Кошка поймала птицу

[песни из плейлиста Антона]:

×Татьяна Буланова — Мой ненаглядный

×Quest Pistols — Всё пахнет тобой

×Глюк'оzа — Снег идёт

×Дмитрий Прасковьин — Тай

×Юрий Шатунов — Тающий снег

×Гости из будущего — Не любовь

×Смысловые галлюцинации — Вечно молодой

×Валерий Меладзе — Я не могу без тебя

×Юрий Шатунов — Седая ночь

Антон больше не слышал музыки. По правде говоря, Антон перестал слышать что-либо, помимо грохота сердца в своей грудной клетке. Антон впал в такой ужас, что весь пьяный морок покинул его голову. Он не смел отвести взгляд, не смел даже моргнуть, наблюдая за тем, как Рома поднимается с колен. Глаза... О, холодная ярость в этих болотных глазах не оставляла ему ни малейшего шанса. В эти самые мгновения Антон с могильным отчаянием осознавал, что всё кончено. Всё, на что он надеялся, то, что больше всего хотел уберечь, хотел поступить правильно, хотел стать честным... Хотел? Поздно. Для него было бы так самонадеянно и дальше полагать, что жизнь будет к нему благосклонной. Он собственноручно разрушил то, что так медленно выстраивал. И как? Так чертовски глупо... Судьба не скупилась. И ей было абсолютно плевать, что там Антон пообещал самому себе. Доверие того человека, что стал для него ярче солнца, он только что предал. Нет... Не только что. На самом деле, уже давно. Но если какая-то часть сознания констатировала это, другая забилась в сетке задыхающейся рыбой. Антон не мог просто спокойно стоять и смотреть, как Рома оставляет его, как разворачивается и уходит. На этот раз навсегда... – Рома... — прошептал Антон одними губами, готовый упасть и просить, просить, просить прощения, умолять, каяться и делать что угодно, чтобы... Чтобы Рома... что?.. Поверил ему после этого?.. – Уже не Рикерт? — усмешка Ромы дёргается, режет губы. В его взгляде больше нет и капли той уязвимости, что Рома разучился прятать от него. Теперь там вновь воды незнакомого и мёртвого океана — или пучины болотного ила, безжалостного и беспощадного, — которые плещутся оскорблением, унижением, предательством... Почти осязаемым. – Ты уж извини, что мы с ним так похожи. С пьяну перепутал? Он знает, что заслуживает. Этот ядовитый тон, эту уничтожающую ухмылку, эти иглы во взгляде. И всё же... К этому невозможно быть готовым. Особенно, когда минуту назад Антон млел от крепких объятий, и ласкового шёпота, и голодных поцелуев, и... и думал о каком-то зыбком будущем, мечтая сохранить эти мгновения. Что ж, теперь ему это пригодится. Ему останется переживать это лишь в воспоминаниях. – Рома, прошу тебя... – Ты просишь меня? — смеётся. Хрипло, запрокидывая голову, обнажая ряд хищных зубов. – Можно, я тебя попрошу ответить мне на парочку вопросов? По старой памяти, так сказать. А? Антон не знает, кивает ли или его голова бессмысленно дёргается. На губах лишь «Рома, Рома, Рома», как и в мыслях, и голосу Антон сейчас не может доверять. Впрочем, он не может доверять ни одной части себя. – Ты спал с ним? Слова бьют плетью, Антону даже чудится её хлёсткий росчерк. Он вздрагивает всем телом и, проглатывая слова, сипит: – Что... имеешь?.. – Ты знаешь, что я имею в виду, — зло перебивает Рома, обхватывая себя руками. В тусклом освещении, в редком отблеске достающих косых огней, Антон всё равно видит, как наливаются синим вены на этих пальцах. Пальцы, которые Антон привык разглядывать во время игры, поэтому он знает каждую царапину, каждую шероховатость... знает их холод и жар, знает, какими трепетными прикосновения этих пальцев могут быть. Антон слаб и пойман, он не уверен, что у него получится юлить. Он этого и не хочет. Не будет и не посмеет спрашивать, почему Роме нужно это узнать. Тем не менее, голос дрожит и не слушается: – Д-да. – Одновременно со мной? — бесстрастно, как на каком-то допросе. Но эмоции Ромы выдаёт слишком много всего, чтобы можно было на это купиться. – Только... Т-только поцелуи... – М-м. Интересно. Пускай воздух вокруг них едва ли не взрывается от яростных волн Ромы, но тот всё ещё стоит здесь, и Антон готов использовать любую возможность, самую ничтожную, чтобы попробовать хоть что-то... – Ром, пожалуйста, послушай меня... – Я не хочу, — обрубает Рома. Его взгляд будто бы прочерчивает Антона насквозь, оставляя настоящие раны. – Я вот, чего не могу понять. Когда ты говорил, что между тобой и Руди ничего нет, что это значило на твоём языке? А то ты же у нас лингвист, вдруг я что-то не так понял. – Я не... я никогда не чувствовал к нему того, что чувствую к тебе. – Но не смог удержаться от того, чтобы взять у него парочку уроков? Скажешь ещё, чтоб меня впечатлить? О, я польщён. Не стоило. – Это... это было до того, как... – А Руди об этом знает? Знает о том, что ты играешь на два фронта? – Эт-то... Это не то же... — слова никак не хотели находиться, и сбившееся дыхание в этом никак не помогало. Он попросту не знал, что говорить. Он ничего не мог сделать. – Я никому... не рассказывал о нас... – Но крутил им, как тебе вздумается? – Нет... Нет, Рома, нет... Я... С ним было по-другому... Я просто... я не мог... Он был так чертовски виноват. Перед ними обоими. И никакие слова не способны помочь ни сейчас, ни когда-либо ещё. Он сильно облажался. Если не сказать грубее. Его полуправда сделала им всем так больно, что это не зашить никакими нитками. Антон знал это с самого начала. Чему он удивляется теперь?.. Чего просит? На что рассчитывает? Он ведь... обещал себе, что всё изменится. Жаль только, что претворить свои далекоидущие планы в жизнь он так и не сумел. Потому что не хватило решимости. В глубине души он до сего момента продолжал верить, что всё обойдётся малой кровью, если и вовсе не пройдёт бесследно. Как наивно. «Когда». Не «если». И это «когда» настигло его, предоставив и без того большую фору. Антон упустил её. – Значит, ты просто лжец. Верно. Лжец. Бездарный и отчего-то удачливый. Только лимит удачи исчерпал себя. Жизнь, подарив ему самые счастливые дни в его жизни, забирала их не менее яро. Жестоко. Вина тому по-прежнему лежала на нём самом. Всегда. Всегда только на нём. Антон знал это. Он был в неё закован, он был окружён ею, словно мыльным пузырём, который моментально лопнул, стоило его разглядеть. Вина вынуждала лгать. Ложь вынуждала ненавидеть и винить себя, но страх не давал отступить. – Я хотел... покончить с этим... после Нового года, — говорил Антон, разговаривая с призраком его разбитых надежд. – Я не знаю... не знал, что именно между нами, поэтому я... если бы мы были вместе, я бы никогда... Это было не более чем помешательство. На месте Руди мог быть кто угодно, дело не в нём. Я клянусь тебе, Ром. – Что мешает тебе лгать сейчас? Среди всего, что Рома сказал ему, это ударило больнее всего. Он ощутил, как волна какого-то оцепенения сковывает его всего, а рёбра сдавливают грудь. Антон знал, что заслужил это. Но это не умаляло ни страха, ни растущей тоски, ни паники, ни... слабой-слабой веры в то, что он не потеряет его... – Я никогда не лгал тебе о своих чувствах. – Знаешь, нет, есть ещё одна вещь, — Рома словно отмахнулся от его слов и отвернул голову. Перед глазами Антона зияла лишь пустота. – Ты отвратительный актёр. Я очень хотел бы тебе верить. Если ты говорил правду всё это время... Зачем ты попросил меня остаться, когда собирался обмануть вот так? «Не обманывал, — билось в мыслях. – Лишь не говорил...». Да какое теперь это имело значение? Антону представлялось, что он стоит посреди стихийного бедствия: зная, что оно неизбежно и неумолимо, ты всё равно барахтаешься из последних сил, осознавая, что всё тщетно. Но перестать не можешь. Рома счёл вопрос риторическим, потому что вдруг издал смешок, столь же горький, что влага, застывшая в глазах Антона. Рома опустил глаза и достал что-то из внутреннего кармана пиджака. Когда Антон увидел иссохшую, но бережно сохранённую веточку черёмухи, его сердце провалилось в самые ноги. – Я тоже кое-что планировал после Нового года, — лепестки, хрупкие, едва держащиеся, посыпались на тёмный пол. – Хорошо, что не сказал