«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку,
......
За дверью бысмысленно всё, особенно — возглас счастья»
© Иосиф Бродский
4 года спустя, 2016 год
«Такой большой пробел в памяти обусловлен трагическими, травмирующими событиями... Сами понимаете, наш мозг пытается уберечь нас от этого. Воспоминания могут появляться спонтанно, могут и не появиться вовсе»
Антон осознаёт, что спит. Он
знает это. Но это не спасает его от ощущения скольких рук, от бессмысленного удушья, от невыносимой головной боли и...
голосов. Которые, как он будет понимать потом, являются теми самыми воспоминаниями. Родители из кожи вон лезут для того, чтобы его перестали считать «больным»... Только вот сам Антон согласен носить это клеймо до конца своих дней и не вспоминать ни о чём, лишь бы его перестали мучить кошмары. Кошмары когда-то минувших дней.
Пижамная футболка насквозь пропиталась потом. Крик застревает в горле, когда по тёмным углам ползёт массивная фигура. У неё нет лица; Антон не может увидеть его, в памяти всё ещё не всплыл этот фрагмент. Зато голос... Этот
голос, по ощущениям, будет преследовать его вечно.
–
Ты так напуган, grauer Hase, — у фигуры возникает жуткая улыбка, она скалит зубы, щёлкает ими над самым ухом. – Шустрый Зайчик никуда от меня не делся, как бы ни старался...
«Нет... Нет... остановись... прошу, хватит», — воет в голове. Но на губах — немота.
Фигура седлает его, кажется, связывает руки над головой. Антон не видит их, но чувствует, как им холодно, как они немеют и деревенеют в чужой хватке, как запястья сковывает льдом.
«
Из-за пробелов в памяти человек может чувствовать себя дезориентированным, словно он потерял что-то. На самом деле, он понимает, что не может восстановить в памяти то или иное событие. Может не знать, когда это было, что он говорил, кто был рядом. Может не помнить, что конкретно происходило. Но мозг будет реагировать на триггеры, на мимолётно напоминание о том, что произошло, даже если человек понятия не имеет, что с ним случилось»
Лучше бы Антон и дальше жил в прекрасном неведении. Но его сознание издевалось над ним, продолжало безжалостно напоминать о
голосе. Отступало только для того, чтобы вернуться с новой болью. Болью, которую Антон не в силах идентифицировать. Что из этого было вспышкой памяти, а что — лишь игрой кошмара, Антон не мог определить. Одно он знал точно: он не хотел проживать это заново.
На горле смыкаются крючковатые жилистые пальцы. Сверкает лезвие топора. Где-то в стороне скрипит ржавый крюк. В ушах завывает ветер. Антон не может дышать. Ноздри наполняются плотным запахом, от которого ужасно тошнит.
– Маска так хорошо сидит на тебе, grauer Hase. Тебе очень идёт. Так ты больше похож на Зайчика. Так нам нравится больше. Верно, Алиса?
Антон хочет повернуть голову, хочет посмотреть на ту, к кому обращается
Хозяин. Шорох. Еле уловимый хвойный аромат. Обжигающее прикосновение к щеке. Антон не может пошевелиться, не может двинуть ни одной частью тела. Он пойман, он в ловушке. Никто его не спасёт, никто не поможет, никто не освободит, не даст доступ к воздуху...
Крик рвётся так яростно и отчаянно, что физически рвёт глотку. Антон даже губ разомкнуть не может.
«
Память будет появляться спонтанно: характер её появления невозможно предсказать. Мы можем только направлять или стимулировать, но достать её нам не под силу. Кроме того, такие методы могут быть опасны»
Кровь. Она повсюду. На чёрных стенах, на полу, на рубашке
Хозяина. Ею залито бессознательное тело неподалёку от него. Антон его не видит, но он знает, что оно там есть. Из сна в сон мало что меняется. Тело это из раза в раз бездыханное, неподвижное. У тела больше нет его ног.
Хозяин снимает с него маску, как и всегда. Антона обдаёт отвратительным кислым запахом. Он не хочет смотреть, но ногти царапают его подбородок, заставляя взирать на приближающийся ад.
– Зачем людям лица, когда есть маски?
Следует такая сильная боль, что Антона выкидывает из сна. Он судорожно пытается вдохнуть, но у него не выходит. Тело бьёт судорогой; однако осторожные женские прикосновения не дают ему полностью провалиться в панику. Его пальцы опаляют тёплым дыханием и кладут на размеренно вздымающуюся грудь.
– Давай, просто Антон. Не торопись. Делай как я.
Этот
голос совершенно другой. Последние четыре года он ассоциируется с тихой гаванью, к которой Антон может причалить посреди бушующих волн. Огненно-рыжие волосы, бывшие таким же ужасом в его снах, перестали его пугать. Пускай для этого понадобилось перекроить своё восприятие новообретенной подруги... Они вместе выбрались из ада на земле, между ними нет места никаким уловкам.
Антон доверяет ей бороться с его демоном, ведь она жила с ним гораздо дольше него. Намного-намного дольше. Даже если он
не помнил, как и когда они на самом деле познакомились. Это не имело для него значения.
Стук сердца девушки помогает Антону почувствовать опору и найти силы на полноценный вдох. Он благодарно кивает ей; Лиза подаёт ему стакан воды. Антон протягивает вторую ладонь, ожидая. Лиза недовольно поджимает губы.
– А без таблеток не потерпишь? — говорит, бросая ему белую пачку.
Антон почти со злостью качает головой. Не потерпит он, блять. Его лицо горит и печёт; Антон сдерживается, чтобы не пойти посмотреться в зеркало... чтобы убедиться в том, что это лицо у него есть... что на нём нет порезов, нет срезанных частей, нет...
– Прекрати, — рявкает Лиза, — пей тогда уже, страдалец.
