Кошка поймала птицу

Flëur — Пепел

Дверь захлопнулась по воле сильного ветра, заставив девушку вздрогнуть. Щётка в её руках неловко дёрнулась. Её тут же наградили хлестком хвоста по щеке. – Отступись, Буян, — ласково протянула Ева под недовольное фырканье. – Будешь драться, получишь по жопе. Кто бы что ни говорил о невозможном, упрямом, буйном и непримиримом характере вороного молодого коня, для Евы он был хорошим другом. А хороших друзей принимаешь такими, какие они есть. Для неё Буян был умным и преданным конём, который разразился не менее тёплыми чувствами только к ней одной. Ну, и, разумеется, к деду, которого просто приходилось слушаться, если не хочешь получить нагайкой. Еву от одного вида этой плётки бросало в дрожь. Она взяла на себя всю заботу за любимого коня ещё и потому, что ей было невыносимо больно смотреть, как его бьют, даже если конь, следуя своему имени, буянил. – Он запугал тебя, — прошептала она, поглаживая Буяна по шикарной гриве. – Страх — опасное обоюдоострое оружие, что однажды ответит. Ты затаил этот страх на всех остальных людей, возненавидел их лишь потому, что с тобой так поступил один человек. Но я не виню тебя, мой мальчик. Только... знал бы ты, как я хочу исцелить тебя от этого страха. Они боятся тебя. А я не боюсь. Буян, будто почувствовав её смятение, ткнулся мордой в её зависшую ладонь. – Подгоняешь? — хихикнула Ева. – Потерпи ещё чуть-чуть. Я почти закончила. Его дыхание немного согрело побелевшие от холода ладони. Но ей нравилось расчёсывать гриву и хвост, водить руками по твёрдому и крепкому телу коня, невольно отмечая его здоровое телосложение. Его упругие ноги закалены многочасовыми прогулками и бегом. Буян под руководством Евы был вынослив и мог довольно долго, не жалуясь, работать хоть под палящим солнцем, хоть в сильные морозы. Сильный и гордый. Иногда Еве он очень напоминал... Она зарделась, коря себя за неуместные сравнения. Конечно, ей легко ставить в один ряд тех, кого она очень любит. Это не очень-то справедливо. Впрочем, это ведь только её мысли. Кого-то оскорбляют сравнения с животными. Ева считала иначе. Она думала, что животные искренни и чисты в своих помыслах, и в равнении на их невинное сердце нет ничего постыдного или принижающего достоинство. В её жизни можно было по пальцам пересчитать тех, кто этим достоинством хотя бы обладал, чтобы его можно было потерять. Ева запрещала себе осуждать чужие поступки хоть в лицо, хоть за глаза. Не этому её учили. Но всё же иногда... трудно было не задуматься о том, как ужасно поступают люди... Именно поэтому она не должна уподобляться им. Прежде чем осуждать кого-то, попытайся понять и прими. Ничего не случается просто так. Всякий человек заслуживает раскаяния и прощения. Нужны лишь силы, чтобы это прощение отыскать. – Вот и всё, мальчик. Буян проводил её покачиванием головы. Если завтра будет хорошая погода и она пораньше закончит с домашними делами, можно будет прогуляться с ним подольше. У конюшни Еву подхватил ожидавший её Джек, что развалился поперёк мостков. Ева игриво подтолкнула его носком валенка, на что пёс отозвался лишь грузным поскуливанием. – Пусти, дурак, — попросила она, толкая сильнее. – Я не буду тебя гладить, не выпрашивай. Потом опять руки от тебя мыть час кряду. Но просящие глазки всё же сделали своё дело, и Еве остаток вечера пришлось вымывать запах собачьей шерсти, намокшей от липкого снега. Когда она загнала Джека на веранду, то тщательно захлопнула дверь, на которой стоило бы заменить крепление; кухня встретила её теплом растопленной печи. Дед лениво помешивал поленья кочергой и по виду спал на ходу. От своего привычного режима он отклонился уже на двадцать минут. Непорядок. Ева улыбнулась своим мыслям и окликнула его: – Иди спать, деда. Я помешаю. – Смотри, не обожгись только, ну-ка. Это Ева слышит каждый божий раз, словно может каким-то неведомым образом забыть. Но она лишь кивает и усаживается перед открытой печкой, заодно отогревая окоченевшие пальцы. В комнате родителей свет ещё горел, и слышался их приглушённый разговор. Бабушка уже тоже легла, дожидаясь только деда. Так что Ева могла быть предоставлена самой себе. Школу никто не отменял, но время было не такое позднее, чтобы она переживала о том, что не выспится. Всё это очень быстро и неумолимо привело её к тому, чтобы позвонить Паше, пока все не уснули так, чтобы