раньше. Было бы совсем прискорбно. Я и без того достаточно позволил себя подурачить. Благо что чувство гордости у меня ещё осталось. С меня довольно всего этого. Давай попробуем закончить по-хорошему. Прощай. Рома не смотрел на него, когда направился к двери. Антон услышал хруст раздавленной обувью ветви. Рискуя последним расстоянием, Антон схватил Рому за рукав. В следующую секунду его спина ударилась о стену, посылая импульсы резкой боли от лопаток до кончиков пальцев. Голова закружилась от резкой смены положения, а кровь прилила к лицу. Антон против воли зажмурился, но кулак приземлился совсем рядом с его щекой. Видеть блеск глаз Ромы так близко было почти благословением. Если бы они не смотрели с убийственной ненавистью. Антон не сопротивлялся, когда Рома достал со стола за его спиной недопитый бокал, и только выдохнул, слыша треск стекла. Антон мог и не смотреть на вторую руку Ромы. Но он проследил за ней взглядом: бледная, испещрённая раздражением из-за мороза кожа покрывалась кровью. Длинные пальцы дёргались в болезненной судороге, сжимали осколок, вонзая его всё глубже. – Не смей меня трогать. – Я знаю... знаю, ты злишься, — едва глотая воздух. – Пожалуйста... – О чём, блять, ты просишь? — изогнув бровь и раздражённо щурясь. – Я не злюсь, Антон, я бешенстве. Я больше не хочу тебя видеть. Это выше моих сил, — он покачал головой, переходя на шуршащий шёпот: – Не уверен, что вынесу снова. Между их лицами было едва ли несколько сантиметров. Но в этот момент Рома был дальше от него, чем когда-либо. – Мне жаль... — сквозь первый всхлип. – Я не верю. Рассыпанные лепестки, растоптанные Ромой, окрасились капающей краснотой. Но Антону казалось, что виной тому был именно он. Именно он разрушил их красоту, их чистоту и искренность. – Не вынуждай меня применять силу, — процедил Рома. – И больше не подходи ко мне. У Антона закончился голос. Ему оставалось только кивнуть. Пальцы тянулись за отдаляющимся Ромой, но блондин не мог позволить себе. Даже имея повод помочь с кровоточащей рукой. Рома точно не нуждается в этом. Посмотрит ли Рома на него вновь?.. Или Антон отныне обречён смотреть, но не видеть? Но то было справедливо. Он ведь получил по заслугам. О, определённо... Рома и так проявил невероятную выдержку. Было бы легче, если бы... им не суждено было пересекаться. То, чего Антон изначально и хотел. Да. Так было бы легче. В первую очередь, Роме. Мог же Антон сделать для него хотя бы это?.. Хлопка двери Антон не услышал, а, может, погрузился в себя так сильно, что вывалился из реальности. Весь жар разгорячённого и вспотевшего тела ушёл, заменившись холодом оцепенения. Не заботясь о глаженных и отпаренных брюках, Антон осел на пыльный пол, подбирая сломанную веточку. Без единого окровавленного лепестка. Полностью голую. От несильного нажатия и она посыпалась крошкой. На пальцах отпечатались солёные капли. Он не обременил себя удивлением, когда кто-то настойчиво потряс его за плечо. Всё равно это был не тот, кого он желал увидеть перед собой. Смешно было уповать на такое. Как и было безразлично, кто это был на самом деле. Не всё ли равно?.. – Тох? Свистящий из-за отсутствующего зуба тон всё же прорвался сквозь завесу. Ибо Антон уже успел от него отвыкнуть. Неужто сознание так издевается над ним? – Бяша? — недоверчиво позвал он, смаргивая влагу с ресниц. – Он-он, на, — с неудовольствием отозвался парнишка с бритыми висками. Но скрыть сильное волнение не смог: – Че за нахуй? Какого чёрта ты тут сидишь? Вас Коваль с Немцем обыскались, на, по всему клубу шастают, — помявшись, он спросил: – А Ромыча где потерял? Редкие капли слёз стремительно набирали силу. Антон закрыл рот рукой и замотал головой, не давая то ли вою, то ли крику сорваться с губ. Бяша наблюдал за ним дикими глазами, что судорожно искали что-то на его лице. – Че случилось, на? Это че... кровь? Не дожидаясь ответа, Бяша поднял его ладони и повертел их, без труда замечая бледно-красные разводы. Но видимых повреждений он не нашёл, что только усиливало его непонимание. Совершенно растерянный, Бяша позвал: – Братан, тебе, может, плохо, на? Ща... Я ща Пепла найду или... – Не... — слова давались с трудом и были приглушены. Он был уверен: если чуть поднимет голос с шёпота, точно не сдержится. – Не надо... Кровь не моя. Я пойду... пойду домой. Тем не менее, он не предпринял ни единого движения в этом направлении. Не заметить отражения внутренних метаний друга... или бывшего друга, приятеля, тут уж как посмотреть, в его раскосых глазах было невозможно, и Антон, помня о чрезмерной реакции Бяши на разного рода потрясения, решил сразу просветить: – Мы разошлись. Уточнять не пришлось. Бяша наверняка и так понял. Если Бяша на самом деле здесь был. Антон не мог в полной мере доверять себе и своим мыслям. Новых вопросов не последовало. Брови Бяши выгнулись озадаченными дугами, и Антону показалось, что губы того сурово сжались. – Я ему лгал, — Антон не простил бы себе, если бы неоправданный гнев Бяши коснулся Ромы. Нет, ни в коем случае. Раз уж, кроме Бяши, ему не с кем этим поделиться, почему бы и нет? В конце концов, даже если то была галлюцинация, уж очень вышла убедительной. – Наверно, изменил. – Наверно? — Бяша, ноги которого сгибались под тяжестью градусов, осел на пол рядом с ним. Антон отметил, что совсем недавно они находились на противоположных местах. Впрочем, Бяша всегда выслушивал любой его бред... А вот сам Бяша позволял себе подобное столь редко, что это всегда было запоминающимся. – Сложно... это сложно объяснить. Мы не встречались, но... что-то было. – «Что-то», — эхом повторил Бяша. Антон не вполне понял оттенок, с которым Бяша это произнёс, потому что тот следом сказал: – Как бы то ни было, на, это не повод так убиваться, — и, не дав Антону возразить, твёрдо добавил: – Не здесь, дружище, потом пацанам вовек не растолкуем, на, если нас услышат. Ты, конечно, лихой, но я ещё жить хочу. Антон послушно замолк. Он отрешённо перебирал идеи относительно того, как ему заставить тело двигаться, чтобы дотащиться домой... Но Бяша облегчил его мысленные потуги, с усилием, но помогая ему подняться на ноги. Несмотря на то, что, похоже, головой Антон протрезвел, остальные части тела не были с этим согласны. Хотя, возможно, сказывалась накатившая слабость. В любом случае, Бяша выглядел не лучше, но стоически принял его вес на себя, позволяя опереться. Бросив на него косой взгляд, Антон отметил, что в выражении лица бурята застыла лишь сосредоточенность; зарождающейся ярости и след простыл. Послужило ли его объяснение причиной тому или нет, Антон не мог знать, как и то, счёл ли Бяша его слова вескими, чтобы оставить свою первоначальную реакцию. Имело место быть и то, что Бяша первым делом хотел позаботиться о нём. Но Антон не стал тешить себя таким вариантом. Выход в просторный зал произошёл словно в новой жизни. На Антона навалились оглушающие шумы, раздражающее освещение, запахи разной масти, состоящие из какофонии духов, одеколонов и смердящего пота, а духота была нестерпимой. Он ослабил галстук, опасаясь задохнуться. Воровато оглядевшись, Бяша наклонился к самому уху, чтобы поверх музыки орать не так сильно: – Я тебя на улицу выведу, на, сам дойти сможешь? — дождавшись короткого кивка, продолжил: – Я позже загляну, окно оставь открытым, на. Ковалю скажу, что ты перепил и выблевался, поэтому домой пошёл. Если сразу оба уйдём, пацаны точно потеряют, на, шум поднимут, там ненароком и гитариста прихлопнут. Руки спрячь и голову опусти, чтоб не спалили, на. Тебя таким увидят — пизда рулям, — затихнув на пару секунд, неуверенно спросил: – Ненаглядный твой куда ушёл, не знаешь? – Не знаю, — данное Роме прозвище прозвучало жестокой издёвкой, но Антон не стал одёргивать. – Он не будет... не будет лезть сам... если что, скажи, что мы поругались... Но не по его вине! – Понял-понял, на. Всё, Антох, не говори, трясёшься весь. Носом дыши. Но было ещё кое-что, требовавшее внимания. Вернее, кое-кто. Антон собирался заговорить об этом в тот