегда говоришь, — Таожань снова туманно улыбается. — Что ж, ты прав, с девичьим сердцем мы поделать точно ничего не можем. На негнущихся ногах Цзяоцю покидает кабинет, а потом и поместье, находя Тинъюнь плачущей в машине. Завидев его приближение она сразу же принимается приводить себя в порядок, чтобы он ничего не понял, но красный нос и поплывшие тени для глаз выдают ее сразу же с головой. — Хотелось бы мне, чтобы вам никогда не приходилось более вести дела с этими людьми, — Цзяоцю вздыхает и заводит машину. — Но для этого, боюсь, нам бы пришлось все бросить и уехать из Лофу. — Ты бы уехал со мной, Цзяоцю? — Она смотрит на него через зеркало, и Цзяоцю ловит этот взгляд. — Если бы вы этого пожелали. — А как же твоя собственная жизнь? К тому же, если я все брошу, у меня не будет чем платить тебе за работу, — она, звучно шмыгнув носом, смеется, то ли для виду, то ли и правда повеселев. — Мне помнится, у вас еще есть наследство, — Цзяоцю шутит в ответ, чтобы хоть немного разрядить обстановку. — М-м, да… Кстати, ты разобрался с нотариусом? — Да. Все готово и заверено. Не так давно Тинъюнь приспичило составить завещание. Цзяоцю такое настроение пугало, но после смерти отца она с каждым днем становилась лишь мрачнее. Оставить почти все свои средства она по какой-то причине распорядилась детскому интернату в Лофу. Еще одну долю, как он ни возмущался, ему самому. Черт. И так сплошные волнения и тревога, а тут еще об этом опять думать. Снаружи начинает хлестать дождь, дорогу разбирать становится все сложнее, приходится включить дворники, но даже они не особенно помогают. Как бы тут и правда в аварию не угодить. Еще телефон принимается вибрировать, но Цзяоцю никак не может ответить на звонок, вслепую разворачиваясь на знакомом повороте. Осталось совсем чуть-чуть, и они будут дома. Такая же погода была и в тот злополучный день, когда Таожань, чтобы испытать его верность, дал первое задание. Заброшенная стройка, сетка-рабица, шторм. Бредившую женщину Цзяоцю не тронул, она «сбежала», а раненного парнишку должен был по сути убить — повесить прямо там, у забора, — чтобы помочь замести следы работавшей на Таожаня Цинцзу. Но разве он мог? Цзяоцю четко выполнил все инструкции, и все же веревку до конца не затянул, а тряпку, перетягивающую раненную ногу, поправил так, чтобы мальчик не успел до приезда помощи истечь насмерть кровью. Это позволило выслужиться перед Таожанем, но вопросом времени было, когда тот прикажет снова кого-то убить. Справится ли Цзяоцю в таком случае? Шины свистят, когда он тормозит, чтобы не потерять управление. — Ох. Давай-ка лучше я сама, — Тинъюнь расстегивает ремень безопасности и открывает дверцу раньше, чем Цзяоцю сам успевает выйти. Он жестом фокусника вынимает из автомобиля зонтик и виновато раскрывает его над Тинъюнь, прежде, чем она пересаживается на водительское место. — Ты не думал заказать себе очки? — Тинъюнь смотрит на него без укоризны, больше с тревогой. — Просто дождь сильный, не беспокойтесь, я в порядке. Со зрением у него и правда в последнее время дела обстоят все хуже. Телефон снова начинает вибрировать, Тинъюнь поглядывает на него с легким интересом. — Я заведу машину в гараж, а ты пока можешь расслабиться. Когда Тинъюнь сдает назад, чтобы развернуться, Цзяоцю на ходу вынимает из кармана телефон, прячась под зонтом, и чуть не вздрагивает, увидев имя звонящего. Да неужели? Губы трогает робкая улыбка, но Цзяоцю сразу