она вероломно их разбудила. Взяв с кухонного стола телефон, Ева, накинув шерстяную накидку, вышла на холодную веранду; но холод этот был слаб и ничтожен перед её желанием услышать голос любимого человека. Джек заинтересованно замахал хвостом, приветствуя её, и Ева позволила ему улечься на свои ноги в домашних тапках. Долгие гудки успели расстроить её, но в конечном итоге раздался звуковой сигнал, и сквозь треск плохой связи прорезался голос Паши: – Здравствуй. – Паша, — уже одно это имя поднимало волну тепла в груди. Порой Ева боялась того, какие сильные чувства он вызывал в ней... Но с каждым днём всё меньше, потому что это не имело значения. Одно это чувство стоило всего. – Как там у тебя дела? Высыпаешься? – Не хочу искать ссоры с соседями, — отвечал Паша, как и всегда. – У меня всё хорошо, не волнуйся так. – Я слышу, — недовольно пробурчала Ева. – Ты каждый раз звучишь вяло. Чем эти кретины там занимаются по ночам? – Веселятся, — с тихим смешком. – Но мне удаётся заснуть. – Ты же понимаешь, что это вообще не убедительно? Теперь Паша смеётся дольше, и Ева, как бы она ни старалась оставаться грозной, тает, и всё внутри неё горит в надежде услышать этот смех рядом с собой как можно скорее. – Я надеюсь, что ты мне не врёшь, — мягче говорит Ева, сдаваясь. Если она и знала что-то о своём парне, так это то, что он упрям хуже молодого барана. – Никак нет, дорогая. Так как её никто не видит, Ева может с чистой душой залиться краской. Когда-нибудь она, наверно, привыкнет к этому... или же нет. – Ты узнавал по поводу экзаменов? — решает она сменить тему на самую волнующую. – Получится пораньше? – Удастся пораньше на пару дней, не больше, — со слышным сожалением отвечает Паша. – После Нового года будет ещё неделя. – Мало, — шепчет Ева, не сдержавшись. – Никогда не будет достаточно. – Ты опять начинаешь это своё... вот это вот. Прекращай дурака валять. – Прости, не могу. Каждая секунда в разлуке делает что-то с моим рассудком. – Паша! Она отстраняет телефон от уха, и кожа, по ощущениям, пылает. Она даже не знает, что хуже: то, что он так шутит, или то... что имеет это в виду. В глубине она, конечно, знала ответ. Ведь Паша всегда был с ней честен от первого до последнего слова. Ещё она знает: одно слово, и он перестанет так говорить. Всё, что бы она у него ни попросила, он выполнит. Но... она не хочет. Глубоко вздохнув, она отвечает на откровенность: – Я тоже скучаю... Он научил её не сдерживать такие слова, что хочется сказать, любые действия, которые вдруг хочется воплотить в жизнь. Пускай Ева всё ещё грешила тем, что поначалу выпускала колючки, она вскоре открывалась ему. Постепенно. Шаг за шагом. Порой Паша даже сравнивал её с ёжиком. Выходило так, что они квиты. – Считаю дни до встречи с тобой. Не стоило и сомневаться, что Ева тоже. Она позволяет себе лишь рваный выдох, но уверена: Паша её понимает. – Как ты? — спрашивает он. – Как бабушка? – Со мной всё хорошо. Бабушке уже лучше. Маша приходила её осмотреть, сказала, ничего серьёзного, просто недомогание. Я пока стараюсь помогать. – Не перетрудись. Ты у меня можешь. – Кто бы говорил. Ты со своей учёбой хуже чёрта. – Я хочу найти достойную работу, чтобы ты ни в чём не нуждалась. – Паша, — протянула она недовольно. – Нет нужды слушать всё, что говорит бабушка. Ты и так делаешь всё, что можно. – Она поставила мне такое условие, дорогая. – А я хотела себе мужа, а не прислугу, — возмущённо. Осознав, что ляпнула, Ева шлёпнула себя по губам. Но тихий смех Паши помог ей не упасть в извинения. Он ласково прошептал: – Я буду тем, кем ты захочешь меня видеть. Её смущение перешло всякие пределы. Борясь с трепетом сердца, Ева покачала головой и, не скрыв дрожи, ответила: – Не неси чепухи. Если я скажу прыгнуть с крыши, ты, что же, прыгнешь? – Непременно. – Вот дурак... Они разговорились на час с небольшим, что всё равно было прилично, если Ева собиралась вовремя лечь спать. Да и пальцы начинали белеть от холода. Паша точно будет возмущаться, если узнает, что из-за вечерних созвонов с ним она замёрзнет и простудится. Бабушка и отчим уже возмущаются. Но что Ева может с собой поделать?.. В конечном итоге проблемы со связью нарушают идиллию. – Тебя совсем плохо слышно, — говорит Паша, что и сам звучит с помехами. Ева подавляет гнев на такие перебивки со связью — в последнее время ещё и свет из-за метелей