Кошка поймала птицу

Кино — Бездельник 2

Белая ночь не даёт уснуть. Он мог бы подойти к окну, чтобы зашторить его, но это всё равно ничем не поможет. Половину его лица освещает блеск фар проезжающей машины; по рёву двигателя понимает — не отцовская, чья-то другая. В его каморке сегодня на редкость холодно, так что он закутан в одеяло по уши. Горячая спина наталкивает на мысли о том, что его на самом деле бьёт лихорадка. Заболеть летом — тот ещё номер, не смешно ли? Впрочем, это тоже ни на что не повлияет. Он никого не заразит — с большой долей вероятности, — от рутинных обязанностей не отмажется, разве что ложиться спать будет в кои-то веки пораньше, ну и... будет точно так же торчать дома, как и всегда. Вздыхая, Кирилл меняет положение, ложась на спину. По жару в груди определяет зарождающийся кашель. Пересиливая лень, нехотя поднимается, не оставляя одеяла, и бредёт к ведру с водой, чтобы смочить першащее горло. Дымок догоняет его, раздосадованный на него за потревоженный сон. Подхватывая кота на руки, Кирилл несёт его на кухню, точно зная, что животное начнёт припрашивать еды. Дымок своим привычкам не изменяет и вьётся у лодыжек в ожидании. Кирилл кладёт ему вчерашней рыбы и, подумав, что тёплое молоко не помешает и ему, ставит то на плиту разогреваться. Тишину заполняют чавканье кота, жужжание газа и храп Джесс, слышный из коридора. Кирилл мысленно благодарит отца за то, что тот, наконец, сообразил поставку газовых баллонов с пропаном домой, чтобы им не пришлось пользоваться печкой для готовки и разогрева еды, а приспособиться к плите. Это во многом упростило ему жизнь. Пожалуй только, что для спичек он был временами слишком криворуким. Наблюдая за синим пламенем, Кирилл не чувствует никакой сонливости. Раньше он сидел допоздна, чтобы дождаться отца. Видимо, это укоренилось в нём так сильно, что до глубокой ночи ему можно было даже не пытаться ложиться в постель. Неуверенные шаги за спиной заставляют его неловко оступиться, и добротная ссадина, оставленная дружками Петрова, немилосердно отзывается болью. Кирилл облегчённо выдыхает, распознавая крадущегося Колю. Младший брат шепчет: – Кир? – Почему не спишь? — спрашивает Кирилл, сжимая зубы, чтобы не дать шипению сорваться с губ. – Если деда разбудишь, один получать будешь. – Че это? Это ты тут бродишь. – Не «че», а «что», — поправляет, внутренне морщась. – Я тихий, а ты топаешь, как слон. – Неправда! Кирилл выгибает бровь, поворачиваясь к брату. Коля обиженно надувает губы, принимая поражение. – Не спится, — буркает он, подходя ближе, мимолётом поглаживая Дымка по спине. – Молока нальёшь? Кирилл не отвечает. Но достаёт две кружки вместо одной. Кирилл научился орудовать на кухне практически бесшумно, методом проб и ошибок, саднящей спины и горящих от полос ягодиц. Бросив слова благодарности, Коля уходит обратно в комнату, зная, что Кирилл не будет с ним беседовать. Да и рисковать так не хочется. Не сегодня так точно. Не то чтобы им было о чём говорить. Не то чтобы кто-то из них так уж этого хотел. Тёплое молоко приятно согревает стенки горла. Но жар никуда не девается; Кирилл чувствует, как холодный пот стекает по спине. Он вздрагивает, когда Джесс начинает тихо скулить. Значит, отец совсем рядом. Дымок заинтересованно бежит в коридор, шабаркаясь. Если Кирилл не хочет получить нагоняй от деда, ему стоит пойти и открыть входную дверь, пока старый не проснулся, разбуженный этой вознёй. Но внезапно каждый шаг ощущается очень тяжёлым. Фары подъезжающей машины слепят, голову слегка ведёт. Держась за стену, Кирилл садится на стул, чудом не расплёскивая содержимое кружки. Да уж, вот это называется приболел... Кирилл не ожидал, что его сморит так быстро и так сильно. Быть может, он мог бы даже рассчитывать на снисхождение в виде постельного режима? Ну да, тогда Коле придётся есть где-то в другом месте, а дом за пару дней засыпется слоем пыли. Ген чистюли, полученный от не менее помешанной на чистоте мамы, заметно удручал его существование. Хорошо, что Джесс перестала встречать отца приветственным лаем, тоже порядком обученная кнутом без пряника. Вот и сейчас собака лишь мельтешит вслед за отцом, крутясь у него в ногах, пока тот проходит на кухню. Кирилл слышит его, но глаз поднять не может. Он скорее знает, чем видит, что отец садится за стол напротив него, треплет Джесс по холке, проверяет её ошейник и принимает порцию слюнявых поцелуев. Прочищая горло, Кирилл шепчет: – Чай будешь? Чайник вскипячён. – Спасибо, Кирюшка, сам налью, — отвечает устало, как и всегда. – Ты-то чего тут сидишь? Ночное чаепитие? Пока Кирилл подбирает слова, отец хозяйничает. В конце концов, Кирилл бросает: – Молоко грел. Горло болит. – Да, вижу, нездоровится тебе, — отец прикладывает ладонь к его лбу и цокает: – Горишь весь. Шёл бы спать, поди, сморило бы. Или меня ждал? Что-то случилось? Кирилл качает головой. Сказать хотелось так много всего. И одновременно с этим хотелось не раскрывать рта больше никогда. Потому что это не несёт в себе ничего, кроме разломанных ожиданий, разбитых надежд и глупой детской веры в то, что вот в один прекрасный день всё наладится, зальётся ярким светом и отпечатается вспышкой на цветную фотографию, которую потом будут вспоминать только со светлой ностальгией, без комка игл в желудке. Кирилл сомневается в том, что у него когда-нибудь дойдут руки просмотреть их старый фотоальбом. Он не найдёт там ничего, кроме боли. Пальцы трясутся, но Кирилл заставляет себя выпить молоко до дна. Перед тем, как лечь, ему следовало бы, наверно, выпить таблетку жаропонижающего... – Температуру мерил? — спрашивает