Антон пьёт сразу две залпом, не обращая внимания на грозный взгляд девушки. Дабы освежить голову и окончательно успокоить всё ещё бешено стучащий пульс, Антон подходит к окну, распахивая его. В такие моменты ему жизненно необходимо чувствовать, что он не заперт и может видеть улицу. На улице, к слову, туман. Не видно ни зги; только что свет одинокого фонаря в подъездном закутке.
Не сдерживаясь, Антон проводит пальцами по лицу. Гладкое.
Другое. Потому что он и сам теперь тоже
другой. С другим именем, с выкинутым годом жизни, который приходит к нему во снах исключительно в виде картинок той роковой ночи. Психотерапевт объяснил такую избирательность тем, что, возможно, этот год стал для него самым стрессовым, настолько, что сознание решило попросту избавиться от него. И лучше б избавилось с концами, ей богу... Антон, вопреки опасениям мамы, не планировал возвращаться домой... Нет.
Он не хотел вообще ничего. И сейчас, пожалуй, тоже не хочет. Фрагментарная амнезия также способствует депрессивным настроениям... Что ж, похоже на то. Антон согласен с этим утверждением на все сто процентов.
Что там ещё по списку? Апатия — отныне извечный его спутник. Как Антон оказался в городе, из которого пять лет назад — одно из последних его воспоминаний, судя по всему, — бежал, сверкая пятками, опозорившись по полной программе, он не помнил. Время, проведённое в больнице, пролетело для него кадрами из чёрно-белого фильма. Ему запрещали смотреть в зеркала и убрали все отражающие поверхности, чтобы, по их словам, не травмировать психику.
Только Антон всё равно увидел. Вся жизнь для него на мгновение сосредоточилась в этом отражении. Изуродованном, зверином, ужасающем и будто прилипшем к нему. Как бы качественно врачи ни зашили его лицо, для Антона оно навсегда останется
таким...
На всё остальное Антону было плевать. Родители поставили ему условие — или ультиматум, тут уж как посмотреть, — что он должен остаться учиться в городе, сменить имя, остепениться и больше не страдать хернёй, доводя семью до седых волос.
И ни в коем случае не возвращаться. Причины такого решения Антон узнал довольно быстро: родители-то, оказывается, разыграли его похороны, потратились на его лицо, чтоб не пугать народ честной, пристроили к психотерапевту... и связались со старыми знакомыми из криминального мира. В любом случае, это было не его дело.
Антон просто мечтал о том, чтобы его оставили в покое.
И его оставили. Только пригрозили чем-то там, что Антон всё равно не принял к сведению. Он сам не горел абсолютно никаким желанием посещать родные края, видеть старые знакомые лица... которые почему-то отзывались внутри только тупой тоской. Которые всё равно его не узнают, для которых он четыре года как гниёт под землёй... Которые остались для Антона призраком прошлого, что приносит ему только боль.
Четыре этих года Антон просто плывёт по непонятному течению, изображая подобие жизни. С искалеченной памятью, такими же искалеченными чувствами о когда-то любимых людях, со шрамами по всему телу... с дырой в груди, которая только чудом не засасывает его.
Наверно, потому, что у него есть последнее пристанище. В виде такой же искалеченной девушки, которая никому, кроме него, не показывает своего лица. Потому что она даже с чистой кожей точно так же, как и он, продолжает видеть нити шрамов и бесконечной крови...
– На кончиках твоих пальцев нет карандашей, просто Антон, — Лиза перехватывает его руки. – Ты ничего не сможешь там нарисовать.
Лиза стала для него тем самым маленьким стимулом продолжать идти вперёд, чтобы сделать её жизнь лучше. Когда-то он мечтал уехать и работать в городе? Что ж — ещё один курс в местном университете, и Антон сможет найти работу, как и хотел. Его знания языков тоже в этом, безусловно, помогут. И пусть, что... мир запомнит его в совершенно другом виде. Ведь его прошлое воплощение умерло той ночью. Вместе с именем, чувствами, ошибками, болью и воспоминаниями.
Если это его шанс начать всё с чистого листа, он должен хотя бы попытаться. Если не ради себя, то ради неё. Он тоже выдвинул родителям условие.
Алиса... Лиза останется жить с ним. А когда они усомнились в его здравомыслии и указали на странность этого решения, Антон сказал, что в таком случае женится на ней. Он не позволит ей, с раннего возраста не жившей в социуме, оказаться одной в незнакомом мире с коварными людьми, которые здорово ей повертят и сломают окончательно.
Лиза вытащила его из ада. А он не позволит ей вернуться в него.
– Я же просил без этого имени, — пробурчал он, впрочем, без особого недовольства. – Так можешь и запутаться потом.
– Ещё чего, — фыркает девушка. – Твоё старое имя тебе шло больше.
– А тебе?
Лиза загадочно улыбнулась. Уголки её губ, что сейчас не были порваны и прорезаны вверх по скулам, по-прежнему иногда пускали холодок по спине Антона.
– Лисичка попалась в капкан и погибла. Прихватив с собой Зайчика.
Лиза взяла его лицо в свои ладони и, глядя прямо в глаза, прошептала:
– Эти призраки мертвы, друг. Взамен нам дарованы новые лица, — хмыкнув, добавила: – Моё новое имя было моим первым. Поэтому оно мне идёт.
– Как же иначе, — Антон увернулся, но был благодарен за то, что Лиза, как и всегда, вытаскивает его из состояния перманентной тревоги. Особенно, после сеанса кошмаров.
Даже если ему этого будет недостаточно без антидепрессантов.
Сожительство с Лизой было нужно скорее ему, а не ей. Девушка была не против его решения вступить в брак, так как всё равно мало в этом понимала. Она боялась выходить из дома одна, да и с ним вместе выдерживала только небольшие пешие прогулки по округе. Её манера общения была слишком... специфичной, и сама девушка не хотела разговаривать с кем-либо ещё. Лиза помнила, что когда-то жила в городской среде, но с того времени утекло слишком много воды. Она шугалась людей, резких звуков, острых и приторных запахов и косых взглядов. Антон не заставлял её; у него и самого с головой было не в порядке. И с эмоциональным фоном тоже. Но Лиза, как оказалось, привязалась к нему и до сих пор помогала в своей неповторимой манере. Они были друг у друга.