же хмурится, стараясь напустить на себя маску суровости. — Ну вот, сначала пропустила встречу, а теперь, спустя столько времени, звонишь? — Никаких ни «алло», ни «здравствуй». Цзяоцю запирает калитку и идет к дому, с воротами Тинъюнь очевидно разберется сама. В трубке лишь тихие всхлипывания. — Что случилось? — Он останавливается на пороге под козырьком дома и закрывет зонт, чтобы не мешался. — Ниргул мертва, — голос Фэйсяо дрожит. — Ее убили в парке, где мы с тобой должны были встретиться. Я боюсь, что они уже все знают. Она говорит не очень внятно, язык заплетается, наверняка в стельку пьяная. Утром Цзяоцю видел полицию в парке, пока ждал Фэйсяо, но не рискнул подходить и интересоваться, что случилось. Потом — совсем мельком — слышал о новой жертве маньяка в новостях. — Так, для начала успокойся. Ты опять пьешь с Моцзэ? — Без. У него вечерний караул, — Фэйсяо шмыгает носом. Они с Ниргул уже очень давно не были близки и даже не пытались общаться, но сам факт, что ее убили прямо там, в парке, где они собирались встретиться, действительно очень тревожен. — Я сейчас зайду домой и перезвоню тебе, подожди немного, мне нужно разобраться с госпожой Тинъюнь, и я буду свободен, — Цзяоцю держит телефон между щекой и плечом, ища ключи в карманах, чтобы открыть дом. — Если нужно, я приеду. — Поговори со мной сейчас. Столько лет прошло, а она все никак не меняется. — Я не… — Телефон, выскользнув из-за мокрой от дождя щеки, с грохотом падает. — Черт, — Цзяоцю наклоняется, чтобы поднять его, вызов, кажется, так и не завершился, а позади уже слышатся шаги, сейчас госпожа Тинъюнь будет ворчать, что он до сих пор возится с ключами. — Я уронил телефон, дай мне хоть дверь открыть. Чт. Однако, шаги принадлежат отнюдь не Тинъюнь. Как и молоток, ударивший Цзяоцю по голове.

***

Темнота очень медленно сменяется светом, когда Цзяоцю приходит в себя. Перед глазами все зелено, тошнит, живот крутит, руки связаны за спиной, а сам он похоже привязан к стулу. Где-то рядом снова вскрикивает Тинъюнь — именно ее крик приводит его в чувства. Зрение все еще неясное, но Цзяоцю мотает головой, ища ее. Тинъюнь так же привязана к стулу, а над ней, нависая, стоит мужчина. Довольно знакомый, но не сразу удается сообразить, кто это. Где охрана? Почему никто не пришел на помощь и не остановил нападавшего? Дома должно быть как минимум два человека и служанка. Не могут же они все уже быть… мертвы? — Говори. Умоляю, не заставляй меня делать это, — мужчина подносит нож к лицу Тинъюнь. С одной ее щеки уже течет кровь. — Я ничего не знаю, — она плачет, вжимаясь в стул и пытаясь отвернуться от лезвия. — Ты не можешь не знать, вы все заодно. Но он ошибается, — нож в руке начинает трястись. — Все это было ошибкой. Все эти бедные девушки. Вы мне лгали! — Я не понимаю, о чем вы, — скулит Тинъюнь. А вот Цзяоцю, кажется, начинает понимать. Мужчина, стоящий рядом, знаком, потому что в последнее время его неоднократно показывали по телевизору — это известный писатель. Аргенти, кажется. Лицо искажено гримасой боли, длинные мокрые от дождя волосы алыми змеями бегут по спине и плечам. — Остановитесь, пожалуйста, — хрипло говорит Цзяоцю, и Аргенти переводит взгляд на него. — Если вы хотите что-то узнать о Таожане, допрашивайте меня. Я работаю на него, а моя госпожа даже практически не общается с ним. — Тогда скажи мне, ублюдок, где ребенок? — Аргенти подходит к нему, оставляя Тинъюнь привязанной