отец, хмуро оглядывая его. – Нет. В глазах отца словно бы застыла серость. У них у всех скучные невыразительные серые глаза, будто бы в какую-то шутку. Они бледные, незаметные, прячущиеся. Одинокие. – Не переусердствуй, ладно? — просит отец, бесшумно отхлёбывая из кружки. – Если дедка лезть будет, мне скажи, отважу, — снова цокает. – Бледный такой... может, в больницу? – Ерунда, пап, — отмахивается, – обычная зараза, дня через два отпустит. – Ну ты, это... дома посиди, полечись. Если чего надо, я съезжу в ***, привезу... Кирилл сжал губы в тонкую линию. Его, обычно апатичного на такие вещи со стороны отца, вдруг накрыла злость. Резко поднимая на отца глаза, Кирилл прошипел: – Без тебя знаю, я и так вечно дома сижу. Не переживай, от кашля и соплей не загнусь. Я не настолько хрустальный. – Да я что, Кирюш, я ж не со зла... — вид и правда виноватый. Только Кириллу от этого час от часу не легче. – Ты хиленький такой, таких болячки всякие берут так, что в пору диву даваться... Да и Колю, смотри, как бы не заразить. Ну, конечно. – Ошиваться вокруг меня не будет, не заболеет, — рыкает Кирилл, чуть не дёргаясь, когда Джесс укладывает морду ему на ноги. – Он всё равно сваливает скоро на экскурсии какие-то с классом. – Ох, и правда. Что-то запамятовал я... – В календаре отмечай, не забудешь. Кирилл знает, что это неподобающее поведение — да и бесполезное, к тому же, потому что до родителя никогда не дойдёт, в чём именно причина его злости, — и стыд быстро затапливает его с головы до ног. Тот факт, что отец говорит всё это не для того, чтобы его задеть или обидеть, не делает лучше. Это делает все его попытки достучаться просто уморительным зрелищем. С трагичным концом. «Сдаётся мне, джентльмены, это была... комедия». Так, кажется, это звучит. Кириллу редко перепадает возможность позаимствовать у брата видеомагнитофон, к тому же, фильмов в их коллекции кот наплакал. А то, что есть, засмотрено уже не просто до дыр — до ядра. Книги были распроданы ещё до смерти мамы, а сидеть в библиотеке Кирилл не жаловал. Он в принципе не видел смысла выходить из дома, кроме как в магазин или на редкие прогулки с самим собой. Он упускает тот момент, когда погружается в свои мысли так сильно, что заставляет Джесс, не получившую никакой от него реакции, взволнованно захныкать. Отец тоже пристально смотрит на него, но выглядит пристыженным. У Кирилла заканчиваются силы сидеть рядом с ним. – Ты обещал, что выкупишь моё пианино, — слетает с языка. Пока его голова находится под гнётом горячки, он может себе позволить вывалить за один вечер всё, что бередит его душу. – Я думал, тебя отвадит от этого, сынок... Такое заявление Кирилла возмущает и удивляет настолько, что у него спирает дыхание. – Почему? – Не мужское это дело всё-таки... — отец перебирает кружку в пальцах, и слова явно даются ему тяжело. – Знаю, мама любила это... Мечтала, что ты чуть ли не как Султанов будешь... Но ты ведь понимаешь, что это всё вундеркинды, исключения из правил... Судьба музыканта незавидна... – Я никогда не хотел быть музыкантом, — с жаром перебил Кирилл. – Мне что, нельзя играть просто так? Для себя? – Инструмент денег стоит, Кирюш... А ты к этому несерьёзно относишься, и незачем тебе. Ты не обижайся на меня, я понимаю, что тебе это нравилось... Но тебе стоит оставить эти глупости. Скоро ведь и поступать уже... – Знаю, — чувствуя, как покалывает в глазах, Кирилл отвернулся, стискивая зубы. – Зачем тогда было обещать? – Не хотелось тебя расстраивать. Но тогда и Коля в школу пошёл, сам знаешь, сколько уходило... О, Кирилл понимает. Он всё понимает. И то, что когда встал вопрос о продаже хоть чего-нибудь, выбор молниеносно пал на пианино, за которое им удалось получить неплохие деньги. И то, что ему, сроду не видавшего ни новых игрушек, ни магазинных сладостей, ни привозной из города одежды, пришлось просто смотреть на то, как отдаётся то немногое, что у него было, ради того, чтобы всё это появилось у Коли. Пришлось смириться, проглотить и согласиться с тем, что он не желает Коле такой жизни. Только вот почему для этого самому Кириллу пришлось остаться за бортом? Ну, вероятно, потому что и для отца, и для деда тот был лучшим вариантом для будущих вложений. Поэтому он получал от деда не только рассечённые полосы на коже, но и похвалу, и даже редкие ласки в виде объятий или взъерошивания волос. Кирилл же был старшим, а значит автоматически взрослым, не способным распускать нюни, жаловаться и капризничать. Поддавался ли Кирилл искушению воспользоваться той несчастной долей привилегий, ему отданных? Безусловно. Не сказать, что он издевался над братом, нет, они всё-таки находились в одной лодке, да и перманентной ненависти к Коле Кирилл не испытывал. Быть может, когда-то давно, но ненависть эта быстро перетекла на взрослых. Коля не виноват в том, что возвышался чем-то в их глазах по сравнению с ним. Потому что сам Коля, как Кирилл замечал, чуть ли не в рот ему заглядывал. Кирилла это больше раздражало, чем приносило удовлетворение. Ведь любой проступок Коли оправдывался именно его плохим влиянием, ибо дед тоже слепым не был и видел, как Коля внимал словам старшего брата, как пытался добиться его внимания. Кирилл в то время реагировал на это строго отрицательно и терпеть не мог, когда Коля приставал к нему, мечтая лишь о том, чтобы все оставили его в покое. Тогда он боялся, что Коля прилип к нему, как банный лист. Однако со временем Колю отпустило. Кирилл не сказал бы, что тот перестал пытаться, но постоянные отказы не могли не отвадить его, не поселить в нём обиду. В Кирилле по этому поводу пылала маленькая искра