Тем не менее, брак был лишь возможностью получить некоторые преимущества. Вроде лишения ненужных вопросов их совместного проживания, замкнутости Антона от женского пола, посещения друг друга в больницах, упрощения оформления жилья, которое Антон настоял найти самостоятельно, — двухкомнатную квартиру в спокойном и удалённом от центра районе, — и безопасности для Лизы в случае непредвиденных обстоятельств. Антон ни за что не оставил бы Лизу без финансовой подушки или доли имущества, если бы с ним что-то случилось. Зная степень его везучести, он не преминул перестраховаться.
В остальном, они, конечно, были чем-то вроде платонически связанными людьми. Лиза находила утешение в прикосновениях и в его компании, и Антон был не против ей это дать. А Антон, когда смог обдумать свои наблюдения и ощущения, как-то вдруг осознал, что к девушкам его совершенно не тянет. Он не испытал, по сути, ничего: ни страха, ни отвращения, ни вселенского разочарования. Просто воспринял как ещё одно новшество его новой жизни. Возможно, так говорила его апатия, с которой он пока безрезультатно сражался. Да и какая разница? Лиза, когда он донёс до неё свою ориентацию, как будто обрадовалась их союзу ещё больше. Антон подозревал, что это добавляет ему очков безопасности в её глазах. Что ж, всё складывалось в их пользу.
Он учился, она — что-то бесконечно вышивала дома. Антон, сумев разобраться в работе Интернет-сетей за время проживания вдали от деревни, пристрастил к этому и Лизу. В результате это вылилось... в кое-что интересное. Просто в какой-то момент Лиза заявила, что хочет что-то снять и выложить на небезызвестной платформе. Антон, мучимый сомнениями и переживаниями за неокрепший ум Лизы, долго думал над этим. Но в конечном итоге всё вышло очень даже неплохо. Конечно, девушка, даже если боялась открытого мира, всё равно страдала от недостатка коммуникации. А возможность общения через Интернет во многом упрощала эту проблему. Как потом стало ясно, Лиза, вдохновившись блоггингом, захотела создать канал, где она бы делилась своими работами и советами касаемо вышивки. Антон поначалу пытался в этом разобраться, но... Гладь, крестик, шёлк, бисер, ленты, синель, канитель, ришелье... Немножко сваливало мозги в кучу. Поэтому он просто порадовался тому, что Лиза смогла найти себе занятие по душе и в какой-то мере реализовала своё общение не только с ним, таким прекрасным. Её интересная манера речи воспринималась в сети как созданный образ, что также сыграло на руку. Но всё же Антон периодически проверял комментарии и разного рода отклики, чтобы в случае чего вовремя пресечь негатив. Лизе точно не стоит погружаться в это болото. Он взял с неё слово, что она прекратит этим заниматься на публику, если на неё польётся много грязи. Но пока не было поводов переживать. Её деятельность нашла свою нишу, и сообщество здесь было относительно уравновешенным. Быть может, свою роль играло и то, что Лиза не имела аккаунтов в социальных сетях и не показывала своего лица — вернее, нижнюю его часть. Тканевая маска стала её постоянным атрибутом, и она снимала её только в домашних стенах.
К слову, об этих домашних стенах. Так как Антону было — угадайте, как? — плевать, что и как в их квартире будет обставлено, Лиза, добравшись до изучения интересующих её вещей и предоставленная целыми днями сама себе, всерьёз взялась за оформление их жилища. А когда её канал обрёл какую-никакую, но относительную популярность, и стал приносить небольшой доход, обустроила своё рабочее место под стать другим блоггерам своего профиля. Антон только и делал, что принимал посылки и помогал настраивать всё это добро. Освещение, камера, микрофон... кто бы мог подумать, что он вообще когда-либо свяжется с этим. Вместе с тем Лиза приноровилась наносить макияж, что придавало ей больше уверенности, укладывать волосы и подбирать одежду — обычно на один-два размера больше, и это при том, что для своих восемнадцати лет Лиза выглядела намного моложе и была ниже ростом, чем обычно принято для её возраста, — что уже немножко так ударяло по кошельку, но не критично. Ну и, как и было сказано, Лиза на второй год квартирной жизни обновила мебель в смежной комнате, выбрав понравившиеся ей цвета, заставила Антона переклеить обои в её комнате, поставить ей новый шкаф и собрать новый туалетный столик. До ванной её руки добрались не так давно, но все, по её мнению, необходимые замены были сделаны — в частности поставлен душ с гидромассажем, который она хотела, — кроме того, Лиза, не в силах больше выслушивать неловкие оправдания Антона, сняла оттуда зеркало, оставив лишь одно в своей комнате. Кроме всего прочего, по всей квартире были раскиданы цветы, за существованием которых следила исключительно Лиза, различные материалы для её занятий, всякие безделушки, которые Лиза складировала как не знамо что и... рисунки Антона, которыми она завешала стены. Как говорила она сама, выкидывать их — настоящая подлость. Антону поначалу это казалось жутким, ибо... все эти рисунки были со времён его каторги в больнице и первых сеансов с тогдашним психотерапевтом и представляли собой довольно мрачное зрелище из причудливых карандашных набросков и искажённых образов, которые Антон спросонья выплёскивал на бумагу. Но потом... Антон даже стал находить в них некий баланс. Как знак того, что всё это существует лишь в его воображении. Да, если бы... если бы.