отключается постоянно, — и, слегка торопясь, произносит: – Завтра Фёдор Иваныч поедет в N-ск, я с ним посылку тебе отправила. – Спасибо, — его голос, и без того согревающий лучше толстого одеяла, становится словно бархатистым. – Я положила тебе там капусты квашеной, которую я делала, — чуть смущённо добавляет: – Как ты любишь. – О большем я и мечтать не мог. Прощаются, как и всегда, долго. Напоследок Паша, понижая голос до нежного шёпота, читает: – О, память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной И часто сладостью твоей Меня в стране пленяешь дальной. Я помню голос милых слов... Паша отчего-то издаёт тихий смешок и продолжает: – Я помню локоны златые Небрежно вьющихся власов. Моей пастушки несравненной Я помню весь наряд простой, И образ милый, незабвенный, Повсюду странствует со мной. Хранитель гений мой — любовью В утеху дан разлуке он; Засну ль?- приникнет к изголовью И усладит печальный сон. – Спокойной ночи, Паш, — с придыханием. Ева ещё какое-то время сидит, прижав телефон к уху, будто он способен хранить тепло говорящего по ту сторону. Но зябкий холодок, прошедший по всей спине, возвращает её к реальности. Она забирается в кровать, перед этим распустив уставшие в тугой причёске волосы, и спокойный голос возлюбленного, звучащий в её голове, убаюкивает Еву, унося в сладкие сны... до воплощения которых осталось подождать совсем чуть-чуть. Паша уже попросил её руки. В конце этого учебного года... они договорились пожениться. Смела ли она раньше даже мечтать о подобном? Когда у них только всё начиналось...Ева не могла поверить в то, что кто-то может быть таким терпеливым и обходительным не из злого умысла, не из желания воспользоваться ей. Ей было четырнадцать, многие девчонки уже начинали встречаться с кем-то и кокетливо строить глазки, но ей это было совершенно неинтересно. Парни её возраста казались ей скорее товарищами, парней постарше она сторонилась, да и общаться со школьницей у тех не было никакого смысла. Но когда появился Паша... всё перевернулось с ног на голову. Безусловно, каждой девочке когда-то хотелось, чтобы в один прекрасный день появился тот самый принц на белом коне и пообещал ей долго и счастливо — на всю жизнь. И Ева когда-то грезила о таком, но жизнь показала: такого чуда лучше не ждать. Если кому-то и везло, это были единичные случаи, что на них не приходилось опираться. Паша не был принцем, и жизнь их была далеко не сказочной, но Еве казалось, что каждое мгновенье рядом с ним делает её счастливой. Паша никогда не давил на неё, ничего не просил. Был рядом, поддерживал, утешал, а Ева позволяла за собой ухаживать, сражённая его честностью. И если долгое время она была настороженной, то потом... влюбилась так неотвратимо, что даже испугалась, словно в этом было что-то неправильное. Ева прошла долгий путь от боязни лишний раз взглянуть на него до того, чтобы не страшиться выражать свои чувства при друзьях. Паша, несмотря на всю предысторию его семьи, умудрился понравиться её семье, о чём Ева раньше не хотела даже заикаться. Они были первыми и... единственными друг у друга, потому вместе преодолевали стеснение и недопонимания. Вместе изучали друг друга и свои чувства, запоминали, касались, тонули друг в друге. С каждым годом Паша всё глубже проникал под кожу. Ева перестала сомневаться. Потому что Паша всегда уважал её. А она своей жизни без него больше не мыслила. В конце концов, любовь — дар, и Ева безмерно благодарна за то, что может испытывать это чувство. И чувствовать такую же безграничную любовь в ответ. В день приезда Паши она с самого утра носилась по дому с завидной энергичностью; отчим, наблюдая за тем, как быстро она крутит маховик швейной машинки, добродушно рассмеялся: – В светлице потолки без милого низки? – Не говори под руку, — отмахнулась Ева, пряча за конструкцией покрасневшие щёки. – Приважила ты его, девица-красавица, крепко. Поди и не боишься, что уведут? – Да куда он уйдёт? — ответила вместо Евы вышедшая на кухню бабушка, неизменно кряхтя и причитая: – Взбалмошного коня под уздцы легче взять, чем молодого этого от внучки отвадить. – Взбалмошный конь у него свой найдётся, — усмехнулась Ева. Ева упустила момент, когда перестала вздрагивать от каждого неровного движения брата её парня. Если Лёша — при всём своём показушном образе плохого парня, — всё ещё оставался придурком со странным