злорадства: не одному ему топиться в своей зависти к брату, пускай и тот помучается, только уже от того, что его игнорируют. То, как дела обстояли между ними сейчас, Кирилла более менее устраивало. Коля обычно не маячил в поле его зрения, но и не держался особняком, будучи не прочь пошляться с ним по деревне вместо гулянки с постоянными друзьями. Кирилл предполагал, что это своеобразный способ Коли разбавить состав компании, но потом опровергал это же утверждение тем, что Коля слишком глуп, чтобы даже задумываться о таком. Пожалуй, имелась другая причина, почему Коля продолжал гулять с ним, но Кирилл не знал, в чём она заключается. Кирилл тоже старался надолго не терять младшего из виду, а то выйдет боком ему же. И этого ему было достаточно. Да. Он в этом уверен. Младший брат — не более, чем член семьи, с которым нужно иметь хорошие взаимоотношения, чтобы не портить друг другу жизнь. И выгораживать его перед взрослыми у Кирилла планов не было. Куда там — прилетит-то по итогу всё равно только ему. Коля никогда не ябедничал отцу или деду, если Кирилл как-либо обижал его. Может, из жалости. Кирилл не брался судить, что происходит в голове у его распрекрасного братишки, которому отец ежемесячно привозил недешёвенькие наборы для выпиливания. Коле, наверно, можно заниматься глупостями, он же младше, правильно? Или же работа по дереву в глазах деда и отца в любом случае стояла выше игры на пианино. Когда Кирилл ещё играл, он тоже был совсем ребёнком. Но Коля заканчивает начальную школу, а его увлечение не сбавляет оборотов. Коля учится хорошо, но и Кирилл всегда держал планку. Кирилл участвовал в олимпиадах, ездил на региональные этапы, но никакого поощрения за этим не следовало. Были лишь наказания за промахи. Все старания Кирилла воспринимались как данность. Интересно, если бы он добился успехов в музыкальной сфере, как бы запел отец? Впрочем, что тут гадать: время безвозвратно упущено. Преподавателей по инструментам в их деревне не было, кроме скрипача, у которого занималась Полина, а записывать Кирилла в одну-единственную музыкальную школу, располагавшуюся в посёлке в ста километрах от их деревни, отец бы не стал. До смерти мамы Кирилл занимался с ней. Кирилл мало что мог сказать об её умениях, потому что тогда не придавал этому значения, а отец не любил говорить о маме вовсе, но времяпровождение за инструментом наполняло его лёгкостью. Мама не ругала его, не давила и не критиковала, лишь показывала, как надо, направляла и возлагала на него надежды, брошенные скорее случайно, взятые откуда-то из своей забытой мечты. Кирилл знал, что мама не ждала от него исполнения этих просьб. Его мама гордилась бы им независимо от того, чем он решил бы заниматься. Но пианино быстро заняло особое место в его жизни. Было здорово сесть на колени маме, слушать, как она поёт, и, внимая её рассказам и советам, пробовать переставлять пальцы, наигрывать простейшие мелодии, запоминать, практиковаться, отдыхать и наслаждаться. «Береги свои пальцы, мальчик мой, — говорила мама, в очередной раз поправляя его. – «Пальцы — твой главный союзник. От них зависит всё» Тогда пальцы у него были по-мальчишески нежные, ещё совсем детские, чуть пухловатые, но длинные. Они невесомо бегали по клавишам; иногда Кириллу казалось, что он и вовсе не прикасается к пианино, и музыка льётся откуда-то, вьётся вокруг него, обволакивает, уносит все мысли, оставляя только его и звук, чистый, искренний. Музыка была его другом. Мама всегда говорила, что у него получается, что у него есть талант, потому что подружиться с инструментом способен не каждый. Кирилл продолжал беречь пальцы больше по привычке. И всё равно от былой мягкости не осталось и следа: кожа была содранной, испорченной и огрубевшей. Пальцы окаменели, утомлённые ежедневной работой, истёртые до мозолей. Даже если бы Кириллу выпала возможность сесть за пианино, он бы не посмел осквернить его своими корявыми, невежественными прикосновениями. С уходом матери он не садился играть. Сначала — потому что невыносимая скорбь мешала ему сосредоточиться на клавишах, что неустанно напоминали о мамином голосе, поддержке, тихих утешающих словах и её любимых цветах, стоявших на столике рядом. Потом — потому что пианино не стало физически. В глубине души Кирилл смирился с его утратой. Но оттого робкие проблески надежды были болезненными, как никогда. Тот перекупщик мог сделать с этим пианино что угодно — Кирилл и не просил конкретно о том самом, хоть бы какое-нибудь... Пускай сломанное, расстроенное, плачущее — Кирилл плакал бы вместе с ним. Больше ему было не с кем. В один из вечеров, подобных этому, когда Кирилл был разговорчив с отцом, тот сказал ему, что Кирилл безумно похож на маму, а уж за её излюбленным пианино — так и вовсе. Кирилл ещё тогда не понял, зачем отец обещает из раза в раз, мучая и его, и себя. Но Кирилл цеплялся за эти слова, желая, чтобы ему досталось хоть что-то. Неужели он просит столь много? Неужели он не может оставить себе память о маме таким образом? Чтобы что-то, связанное с ней, перестало приносить одну только боль — чтобы иметь эту ниточку, ведущую его к маме. Чтобы вспоминать о ней не только в мучительных кошмарах. Чтобы её голос ассоциировался со сладостью мелодий, а не слезами и горечью. Но его освобождение принесёт его отцу боль. Отец, что пытался забыть о возлюбленной всеми возможными способами, сведя на нет любые разговоры о ней, убрав и спрятав все фотографии, избавившись от её одежды, украшений и косметики. И от пианино. Такое простое открытие убегало от Кирилла всё это время. Кирилл никогда не услышит перелив клавиш