Следующим шагом в плане Лизы по преобразованию жилья была кухня, в которой она хотела обновить гарнитур, но на это дело надо ещё накопить. Хватит пока и того, что они заменили морозилку. Да и в целом Лиза проводила на кухне не так много времени, в основном ужиная вместе с ним, так как готовкой по большей части занимался Антон, опасающийся подпускать к плите и духовке девушку, в жизни не готовившую ничего сложнее бутерброда. Но, конечно, не сказать, что за эти годы её навыки не улучшились. Антону всё равно было спокойнее, если она постигала мастерство кулинарии под его присмотром.
Его учёба отнимала значительную часть дня, но он не испытывал проблем с тем, чтобы проводить время с Лизой, включая выходные дни, — если те были предварительно освобождены им от долгов. Он водил её гулять, как бы это ни звучало, посвящал её в мир кино и книг, часто что-то рассказывал о школьных вещах, что Лизе было безумно интересно. Она походила на любознательную ученицу средней или младшей школы, что не могло не восприниматься Антоном как поведение младшей сестры, с которой его общение было ограничено с подачи родителей.
Вообще любые отношения с полицией и родительскими манипуляциями вызывали у Антона одну сплошную головную боль. После одного большого
инцидента, ещё не раскрытого в подробностях, их обоих, пришедших в подобие сознания, знатно потаскали по отделениям, расспрашивая о деталях, которые Антон, кроме своих отрывистых и расплывчатых сновидений, ничем не мог подтвердить. Ему и Лизе выкатили какую-то программу защиты, поддержав инициативу родителей сменить его документы вместе с именем, выделили компенсацию и намеревались куда-то забрать Лизу, аргументируя такое решение её ужасной социализацией и отсутствием образования. Так как она официально на тот момент являлась несовершеннолетней, всё могло бы так и закончиться, если бы Антон не заставил родителей оформить над ней опекунство. Лиза в том числе отказывалась куда-либо оправляться без Антона, и органы по итогу согласились на их условия. Естественно, после Антону пришлось следовать условиям уже родителей.
Но он ни о чём не жалел.
Лиза обязалась получить основное общее и среднее общее образование, оставаясь на домашнем обучении. Антон всячески помогал ей с этим, попутно заканчивая школу так же дистанционно. Все гнетущие мысли в то время заглушались неизбежность государственных экзаменов, в подготовку к которым Антон погрузился с головой. Он сдал лучше, чем смел рассчитывать, и сумел поступить на бюджет. Ожидаемо, после того, как их отпустили из больниц, они настояли на том, что будут жить вместе, в заранее выбранной квартире. Родители в этом и не сомневались, хотя и были явно этим недовольны и лелеяли надежду на то, что он поменяет своё мнение. Но вместо этого Антон ещё тогда пообещал, что женится на ней. Родители вольны были думать по этому поводу, что угодно. Антон не интересовался их воззрениями.
К моменту их заселения Антон был уже совершеннолетним, так что проблем не возникло. А когда в этом году совершеннолетней стала и Лиза — они заключили брак, расписавшись. Разница в четыре года в глазах общественности выглядела приличной и не вызвала никаких вопросов, хотя внешний вид Лизы делал из неё скорее школьницу, нежели хоть сколько-нибудь молодую девушку, но это уже дело десятое. Лизу же всё это очень забавляло, и Антон не мешал ей развлекаться, когда она порой вела себя на публике излишне показательно. Пожалуй, что со стороны они смотрелись не как иначе, как супружеская пара, учитывая ещё и любовь Лизы светить своим кольцом направо и налево. Девчонка, что с неё взять.
Конечно, в полном покое их не оставили — им по-прежнему нужно было посещать психиатров и психотерапевтов, периодически отмечаться в полиции на предмет новых деталей в деле и терпеть приезды родителей. Антон надеялся, что при наступлении их законной независимости хотя бы последнее отпадёт, но не тут-то было. Как бы ни было горько Антону это признавать, но финансово они зависели от них же, несмотря на неплохой доход Лизы, который стал таковым совсем недавно. Антон, когда выпадала возможность, старался брать статьи для переводов на английский и немецкий языки, за что тоже получалось выручить деньги. О выходе на работу Антон разве что не грезил. Может быть, тогда ему больше не придётся всё это терпеть? Это буквально всё, чего он хочет на данный момент.
– Флейта будет охранять твой сон, — голос Лизы выводит его из задумчивости и заставляет улыбнуться.
Ладно, ещё он хочет послушать чарующие мелодии, извлекаемые инструментом, который даже после всей пережитой беспросветной жести служил на благо их спокойствию. Ни он, ни она не смогли разлюбить пение флейты.
– Только сперва ты почитаешь мне эти стихи, — добавляет Лиза, подпрыгивая на его постели, и её тонкие пальцы шарят по его прикроватной тумбе в поисках сборника стихов, взятого в университетской библиотеке для какого-то творческого задания.
– Бродского?
Лиза энергично кивает.
– Я не чтец, — со смешком.
– Ты читаешь так нудно, как и надо. Будто сам придумал.
Антон качает головой, но знает, что этот бой заведомо проигран. Не в первый раз Лиза просит о таком. Нравятся ей такие... странные стихи. Так, пожалуй, он бы назвал эти стихи раньше. Или нет. Он не знает. Он знает то, что сейчас он уже ничто не будет считать странным.
–
«Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?»
Чем больше он читает эти строчки, тем больший внутренний тремор они начинают вызывать. Лиза, какой бы глупенькой она ни казалась со стороны, понимает много... по-своему. И особенно хорошо она понимает его... И знает, что он поймёт, что она хочет ему сказать, даже если не говорит прямо.
–
«Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса»
– Что это значит? — спрашивает девушка, наклонив голову.
Сегодня это вопрос про последнюю строчку. Антон, смачивая пересохшие губы, отвечает:
– Хронос как обозначение времени, эрос как любовь. Под космосом можно понимать пространство, под расой — людей. Это можно понимать по-разному. Закрыться буквально от всего...