к стулу. Нужно как-то тянуть время. В полночь они всегда звонят в охранную службу и включают сигнализацию, если никто не позвонит, сюда сразу же приедут на проверку. — Какой ребенок?.. Пожалуйста, объясните мне, что происходит, я попытаюсь разобраться и скажу все, что знаю. Цзяоцю готов говорить все что угодно. Только пусть это человек не трогает больше Тинъюнь. — Они забрали ее у меня. Мужчина, кажется, бредит. Самый настоящий псих с ножом, любое неверное слово может стоить кому-то из них жизни. — Ты убил тех девушек из интерната? — осторожно спрашивает Цзяоцю. Ему действительно нужно разобраться. Аргенти растерянно кивает и смаргивает. В глазах его стоят совершенно искренние слезы. — Они были опорочены. Их невинная красота была уничтожена, а тела осквернены. Я лишь помог их душам освободиться от позора и обрести покой. В их последнюю встречу Моцзэ в участке говорил о чем-то таком — что убийца убивает не просто девушек из интерната, а тех, которые побывали в сексуальном рабстве в детстве. Но после смерти офицера полиции эта версия потеряла актуальность, ведь Ханья ни в каком сексуальном рабстве никогда не была, она даже просто к грабителям вместе с сестрой не попала, так как успела сбежать. — Эти девушки… Ты думаешь, они все были изнасилованы в детстве? Ты помнишь Ханью? Она даже не была в рабстве у Хулэя. — Ах, Ханья… — Аргенти прикладывает одну ладонь к лицу, пытаясь утереть мешающие слезы, но вместо этого оставляет на щеке и веке кровавый след. — Такая чудесная девушка. Я оплакиваю ее каждую ночь. Нет, она не должна была умереть. Но таково было ее желание — ее прекрасная жертва. Кажется, у него совсем плохи дела с головой. Вся эта речь слишком театральна, хотя плачет Аргенти довольно-таки искренне. Его плечи трясутся, а нож вот-вот выпадет из безвольно опущенной руки. Если бы Цзяоцю удалось поднять ногу, он бы, наверное, мог попытаться выбить нож и оттолкнуть Аргенти, но это, увы, не поможет освободиться, а, значит, надо продолжать заговаривать зубы. — Она пожертвовала собой, чтобы спасти невинное дитя, я забрал ее жизнь из уважения к ее желанию, и сдержал свое обещание, — Аргенти заканчивает речь. И вот, наконец, они подобрались к этому несчастному ребенку. — Дитя? О ком ты? — Девочка-подросток. Все во мне и так противилось этому чудовищному акту детоубийства, но когда Ханья, умоляя, попросила забрать ее жизнь вместо жизни этой девочки, я был окончательно повержен, — Аргенти качает головой и покрепче перехватывает нож, будто заметив, куда направлен взгляд Цзяоцю. — Я хотел уберечь ее от ужаса внешнего мира и заставить забыть о прошлом, но ее у меня забрали. Я больше не могу ни заботиться о ней, ни защищать. Так значит в плену есть какой-то ребенок? Это скверно. Но что за ребенок мог быть с госпожой Ханьей? Цзяоцю специально интересовался о ней у Моцзэ, чтобы быть в курсе всего происходящего: у Ханьи не было детей, из родственников вообще только сестра, да и если бы пропал ребенок, в полиции сразу поднялась бы шумиха. — Ты тоже ничего не знаешь, — Аргенти вздыхает и возвращается к Тинъюнь, которая сразу же вся сжимается на своем стуле. — Это ничего. По крайней мере, я заставлю их почувствовать, что такое — потерять ребенка. Их?.. Цзяоцю, наконец, осеняет. Получается, Аргенти выполнял эти убийства по наводке Таожаня, а теперь Аргенти хочет отомстить, убив его падчерицу. Так вот почему Таожань так настаивал, чтобы они остались у