в этом доме — отец не позволит. Кириллу удалось сохранить фотографию мамы с прощания, чтобы поставить у себя в комнате. Так же, как и забрать выброшенное отцом обручальное кольцо. Как и сохранить разбитые часы, которое очень понравились маме, когда он их ей показал. «Сломанные часы показывают верное время два раза в день, — пошутила тогда мама. — А у этих, смотри, даже стрелки ходят» Но оставить самое главное ему не суждено. Как жестоко это было со стороны отца — лишить его всего, что давало ему опору. Но кормить его пустыми обещаниями. Опять. Не пора бы перестать удивляться? Кирилл горько усмехнулся. На словах люди никогда ничего не сдерживают. – Понятно. Забрав сытого Дымка, Кирилл вернулся в свою каморку. Смешно... Даже в собственном доме он был отделён от семьи. Отец окликнул его едва слышно, но Кирилл не имел больше сил разговаривать. Головокружение усилилось; Кирилл не надеялся заснуть, но предпринял попытку облегчить свою ношу таблеткой, найденной в аптечке под кроватью. Поймав свой взгляд в зеркале, Кирилл — бледный, с испариной на лбу и сухими губами, — ухмыльнулся ему. Почему он должен был родиться таким, чтобы вырасти похожим на мать? Это звучало так глупо: сын похож на маму. Чем, спросите вы? Вытянутыми, словно выточенными чертами лица, впалыми скулами, когда-то образовывавшими чаши, ростом... Кирилл не назвал бы себя низким, будучи почти под метр восемьдесят, но дед, что был шпалой в молодости, так не считал. Русыми волосами, дымчатыми глазами, курносым носом... хилым телосложением. Мама была, что в народе говорят, плоская, совсем без округлостей. Просто тощая. «Кожа да кости, — ворчал дедушка, больно оттягивая кожу Кирилла. – Весь в мать... Дурная кровь, оно и ясно. Сукин сын...» Избранница отца деду не нравилась. Но ведь и Коля был их плотью и кровью. Почему же снова дурной только он? Наверно, оттого, что Коля пошёл в отца. Тогда кровь не такая уж испорченная, правда? Кирилл не испытывал интереса к спорту, любым рода активностям, бегу, дракам, бестолковым поступкам всех дворовых мальчишек, пока рос. Не был похож на основную массу одноклассников; его и так сторонились, заведомо полагая, что он будет стукачом. Кирилл, на потеху им всем, и вправду им стал. Он стал тем, кого они все возненавидели, но бежали просить помощи. Потому что договор - это не голословность. Кирилл выполнял то, что причиталось от него, и тоже получал что-то взамен. Очень многое в своей жизни Кирилл делал просто назло. Ведь тогда на тебя будут обращать внимание. Негативное, зато сколько! Того, которого ему так не хватало от отца. Признание его язвительности, колкостей и «сучьего» характера. Если не его заслуг, так чего ж ещё? Его нежелания марать руки, за что он прослыл слабаком. Верно, Кирилл им был. А ещё он был «папенькиным сынком» за то, что докладывал отцу обо всём, что жалкие нарушители пытались скрыть. Не тут-то было. Коли его семье не нравится, каким он был, есть и стал, не всё ли равно, каким предстать перед светом? О, он давно решил вести себя так, что у всех зубы сводит при общении с ним. Он сам контролирует эту неприязнь, он стал ей причиной. Хоть что-то, за что он может с себя спросить. Намного легче принимать наказание или боль, когда веришь в то, что ты её заслуживаешь. Ему не нужно унижаться перед дедом или отцом за толику внимания, он получает его сполна. Если они не могут быть им довольны, пусть будут злы и расстроены. Кирилл тоже может влиять на них. Есть ли что-то нездоровое в том, чтобы улыбаться, когда тебя отчитывают? Пожалуй. Но в глазах других Кирилл — избалованный школьник. Так кто здесь выигрывает? Проблема была только в том, что Кирилл хотел себя поменять. Он хотел найти себе хоть какие-то увлечения, помимо давно потерянной музыки, перечитывания книг из школьной программы, тщательного обдумывания домашней работы в учебное время и... работы, работы, работы, которая, на самом деле, занимала то время, которое он умирал от безделья. При таком количестве физических и умственный действий Кирилл ощущал удушье от отсутствия занятия, которое приносило бы удовольствие... Делать что-то, что не требовало бы от него моральных усилий, не подразумевало под собой определённый результат, не являлось чем-то, за что ему придётся отвечать или нести ответственность... Было бы просто чем-то таким, что помогало бы ему отвлекаться, чувствовать связь с тем, что ты делаешь, хотеть делать это... Хобби, если выражаться языком городских журналов, которые Кирилл видел только на стеллажах библиотек. В какой-то степени Кирилл признавался себе в том, что выводить людей из себя — тоже своего рода хобби. А что — прилив эмоций — приятных, причём, — убийство свободного времени, подзарядка... И общение в своеобразной форме. На большее с людьми Кирилл не рассчитывал. Он не создан для этого. Если он не будет ни к кому привязываться, ему больше не придётся никого терять. Ему не придётся слушать о том, как он разочаровывает, как не оправдывает ожиданий, как похож на кого-либо, как отвратительно он себя ведёт... И он не обидит никого, если позволит себе отпустить себя, открыться... Нет, ни к чему это всё. Он плюётся в людей ядом и ждёт от них того же. Понятные и простые связи. Два-три дня Кирилл проводит со страшной температурой и кашлем. Машу, работающую медсестрой, ему всё-таки вызывают на второй день, и та прописывает ему антибиотики, которые, по ощущениям, разрывают кишечник Кирилла к чертям собачьим, но ни на грамм не помогают. Кирилл вообще сильно сомневается в такого рода осмотре и рецепте без флюорографии, но ждать очередь из тысячи бабушек с утра пораньше в единственной