момент, когда откуда-то сбоку от них послышался глумливый смешок. – Что с лицом, недоотличник? — крикнул мальчонка с довольным видом. Коля Тихонов был, как всегда, не вовремя. – Скройся, клоп, — рявкнул Бяша. Бяша толкнул его локтем, протискиваясь мимо с Антоном впридачу, но их вновь остановил уже другой голос: – Псина забыла в будке намордник? Уповать на то, что Бяша пропустит замечание Кирилла мимо ушей, было заведомо жалко, так что Антон ничуть не удивился, когда Бяша рассвирепел: – Съебись, блять. Не до тебя щас. Кирилл скривил лицо и открыл было рот, но его взгляд, перешедший на Антона, буквально прилип к нему. Антон не мог никак возразить и не стал отворачиваться. Кому не плевать? Не поменяв интонации, Кирилл, тем не менее, произнёс заметно тише: – Что с ним? Его младший брат, почуявший смену атмосферы, неуверенно зашёл за Кирилла, продолжая скалиться. – Тебя ебать не должно, на, — не уступал Бяша. – Ты... – Пусть... — Антон подал голос, заставляя всех троих вздрогнуть и прислушаться, чтобы различить его хриплое: – Пусть Коля... отведёт Олю, когда всё закончится. Всё ещё прожигая его взглядом, Кирилл подошёл ближе, но Бяша преградил ему дорогу, едва ли не рыча. Пока эти двое не начали бессмысленно плеваться ядом, Антон кивнул и тому, и другому, и оба поняли. Бяша неохотно отошёл, но поддержки не убрал. Кирилл нахмурился, приподнимая его голову за подбородок, но почти сразу же отпуская, словно обжёгшись. Прокашлялся и усмехнулся: – Так с виски размазало? — на это Коля хрюкнул, а Антон выдавил из себя слабую улыбку и кивнул. Чутьё подсказывало, что Кирилл ему не поверил. Но какое ему вообще должно было быть до этого дело?.. – Дурачина ты, Петров. – Я бы поболтал, но... — Антон не договорил. Его внешний вид должен был сказать всё за него. Они смотрели друг на друга, не знамо, зачем. Бяша прожигал щеку Кирилла неприязненным взором, но последний не обращал на это внимания. Он точно собирался, чтобы что-то сказать, но по итогу качнул головой и заверил: – Коля проводит твою сестру. Правда же? — обернувшись к брату. – Ладно, — буркнул тот, съёживаясь. Но порозовевшие щёки убедили Антона в том, что переживать не о чем. – С вашего позволения, — язвительно протянул Бяша, очевидно, потеряв терпение, – мы, наконец, сваливаем, на. – Правильно, — поддержал Кирилл, и губы его вернули прежнюю злую усмешку. – Нечего портить праздник своими кислыми рожами. – Пойди убейся, — с рыком. – Скажи-ка, — не унимался старший Тихонов, – ты, когда глядишь на девочек, всегда вместо сисек видишь шишки? Пока всё не зашло слишком далеко, Антон решил вмешаться. Ему хватило изобразить недомогание, чуть потеряв опору, чтобы Бяша и Кирилл заткнулись, и друг завёл-таки его в раздевалку. Антон против воли заметил, что куртки Ромы тоже не было, что было, в целом, ожидаемо, но... Не время думать о Роме. Ещё нет. Довольно скоро Антон очутился на улице, заботливо выведенный Бяшей, что бдительно осматривался по сторонам, чтобы ненароком не столкнуться с кем-нибудь ещё. – На всякий случай потом чиркани Пеплу для достоверности, на, — попросил Бяша и с богом отправил его, а сам возвратился в клуб. Антон не стал задерживаться здесь; что-то прямо толкало его прочь... Ну, или он просто поскорее хотел уйти отсюда, чтобы произошедшее в этом месте не держало его в капкане. Антон не вполне понимал своё состояние: боль на сердце была такой сильной, что он словно не чувствовал ничего иного. Он игнорировал точки перед глазами, гудящую голову и тяжесть в ногах. Его всё равно шатало, но Антон смотрел на себя будто со стороны, заблудившийся где-то в себе. Его несказанно повезло: он не споткнулся и не упал, постепенно доковыляв до спящего дома. Антон был уверен, что, если б он упал, так и остался бы лежать, не напуганный ни холодом, ни немеющими конечностями, ни слезинками, что на таком морозе превращались в крошечные льдинки, оседая на ресницах. На веранде его взор перекрылся запотевшими очками, и Антон избавился от них. Потеряв в союзниках ещё и чёткое зрение, он кое-как поднялся по лестнице, грузом падая на не согретую кровать. Как в тумане нащупал телефон, написал Паше несколько слов о том, что с ним всё в норме, и, стянув с тумбы давно не использованные наушники, включил плеер. Как же давно он этого не делал... Зачем, когда бренчание гитары было лучше любой существующей песни?.. Гитара, что играла для него... Как аккомпанемент голосу, что пел для него... Закусив зубами край одеяла, Антон дал волю рвущимся рыданиям. Вряд ли родители, наверняка выпившие и продолжившие в известной плоскости в отсутствие детей, услышат его, точно вырубившиеся на всю ночь, но Антон не вынес бы разговора с ними. Время казалось эфемерным, текущим сквозь пальцы. В мыслях не было чего-то конкретного, только какие-то неясные формы, движения, изгибы, ощущения, запахи, чувства, слова... Повторяющийся звериный рык, ярость в болотных глазах, удар, кровь на пальцах, чужая хватка на лице, терпкие лилии, белый цвет черёмухи в тёмных волосах, тепло куртки на плечах, шрам на скуле, разбитый нос, ухмылка, чёрная одежда, звон упавшей вилки, росчерк молнии, соль на губах, горячий язык, поджарое тело, рёв мотоцикла, пластыри на пальцах, блокнот... Блокнот... Слова в нём... Удары пульса совпадали с музыкой. Слова, которые Антон выжег в своём сознании. «А недолгий вечер станет ночью тёмною без снов...» «Но жизнь непредсказуемая штука. Сука — литературно выражаясь» «И снова седая ночь...» «Спрашивать себя глупо и бесполезно» «И только ей доверяю я...» «Унижение — не самое страшное чувство. Переживу. Только я больше не верю» «Знаешь, седая ночь, ты все мои тайны...» «Стать никем другу другу — задача тоже несложная... Наверно, больно-то здесь только мне» «Но даже и ты помочь не можешь...» «Сколько можно лгать?» «И темнота твоя мне одному совсем-совсем ни к чему» «Больше мне некуда возращаться. Дома у меня нет» Вместо иссохших рыданий из горла рвётся только немой крик. «Больно, — думает Антон. – Мне так больно, Ром. Только в этом ты оказался не прав» Слушая своё тяжёлое дыхание, Антон понимает, что его отпускает так же внезапно, как схватило. Пока в его истерике появляется просвет, он расправляет постель, открывает окно, как и просил Бяша, и просто пялится в любимое место на стене, гоняя комок разрозненных дум. Среди многих он выделяет одну, прочно засевшую особняком. Голосом Высоцкого бьёт по вискам: «Если есть на свете дьявол, то он не козлоногий рогач, а он дракон о трёх головах, и головы эти — хитрость, жадность, предательство. И если одна прикусит человека, то две другие доедят его дотла». Глаза сухие из-за слёз; Антон трёт их, прогоняя сонливость. Он не должен уснуть. Если Бяша не был бредом сознания, он обещал прийти. Антон, правда, понятия не имел, для какой цели, но это всяко было лучше того, чтобы мучиться в одиночестве. Предательство... Недаром оно считается самым страшным грехом, тяжелее того же убийства. Но что люди понимают под предательством? Антон же... был искренен с Ромой касательно всего, что было между ними... И если бы не его умалчивание... Если бы не страх потерять кого-то из них, не страх что-то поменять... Когда-то Антон оправдал своё поведение тем, что с Ромой у них всё рано или поздно сломается, а терять Руди в таком случае ему не захочется, то что же... Жадность. Можно ли считать это жадностью?.. Неужели рядом с трусостью стояло ещё и это?.. Кряхтенье со стороны окна заставляет его вскинуть голову и увидеть Бяшу, держащего что-то в руках. Глянув время, Антон удивляется, отмечая, что прошло почти два часа. Оля должна была уже быть дома; даже с таких мероприятий мама разрешала гулять не позже девяти вечера. Приоткрытая дверь его комнаты, которую он точно закрывал, подтверждает присутствие Оли дома. Она всегда заглядывает к нему перед сном. Что ж, на этот раз зрелище перед ней предстало наверняка то ещё... Самое смешное, что Антону как-то плевать на то, что она могла увидеть или услышать. По крайней мере, сейчас так точно. Главное, что сестра