– Как у людей всё сложно, — вздыхает Лиза. – Я бы посмотрела на того, кто слился лицом с обоями. Это обои легче слить под человека. И шкафом не закроешься ни от времени, ни от любви, ни от людей. Только от самого себя. В шкафах прячутся трупы.
– Ты права. Есть версия о том, что этот стих... про сознательную потерю самого себя.
– Смешной дядька. Зачем он всё время повторяет?
Антон мог бы сказать про «анафору», про какие-то стилистические приёмы, которые остались в памяти со школы, но... Это разговоры не для них. Потому что она спрашивает не об этом.
– По ходу стихотворения герой теряет себя, убивает мысли и оставляет только вымышленное имя, сливается с обоями... то есть становится никем. Сначала дядька просит нас об этом, потом как будто приказывает. Всё вместе это походит на тоскливую молитву.
– Молитвы нагоняют только тоску, — согласно кивает девушка. – А разве человек может не думать?
– I think therefore I am, — хмыкает Антон. – Я мыслю, а значит существую.
– Мы существуем даже с вымышленными именами.
– И мы не стали «никем», — дополняет Антон, угадывая, к чему она ведёт.
Она смеётся; Антон видит в её глазах решительный блеск.
– Я выйду из комнаты или не выйду, если захочу. Потому что всякие дядьки больше не будут мне указывать, что делать.
Антон сделает всё, чтобы это было правдой.
Благодаря переливам флейты ему удаётся заснуть. Иногда Антон допускает мысль о том, что Лиза может таким образом управлять его снами и вести его через блаженную пустоту.
Потому что в таких случаях пустота лучше, чем... что бы то ни было.
Утро встречает его проветренной комнатой и приглушённым бормотанием какого-то видео из включённого ноутбука в комнате Лизы. По второй смятой подушке, оставляемой на случай плохой ночи для кого-то из них, Антон понимает, что Лиза оставалась здесь.
Антон в её комнате не ночевал никогда и не входил туда без должной причины, обязательно с приглашения хозяйки.
Он зябко ёжится; на дворе не май месяц всё-таки, от прохладного воздуха моментально бегут мурашки. Часы показывают 11:11. Датой числится одиннадцатое ноября. Антон не сдерживает ухмылки. Раньше он бы, пожалуй, загадал какое-нибудь глупое желание по этому поводу. Сейчас же он отбрасывает одеяло, аккуратно ступая на больную ногу. Телефон по утрам он не проверяет чисто из принципа: на нём вечно накапливается столько сообщений от его группы, что разбираться в них нет никакого желания. Точно не с утра, пускай и не пораньше.
После кошмарных выволочек Антон наутро чувствует себя процеженным через соковыжималку апельсином. Чистка зубов, душ и смена одежды проходят в полусонном состоянии. Кофе с молоком должен исправить эту ситуацию; в таком состоянии ему придётся довольствоваться растворимым. Лиза говорит, что после гарнитура им стоит купить кофемашину. Это безопаснее, чем её попытки пользоваться туркой. Антон согласен. Антону не понравилось оттирать плиту.
Лиза уже ожидает его за столом с забранными в симпатичную шишку волосами и преступно широкой улыбкой. И с красивенько разложенными бутербродами с огурцом и ветчиной.
– Тебе кофе развести? — спрашивает он из вредности.
– Сам себе эту дрянь разводи, — отмахивается девушка. – Такое интересное видео посмотрела сейчас. Про самооборону. Мальчик на экране явно никогда в жизни не чувствовал лезвие около горла. Красиво рассказывает. Я бы его быстро чикнула.
Антон завтракает под рассуждения Лизы о некомпетентности бедного автора видео в данном вопросе, прося её не принимать таких дилетантов близко к сердцу; но их идиллию пятничного утра разрушает нежданный звонок в дверь. Помимо нетривиальных ситуаций, к ним домой могут наведаться правоохранительные органы, но те обычно предупреждают о таких мероприятиях.
Значит, это могут быть только родители.
Мгновенно схватывая прилив тихой злости, Антон неловко подскакивает из-за стола, за что платится прострелившей всю правую нижнюю конечность вспышкой острой боли. Лиза оказывается рядом в мгновение ока, помогая ему удержаться в прямом положении. Её руки обладали какой-то неведомой Антону силой.
– Мой дорогой муж не выполняет наказы врачей, — хихикает Лиза и клацает зубами. – Трость не кусается, в отличие от меня.
– Я не дед, чтобы с тростью ходить.
– Ну-ну.
Звонок повторяется. Антон протяжно выдыхает, кивая девушке, чтобы та отпустила его. Лизе приходится ретироваться ещё и для того, чтобы найти свою маску. Волоча ногу за собой, Антон добирается до входной двери и смотрит в глазок.
Оля. Визит даже более чем неожиданный.
Последний раз они виделись в день его выписки из больницы... чуть больше двух лет назад. Маме жуть как не хотелось, чтобы Оля общалась с ним. Оля же, как он успел заметить за их короткие и редкие встречи... побаивалась его. Быть может, тем лучше. Он не желал сестре становиться частью его ужасов хоть самую малость.
Четырнадцатилетняя девушка на пороге по-прежнему имела шёлковые светлые волосы и пронзительные светло-голубые глаза. Она комкала в пальцах ручки массивного и наверняка тяжёлого пакета, тупя взгляд в пол.
– Здравствуй, Ан... Арсений.
– Здравствуй, Оля.
От звука его потяжелевшего и упавшего голоса Оля вскинула глаза; её ресницы быстро-быстро захлопали, словно она сдерживала грозящую покатиться с них влагу.
– Проходи, — Антон раскрыл дверь шире, отступая в сторону.
Оля ещё не была в этой квартире. Оттого она с нескрываемым, но настороженным интересом оглядывает прихожую и смежную комнату, видимую вперёд по коридору. Антон забирает пакет, чувствуя, как от его прикосновения она крупно вздрагивает. Антон ведёт её на кухню. Оля, не переставая вертеть головой, присаживается на стул.