больнице не хочется тоже, так что он смиряется с этим. Маша заверяет, что всё будет в порядке. Кириллу не остаётся ничего. Когда его чуть отпускает, валяться на пружинистой кровати с котом в обнимку и спать целый день кажется не такой уж катастрофой. За исключением народных средств, которыми его пытается лечить дед, и того куриного бульона, сваренного не иначе как в аду, которым его пытается поить отец. Зато ягодный чай, таскаемый ему Колей, очень даже нравится ему. Из жалости, видимо, Коля перетаскивает на время телевизор в его каморку, и они вместе смотрят ежедневные детские передачи; но по большей части Кириллу выпадает шанс посмотреть что-то для себя, например, телевизионные игры или... музыкальные парады. Ещё одно недоувлечение, которое нечем подкреплять, так как у Кирилла нет ни личного телефона, ни домашнего магнитофона, на худой конец, ни граммофона. Никакой музыки, опять же. Что за вселенское невезение. Кирилл не имеет возможности следить за попсовыми новинками, как не может и хранить их. Один выход здесь всё же был — проводить дискотеки, чтобы ему давали подбирать плейлист из набора популярных песен, и, соответственно, он мог всё это добро послушать и улететь в рай. Но, во-первых, это явление не такое частое, как хотелось бы, а во-вторых, не всегда ему удаётся урвать эту должность. А ещё, конечно же, он не мог купить себе ни кассеты, ни пластинки. Классика. На утро пятого дня Кирилл набирается воли подняться к завтраку. Завтрак сварганен — лучшего слова и не подобрать, — на скорую руку, и по скукоженному лицу Коли с лёгкостью можно прочитать скорбь. Отсутствие женской руки в доме как-то сглаживалось Кириллом, науськанным заниматься домашними делами, но с его пропажей всегда ощущалось особенно остро. В доме столько пыли и грязи накопилось за три дня его постельного режима, что Кирилл искренне поражается тому, что этому никто не придаёт значения. А вот внимание на поскудневший стол обратили все. Впрочем, перебесятся. Кирилл ставит себе мысленную пометку спросить у Коли, что за какао он приносил домой на прошлой неделе, и попробовать отблагодарить брата, сварив его. Утренняя трапеза исключает отца, — вот так неожиданность, — приходится довольствоваться недовольным взором деда и его непрекращающимся старческим бубнежом. Ну, хотя бы не рёхает — и на том спасибо. – До чего болючий ты, — вслушался Кирилл. – Тебе бы в церковь сходить, того гляди, в башке-то появится чего дельного. Как и причитается, Кирилл его успешно игнорировал до тех пор, пока не поступало прямое обращение. – Слышь, чего говорю? — требовательно позвал дед. Кирилл ответил слабым кивком. – Ремки сходи постирай, да к ужину жарёхи какой сообрази. Уж поди не помираешь? – С Божьей помощью брожу пока, — кисло отзывается Кирилл. Вполне ожидаемо дед злится, но сморенный болезнью Кирилл не успевает вовремя отодвинуть стул — трость деда шлёпает ровно по позвоночнику. Кирилл не вскрикивает только потому, что давится воздухом. Он скручивается, опасаясь, что его стошнит. – Поговори мне, — с хриплым рыком. – Валяешься без дела, иж какая невидаль. – Что, твоим супом потравиться можно? Раз меня готовить просишь, — обретая голос, не остаётся в долгу Кирилл. – Поучи жену щи варить, сукин сын, а уж потом рот на старших разевай. Доедай — и свободен. Даром что хоть не пакорукий родился, какой-то толк из тебя выйдет. Но язык бы вырвать тебе к чёртовой матери, да всё батька жалеет, а ты и рад за папкиной юбкой спрятаться. Кирилл впитывал это, напоминая себе, за что он их всех ненавидит. Когда-то он испытывал перед дедом священный трепет, но от этого не осталось и следа. Он знал, что дед тоже просто-напросто его на дух не переносит, и в этом их чувства стали взаимны. Быть может, однажды и Коля раскроет глаза и поймёт, как дед жесток с ними. Но пока что малец может тешить себя мыслями о том, что кто-то их любит просто за то, что они есть. Наивный ребёнок. Что ж, тем больнее ему будет после разочароваться в семейных ценностях. После еды Кирилл принялся за ручную стирку. Словно ему в поддержку, температура на улице была приемлемой, но он всё равно на всякий случай повязал мокрую повязку на лоб. Таскать тяжёлые тазы было не тем, чем он мог бы кичиться — его мышечная масса оставляла желать лучшего как из-за его природной худобы, так и из-за недостатка спортивного развития. Зато с женскими обязанностями он справлялся на «ура». Благодаря кому он к ним пристрастился, те и попрекали его за это. Смешные такие. Смешно было и то, кого часто любил приводить в пример дед, особенно во времена учёбы Кирилла в начальной школе. Если брать во внимание, какой из этого вышел ужас. Да, в далёком первом или втором классе Кирилл едва ли не обожествлял Лёшу Немкова — баскетболиста, любимчика учителей, председателя книжного клуба и призёра региональных этапов олимпиад по английскому языку. Добрый, светлый, одарённый, чуткий, дружелюбный, трудолюбивый, из идеальной семьи — образец для подражания. Кирилл черпал в его образе силы в самый трудный период, обещая себе, что обязательно станет на него похожим, чтобы мама гордилась им. Даже если мама сможет это увидеть только на небесах. Вот только такие герои бывают только в сказках. А в сказке под названием «жизнь» всеобщий любимец превратился в преступника, бандита, вора, драчуна и мудака. Кирилл проклинал саму мысль о том, что когда-то отождествлял себя с этим человеком. С тем, чей друг, предводитель, как угодно... довёл его мать до того, что она наложила на себя руки. Проклинал их всех за то, сколько жизней они разрушили. Око за око. Вот их главный принцип. Как складно они звонили о