здесь. Антон вновь закрывает дверь, слыша, как Бяша борется с оконной рамой. Бяша оглядывает его с головы до ног и цокает: – Выглядишь хреново, конечно, на. Хоть бы переоделся. Антон отмахивается. Бяша прослеживает за его пристальным взглядом и, улыбаясь, говорит: – Мамка греческий делала, на, тебе притащил вот. Твой любимый. Долгонько получилось, прости, братан, заставили пожрать, на. Как ты тут? Полагая, что по его раскрасневшемуся лицу, искусанным губам и водянистым глазам всё и так понятно, Антон поднимает на Бяшу невпечатлённый взгляд, и тот тушуется, бросая тихое извинение. Антон принимает салатницу, отрешённо подцепляя кусочки сыра. – Спасибо, — шепчет он, имея в виду всё сразу. – Чепуха, на. Они сидят в тишине. Антон почти бесшумно поглощает брынзу, закусывая помидорами и огурцами. Он ждёт, когда Бяша начнёт, потому что сам он понятия не имеет, о чём им говорить. – Так, кхм, — Бяша прочищает горло спустя какое-то время, видимо, набравшись духа. – Когда ты успел спеться с Кирилом, на? Ты с ним... изменил? Маслина встаёт в горле. Антон чудом не рвёт гортань, выплёвывая её обратно. Он заходится в кашле под испуганное бормотание Бяши. Эмоциональный заслон, стоявший внутри Антона незримым барьером, словно рушится, и он даёт гневному ошеломлению просочиться в голос: – Ты совсем поехавший?! — спотыкаясь о громкость голоса и памятуя о спящих родителях, Антон шипит: – Пиздец, как ты о таком вообще подумать мог... Сам не слышишь, какую чушь сморозил? – Да откуда я теперь ваще че могу знать, на? — насупившись, парирует Бяша. – Я бы ни в жизнь не подумал, что ты с Ромой ебёшься, на, а тут вон как вышло. Ты сам сказал, что изменил, на, это кто угодно может быть. – Но не с Кириллом же, блять! – Да слава богу, братан. Иначе было бы совсем печально. Антона вдруга прорывает на смех от абсурдности этого разговора. Бяша вторит ему, но видно, что его что-то смущает или ставит в неловкое положение. Как минимум, их последний разговор висит над ними дамокловым мечом. Вздыхая, Антон объясняет: – С Кириллом мы заключили перемирие. Что не делает его меньшим ебланом, но всё же. – С Ромкой точно так же всё начиналось, на... — на грозный взгляд Антона Бяша хихикает: – Да шучу я, шучу. – И мы с Ромой не ебёмся... — настоящее время, чтоб его, знает, как ударить побольнее. Антон поправляет: – Не ебались. – А то, что я увидел, на, это что за игры были? Антон бросает в него подушкой. Подкравшаяся апатия заботливо подкидывает фантомные ощущения прикосновений того дня. Антона одолевает такой тактильный голод, что хоть на стенку лезь. Бяша, что не мог не заметить его резкого упаднического настроя, вдыхает и выдыхает несколько раз, точно готовясь что-то сказать. Антону не приходится долго ждать. Бяша говорит: – Ладно, братан, я должен всё это сказать, на, — такое начало задаёт тревожный настрой, и Антон мгновенно напрягается. – Я много думал... Типа реально много, на, а я думать не умею, — нервный смешок. – Я должен извиниться. Извиниться за то, что наговорил тебе тогда. Нет, конечно, я был в ахуе... Да я до сих пор в ахуе, но это не давало мне никакого права так поступать с тобой. Это застаёт Антона врасплох. Его челюсть опускается, а глаза вновь увлажняются. Но он не может ничего сказать; звуки просто не покидают рта. Бяша расценивает его молчание по-своему и сбивчиво продолжает: – Знаю, я поступил ужасно, на. Несмотря ни на что ты был, остаёшься и будешь моим лучшим другом, и мы столько всего пережили вместе... и я знаю тебя так давно, что это было... просто как врезаться башкой об бетон, на. Я о таком даже никогда не думал, а тут узнал, что ты с... парнями. Честно, братан, это же пиздец. Я как представлю, аж в дрожь бросает, на. Геи эти... ведут себя как умственно отсталые и похожи на что-то между, блять... Но ты ведь совсем не такой... поэтому я не знаю. Это всё так странно, на. Это же ненормально... И мне страшно за тебя. Я слышал, геи от СПИДа умирают... – Если имеют беспорядочные половые связи, — автоматически поправляет Антон. – Да не суть! Ты понял, короче, на. Я думал, вдруг тебе с девочками не везло просто, или тут для тебя красивых нету, на... Потом я думал, что Рома тебя заставлял... А если так повспоминать, ты же никогда на девчонок не смотрел, на, всегда, как разговор заходил, съезжал с темы. А оно, оказывается, вот как... Только, Антох, ты же понимаешь, что это тебе жизнь сломает? Неужели тебе совсем никак по-другому? Оно стоит того, на? Мне никогда не понять... Но я тебя не брошу, братан. Только больше не смей при мне это показывать, боюсь, меня стошнит, на. Как-то же вы скрывались раньше... Да и никто не знает. Я никому ниче не скажу, вот те крест. Вот, да. Как-то так. Антон по-прежнему глупо хлопал глазами. Собирая голос по осколкам, выдавливает: – Ты серьёзно? – Ага, — потирая затылок. – Но если ты хочешь знать моё мнение, на, мне это всё не нравится. Но не ж я клеюсь к мальчикам, так что хуй с тобой. И ещё... Сейчас я думаю, как можно было не заметить, что вы с Ромычем... это самое... Вы же как слипшиеся пельмени ходили, всё время вместе, на, какие-то «хихи-хаха», прозвище его... Не знал, что тебя заводит такое, но... – Это не то было! — краснея, оспаривает Антон. – Ну-ну, — со смешком. – И ты такой радостный ходил, заряженный что ли, будто тебя током бахнуло. И твоё это «я без него не могу»... Подкинуло мыслей, в общем, на. Если у вас всё было так глубоко, это даже как будто хуже... Тогда ты погряз в этом говне, Антох, тебя из него уже ниче не вытащит. Что я перед собой и вижу. – Как-то ты сказал, чтоб я не приходил к тебе плакаться, если он меня обидит, — с горечью. – Как я понял, не он налажал, а ты. Так что можно, на. Бяша выжидающе раскрывает объятия. Антон ныряет в них, признавая, что часть тяжести спадает с плеч. Либо он всё-таки уснул, и пришедший Бяша является не более, чем его видением. Чем он вообще его заслужил?.. – Я не скажу, что я принимаю твоё... вот это вот всё, на. С одной стороны, это всё равно, что... ну, если бы, допустим, на, был глухим или слепым... Типа... Как раньше на тебя не взглянешь, но это не делает тебя плохим. – Спасибо и на том, — шмыгнул Антон. – Быть больным не так уж плохо. – Если только ты не будешь ко мне, ну... со всем этим... Вместо ответа Антон щипает Бяшу за бока, и тот визжит, переходя на заглушённый ладонью хохот. – Ты мне как брат, — говорит Антон. – И ты не в моём вкусе. – Обидно, на, знаешь ли, — с поддельным возмущением. – А Ромыч, выходит, в твоём? Упоминание Ромы не может не окатить кипятком. Антон крепче сжимает пальцы, и Бяша следует за этим движением, запуская руки в его давно испорченную причёску. – Я вот ещё че подумал, братан, — Бяша оставляет заданный вопрос, чему Антон как никогда благодарен. Он не готов говорить об этом так скоро, пускай какую-то информацию Бяше уже отдал. – Ромка, конечно, парень клёвый, на. Но я так бесился на него, потому что... вы так много времени стали проводить вместе, на, что я подумал, ну...