чувством юмора и неуместными телодвижениями, в котором Ева не видела угрозы — не для себя, по крайней мере, — то вот Петя приличное количество времени заставлял остерегаться. Ева знала, что Паша не даст её в обиду, но неприязни к Пете это не убавляло. Конечно, Ева понимала, что никогда не заставит Пашу выбирать между собой и братом. Каким бы отношение Пети ни было к окружающим, любому, кто провёл бы с братьями больше суток, стало бы ясно, как Петя, пусть и по-своему, но трясётся за брата и при каждом удобном случае грозится разбить лицо. Точно так же Ева понимала и то, что Паша привязан к брату покровительственными чувствами и ни за что его не оставит. У этих двоих была своя особенная связь, и Ева не смела её разрушать. Так что она глотала обиды и попросту приучила себя не обращать на Петю внимания. Они пришли к негласному соглашению игнорировать существование друг друга, которое Петя периодически нарушал в пьяном угаре и докапывался до неё. Еве не нужно было гадать, чтобы осознать, что Петя боится, что Ева каким-то образом отберёт Пашу у него. Неизвестно, когда до Пети дойдёт, что тому не бывать. Как бы то ни было, Петя принял её в свой круг защиты. О большем как будто между ними не приходилось и говорить. – Ты так не гони, голубушка, — отдёрнула её бабушка, критически, но больше довольно оглядывая ровные стежки. – Не то пальцы ведь прошьёшь. Ева собиралась ответить, но бабушку позвал пьяный вой из комнаты деда. Отчим, заметив, как она скривила лицо, с сожалением протянул: – Надоел? – Хуже горькой редьки надоел, — прошипела Ева. Что дед, что отец Евы страдали от безвылазного пьянства. Те дни, когда они находились в здравом уме, Ева принимала за божью благодать. Она изо всех надеялась, что это продлится как можно дольше. Было просто поразительно и печально видеть, как близкие люди становятся существами, которые говорят тебе ужасные вещи и ведут себя соответствующе. Ева не могла выбросить все те горькие слова, что были сказаны ей. Сколько бы бабушка ни заверяла её, что в бреду чего только не скажешь, но легче от этого не становилось. Тем не менее, Ева обещала себе, что никогда не будет держать зло внутри себя. Жизнь сама однажды всех покарает, и люди не в праве судить кого-либо... Её отец уже расплатился, когда пьяным полез на коня. Копыто расшибло ему голову. А уж о мёртвых не стоило и говорить, вспоминая их старые грехи. В этом уже нет никакого толку. Погода была солнечная; Буян, что размеренной поступью катил её по заснеженной дороге, помог ей развеять неприятные мысли. Вместо этого Ева сосредоточилась на том, чтобы решить, пойдёт она на новогоднюю дискотеку или нет. Ева редко посещала подобные мероприятия, потому что... ей не нравилось много внимания в свою сторону, и большое количество народа так же её удручало. Но туда пойдут все, и Паша в том числе, чтобы присмотреть за братом, что отлучится в честь этого из армии, и любая возможность побыть с Пашей подольше... Ох, она и вправду безнадёжна. При подходе обратно к дому ей в глаза сразу бросилась открытая калитка, а слух уловил знакомые мужские голоса. – И в кого ты такой умный выискался, а? — смеялся Лёша привычно громко. – Ах, друг мой, горя не бывает от ума, — с улыбкой в голосе отвечал другой. – Паша! Если Еве и станет неловко за свой возглас, то позже. Она спешилась, чуть не промахнувшись ногой мимо стремени, но Буян, будто бы понимая, послушно замер, не создавая лишних преград. Ева точно полетела бы Паше прямо в грудь, если бы не Лёша, что мешал ей дать волю своим эмоциям. Вместо этого Паша сам поспешил подойти к ней: всё такой же статный и красивый, с заплетёнными в тоненькую косичку несколькими прядями. На него всегда было особенно волшебно смотреть в окружении белоснежного покрова: кожа Паши могла бы посоперничать с ним в своей белизне. – Паша, — сказала она снова, просто потому что сердце пело от этого имени. Он улыбнулся так, как улыбался только ей. Взял её руки в свои, нахмурился и положил в свои карманы. Они оказались друг к другу так близко, как им обоим хотелось. Ева, скосив глаза и поняв, что Лёша понимающе растворился, оставив их наедине, прижалась к возлюбленному. Её глаза нашли его губы; Паша ободряюще кивнул, но не двигался, давая ей выбор. Ева чуть приподнялась, оставляя на его губах долгожданный и невесомый поцелуй. Её растрёпанные от прогулки волосы щекотнули