том, что таким образом защищали свою семью. Верно, ведь в их глазах значение имеет только так называемая семья, окружение, те, кого они оберегают путём уничтожения других. Только тех, к кому сами привязаны. Очередное доказательство того, кто никто ничего не будет делать просто так. Но Кирилл ни к кому не привязан настолько сильно, чтобы опуститься до подобного. И он докажет. Себе, другим, всем, чёрт возьми, что человек, способный защищать других, а не только собственный «круг», существует. Потому что он им станет. Этого от него никто не ждёт? Прекрасно. Всё, чего от него когда-либо ждали, не сбылось. Поверит ли кто-то в то, что он не будет сомневаться, прежде чем спасти кого-либо? Занятный вопрос. Вполне возможно, что даже слов благодарности он за это не дождётся. И плевать. Ради таких людей, как его мама, он готов нести это бремя. Готов посвятить свою жизнь тем, кого ещё можно спасти. Но, так и быть, в качестве исключения он отплатит бандитам за всё. Обязательно. Они обязательно за всё заплатят. Они все очень сильно пожалеют. – Кир? Кириллу приходится отбросить чей-то носок в воду и вопросительно вздёрнуть бровь, оборачиваясь на стоящего рядом Колю. – Чего тебе? – Сделаешь рагу на ужин? — с вопрошающей интонацией. – Посмотрим на твоё поведение, — отвечает Кирилл, в тайне желающий вообще плюнуть на просьбу об ужине и попросту оставить деда голодом. Но брат есть брат, не мучить же его? – Эй! — обиженно. Кирилл хочет засмеяться, но его виски пронзает болью. Голова ещё мутная, и вряд ли станет лучше до конца недели. Горло тоже иссохло так, что будто бы и кашлять нечем — только горло раздирать наждачкой. Сухой кашель, чтоб его. Коля вот ничего от него не подхватил, придурок везучий. – Принеси воды, — говорит Кирилл, возвращаясь к делу. Когда Коля продолжает стоять, Кирилл протягивает: – Я жду. Всё-таки приятно быть старшим братом в некоторых аспектах. Коля надувает грудь колесом, сопит, но послушно плетётся в дом. – Шевелись! — бросает Кирилл ему вдогонку просто потому, что может. Джесс, что посапывала на утреннем солнышке, просыпается от его выкрика и подходит к нему, заинтересованно осматривая таз и летающие пузырьки. Кирилл отвлекается на поглаживания пёселя и пропускает момент прихода Коли. Младший брат, помимо полного стакана прохладной воды, — догадался бросить лёд, надо же, — суёт ему в руки клочок бумаги, пахнущий плотным и сладким ароматом клубники. – Катя отдала в магазине, — смущённо почесав нос, пробурчал Коля. – А вот вообще я мог бы тебе и не отдавать. – Ты что-то сказал? – Нет, — смиренно. Так-то. Кирилл и без него знал, что послание от Кати — такие тошнотворно сладкие духи больше никто не носил. В записке, перекидываться которыми они повадились со школы, она спрашивала, где они могут встретиться, чтобы обменяться тем, о чём они договаривались ровно перед тем, как Кирилла скосила какая-то болячка. Честно говоря, Кирилл об этом успел подзабыть. Хотя это было самое сложное, на что он решился в своей жизни. Может, он надеялся, что это окажется лихорадочным сном?.. Эх, если б. Кирилл не из тех, кто будет съезжать со сделок, тем более... с Катей. – Передай, чтоб часам к семи была в участке, — заключил Кирилл, кладя записку в карман шорт. – Стрелку забили. Ждать нет смысла — он снимет этот пластырь резко и беспощадно. Сегодня он будет свободен только после того, как отвезёт отцу какие-то документы, которые тот забыл дома. На самом деле, всё складывалось как никогда лучше: места, чтобы поговорить без лишних ушей и глаз, у них всё равно не было, а в участке есть одна комнатка, где им никто не помешает. Коля ретировался. Кирилл не сомневался в том, что Катя получит нужные сведения. Но от осознания того, что случится вечером, Кирилла начал одолевать мандраж. – Ну, что, Джесс? — собака радостно гавкнула, резво виляя хвостом. – Пойду-ка я кашеварить. Обед Кирилл пропустил; всё равно кусок в горло не лез. Дабы точно управиться со всем домашним к нужному времени, он приступил к ужину незамедлительно. Рагу так рагу. Долговато, конечно, но у Кирилла и у самого потекли слюнки от перспективы. Даром, что их с братом вкусовые предпочтения во многом совпадали. Кирилл обожал говяжье мясо. Зря они, что ли, горбатятся для кормёжки коров? По сути, ничего сложного. Протушить говядину, сварить на её основе бульон, крупно нарезать картошку, морковку и лук... А дальше дело техники: обжарить говядину на среднем огне, влить бульон, довести до кипения, добавить овощи, имеющиеся в навесном шкафчике специи и чесночок и щедро посолить, затем накрыть крышкой и тушить на медленном огне. Общий объём Кирилл привык делать большим, так что времени обычно уходило прилично. На всё про всё на этот раз у Кирилла — куда более медлительного и сонного, — ушло чуть больше двух с половиной часов. Дед наверняка будет ворчать по поводу крупной нарезки, но Кирилл им что, курица, клевать мелкие зёрна? Шея не с бараний хвост, проглотят и не подавятся. Будет претензия и к количеству соли, безусловно. Но, как говорил дед Карп, с которым его дед любил побеседовать, «повар добавляет много соли от большой любви», а Кирилл их всех так любит, что аж никак сдержаться не может. И только Коля навернёт весь горшочек с довольным мычанием и попросит добавки. Как говорится, Кирилл рад стараться для поклонников. А дед, если так сильно хочет, может попробовать готовить сам. Но только для себя. Кирилл не намерен есть жареные яйца на завтрак, обед и ужин. Пардон, на ужин омлет. Он так взаправду закукарекает. Готовка поднимает ему настроение. Но Кирилл отчётливо понимает, что это до поры до времени. Перед отбытием