что он станет таким твоим другом, который заменит меня или типа того. А так, получается, что вы замутили, а это другое, на... И я всё ещё лучший друг. Дурость, скажи, на? – Никто тебя не заменит, — растроганный, твёрдо говорит Антон. – Я же тебе уже говорил. Но с ним мне было... очень хорошо. Я никогда себя так не чувствовал. – Влюбился, — с улыбкой подсказал Бяша. – Он — тот, в кого ты влюбился. Антон прикрывает глаза, шевеля одними губами: – Да. В объятиях друга, как всегда, спокойно, и Антон может хоть на несчастные несколько минут погрузиться в тепло знакомых рук, вдыхая шлейф совершенно других сигарет, что не может не служить неким отвлечением. Бяша больше ничего не спрашивает, покачивая их из стороны в сторону. На редкие всхлипы Антона он и ухом не ведёт; его размеренное глубокое дыхание действует на Антона усыпляюще. Антон мог бы заснуть вот так. Так он бы, наверно, даже смог бы в самом деле выспаться. Потому что ураган мыслей, наконец-то, немного поутих, — Антон уверен, что ненадолго, — и он был больше сконцентрирован на близости Бяши, обрадованный его возвращением, его словами и его обещанием. Он позволил себе поверить. Такая безусловная поддержка придала ему необходимых сил. Но его лёгкую дремоту прервали тихие шаги по комнате. Бяша опередил его, прошуршав: – Чего тебе, Олька? – Там кто-то пришёл, в дверь стучатся, — раздался чуть взволнованный голос сестры. – Тоша заснул? – Нет, — подал голос Антон, разлепляя веки. Бяша отпускает его, с кряхтением поднимаясь с постели. – Не посмотрела, кто? Оля покачала головой, виновато добавляя: – Испугалась. – Ничего. Иди к себе, мы проверим. Не сменивший праздничного одеяния, Антон наверняка выглядит потрёпанно и комично; Оля провожает его взглядом и мнёт пальцы. В конечном итоге она уходит, пожелав спокойной ночи. Антон не шибко размышляет о том, кого могло к ним принести на ночь глядя, подозревая, что это может быть кто-то из друзей отца. По пути Антон кидает салатницу в раковину и угощает друга леденцами... что он обычно уносил Роме. На какую-то ничтожную секунду Антон надеется, что это может быть... Рома. Но эта идея до того абсурдна, что Антон смеётся. Бяша тенью следует за ним; в дверь стучат довольно настойчиво, что вполне намекает на то, что намерения у пришедшего очень серьёзные. Антон открывает дверь и ахает: – Кать? Столько галлюцинаций за день не может же быть, да? – Ты бы ещё полчаса спускался, глухая тетеря, — рыкает девушка, не размениваясь на приветствия. Сам факт того, что Катя пришла к нему, говорящий и заставляющий напрячься. Вид Кати тоже посылает похожие сигналы: под глазами девушки блестят засохшие слёзы, её дыхание поверхностное, будто она пробежала стометровку, а взгляд пугающий и затравленный. Она волком смотрит на притаившегося за его спиной Бяшу и торопливо объясняет: – Антон, нужна твоя помощь. Ева... — она запинается, и Антон с ужасом понимает, что её начинает трясти. – Больше некого попросить, она сказала... она сказала, что позволит только тебе. – Что? Антон не понимает абсолютно ничего, но состояние Кати, отсутствие Евы на вечеринке и дома, когда Паша заходил за ней, не предвещает ничего хорошего. – С ней всё хорошо? — спрашивает он самое главное. Прикусив губу, Катя качает головой. Бяша шепчет проклятие себе под нос. – Быстрее, — рявкает девушка. – Ты поможешь или нет? – Д-да, да, — плохое предчувствие грызёт горло. – Пошли. Они едва ли делают несколько шагов, когда Катя останавливается и бросает Бяше: – Ты никуда не идёшь. – Почему это, на? – Потому что она согласилась только на Антона. Пожалуйста, на это нет времени. Дрожь и сожаление на её лице видит не только Антон. Бяша и Антон обмениваются взглядами, и первый послушно кивает, отходя назад. Удовлетворившись этим, Катя позволяет Антону накинуть куртку и взять очки, затем хватает его под руку и тащит за собой так резво, что Антон едва поспевает за ней. Она тоже не сменила платье на повседневную одежду, и оно однозначно сковывает её движения, но это не мешает Кате передвигаться так быстро, будто от этого зависит её жизнь. Антону не нравится такое сравнение. Они не тратят дыхание на разговоры; Антон успевает перебрать в голове множество вариантов того, что могло случиться, и молит о том, чтобы ничто из этого не имело отражения. Страх за подругу стучится в груди. Они сходят с освещённой тропы. Катя ведёт его к старому сараю, который используется местной молодёжью как место встречи, чтобы устроить пьянку или любой другой кутёж. Сарай просторный и относительно защищённый от ветра, что делает его лакомым кусочком, но тут, как говорится, кто успел, тот и съел. В свете предновогодней вечеринки особенно актуально. Скрежет двери по снегу режет по ушам. Одинокая лампочка слабо освещает пространство, заваленное выброшенной мебелью, что находит новую жизнь в таких местах, окурками, пустыми бутылками, колёсами автомобилей, разного рода мусором, в числе которого упаковки из-под чипсов, сухариков, луковых колец, жвачек и сладостей. Перевёрнутый ящик, что служит столом, имеет трещину ровно по центру. От шагов Кати в воздух поднимается облако пыли. Тут грязно и холодно. И очень-очень тихо. Антон много слышал об этом местечке, но никогда прежде здесь не бывал. Он мельком оценивает обстановку и отшатывается, когда его взгляд цепляется за сгорбленную фигуру на полу, что сидит в неестественной позе, прислонившись к стене. Хватило бы и секунды, чтобы узнать Еву. Только вот Антон смотрит дольше, и от увиденного у него кровь стынет в жилах. Голова девушки опущена. Её длинные светлые волосы заплетены в высокий пучок, несколько прядок красиво свисают спереди. Антон не видит лица, но видит шею и жуткие фиолетовые отметины, разбросанные по шёлковой коже. Плечи девушки оголены, синяя атласная блузка спущена, порвана. Антон намеренно не смотрит туда. Худые руки верёвочками свисают вдоль тела, на запястьях также светят синяки. Ноги вывернуты в форму W и наверняка онемели от такого положения. Ремень валяется рядом. Широкие брюки девушки окрашены кровью, пуговицы отсутствуют, видны лишь нитки от них. Там же... снова кровь. Кровь на бёдрах, на талии, на ступнях, с которых пропали ботинки. Вернее будет сказать... что Ева сидит в луже крови. Её собственной крови. Антон понимает это. Он мгновенно складывает всё воедино. Он опускается на колени, прикладывая ладонь ко рту, чтобы не закричать. Антон готов отдать что угодно за то, чтобы это казалось не более, чем кошмаром, страшным сном. Не для него. Катя медленно подходит к Еве, опускаясь перед ней. Ева, замечая её присутствие, поднимает голову. Антон морщится, но, к своему ужасу, успевает заметить и обескровленные губы, и фарфорово-бледное лицо, и мёртвые глаза. – Антон пришёл, — шепчет Катя, за время их пути успевшая взять себя в руки. Чтобы не пугать, не сорваться на слёзы перед Евой. Антон считает до десяти, вдыхает так глубоко, как только может, и встречается взглядом с Евой. Это слишком тяжело. Он невероятным усилиями загоняет влагу. Не сейчас. Сейчас они должны быть собранными, чтобы помочь. Смотря девушке ровно в глаза, Антон тоже шепчет: – Я подойду? Ева опускает глаза в согласии. Антон останавливается на приличном расстоянии, ни в коем случае не желая как-либо провоцировать. Глаза Евы внимательно следят за его руками. Антон поднимает их ладонями вверх, чтобы девушка могла зрительно их контролировать. – Что я могу сделать? Ева смачивает сухие губы. Они чуть приоткрываются, когда она проговаривает: – Домой. Её голос низкий, хриплый, сорванный. Антон боится представлять, как сейчас саднит её горло. Как бывает, когда болеешь — в горле словно проросли шипы и всё оплели. Или когда... долго кричишь. – Нужно отнести её домой, — вмешивается Катя. – Она... не может идти. А я не выдержу, уроню ещё ненароком. Я уговорила... уговорила, чтоб кто-нибудь из знакомых парней отнёс её. Она согласилась на тебя. – А как же Паша?.. Ева, услышав это имя, крупно вздрагивает и обхватывает себя руками. Это самое крупное её движение с того момента, как они вошли в сарай. – Нет, — бормочет Ева. – Нет, нет... Оскорбительно, грязно... Я теперь грязная для него... Неосознанно или намеренно, Ева вцепляется ногтями в кожу предплечий и растирает, будто водит мочалкой в бане. Антон не решается остановить её физически, но Катя просит словами: – Остановись. Поранишься. Не надо. – Ничего не смогла сделать, — Ева смотрит куда-то сквозь них, её взгляд затуманивается блёклой плёнкой. – Ничего... Позволила... Предала его... Как я теперь... могу смотреть ему в глаза? Разве буду я... такая нужна?.. Ничья... Значит, общая... – Это не так, — пробует Антон, стараясь звучать как можно спокойнее, хотя внутри у него всё переворачивается. – Он никогда так не подумает. Ты же знаешь, Ева. Ты ему веришь? – Я люблю его. Не хочу, чтобы он... был с такой... обесчещенной... Это всё моя вина... – Неправда. Ты ни в чём не виновата, — пальцы Антона сжимаются в кулаки. – Никто не будет так считать. И Паша тоже. Он тебя не бросит. Я тебе обещаю. На устах Евы появляется слабая улыбка. По