него. Аргенти наверняка начал доставлять проблемы, а, значит, мог попытаться использовать Тинъюнь, до которой добраться проще всего. — Ты готов убить невинную девочку ради того, чтобы отомстить? — Цзяоцю в панике и ужасе продолжает говорить, не веря своим глазам, когда Аргенти заносит над Тинъюнь нож. — Ее, извини меня, никто не насиловал, и она сама не сделала ничего плохого! — Ты так уверен? Они снова встречаются взглядами с Аргенти. В глазах Аргенти горечь и чистое страдание, даже более того — сострадание, от которого Цзяоцю становится не по себе. — Я освобожу ее душу так же, как освободил их. Неожиданно снаружи раздается какой-то шум, щелкает входная дверь, звучат шаги, Цзяоцю только было хочет крикнуть, что они на кухне, как Аргенти направляет на Тинъюнь быстро вытащенный из кармана пистолет. Цзяоцю сразу узнает его — это пистолет одного из охранников. Аргенти медленно пятится назад, к стене у двери, чтобы сразу напасть на непрошенного гостя, а Тинъюнь остается под прицелом. Только сейчас Цзяоцю замечает на ее груди кровавое пятно — на голой коже виднеется грубая красная полоса. Рана несерьезная, но крайне неприятная, да и кровь от нее идет сильно. Тинъюнь смотрит вниз, не поднимая глаз. О паркет с блеском ударяются крупные капли то ли слез, то ли крови. Спустя мгновение дверь открывается и в проеме появляется знакомая голова Моцзэ. Глаза того на миг расширяются, от вида искалеченной Тинъюнь и связанного Цзяоцю, но в ту же секунду Аргенти вонзает ему нож в бок и ударяет кулаком по шее. Завязывается борьба, и Аргенти побеждает явно и быстро, но Моцзэ пришел не один. Фэйсяо влетает в комнату следом точно дикий зверь. Сердце Цзяоцю пропускает удар за ударом, когда звучит выстрел, а нож пролетает в миллиметрах от ее глаз. Моцзэ, теряя сознание, падает на пол, а Фэйсяо продолжает драться с Аргенти сама: как волчица она бросается, нападает, каждым своим ударом попадая точно в цель. Пусть Аргенти и выше ее, и крепче, в ярости драки с Фэйсяо не сравнится никто. Аргенти пытается воткнуть в нее нож, но Фэйсяо держит его за руку очень крепко, он оттесняет ее к стене, собираясь прижать, пока Цзяоцю может только в бессилии дергаться, пытаясь освободиться. Моцзэ в отключке истекает кровью, Тинъюнь, кажется, уже тоже без сознания, но Цзяоцю смотрит только на нож и то, как он дрожит практически уже у груди Фэйсяо. У самого сердца. И тогда она делает одно единственное молниеносное движение, которое едва удается уловить взглядом. Нож входит в человеческую плоть. Аргенти замирает. Делает несколько шагов назад, пошатываясь. Опускает руки, непонимающе смотря то на Фэйсяо, то на себя самого. Нож торчит из его груди. Аргенти поворачивается, переводя взгляд на Цзяоцю, как на зрителя в зале. Пожалуй, с такой театральностью ему бы куда больше подошла работа актера, чем писателя. Впрочем… писатели тоже склонны теряться в мире грез. — Спаси ее, — тихо говорит Аргенти и заваливается навзничь, ударяясь о кухонную столешницу и складываясь на полу под раковиной. Фэйсяо тяжело дышит, смаргивает, не понимая, что делать дальше. И первым делом кидается к Цзяоцю, а не к раненным. Все тем же ножом разрезает веревки, освобождая его — что ж, это правильно, в конце концов, именно он тут врач, который может оказать первую помощь. Она трясется, но Цзяоцю должен сначала разобраться с Тинъюнь и Моцзэ. И почему всякий раз, когда ему хочется — когда ему нужно — ее обнять, приходится