в соседнее село ему приходится смотаться в ближайший магазин, чтобы подкараулить курящих одноклассников и выпросить у них пачку сигарет. Те спрашивают приличную сумму, но Кириллу удаётся с ними договориться. Его часть сделки выполнена. Он уверен, что и Катя выполнит свою. И надеется, что её запросы изменятся, иначе он так раскошелится своими и без того скудными запасами. До ужина он всё не может выбросить из головы предстоящую встречу. Его едва хватает на то, чтобы съесть свою порцию — и насладиться мясом, тающим во рту, — так как мыслями он уже далеко не здесь. Подумав, Кирилл берёт рагу для отца, даже если придётся есть холодное — это всяко лучше, чем вообще без всего, правда? И уж точно лучше заливания в себя литров кофе. Он переодевается, отстранённо думая о том, какой шум поднял бы дед, если бы узнал, что он якобы курит, завидев в его куртке пачку. Хотя, пожалуй, это было бы единственным, что делало бы из него настоящего пацана. Кирилл мог бы начать курить чисто из вредности. Но пачкать лёгкие ради такого развлечения — слишком дорогое удовольствие. Как хорошо, что прелести курения его совершенно не привлекают. Он бы и Кате не советовал, но это не его дело. Его совета никто не спрашивал. Свои непрошенные советы он прибережёт для других. Дорога одновременно кажется и короткой, и бесконечно растянутой: автобус еле-еле передвигается, но умудряется дрифтовать на поворотах так, что пассажиров шатает по всему салону. Кирилл приезжает раньше обозначенного для Кати времени; у него как раз есть в запасе около сорока минут, чтобы отдать отцу нужные бумаги и рагу, услышав в благодарность тихое «мгм», сообщить, что он займёт отведённую сотрудниками комнату для «перекура» и постараться угомонить бешено стучащий в висках пульс. Он наворачивает по комнате тридцатый круг, когда короткий стук привлекает его внимание. Катя, запирая дверь, оглядывает его лукавым взглядом и хмыкает. – Кирилл Константинович. – Екатерина Андреевна. Они синхронно улыбаются друг другу. Кирилл признаёт, что его глупая сердечная мышца ускоряет ритм. Он просто волнуется. Всё объяснимо, ладно? – Здравие тебе не помешает, как я слышала, — проходя, Катя садится прямо на заваленный ненужной бумажной волокитой — будущей макулатурой, — стол и подкладывает пальцы под подбородок. – В мешки под твоими глазами можно навалить орехов. – А ты, я смотрю, так и не выбрала нормальный шампунь. Опять пожгла волосы? Привычный обмен любезностями напоминает Кириллу о том, как он успел соскучиться по ней за эти дни. Заключая сделку об отношениях для показухи, выгодную им обоим, он преследовал и иную цель... просто находиться рядом с ней дольше и больше. В их отношения все охотно поверили. Ещё бы — две ядовитых змеи связались хвостами, всё логично и правильно. Два одиноких серых гранита, с одинаковой тоской в глазах... Только один фрагмент выбивался из общей картины. Петров — тоже сероглазый, тоже русый, вот только... совсем не одинокий. Неправильно. Несправедливо. – И всё-таки ты похудел, — задумчиво протянула Катя, отвлекая его от ненужной мрачности. – Тощий, как узник Бухенвальда. – Зато ты задницу качаешь на славу. – Грубиян, — со смешком. Кирилл слегка лукавил, говоря об... кхм, известных женских частях тела. Какими бы фальшивыми ни были их отношения, ничто не могло избавить его от тупого разглядывания девушки краем глаза, мельком, исподтишка... Низко, грязно и подло, в общем-то. Было бы намного проще, если б Катя не полюбила носить открытую одежду, подчёркивающую её формы, или садиться перед ним так, чтобы его взгляд будто нарочно оказывался напротив её груди. Но это всё оправдания. Она не виновата в том, что безумно красива. Как не виновата и в том, что парни, подобные Кириллу, положили на неё глаз. Катя заслуживает кого-то намного, намного лучше. Кого-то, кто будет ей опорой, каменной стеной, другом и родственной душой. Кого-то, кто избавит её от одиночества, красит её дни, а не принесёт ещё больше дождя. Кого-то, кто будет рядом с ней смотреться гармонично, будет способен уберечь её от недоброжелателей, будет оберегать, как зеницу ока. Не нужно далеко ходить, чтобы понять, что Кирилл не стоит и её мизинца. И это справедливо... Он ни на что не рассчитывает. Но глупому сердцу не прикажешь, и оно продолжает биться о рёбра каждый раз при виде неё. Понимая, что они оба откладывают неизбежное, Кирилл прокашливается и достаёт сигареты из куртки. – Держи. Взял, на какие хватило. – Очаровательно, — девушка закатила глаза, но ей не удалось бы скрыть, как те заблестели при виде белой пачки. Она подзывает его пальцем. И Кирилл слушается только потому, что она единственная, кто может вести себя с ним таким образом. И он не будет против. – Спасибо. Я тебе тоже подарок приготовила. С этими словами она достаёт из кармана платья блестящий чёрный тюбик и с довольным видом протягивает ему. Кирилл берёт его так осторожно, словно тот в любой момент может взорваться. Вот оно. То, что не давало ему покоя с тех пор, как он увидел обложку какого-то паршивого журнала у одноклассниц. Такие было не достать ни на почте, ни в библиотеке: их кто-то привозил из города, а девчонки передавали друг другу в руки и томно вздыхали, читая какую-то наверняка глупую, но популярную нынче историю про подростков. Кирилл сидел с одной из таких девчонок за партой, иногда скашивая взгляд на глянцевые страницы, и по большей части забавлялся тому бреду, который был там написан. Но этой весной ему стало не до смеха. Эта была последняя учебная неделя десятого класса; никто уже толком ничего не делал, все тупо развлекались, ну а известная компания