его щёки. Ева стыдливо заправила выползшие из-под капюшона волосы за уши. – Прости, я... немного неряшлива... – Красивая, — просто ответил Паша, наклоняясь к ней, чтобы коснуться русых волос. – Родная, — оставляя короткий, но трепетный поцелуй на щеке. – Нужная. Она обязательно поругает его за такие смущающие вольности, но... потом. Сейчас она сама утыкается покрасневшим носом в плотную ткань его пальто, и ей так тепло и хорошо, что она может простоять так, наверно, вечность. Вечность длится недолго, прерываемая Буяном, ревниво толкающим Пашу. А после Пашу в окно замечает бабушка, и на её уговоры Паше остаётся только согласиться. За обедом Паша делится успехами в учёбе, повышенной стипендией, планами по поводу работы, предлагает расчистить во дворе снег и ловит на себе бесконечные взгляды бабушки, что не перестаёт подкладывать ему курицу. Ева же растворяется в моменте, в тайне довольная тем, как рука Паши сама собой опускается на спинку её стула, а другая — держит её ладонь под столом. Дискотека продолжает висеть над ней нерешённым делом. Когда Паша всё-таки спрашивает её об этом, она... отвечает утвердительно. Весь вечер перед ней Ева судорожно перебирает весь шкаф в поисках чего-то подходящего и не знает, как ей быть. Ева не сказала бы, что её когда-то волновала её внешность, и всё же... В детстве её ужасно раздражала россыпь веснушек по всему лицу, которые она, тем не менее, не осмеливалась прятать. Очень долго в школу бабушка заплетала ей калачики, которые ей очень нравились, но, по словам мамы, делали из неё совсем ребёнка, на которого никогда не посмотрят мальчики. На мальчиков Еве было абсолютно наплевать, как и на то, как они на неё посмотрят. Но когда с подачки мамы она стала носить более открытые школьные платья, подчёркивать грудь и длинные ноги, она внезапно для себя поняла, что на неё в самом деле... заглядываются. И это сильно её напугало. Она привыкла к тому, что между ней и другими мальчишками царит товарищеская атмосфера — в конце концов, друзей-парней у неё было куда больше, — и резко изменившееся к ней отношение оказало на неё негативное влияние. Она мигом невзлюбила все комплименты в адрес её красивой фигуры, которую тут же хотелось спрятать, чтобы парни перестали вести себя рядом с ней, как самцы по весне. Ева, едва попробовавшая макияж, полностью отказалась от него, запрятав подаренную мамой косметичку в дальний ящик. Когда она призналась в этом маме, то услышала, что это нормально: парни, наконец, увидели в ней девушку, а не подругу, и в этом нет ничего ужасного. Ей просто нужно привыкнуть. Ева не хотела к этому привыкать. Самое успокаивающее во всём этом было то, что самые близкие её друзья никак не изменили своего поведения, но даже они порой отводили глаза, когда помогали ей спускаться, держа за талию или руки. С приходом в её жизнь Ковалевых стало чуть легче. Петя доходчиво объяснил каждому, кто в его присутствии или по рассказу самой Евы отпускал в её сторону сальные комментарии, что свернёт голову, если ещё раз это услышит. Но от взглядов, задерживающихся на ней, это не спасало. Но ведь не запретить же смотреть на неё, в самом деле? Ева не могла не злиться на то, что природа оказалась к ней благосклонной. Было намного проще, если бы всё было по-другому. Но, думая об этом перед перерытой одеждой, Ева понимала, что ей нравится, как она выглядит. Так почему это приносит ей только разочарование?.. Она долго убеждала себя в том, что нет ничего плохого в том, что она хочет казаться красивой для любимого человека. Ей нравилось, каким восхищённым взглядом провожал её один конкретный человек, который в то же время не заставлял её чувствовать себя объектом вожделения, нет... Даже если Паша думал о чём-либо таком, смотря на неё, то он никогда не произносил этого и уж тем более ничего не просил от неё. Один раз Ева завела разговор об этом, но Паша оборвал её прежде, чем она успела бы сказать пару слов. Он с твёрдым взглядом убедил её в том, что она не должна думать, что обязана ему хоть чем-то, и ему совсем не нужна близость, если перспектива этого ей противна. Встречаясь с таким парнем, как Паша, Ева порой забывала, что бывает по-другому. Ну и не плевать ли тогда на остальных, если Паша будет рядом с ней? В конечном итоге Ева выбрала атласную блузку, которую раньше ни за что бы не надела. Её ткань приятно ложится на