щекам бегут слёзы. – Я устала, — выдыхает она, прикрывая веки. – Скоро придём домой, — заверяет Антон и, задумавшись, говорит: – Мне нужно будет тебя поднять. Под коленями нормально? Я не буду... касаться поясницы. Ева медленно, палец за пальцем, открывается и кивает, протягивая к нему руки. Следуя своим словам, Антон максимально аккуратно подхватывает девушку, что всё равно не уберегает её от болезненного стона. Антон не дёргается, позволяя девушке прижаться к нему, обнять за плечи и уткнуться носом в ярёмную впадину. – Я встаю, — предупреждает Антон. Чтобы подняться не резко, Антон прилагает некоторые усилия, удерживая Еву, но напрягает все свои мышцы. Не сказать, что Ева худая, но сейчас она кажется такой хрупкой и беззащитной, готовой разбиться от малейшего неровного движения. Они не знают, куда пропали обувь и куртка девушки, но на данный момент это не главная их забота. Антон старается смотреть под ноги, чтобы никоим образом не споткнуться и не расстрясти. Намокшая в некоторых местах одежда Евы оставляет на нём красные следы. Антон, не без помощи Кати, окутывает Еву в свой пуховик, закрывая и голые лодыжки. Путь до дома Евы молчалив за исключением прерывистого дыхания девушки и короткой справки Кати о том, что она заметила распахнутую дверь сарая и решила проверить. И нашла там искалеченную Еву. Квартира родителей Кати располагалась в печально известном скоплении отдалённых домов, и здесь постоянно случалось что-нибудь, осточертевшее всем вокруг: драки, перебранки, пьянки, погромы, поджоги и выяснения отношений. Сарай, конечно, был главной достопримечательностью. Кто бы мог подумать, что здесь же случится нечто... намного-намного хуже. Не обращая внимания на холод, немеющие от тяжести руки и кромешную темень, Антон доносит девушку до нужного крыльца. Дальнейшее Антон воспринимает как сквозь какую-то призму. Вся родня Евы реагирует бурно, шумно, но оно и понятно. Идёт спор о том, стоит ли вести её в больницу. Бабушка бесконечно бормочет что-то, отчим забирает Еву из рук Антона и свирепо хмурит брови. Их отправляют восвояси. Антон не хочет спорить. Он лишь надеется, что Ева получит необходимую помощь. Катя на прощание хлопает его по плечу. Антон порывается написать кому-то из бандитов, но отметает эту идею. Ева сама разберётся, что, кому и когда рассказывать. По крайней мере, когда наберётся сил для этого. Если бы не его исключительность в глазах девушки на роль помощника, он бы тоже оставался в неведении. Но это её выбор, и он, блять, не смеет его оспаривать. Анализировать, почему Ева решила довериться именно ему, он тоже не будет. Какая уже разница? Любой из них сделал бы это, не задумываясь. Оставалось только выдохнуть хотя бы потому, что Катя случайно обнаружила её. Что со всем этим делать дальше — дорога без следа. У Антона не получалось осмыслить произошедшее с Евой в полной мере. В голове было пусто, только желудок сжался где-то внизу, а сердце неистово стучалось о рёбра. Вряд ли он поймёт и толику того, что испытывала Ева. Но это не мешало той боли, что он чувствовал. К его возвращению домой Бяши, разумеется, там уже не было. Антон боялся вступать в завтрашний день — в нём всё неумолимо изменится. И всё же ему нужно было уснуть. После быстрого ополаскивания в бане Антон выпил таблетку сильного снотворного, уповая на то, что оно избавит его от сновидений. Ожидая, когда то подействует, Антон вырисовывал бессмысленные узоры на бумаге. Даже так в этих, вроде бы, хаотичных линиях он умудрялся разглядывать любимые черты лица, или форму зрачков, или дорожку родинок на крепкой спине... Приход темноты походил на спасение. Сквозь завесу сна Антон слышал неразборчивую трель флейты, которая не прекращала своего появления. Но снов не было. Он спал как убитый. Утреннее пробуждение было как никогда тяжким. Его тело двигалось само по себе: он почистил зубы, выбрал одежду, причесался, выпил кружку чая... ноги направили его в сторону входной двери, и вот тогда он очнулся. Он больше не может завтракать у Ромы. Пришлось вернуться за стол и наложить себе горячих бутербродов, что сделал папа. Он ощущал на себя встревоженный взгляд Оли и предложил поиграть в приставку. Кого он пытался отвлечь больше, себя или её, он не знал. Но выходило отвратительно. Он сидел как на иголках, периодически вздрагивая, подрываясь с места каждый раз, как слышал хлопок дверей. Он ждал, сам не зная, чего. Но был уверен: что-то ещё будет. Появление на пороге взвинченного Бяши стало тому подтверждением. – Там это... парни про всё узнали, на... Про Еву, то есть. Ну, и я тоже. – Как? – Да все уже знают, — выругался Бяша. – Только об этом все и кудахчут, на. Но щас не о том, братан. Коваль подорвался, пошёл Кирпичу морду чистить... или того хуже, на. Думает, его кореша замешаны. Антон мало понимал, кто варится в этих кругах, но про банду Кирпича что-то слышал. Как и то, что такие столкновения ничем хорошим не заканчиваются. Не долго думая, они с Бяшей отправились следом. Антон понятия не имел, куда идти, зато Бяша ориентировался прекрасно. Он помнил, что ребята Кирпича жили в соседнем селе, но Бяша говорил, что их видели вчера на дискотеке. Дело житейское — приехали на праздник, так как в этой деревне клуб был больше и работал активнее. Но только ли за тем?.. Вновь предположения одно хуже другого. Только куда уж хуже?.. Свернув поблизости от моста, они заметили небольшое скопление парней. Сомнений не было: оно. Приглядевшись, Антон заметил знакомые макушки. Не нужно было быть гением, чтобы оценить расстановку: одна компания напротив другой, — и настроены все были очень враждебно. Антон и сам почувствовал перманентную злость, когда посмотрел на кучку Кирпича. Если они были замешаны в том, что случилось с Евой... точно не уйдут целыми. Их появление не осталось незамеченным. Лёша, с неодобрением глядя на них, кивнул на деревья за спиной. Они прошмыгнули, куда велено. Петя выглядел помятым: вчерашняя попойка во всей своей красе. Но это вряд ли остановит его или умалит его силу. Особенно, если учитывать, какая мгла заволокла его медовые радужки. Судя по всему, прямого столкновения ещё не случилось, но было совершенно ясно: дело либо близко к этому, либо ждёт точки кипения. Разговор явно шёл к тому; Антон и Бяша пришли в самый его разгар... Стоило Антону об этом подумать, как Паша, что был загорожен Петей и Лёшей, неожиданно вышел вперёд и одним отработанным движением сбил говорившего с ног. Потешно выглядящий парень с сияющей лысиной, дезориентированный, охнул и схватился за живот, склоняясь к земле. Тут же шаг сделал и парень с ужасно костлявыми руками, которые будто специально обрамлял облегающей курткой, но того, в свою очередь, жестом остановил Кирпич. Петя сразу же оттеснил Пашу назад, дёрнув щекой. Лёша размял плечо. – Ну-ну, товарищи, — с высеченной улыбкой позвал Кирпич. – Не нужно резких движений. Мы же решили поговорить, разве нет? – О чём тут можно говорить? — оскалился Лёша, косясь на корчащегося лысого. – Следи за своим милым братом, Коваль, — облизнулся костлявый. Сенич, вспомнил Антон. – Не то за Копейку придётся спросить. Но, так и быть, простим на первый раз. – Только тронь его, руки отрежу, — неведомо низко процедил Петя. – Несолидно заступаться за потаскух, Коваль, тебе ли не знать? — Кирпич сказал это, смотря на Пашу, что потирал костяшки. – Скажи ему, чтоб сильно не горевал, мало ли красивых девушек... Паша сжал губы до побеления, но более никак не отреагировал. Петя рыкнул: – Она под моей защитой. – Всё ещё? — Кирпич изобразил удивление. – Не накладно ли получится? Хочешь поссориться с нами? – Понять немудрено, — хихикнул Сенич. – Малышка фигуристая, такая послушная... Удивительно, что целенькая оказалась. Что ж это, Пепел, ты её не пялил? Или мужского достоинства не хватило? То-то она обрадовалась, когда Копейка её... – Среди своих трахнуть не нашлось? — перебил Петя, шагая чуть в сторону, чтобы предотвратить любые возможные движения брата. Антон не смог бы поверить, если бы не увидел