пускала слюни на выдуманных мальчиков из журнала. Кириллу до этого не представлялось возможным увидеть иллюстрации. Но когда это произошло, он запомнил этот день на всю свою оставшуюся жизнь. Он впервые в своей жизни сделал что-то противоправное. Он, проклиная себя и тупую одноклассницу, что забыла своё драгоценное чтиво, смотавшись в коридор на перемену, благополучно одолжил этот журнал. Потом он его, конечно же, вернул, подбросив той в портфель... Но то, что он там увидел, взволновало его настолько, что Кирилл на полном серьёзе начал думать, что сходит с ума. Блядские иллюстрации. Совершенно ненормальных в своей внешности молодых парней с неправдоподобным телосложением, пропорциями и чертами лица. На текст Кириллу было абсолютно плевать: он не мог оторваться от этих картинок, поднимающих в его теле волны неконтролируемого жара. Он мог словить себя на чём-то похожем, когда видел привлекательных девушек по телевизору и потом использовал их в своих фантазиях, но это... Это было ново, дико и ошеломляюще. Казалось бы, ничего хуже придумать нельзя, но это было лишь полбеды... Один из этих персонажей имел невообразимо бледное лицо и тусклые глаза, которые преображались, как по волшебству, стоило ему обвести их чёрными линиями. Что, по мнению Кирилла, было просто абсурдно, но... очень заманчиво... и интересно. В конце концов, мало ему разочаровываться в себе? Одним пунктом больше, одним меньше, подумаешь, экая невидаль. Кирилл решился разобраться с этим спустя месяц, взвесив все опасения, что насиловали его мозг. С него не убудет. Он попробует это на себе, убедится в том, что это полная чушь, и что-нибудь сделает с тем, что в нём появилось влечение к определённому типажу... парней, чёрт возьми. Как хорошо, что в реальной жизни таких вряд ли встретишь... Меньше поводов запираться в комнате и, забывая о здравомыслии, утопать во влажных мечтах. Это всё для того и создано, чтобы лишь представлять, да?.. Гормоны угомонятся, и голова встанет на место. А так... у Кирилла не то чтобы много радостей в жизни, а это никому не мешает. Дух бунтарства с ним давно, вот деда бы инфаркт схватил, если бы он узнал, что его нелюбимый внучок ещё и о мужеложстве фантазирует. Настраиваясь и абстрагируясь, Кирилл находит мутное и треснутое зеркало. Вдох. Выдох. Ничего страшного не случится, если он всего лишь... Он и так делает много женских вещей, но остаётся парнем. Это не так работает. Кирилл, конечно, не психолог, но почему-то ему думается именно так. Он понятия не имеет, как это делается. Но интуитивно подносит руку к правому глазу, прикрывает его и... аккуратно нажимая, ведёт тонкую линию по росту ресниц. Так, как он запомнил. Пока подводка не выпала из онемевших пальцев, обводит веко и снизу. Выглядит неумело, нелепо. Из зеркала на Кирилла смотрит кто-то, кто... ему нравится. Его глаз больше не кажется ему скучным и невыразительным. И глубокий чёрный цвет хорошо смотрится на его бледной коже и... его густые ресницы, мамины ресницы... если их обвести тушью, тогда, наверно, они станут ещё объёмнее и... – Кир? Кир, ты в порядке? Кирилл понимает, что его трясёт. – Нет, — сипит он. Он не может перестать смотреть на себя. – Убери это. Ему в ноздри ударяет терпкий запах сигарет; Катя, ничего не уточняя и не спрашивая, рыскает в ящиках стола и приближается к нему с влажными салфетками. Она нежно отворачивает его голову, заставляя смотреть на себя, и тщательно убирает тот ужас, который он нарисовал на своём лице. Что он, чёрт возьми, такое? Разве такой, как он, будет достоин хоть чего-то, если представляет из себя бог знает что? Сколько ещё сюрпризов его жизнь готовится ему преподнести? – Я похож на девчонку, — говорит он, растягивая губы в ошалелой улыбке. – Краситься начну, а потом что? Платья, юбки носить? Каблуки? И так уже на домохозяйку похож... Отвратительно... – По-моему, было красиво, — отвечает Катя, задумчиво глядя на него. – Только модных советов почитаем — и будешь неотразимым. Тебе бы ещё волосы отпустить, тебе бы пошло... Кирилл перехватывает её руку; внутри него всё полыхает от гнева и стыда. Она издевается над ним. Несмотря на все их сделки, она имеет полное право опустить его в глазах остальных, рассказав о том, что он выдал в состоянии аффекта. И ему даже не за что будет её осудить, потому что... чего ещё можно было бы ожидать? Он сам виноват в том, что устроил. – Что красивого в том, чтобы быть пидором? — скалится он. – А ты пидор? – Заткнись. Скажешь кому-нибудь о том, что увидела, пожалеешь. На большее он пока не в состоянии. Кирилл разворачивается и идёт к выходу. Девушка ловит его практически в дверях, останавливая за рукав. – Кир, подожди! Её глаза необычно бегают. Она смотрит на него так растерянно и со странной мольбой, отчего Кирилл теряется. – Если хочешь, поцелуй меня. Пидоры же не целуются с девушками, да? Кирилл ошеломлён настолько, что не может выдавить ни слова. Только оторопело кивнуть, чтобы в следующую секунду Катя встала на носочки и притянула его к своим губам. Всё, что Кирилл сегодня планировал на этой встрече, пошло не по плану. И выводы, на которые он надеялся, не подтвердились. Но, быть может, это всё стоило того, чтобы его поцеловала девушка, которая нравится ему вопреки всему остальному. И ничто не способно этого изменить. Даже его нездоровые предпочтения и ненависть к себе. Потому что целоваться с Катей — самое приятное, что он когда-либо делал. Если это бред душевнобольного, он вовсе не против задержаться здесь подольше. Вместе с радио, которое они откопали среди прочего хлама, и губами Кати, которые он продолжал целовать до поздней ночи.