– Чай, кофе?
– Чай.
Они молчат. Антон терпеливо ждёт, когда сестра объяснит цели своего визита. Смутно он о них, конечно, догадывается, но хочет услышать из первых уст.
– Извини, что без предупреждения, — прокашливаясь, говорит Оля. Она роется в пакете и достаёт оттуда контейнер и пластиковую баночку. – Мама тебе послала вот... картошки нашей. И я... какао. Если вдруг ты захочешь, конечно... в смысле, ты...
Антон ставит перед ней кружку чая с земляникой, который в последнее время выпрашивает Лиза, и ловит её замыленный взгляд.
– Спасибо, — он убирает привезённое добро в холодильник и тянется за сахарницей, когда его ногу вновь простреливает. Ему удаётся сдержать мычание, но от Оли его болезненная гримаса не укрывается.
– Что? С ногой... всё ещё?
– Порванные связки не лечатся по волшебству.
Он отмахивается от её протянутой руки и сам доходит до стула. Он укладывает руки под подбородок и выжидательно смотрит на неё. Наверно, его безэмоциональный и тусклый взгляд пугает её. Что ж, Антон не в силах с этим ничего сделать.
Искать в нём прошлого Антона сестре нет смысла. Его давно там нет.
– Как у тебя... дела? — спрашивает она, избегая его взгляда.
– Хорошо. У тебя? От матери слышал, ты в отличницы вышла.
– Да... стараюсь, — она сжимает губы до побеления и, едва ли выше шёпота, задаёт тот вопрос, ради которого, Антон уверен, сюда и приехала: – Ничего... О Коле ничего не...
– Ничего, — обрубает Антон, и Оля дёргается, как от пощёчины. – Я видел его ровно один раз после всего этого, на соседней койке. Всё. Он не был с нами на допросах, я уже сто раз говорил.
– Но вы же... вы же все были там...
– Только Коля был при смерти, если ты не помнишь. Если тебе интересно узнать, где он сейчас, сходи в местное отделение. Меня это не касается.
– Но ты ведь можешь что-то о нём узнать! — голос Оли ломается, а из глазах, наконец, течёт первая слеза.
– С чего ты взяла? Мы жертвы одного психопата, не более. Разве в родных краях никто не в курсе, что с ним?
– Никто ничего не знает! — она закрывает лицо ладонями. – Кирилл увёз его, как только...
– Значит, с ним всё в порядке. Незачем лезть туда, куда тебя не позвали.
– Но я... Почему тебе всё равно?!
– Потому что меня ничего не связывает ни с ним, ни с кем-либо ещё.
Антон Петров мёртв, Оля. Пойми это, пожалуйста. И не сболтни там никому случайно, кому подачки возишь.
– Не сболтну, не переживай! Больно надо! Ты... да ты... — её глаза полыхают, а нижняя губа дрожит: – Ни с кем не связывает? На кой ты тогда прицепился к этой сумасшедшей?! Кто она такая, чтобы ты всё бросил ради неё?!
Антон придавлен своим апатичным состоянием уже около четырёх лет, но всё равно ощущает туго завязывающийся комок гнева где-то глубоко под рёбрами. Его голос холоден и серен, когда он говорит:
– Рот закрой. Ты понятия не имеешь, о чём говоришь.
– Да разве? Ты же... ты же женился на ней! А она и рада, только что хвостом перед тобой не виляла всё время, пока я вас видела! Я не знаю, какой лапши она навешала тебе на уши, но ведь она была... связана с этим психом. Неужели ты не понимаешь?! Кто, если не она, привёл тебя к нему?! И после всего этого ты ей доверяешь? Она же ненормальная, она... её нужно изолировать от общества!
Дыхание Оли заканчивается; она просто стоит и смотрит на него с широко раскрытыми глазами. Антон только изгибает бровь.
– Всё? Закончила?
– С ума сойти! — заводится Оля снова. – Ты... ты бросил всех нас, согласился с родителями... что тебе не стоит возвращаться! И всё почему? Чтобы строить свою жизнь с какой-то психованной девицей, с которой вас связывала без году неделя?!
– Это мать тебя надоумила?
–
Мама! Как ты можешь так говорить?!
Её голос становится слишком громким. Слишком повелительным. Слишком разбивающим фасад реального времени. Антон вцепляется пальцами в столешницу; его тело медленно наливается свинцом, начиная с кончиков пальцев. Он хочет сказать, чтобы она немедленно прекратила. Но знает, что такие просьбы бесполезны... и собственный язык перестаёт его слушаться, потому что безопаснее будет вести себя молча, иначе...
– Ой-ёй, — знакомая интонация возвращает ему контроль над телом. Антон отрешённо моргает и видит, что Лиза заслонила его от сестры, которая, как Антону видно из-за спины, вытаращилась на Лизу, замерев. Даже без своей фирменной улыбки Лиза, когда хотела, могла выглядеть невероятно устрашающе. – Не стоит будить тени, что спят по углам. Мой дорогой муж не любит шум. Да и я тоже не люблю. Хочешь поговорить обо мне — говори мне в лицо, красивая девочка. У меня же есть лицо, правда?
– Я не... — Оля качает головой и виновато смотрит на Антона, размазывая тушь. – Прости, я не... я не хотела. Я... мне жаль. Я не должна была приезжать и говорить тебе... мне жаль.
Вот очередное доказательство того, что он всё сделал правильно. Его новая жизнь не должна делать больно его прошлому. Для оплакивания прошлого у него кончились слёзы.
– Тебе есть, где остановиться? — обретает он голос.
– Я поеду обратно. До автобуса ещё два часа.
Антон не смотрит ей вслед. Слова прощания также кажутся ему излишними. Лиза, шурша платьем, идёт в прихожую, когда Антон слышит:
– Арс... Ты правда не помнишь... тот год?