отвлекаться на кого-то другого? Даже сейчас. Цзяоцю бегло осматривает Тинъюнь, чтобы убедиться, что ее раны не представляют опасности для жизни, потом моет руки, стараясь не смотреть на лежащего рядом мертвеца, и из кухонного шкафчика берет аптечку — хорошо, что они, благодаря его паранойе, рассованы по всем комнатам в доме. Моцзэ выглядит хуже всех, рану в боку нужно зашить, чтобы остановить кровотечение, но могут быть задеты внутренние органы, а, значит, без скорой не обойтись. Будто прочитав его мысли, Фэйсяо берет в трясущиеся руки телефон. — Трое раненных, один убит, — коротко сообщает она, после чего называет адрес. — Посвети мне фонариком, — командует Цзяоцю, когда Фэйсяо кладет трубку. В кухне не очень хорошее освещение, а у Цзяоцю не очень хорошее зрение, да и хирургические манипуляции он не проводил уже, по ощущениям, лет сто. — Рана серьезная? — хрипло спрашивает Фэйсяо, и ее теплое дыхание касается щеки и плеча Цзяоцю. — Кишечник немного задет, но, хотя бы, не печень. Хорошо, что он без сознания, — Цзяоцю принимается накладывать швы: сначала ряд непрерывных, а затем делает узелок, обрезает тонкую ниточку, делает новый узелок, и так несколько раз. — Набери этамзилатик пока. Надеюсь, ты еще не забыла, чему я тебя учил? Фэйсяо принимается шарить по аптечке, пытаясь взять себя в руки, но нужную ампулу так и не находит. Она вся колотится, а Цзяоцю вместо того, чтобы успокоить ее, должен сначала помочь Моцзэ. Он сам набирает в шприц кровоостанавливающее, вооружается жгутом, делает инъекцию и только после этого, наконец, может перевести дыхание. Фэйсяо тем временем стоит, упираясь руками в столешницу, прямо над Аргенти. — Я убила его. — Это была самозащита. Она бездумно кивает, после чего жмурится, закусывая нижнюю губу. — Ты не виновата. Он — убийца, — Цзяоцю осторожно подходит и тянет Фэйсяо за руку, заставляя отойти от трупа. Она спотыкается, и они опускаются на пол, чуть не падая. Цзяоцю и сам не понимает, когда успевает прижать ее — трясущуюся всем телом — к себе. — Это он убил всех тех девушек. Взгляд бездумно останавливается на дыре в стене, оставшейся после выстрела Фэйсяо. Руки гладят ее по спине и голове, будто желая выгнать из тела всю эту проклятую дрожь. — И как это теперь доказать? — Фэйсяо хмыкает, поднимая голову. — Так у нас тут камеры же везде, я думаю, там будет слышно весь наш с ним разговор. Но я не понимаю… почему ты приехала? Еще и вместе с Моцзэ. Их разговор закончился вполне логично, к тому же Цзяоцю успел сказать, что уронил телефон — тот мог и повредиться после падения, так что даже если она перезванивала, ничего удивительного, что он не мог ответить. — Ты бы никогда так не бросил трубку. Да и после того, что случилось утром… Я так и боялась, что они захотят убить тебя. Я боялась, что ты будешь следующим. Фэйсяо упирается лбом ему в ключицу и замолкает. — Господин Аргенти пришел не за мной, а за госпожой Тинъюнь, — Цзяоцю спешит ее успокоить. — А Таожань и так уже знает о тебе. От меня. — Что?.. Фэйсяо, вздрогнув, отстраняется, но Цзяоцю все еще продолжает держать ее в своих руках. — Такой у нас с ним уговор. Я работаю на него, а он не трогает тебя. — И он на это купился? — Фэйсяо недоверчиво качает головой. — Я ведь был искренен, — он понижает голос до еле-слышного шепота, опуская губы к ее уху. — А Таожань не знает, чего ты хочешь на самом деле. Мы остановим его вместе. Как и планировали. Цзяоцю давным-давно