своими глазами, что человек способен сдержаться в такой ситуации. Пальцы Паши дёрнулись; он сглотнул, зажмурился и проскрипел одними зубами: – Ублюдки. Перехватывая инициативу и нависая над Кирпичом Петя сказал: – Мне глубоко насрать на девчонку, но ты тронул «моё», — блеснуло метнувшееся из кармана лезвие. – После того, как ты избил моего человека, — Кирпич изогнул губы в улыбке. Антон догадался, что речь шла об Илье, который... – ... который подставил нас перед ментами? — вклинился Лёша. – А вы только и рады были снюхаться с легавыми, — рассмеялся Копейка, которому, наконец, помогли встать. – Нехуй было кидать снятый товар, — Петя сорвался на рык. – Пепел поработал на славу ради него, — вновь мерзко протянул Сенич. – Но за ним давно тянется должок. Разве я не прав? Не расскажешь им, сладкий? Сенич успел отпрыгнуть за секунду до того, как кулак Пети мазнул бы по его лицу. Задеревеневшее тело Паши заставило всех обратить на него внимание. Если до этого Петя и Лёша казались напряжёнными и озлобленными, то теперь... воздух буквально заискрился от их ярости. – Вижу, ты не в курсе, — подхватил Кирпич. – Хорош пахан, а про людей своих не знаешь... – Ты прикасался к нему? – Не гони лошадей, Коваль, здесь нет нашей вины. Как ты думаешь, легко дорогому брату пришлось в твоё отсутствие? Вопрос прозвучал риторически. Паша оторопело заморгал. Его руки мелко дрожали. – Неужели ты забыл, Пепел? — Кирпич повернулся к нему. – Я же обещал тебе, что твой отказ тебе аукнется. – При чём здесь она? — спросил Паша зло и отчаянно, качая головой. – О чём речь? — Лёша угрожающе размял шею, с беспокойством поглядывая на Пашу. – Видишь ли, Немец, твой друг тогда мало чем мог похвастаться, — заговорил Копейка. – И расплачиваться ему было нечем. – Повезло, что наш старший не гнушается мальчиков, — добавил Сенич с лукавой улыбкой. Момент тишины. И Петя набрасывается на Кирпича, слёту припечатывая его затылок на заснеженные речные камни. – Ты. Прикасался. К нему?! – Только если чуть-чуть. Он жутко несговорчивый. С его подружкой вышло куда проще... Петю попытались остановить товарищи Кирпича, но напрасно: Лёша столкнул обоих с уступа; в чужих руках заблестели лезвия ножей. Очухавшись, Паша ловко помогал Лёше. – Я убью тебя, — рычал Петя, неистово и неумолимо размахивая кулаком с одинаковой амплитудой. – Я тебя убью, не сомневайся. Сенич и Копейка, оправившись от первичных ударов, отвечали. Паша всё больше уворачивался. Лёша же не замечал перед собой абсолютно ничего, кроме непосредственных противников. Кирпич, даже если имел силы отбиться от Пети, был сокрушён под напором Пети. – Задушу, гнида. И член твой отрежу. Я тебя предупреждал. Даже не смотреть в его сторону. Но ты посмел. Антон перестал разбираться в мешанине из четырёх тел. На снегу появились брызги чьей-то крови, но Антон не мог различить, кто именно издал болезненный и задушенный стон. Все держались на ногах. Антон остановил свой взор на синеющем лице Кирпича, шею которого сжимали пальцы Пети. Нож прислонился к кадыку. – Ты за это заплатишь, чёртов пидор. Была б моя воля, я бы вас всех вздёрнул. Всех перетравил бы, как гадов ползучих. Антон боялся моргнуть. Драка была неизбежна. Но такой исход они не могли себе представить. – О, я бы обязательно спросил с тебя за то, что ты дал своим ебланам поразвлекаться с невестой моего брата, — глаза Пети были чёрными. Он не был похож на человека. Скорее на зверя. Зверя, поймавшего добычу. – Ты стал трупом, когда решил, что имеешь право прикасаться к нему. Петя разомкнул руки, рывком поднял закашлявшегося Кирпича. Переглянулся с Лёшей и растянул губы в бешеной улыбке. – Да руки марать о пидора не охота. Петя отбросил Кирпича так сильно, что Антону почудился хруст. Голова Кирпича ударилась об острые камни. Его глаза закатились. Из-под натянутой на волосы шапки потянулась кровавая струйка. Все замерли. Всё замерло. Сумев оторвать взгляд от распластанного тела и почувствовав накатывающую тошноту, Антон понял, что на это представление сбежалось приличное количество зрителей. И лишь сейчас некоторые из рослых мужиков решились приблизиться к застывшим в ужасе парням Кирпича и просто замершей банде Пети. Без сопротивления не обошлось, но мужчинам удалось схватить всех и опустить на колени. Начался гомон о вызове полиции, скорой и, в частном порядке, лейтенанта Тихонова. К Кирпичу никто не приближался: с недееспособным чужаком другие разберутся. При надежде на то, что тот... живой... Антон подумал, что у него блажь, когда увидел вальяжно спускающегося по насыпи Кирилла. Тот, изогнув губы в какой-то знакомой и в то же время жуткой гримасе, склонился над скованным Петей, которого держало сразу трое. – И как ваш принцип «око за око»? Хорошо работает? — ухмыльнулся Кирилл. Ядовито, в истинной своей манере. Но всё равно отчего-то... слишком неровной. Словно Кириллу было сложно контролировать себя. –Тебе же плевать на всех, кроме себя и своих избранных. Не будь христианка подружкой твоего брата, что, так же бы кулаками размахивал, а? Антон понятия не имел, зачем Кирилл провоцирует. Он же не мог не осознавать, чем это может обернуться?.. Когда Петя в таком состоянии... – Прикуси язык, шавка, пока зубы не выпали, — тяжело и часто дышащий, скалившийся, рычащий, Петя не мог не ассоциироваться с пойманным хищником. Только протяни руку — откусит по локоть. – Сколько непрошенной чести, — продолжал Кирилл, тоже, кажется, в конец спятивший. – Брыкайся, сколько хочешь, на этот раз отец точно тебя не отпустит. Никого из вас не отпустит. Вы все пожалеете за то, что сделали с моей матерью. – Немца и Пепла тогда не было, — снисходительно цокнул Петя. – А своей мамаше сказал бы, чтоб деньги лучше прятала, коли так о них пеклась. Золотая женщина. Не понравилось расти в бедности, а, амёба? Скажешь, мы жили лучше? Спешу тебя расстроить, все жили худо. Только кто-то что-то делал, а кто-то с горя в петлю полез. Лицо Кирилла приобрело нечеловеческое выражение. Он вздёрнул подбородок, шипя: – И ты ещё смеешь такое нести? Грязные ублюдки... Удивительно, что Катя вообще могла находиться рядом с таким, как ты. При упоминании этого имени Петя подался вперёд, и мужчины не сумели полностью его сдержать. Кирилл ахнул от боли и повалился на спину; кулак Пети прошёлся аккурат по его рту. Мужики, матеря этих обоих на чём свет стоит, вернули Петю в прежнее положение, заламывая руки сильнее, почти прикладывая его грудью на снег. Лёша, часть лица которого была напрочь залита кровью, фыркнул. Паша отрешённо смотрел на ледяную реку. Покосившись на притихшего Бяшу и удостоверившись, что с ним всё в порядке, Антон, желавший убраться отсюда и избавиться от удушающего гомона, кивнул на утикающего на мост Кирилла. Бяша, отмерев, рассеянно кивнул, прощально махнув. Как видно, ему тоже нужно было пережить и переварить увиденное. Антон, обойдя голые и засыпанные заросли смородины, последовал за Кириллом. И пускай это был лишь предлог, он не смог бы полностью согласиться с тем, что ему было плевать на этого придурка. Совместил приятное с полезным, так сказать. В голове — полнейшая каша. Здесь, сверху, с другой стороны, шума практически не было слышно. И завывания ветра заглушали любые звуки. Кирилл, усевшись так, чтобы ноги свисали, прижимал ладонь к, как можно было догадаться, рассечённой губе, что обязательно опухнет в скором времени. Антон присел рядом, но как бы не совсем: больше позади, на ограждении. Он не мог в данный момент анализировать что-либо из сказанного, руководствуясь лишь ощущениями. И они подсказывали ему, что Кирилла это должно было задеть за живое. Кирилл его появления не оценил. С раздражённым звуком вытерев покрасневшие глаза, просипел: – Шёл бы ты отсюда, жалостливый. Вдруг твои каратели придут? Тоже жалеть будут... Антону очень хотелось чем-нибудь его огреть. И одновременно - чисто по-человечески посочувствовать. Всё, что угодно, лишь бы не погружаться в собственное. Но для начала: – На кой чёрт ты его расшатал? Он же и так... – И что с