– Правда. Ничего не помню.
Антон не видит, но знает, что сестра кивает с закусанной губой. Какие-то привычки не меняются никогда. Щелчок входной двери; Антон роняет голову на сложенные руки. Он не знает, сколько проходит времени, прежде чем он собирается обратно в дееспособное создание.
– Я пройдусь, — ему это жизненно необходимо, если он хочет дожить до вечера и остаться в рабочем состоянии.
Лиза машет ему ладонью, продолжая поливать цветы. С собой Антон берёт только телефон, наушники и ключи. Сообщения он по-прежнему не проверяет, теперь уж точно не до этого. Его шаг с момента дурацкой травмы на редкость медлительный и неуклюжий, но Антон нашёл бы способ гулять при любом раскладе, так что это его не останавливает. Погода не радует: пасмурное небо и мелкий накрапывающий дождь. Антон выбирает маршрут через ближайший парк, но мало следит за выбранной дорогой.
Его мысли всегда окрашены в блёклые цвета. Порой ему кажется, что осень поселилась в этом городе навсегда: в серых зданиях, небе и разрытом асфальте. В голых корявых деревьях, что ветер сгибает к земле. В хмурых прохожих, чьи лица скрыты капюшонами и зонтами. В нескончаемых проспектах, грязных лужах, переполненных остановках и погасших фонарях. На его очках застывают капли дождя, и теперь эти капли кажутся ему везде; они затягивают в свои глубины и высасывают из тебя все проблески надежды.
Прогнозы его психотерапевта были утешительными, но только отчего-то Антон так не считал. Стоило ему выйти из дома, оставив там единственный огонёк его промёрзшей груди, как он словно по щелчку пальца терял весь свой цвет. Вид, что из окна мог казаться просторным и лиричным, на деле не вызывал у него ничего, кроме низменной тоски. Вне его абстрактной «комнаты» его не ждало ничего, кроме пустоты. Это была уже другая пустота. Это была пустота, которая залезала в него извне и пускала в нём свои корни.
Это то, что служило напоминанием о его отчуждённости. О том, что уже ничто и никогда не будет так, как было прежде. Он больше не сможет так же легкомысленно относиться к людям, не сможет видеть в них что-то, помимо их оболочки, не сможет проникнуться их светом, если они захотят им поделиться. Антон станет тем, кто, оставив в ответ только холод, вытянет из них тепло. Он разучился его давать. И разучил себя его принимать.
Таким, как он и Лиза, больше нечего искать в людях. С такими, как они, люди проиграют больше, чем выиграют, если выиграют хоть что-то. С ними вместе придётся пригласить и их призраков, их выросшие тени, невидимые шрамы. С ними придётся бояться того, что прошлое может однажды вновь их настигнуть, ударить так, что их рассудок не справится с этим.
Антон не хотел мучить свой рассудок сверх всего прочего. Он не хотел засыпать с мыслями о том, что он сделает кому-то больно, что кто-то порезался об осколки его обледенелых прикосновений, что для него весь мир стал одной большой бесформенной массой. Поймёт ли кто-то, когда он скажет, что не видит смысла мечтать о будущем, когда он с трудом видит себя в настоящем? Поймёт ли кто-то, как это, строить себя с нуля, чтобы запереть бывшую оболочку в воображаемом сундуке? Поймёт ли кто-то, что такое, когда отголоски прошлого приходят в гости без стука?
Поверит ли кто-то, что это возможно — вот так перестать чувствовать что-то? Смотреть на когда-то дорогих людей и не
видеть их. Помнить и знать, как много они для тебя значили, и разбиваться о стены, выстроенные самим собой.
Было бы здорово — совсем ничего не чувствовать. Чтобы вместо тебя плакало небо. Вот как сейчас. Когда что-то копошится так глубоко, что Антон не может это поймать. Он знает, что это за чувство, но не может его назвать. Он больше его не ощущает. Он не сможет заплакать прямо сейчас, даже если сильно захочет. Потому что он бы точно сделал это когда-то давно.
Так что позволит ветру сделать это за него — разодрать его глаза так, чтобы из них потекли слёзы. Такие же пустые, как и всё вокруг.
Антон останавливается, чтобы протереть очки. Он забрёл на одну из улиц, где повсюду раскиданы маленькие не то лавки, не то магазинчики, в которые временами его таскает Лиза. Вот только так далеко от дома они не ходят; да и по своим скудным познаниям об этом городе Антон мог бы с уверенностью сказать, что не гулял здесь. Совсем не по пути в университет и не входит в типичный маршрут.
Он думает развернуться и просто идти обратно — так как полагает, что он попросту всё это время шёл прямо, не сворачивая, — но его взгляд цепляется за одну из вывесок. «Puppentheater». Этого вполне достаточно, чтобы заинтересовать его чуть больше. Вдобавок ко всему дождь усиливается будто специально, и Антон мысленно усмехается. Судя по куклам на витрине, это из разряда того, что может понравиться Лизе, так что почему бы и не заглянуть?
Порог слегка подводит; Антон поскальзывается аккурат на входе, цепляясь за ближайшую полку и надеясь, что он ничего не снесёт. В такие маленькие магазинчики как правило редко заходят покупатели, и он полагает, что его кордебалет останется без зрителей, но...
Молодой парень за уютным прилавком, усеянным миниатюрными и, по виду, вручную сшитыми куколками, подрывается и с непонятной эмоцией на лице спешит к нему.
– Вы как? — спрашивает этот парень, лицо которого точно должно красоваться на обложке какого-нибудь журнала для девочек-подростков.
– В порядке, — отзывается Антон, держа лицо кирпичом. – Спасибо.
– У нас тут скользко, простите, — вещает парниша, попутно помогая ему подняться. – На улице такой дождина начался, ужас. Вы весь промокли. Не хотите горячего чаю? Всё равно никого нет, сами понимаете...