погряз во всех этих интригах. Он столько лет играет на две стороны, и все ради одной единственной цели. Ради одного единственного человека. И, конечно, еще немножечко ради спасения своей страны от власти наркобаронов и работорговцев. Он нежно касается ладонями щек Фэйсяо, смотрящей на него снизу вверх. Чей-то телефон вибрирует, возвещая о пришедшем сообщении, но никто не обращает на это внимания. От нее сильно пахнет крепким алкоголем: тут уже не привычное вино, а коньяк и виски. Они так давно не виделись, не говорили вот так нормально, не касались друг друга. Фэйсяо сама тянется к нему, припадает к губам, плотно закрывая глаза. Когда-то очень давно — в самый первый раз — Фэйсяо ввела его таким поступком в настоящий ступор. И снова перед глазами та задиристая девчонка из далекого прошлого, которая всегда получала то, что хотела. Ее не устраивали братско-сестринские отношения и то, что Цзяоцю относился к ней как к ребенку. Она видела в нем парня, а не старшего брата, пока Цзяоцю просто пытался сводить концы с концами, параллельно работая и опекая свалившегося ему на голову трудного подростка. — Почему ты так на меня смотришь? — Она краснеет после своей выходки и супится словно рассерженный волчонок. — Я не знаю, это… Наверное, это неправильно. У Фэйсяо «день рождения». По документам она теперь совершеннолетняя, новая ячейка этого общества. А по факту — кто ж знает, сколько ей там на самом деле лет? Вырвавшись из плена, Фэйсяо не знала ни какой на дворе год, ни что такое лето, все эти элементарные вещи были ей непонятны, и оттого она казалась еще младше своего примерного возраста. Услышав его «неправильно», она так сильно нахмурила брови и выпятила нижнюю челюсть, что Цзяоцю, не удержавшись, поспешил извиниться. — Я не нравлюсь тебе как девушка, да? — Взгляд изподлобья. Ну, точно волчонок, как есть. Тогда Цзяоцю еще не знал ответа на ее вопрос. Сейчас знает. Он улыбается ей в губы и целует в ответ. В груди ёкает. Пусть хоть на несколько мгновений время остановится, исчезнут все убийства, все раненые, предстоящие разборки с полицией и скорой — вся эта суета, тревога и ужас. Пусть останется только этот момент: горячие щеки, объятия и любимые губы. Но вдалеке звучит сирена скорой помощи, и им обоим приходится открыть глаза. Сейчас Фэйсяо выглядит уже лучше — трезвее и спокойнее. Да, сегодня она убила человека, да, через несколько часов это осознание раздавит ее наверняка, но главное, чтобы у нее были силы справиться с ним, выдержать этот гнет, устоять на ногах. Фэйсяо берет телефон, чтобы проверить сообщения, и почти сразу роняет его из ослабевших пальцев. Криво усмехается — шумно, задушенно, резко. — Что случилось? — Цзяоцю поднимает телефон и в шторке уведомлений видит текст короткого сообщения. Хулэй сбежал. Цзяоцю нервно сглатывает слюну. Похоже, Фэйсяо отчасти была права. Возможно, Таожань, прекрасно зная о них, как-то сам подтолкнул Аргенти к нападению на Тинъюнь, чтобы выманить Фэйсяо — пусть и пьяную — из участка. Но к чему тогда был этот спектакль со встречей? Отвести от себя подозрения? Или просто дать Аргенти время справиться с охраной? — В плену у них находится ребенок, — Цзяоцю решает, пока есть еще пара мгновений наедине, сказать самое главное. — Девочка. Я думаю, дочь кого-то из сотрудников полиции. — Вот оно что, — Фэйсяо равнодушно кивает. — Хулэю помогла сбежать… мать. — Ты знаешь, кто это может быть? — Боюсь, что да, Цзяоцю.