плечи, а синий цвет ей нравится. К блузке находятся и широкие брюки на пуговицах, как некий компромисс. Ева не будет переступать через себя, но подчеркнёт свою красоту так, как ей комфортно. Усмехаясь, она добавляет и ремень. Над причёской она решает подумать на следующее утро. Она размышляет об этом, медленно плетясь в магазин за непременно свежим хлебом, в сопровождении Джека, что ложится на крыльцо магазина, перекрывая весь проход. На кассе она ловит взгляд пожилого мужчины со злыми блёклыми глазами и, сохраняя невозмутимость, говорит: – Здравствуйте. Дед Тихонов одаривает её нечитаемым взглядом, но угрюмо кивает, уже выходя. Антонина Ивановна, сидящая за кассой, приветливо улыбается ей, щебечет о Полине и спрашивает, не нужны ли ей новые коробки. Ева решает, что лишними точно не будут. Пока Антонина Ивановна копается на складе, Ева ищет только что привезённый хлеб. На глаза ей попадаются макушки Антона и Ромы. Парни стоят к ней спинами и о чём-то переговариваются. Она, в любом случае, не собирается подслушивать, но продолжает наблюдать за ними краем глаза. Плечи парней соприкасаются; вот Рома наклоняется к Антону и говорит что-то, отчего Антон кривит губы и отталкивает Рому несильным движением. При этом всё его тело как будто тянется обратно, а на губах обоих сияют кроткие, но счастливые улыбки. Но самое очевидное: их взгляды. Красота в глазах смотрящего, так, кажется, говорят? Под взглядом Паши Ева ощущала себя самой прекрасной девушкой на свете. Она знает такой взгляд. Когда Рома поворачивается, его взгляд наполнен искренней радостью, упоением и едва ли не благоговением. Ева знает, что Антон недалеко от него ушёл. Ева замечала уже давно, как по-особенному эти двое ведут себя друг с другом, как язык их тел буквально кричит о взаимном притяжении. Но соотнесла она это, конечно, не сразу. Но не заметить окрылённого Антона не смогла бы точно, и, вот так совпадение, и Рома стал как будто пребывать в игривом настроении на каждой их встрече. Из девчонок Антон общался только с ней и Полиной, и к последней никогда не проявлял признаков заинтересованности, а с другими попросту не пересекался. Всё выходило куда проще, чем Ева думала изначально. Она не была уверена в своих догадках полностью, но и отрицать очевидное было глупо. Ева не сильно зацикливалась на том, что думает по этому поводу, потому что это не чтобы её касалось... Но для себя она приняла одну простую истину: бог велел возлюбить ближнего своего, каким бы он ни был. Антон был её хорошим другом. Разве его необычная любовь делала из него плохого человека? Любовь — светлое и возвышенное чувство, направленное на созидание. Если Антон и Рома нашли друг друга в этом мире, Ева могла лишь порадоваться за них. – Петров! — окликнула она, заставляя Антона выронить пакет с овощами. – Сдурела?! — гаркнул Антон, хватаясь за сердце. – Приветствую, красотка, — отсалютовал Рома, не упуская возможности поглумиться над испуганным Антоном. Такое обращение от Ромы не вызывало негативных чувств. То ли оттого, что он просто был приятным в общении парнем, то ли... ну, Ева точно не та, на которую он засматривался. Она хихикнула. В её присутствии парни стали гораздо более скованными, и расстояние меж ними увеличилось до приемлемого. Что странным образом грустью отозвалось в душе Евы. Быть может, однажды ей стоит сказать им, что она всё понимает?.. Впрочем, кто знает. Сегодня она собиралась как следует повеселиться. Отчим поблагодарил её за коробки, а мама ближе к вечеру помогла закрепить волосы симпатичной заколкой, забрав их в высокий пучок. После недолгих уговоров Ева согласилась на лёгкий макияж: мама лишь нанесла немного теней в цвет блузки и подвела ресницы. Она не смогла созвониться с Пашей сегодня, что был занят тем, что обхаживал Петю с похмелья, но надеялась, что сумеет быстро найти его в клубе. К тому же, она уже пару дней не виделась с Полиной, будучи очень занятой как школой, так и делами дома. Ева накидывала пышную куртку, когда подумала о том, что могла бы зайти за Полиной, чтобы они пошли вместе. Её дом расположен очень по пути, и ей это не составит никакого труда. Ева вышла сильно пораньше, чтобы не попасть в толпу, что подойдёт ближе к делу, и предполагала, что Полина ещё дома. Фонарей в её полосе домов не водилось; Ева знала эту дорогу наизусть и всё равно смогла бы пройти здесь даже с закрытыми