Антон немного жалеет о том, что зашёл сюда, но идея выходить обратно на улицу кажется ещё более глупой. Он кивает, только бы дать парню отвязаться от него. Антон думает, что тот так суетится из-за того, что, видимо, потенциальные покупатели здесь ценятся на вес золота.
Помещение совсем небольшое. На полках и стендах представлены, как Антон и предполагал, самые разные куклы ручной работы. Это не те жуткие куклы без лица или, ещё хуже, фарфоровый ужас в детских платьях... Нет, напротив: работы выглядят довольно симпатичными и скорее... милыми. И стоят себе под стать.
– Что-то приглянулось? — вернувшийся парниша вручает Антону кружку ароматно пахнущего и дымящегося чая. Он отпивает вполне с наслаждением.
– Ваша работа? — уточняет Антон.
– Да, — на лице парня расцветает улыбка. – Пока с основной работой туго, вот, что-то вроде хобби.
Антон, хромоту которого трудно не заметить, как-то интуитивно перемещается ближе к куклам в виде животных. Те смотрятся ещё привлекательнее в таком вязаном стиле. Он думает спросить, умеет ли Лиза делать что-то подобное. Их автор самую малость навязчиво плетётся следом, никак не комментируя, впрочем, его ногу. И на том спасибо.
– Может, вам подсказать? — не унимается он. – Для кого выбираете?
– Жена вышивкой занимается, — Антон решает, что так он покончит с этим быстрее. – И шить тоже умеет.
– О, тогда ей точно понравится, — ну кто б сомневался. – Она любит животных?
– Сложно сказать. Боюсь, тут вы мне не поможете.
Парень смеётся; его белоснежная улыбка на мгновение ослепляет.
– Извините за бестактный вопрос, но мне кажется, что я вас где-то видел.
– Мир тесен, — невпечатлённо бросает Антон.
– Точно! — глаза парня загораются странным азартом. – Вы же с международных отношений, нет? Циммерманн... Арсений, кажется?
Ладно, это уже не смешно.
– Откуда вы меня знаете?
– Ну, как же? Я в прошлом году брал у вас перевод на английский, помните? Для моей статьи...
Ах, вот оно что... Ещё бы Антон запоминал всех, кто это делал. Когда он не интересовался абсолютно никем в стенах университета и тем более за его пределами.
– Не припоминаю, но пусть будет так, — в конечном итоге отвечает он. Приятный чай, к несчастью, заканчивается.
– А я сразу запомнил, — пожимает плечами. – Как никак, немецкие фамилии. Тогда, раз уж так благоволит судьба, будем знакомы? Марк Миллер.
Антон думает, пожимать ли протянутую руку, но по итогу решает, что хуже всё равно не будет.
– Будем.
– Не против на «ты»? Я, к тому же, похоже, старше. Насколько я помню, у нас год разницы.
– Как тебе угодно. Я на пятом курсе.
– Ага, а я теперь гордый безработный. Ну, почти. У меня есть вот это вот чудо, — указывая на всех кукол. – Знаешь, Арсений, если твоя жена вышивает, я могу предложить ей ленты или... минутку!
Он убегает за прилавок и подзывает Антона пальцем.
– Вот, — он достаёт приличных размеров коробку. – Тут мулине, всякие прикольные иголки, нитки качественные, есть тонкие, есть шерсть... Какой техникой она вышивает? Может быть, ей что-то подойдёт? Мне это всё равно некуда девать, продам за полцены.
У Антона немного разбегаются глаза.
– Или иди посмотри сам, там в подсобке ещё три таких коробки
Антон вспоминает о том, что он не взял деньги, несколько поздновато. Но от того, что он посмотрит, с него не убудет. Ему следует просто притащить сюда Лизу в следующий раз, чтобы уже...
«Меня ты скоро позабудешь... художник, что рисует дождь»
Антон замирает у первой коробки, не в силах пошевелиться. Что-то непонятное врезается ему в грудь и пригвождает к месту. Он поворачивает голову на звук.
На подоконнике у занавешенного окна сидит, согнув ногу, темноволосый парень с гитарой.
«Другому ангелу ты служишь и за собой не позовёшь»
Пение такое тихое, что Антон с трудом разбирает слова. И не понимает, почему не может отвести взгляд. От копны спутанных чёрных волос, прикрытых глаз, шрама на бледной коже, бегающих по струнам пальцев, что обклеены белыми пластырями, от распахнутой кожаной куртки и чёрных спортивных штанов. От колечка на мочке уха и губ, что двигаются под ритм гитарных струн.
«Наш молчаливый диалог исчез, как исчезает счастье,
Ушёл ты полем сквозь ненастье за горизонт земных забот»
Всё это вызывало что-то странное, что-то... пугающе сильное. Всё то, что, как Антон думал, он давно похоронил вместе с прошлым собой.
Когда глаза гитариста уставились на него, их болотный цвет был похож на приговор. Сбивчиво извинившись, Антон, так быстро, как был способен, вернулся в магазин.
– Там занято, — пробормотал он, не понимая, почему его сердце так бешено колотится. Какого чёрта?
– А, точно, забыл сказать. Это Рома, он у меня репетирует тут иногда. Но ты не бойся, он безобидный, — хихикает. – Ну, выбрал что-то?
Антон качает головой.
– Очень жаль, очень жаль... В следующий раз обязательно приходи со своей красоткой-женой, мы ей что-нибудь подберём.
– Обязательно.
Антон был бы не прочь вернуться сюда, несмотря на раздражающего Марка, — боже, помилуй, — чтобы действительно порадовать Лизу или куклой, или новыми материалами, но...
Теперь он не уверен в том, что сюда стоит возвращаться. Потому что если этот поющий незнакомец снова будет здесь... Антону придётся признаться себе в том, что он сошёл с ума.
Ведь он смертельно хочет посмотреть в эти глаза снова.