глазами. В тяжёлой куртке её движения были несколько заторможенными, а новокупленные ботинки она ещё не успела разносить, так что те чуть-чуть натирали. Но чего не сделаешь ради красоты? Она мысленно усмехнулась. Свист позади неё показался ей мороком. Она обернулась, но в вечерней мгле ничего не увидела. Тогда свист повторился, и за ним последовало: – Эй, это же ты? – Она, она, — подключился второй голос. Ева вгляделась: из-за ближайшего дома выходило три рослых фигуры. Когда они подошли ближе, Еве не удалось их признать. Но судя по их внешнему виду и алчным физиономиям, она смутно имела представление, кого встретила. – Вам что-то нужно? — спросила она, сжимая руки в карманах. – Подружка Пепла, — протянул лысый парень, сплёвывая. – Базара ноль, красивая. – Да ты не трясись, не обидим, — обращаясь к Еве, сказал щупленький темноволосый парень. – Не слыхала про нас? Ева решила, что лучше покачать головой. – Это вот Кирпич, — продолжал парень, указывая кивком головы на третьего с суровым взглядом. – Я Сенич, это, — на лысого, — Копейка. Можно сказать, мы с твоим дружком давние знакомые. Ева и вправду видела их первый раз. Если про Кирпича он что-то случайно слышала, то уж про других и подавно нет. Ей не прельщало хоть как-либо участвовать в делах Пети и его криминальных кружков. – Оглохла? — рявкнул лысый, и Ева поняла, что пропустила что-то мимо ушей. – Как величать, спрашиваю. – Ева, — ответила она быстрее, чем отдёрнула себя. – По батюшке? – Сергеевна. Что этим троим от неё нужно, Ева не могла уразуметь. Но три угрожающе выглядящих парня, что как-то незаметно для неё заключили её в импровизированное кольцо, заставляли кровь леденеть. Ева мысленно успокаивала себя тем, что они не посмеют ей ничего сделать, но сама же слабо в это верила. Воздуха в груди тоже стало как-то меньше. Тревога медленно сдавливала ей грудь. Когда ей на плечо опустилась твёрдая рука, по всему её телу прошлась волна отвращения и паники. – У нас к тебе дельце есть, Ева Сергеевна, — проворковал лысый ей в самое ухо. Его мерзкое дыхание опалило кожу. – Видишь ли, в последнее время Коваль совсем распоясался. А его милый братец, кажется, забыл о том, что торчит нам крупный должок. Должников надо проучить, как ты думаешь? Всё тело Евы обратилось камнем. Она и хотела бы дёрнуться, но невыносимый страх не давал ей пошевелиться. Ноги и руки как парализовало. – Сама пойдёшь или тебя проводить? — загоготал лысый, хватая её за локоть. Искры импульса хватило ей, чтобы попытаться сделать рывок, но темноволосый тут же перекрыл ей путь к отступлению, толкнув в хватку лысого, что плотно стянул её руки, выдавливая из неё болезненный выдох. Сердце гулко застучало о рёбра. Она слабо позвала: – Что... вы делаете? Но ей не ответили; только настойчиво потащили куда-то, не давая ни малейшего шанса высвободить руки. Когда у неё прорезался голос, она попыталась закричать, но кто-то с силой ударил её в грудь, выбивая весь воздух. Она закашлялась. Тот, что тащил её, почти ласково проговорил: – Тут нет никого, красавица. Но кричать всё же не стоит. Что ж люди добрые подумают? Она бы могла запомнить дорогу, но глаза заволокло пеленой слёз, а голова потяжелела. Дышать стало невыносимо трудно. Любой звук, рождавшийся в ней, не мог пересечь комок в горле. Её тело совсем её не слушалось? Почему? Почему она не может ничего сделать? Помещение, в котором они вскоре оказались, было похоже на сарай. Едва её онемевшие руки отпустили, она слепо ударила куда-то вперёд, почувствовала под пальцами холодную кожу. Послышалось болезненное шипение. Её щеку обожгло пощёчиной. – С-сука, — прошипел темноволосый, приближаясь к ней. Ева пнула, но промахнулась. Темноволосый обхватил её ноги, сжал так крепко, что заискрило в глазах. – Держи её, мать твою. Последние силы проснулись, видать. – А была такая спокойная, — лысый вновь сжал её запястья в том же месте. От боли закружилась голова. – Расслабься, детка. Тебе же легче будет. – Нет... нет... Голос по-прежнему был слаб. Её толкнули на пол, перед этим не без усилий стянув куртку. Ей стало так холодно. Рёбра неудобно впились в просыревшие доски. Кто-то потянул её ремень. Она попробовала двинуть хоть чем-нибудь, но без толку. На языке плавился привкус соли. – Пожалуйста, не надо... Не надо! – Бёдра что надо, — похотливо рассмеялся кто-то. – Думаешь, двоих разом осилит? – Не переусердствуйте, — подала голос до этого молчаливая фигура, что застыла где-то вдалеке. Или ей так казалось из-за поплывшего зрения? – Девчонка не должна отбросить коньки. – Так точно, капитан. Сделаем аккуратно. Холод облизнул обнажённую кожу. Никто и никогда не видел её такой. Никто не дотрагивался. Мурашки стали напоминать уколы игл. Она слышала треск ткани, но ничего не чувствовала. Только... было очень холодно. – Не надо... Голову сковало невидимыми путами. Кто-то провёл пальцами по её губам, настойчиво приподнял подбородок, с силой надавил, заставляя распахнуть их. – Поцелуешь меня, золотце? Нет? Не очень-то вежливо, не находишь? Это происходило не с ней... С кем-то другим. Его поцелуи всегда были нежными и медленными, осторожными, будто он касался хрупких лепестков. Его руки были сильными, но никогда не причинили бы ей боли. Его руки означали только безопасность, спину, за которой она всегда могла спрятаться. Он бы не допустил этого... Так почему... она чувствует, как её шею сжимают пахнущие сигаретным дымом пальцы? Он не курит, не... не кусает её губы до кровотечения, не глушит её отчаянные крики, что превращаются в задушенные хрипы... – Не кричи. Не поможет. Он бы не стал раздвигать её ноги, опираясь на неё всем весом. Не прикасался бы к ней без разрешения, без успокаивающего шёпота и доверительного взгляда... Так что всё это не может быть правдой... Но её боль настоящая. Разрывающая, ужасная, чудовищная... мучительная. Она прошибает, кажется, всё тело разом, но сосредотачивается в одном месте, пульсируя, сжигая. Она смотрит словно со стороны, как её тело ёрзает по полу от сильных толчков, получая царапины от неровной поверхности; как её грудь бешено вздымается, а кожа белеет от недостатка воздуха. Толчки размашистые, беспорядочные, быстрые, безжалостные. Словно её хотят извести, не дать сделать и вдоха, не оставить от неё ничего... – Твоя очередь. Ты ей шею пережал напрочь, дебил, блять, смотри, чтоб не откинулась. – Да нормально всё. Жить будет. Возможность дышать не кажется ей милосердием. Так она чувствует боль ещё ярче; это похоже на то, как по свежей ране проходятся раскалённым железом. – Пожалуйста... Но слова эти, кажется, слишком тихие. Потому что боль не прекращается ни на секунду. Она слышит, как кто-то тяжело дышит над ней. Но больше... ничего, кроме боли. Боль. Боль. Боль. Боль... Когда это заканчивается, она не понимает. Быть может, её и вовсе уже нет, поэтому она больше ничего не слышит. Руки и ноги больше ничто не держит, но она всё равно не может пошевелиться. Ей очень-очень холодно. – Ева! Ева не может повернуть головы. Она смотрит, кажется, в потолок. Но её положение вдруг меняется; Ева мычит, всё ещё не в силах дать отпор. Нет, только не ещё, нет, нет, нет... – Ева! Это я! Не плачь, тише... тише... Она ищет глазами источник голоса. Но в глазах так мутно, что она не понимает, кто это. Она только ощущает чужие руки на себе, которые скоро снова схватят её, бросят, перекроют доступ к воздуху... Она хочет кричать, но не может. В груди так пусто, будто там не осталось лёгких. – Тебе надо домой... ну же, ты меня слышишь? Домой... неужели она может попасть домой? – Домой... — повторяет она, еле ворочая языком. – Да-да. Я не могу тебя унести... Я позову Пашу, я сейчас, я... Ева слабо качает головой. – Нет... нет... Как она может? Она позволила сделать это с собой. Не ему, а кому-то другому. Позволила себя обесчестить; обещанная ему, она предала его. Разве сможет она как раньше смотреть на него, не пугаться его рук, оскорблять его своим недоверием после всего, что он для неё сделал? Он достоин чего-то большего, чем та, кто... так виновата перед ним... – Тогда, может, Антон? Антон... Даже если Антон, увидев, во что она превратилась, отвернётся от неё, это будет не так больно... Она кивает. – Хорошо, Антон так Антон. Я быстро! Ева слышит, как дует ветер. Она обводит глазами пол перед собой, усыпанный разводами крови. Видит свой красивый ремень; её уложенные волосы свисают вдоль шеи. Ей хочется соскрести каждый миллиметр кожи, где её касались чужие пальцы. Но, кажется, что касались они её везде. Больше нет того, что принадлежало ей одной, то, что она хотела сохранить для него одного. Но так просто отдала кому-то другому. – Господи... — на грани слышимости. С чистым раскаянием. – Скажи, чем я провинилась перед тобой?