того? — вяло повысил голос, но раздался лишь хрип, смазанный болью. – Я ничего и никогда не хотел так сильно, как увидеть его крах. А что до тебя, Антошка... Я не пойму: то ли ты безбожно туп, то ли тот ещё хитрец... Хитрец?.. Действительно?.. Можно ли его намеренную полуправду считать... хитростью?... Антон никак не прокомментировал. Кирилл не развил своё непонятное высказывание. Тогда Антон спросил: – Доволен, что получил по роже? Могу поздравить с почином? – Справедливо, — усмехнулся Кирилл, хлюпая кровью. Сплюнув ту, продолжил: – Справедливо, что отец считает меня разочарованием. По пацанским понятиям же принято драться. Или что, считаешь, я что-то не так ему сказал? – Это не моё дело. Пиздеть издалека — зато очень по-пацански. – Интересный ты, Антошка. Ведём себя одинаково — а получаем по-разному. Несправедливо. А я ненавижу несправедливость. – Ты что несёшь? — Антон подобрался. – Не я чморю всех без причины. – Хорошо, будь по-твоему, — Кирилл развернулся к нему всем корпусом. – Давай вспомним детство. Мы с тобой два отброса, с которыми никто общаться не хочет. С тобой — потому что ты жалок. Со мной — потому что я ментовской ребёнок. Весело выходит? Только что мы имеем по итогу? Ты заводишь дружбу с такими же отбросами, когда те предлагают защиту. Но то, чем они занимаются, тебе по боку, я так понимаю. – Они не вмешивают меня в это. – О, если я этого не вижу, значит этого нет. Как удобно, Антошка, жаль, я до этого не додумался. Делать вид, что всё заебись, и ничего не делать — вот он, секрет. Умно-умно. Лишь бы все, кто нужен, были рядом. Кирилл каким-то магическим образом задевает те струны, о существовании которых даже, блять, понятия не имеет. Антон прикусывает губу, не давая себе сорваться на рык. Кирилл однозначно не в себе и сам не ведает, какую пургу несёт... Точно. Да... Тогда почему блядские гвозди впиваются под рёбра? – Только спешу тебя расстроить, — скалится Кирилл, – они тоже не пальцем деланные. Нашли в тебе что-то, чем можно оправдываться, кого защищать, и живут припеваючи. Братом называют. Смешно. Будут ли они к тебе так благосклонны, если ты чем-то их разочаруешь? Если из беспомощного друга детства превратишься в кого-то другого? Уж не знаю, чем именно ты их так привлёк, но отношения с Ковалем у вас явно не сахарные. Такие уж вы закадычные друзья, мм? Ошеломлённое молчание Антона было Кириллу достаточным ответом. – То-то и оно, — самодовольно. – Так что к чёрту это всё. Не буду юлить, я та ещё мразь, ни для кого не секрет. Думаю, тебе знакомо... Говоришь себе, что перестанешь, и всё равно продолжаешь. Караешь себя, мучаешься, а на следующий день - по-новой. Не сойти, не притормозить. Только я лучше сдохну одиноким, чем кто-то через меня переступит. И никого не сломаю. А ты кружок энтузиастов вокруг себя собрал, и все ниточки на тебе сошлись. Дёргаешься ты - дёргаешь других. А обрезать не можешь, правда, Антошка? – Иди проспись, — рыкает Антон, но дрожь в голосе его выдаёт. – Ты ни черта обо мне не знаешь. Антону этот разговор порядком надоел. Ругая себя за то, что решил на кой-то чёрт остаться, а не свалить домой сразу, Антон поднимается и, не оборачиваясь, стремительными шагами топчет снег. – Если тебе интересно, — бросает вдогонку Кирилл. – Катя заходила к Еве, но ей очень плохо. Антон считает, что Кирилл обойдётся без благодарности. Он продолжает яростный шаг. Под мостом всё ещё происходит суета, но Тихонов уже прибыл. Там точно больше нечего делать. Почему его мысли всегда предают его?! Снежинки забиваются в нос, щекочут кожу, а ветер морозит щёки, колется. Антон был бы рад полноценно сосредоточиться на этом, но ничто не способно отвлечь его от армагеддона, разворачивающегося в его голове. Слова повторяются вновь и вновь, ищут, за что зацепиться, чтобы врасти под покровный слой. Интерпретируются в том ключе, который может уколоть, связать дыхание. Он в какой-то степени удовлетворил свои опасения относительно того, как ребята отреагируют на его нестандартные увлечения. В глазах Пети он предстанет кем-то, кто будет вызывать лишь отвращение... после всего, что случилось. Что ж останется делать? Лгать дальше? Скрывать? Игнорировать? Избегать этой темы в надежде, что правда никогда не всплывёт наружу?.. Это то, о чём говорил Кирилл? Какое самопожертвование - идти на это, зная, что ложь будет обличена. Собирать крохи, зная, что после будет одиночество? Оно неизбежно. Если Бяша смог каким-то своим образом принять его, потому что дорожил им как Антоном, то насчёт других можно было не волноваться. Для них он — что-то своё, но не настолько значимое, чтобы менять жизненные взгляды, годы неприязни, доказательства их точек зрения. Они попробуют его исправить, думая, что помогают, но Антон не хотел меняться. Он хотел быть таким. Правда? Быть и тем, кто держит людей вокруг себя, ожидая того дня, когда эти люди разочаруются в нём. Берёт от них всё, что они готовы ему дать, скрывая, обманывая, но... искреннее желая, чтобы это никогда не заканчивалось. Жадность в намерении быть с этими людьми порождает в нём хитрость, на которую Антон не догадывался, что способен. Но если нет, то что же это ещё? Около манипулятивные тактики, уход от прямых ответов, искажение собственных чувств, чтобы появлялся повод как-либо отстраниться... Кирилл... имел ли он что-то подобное, чтобы так уверенно об этом говорить? Попадая в яблочко каждым дротиком... Сколько ещё раз это обернётся предательством? Для всех его друзей, которые доверяют ему... Ведь тот человек, с которым он был максимально искренним, несмотря на всю ложь, пострадал от него больше всех. Как и вся натура Антона — что-то между ними закрутилось так быстро, чтобы так же быстро сгореть, сгореть дотла, уничтожающе и насовсем... чтобы они, сбросив копоть, не задохнувшись, вынесли какой-то урок. Антон вынес. О да, непременно. Только сильнее от этого не стал... Потому что даже теперь при виде Ромы, идущего куда-то мимо него, словно его не существует, всё, чего он хочет, — это почувствовать жар его губ на своих. И ничего больше. – Прости... — шепчет он случайно. Рома поднимает на него глаза. Любимые глаза, изумрудные переливы которых похожи на блеск драгоценных камней, кажутся мороком... Вновь и всегда. – Поздно извиняться. Вот так просто. Ноль эмоций в голосе, во взгляде, в закрытой позе, в сложенных в карманы руках. С самой первой их встречи Рома был каким угодно, но не холодным. Был один раз — в ту ночь, когда Антон попросил его не уходить. Рома прочитал ему Есенина и всё равно злился, и злость эта была гарантом хоть чего-то, малейшего, но шанса, что Рома испытывает, чувствует, готов к разговору, что за него можно бороться. Но с ледяной глыбой невозможно совладать. Второго шанса ему никто не даст. С таким Ромой бесполезно говорить. Но Антон не ведает ничего, когда говорит: – Ты говорил, мы попробуем исправить. – Сомневаюсь, что такой обман можно исправить, — отвечает Рома. – Обман нас обоих. – Ты говорил с Руди?.. – Да. Я не смогу с этим смириться, Антон. Мне это не нужно. Ещё одна возможность отпустить, принять... И Рома уйдёт, по-настоящему растворится, не оставив следов, чтобы пойти за ним, отыскать и вернуть... – Если ты упрекаешь меня во лжи, могу я тоже кое-что прояснить? Рома никак не показывает, что слышит. Но ждёт. Его безразличие режет на живую, и Антон, понимая, что ему всё равно больше нечего терять, даёт своей желчи выход: – Почему ты не расскажешь, что связывало тебя и Марка? Для чего он приезжал? Откуда я знаю, чем вы занимались, пока он гостевал у тебя? Ты же не хотел отвечать, так вдруг... Рома сокращает убийственное расстояние между ними, хватает за грудки, дышит в лицо. Антон хочет насытиться этим мгновением, возможно, последним, когда он видит Рому так близко. Он хочет впитать в себя отголоски его гнева, но глаза Ромы полнятся лишь мглой, огорчением и... омерзением. – Закрой рот, — ровно, твёрдо, со слабой вибрацией от просочившейся злости. Антон ждёт почти с надеждой, что его ударят. Но Рома только говорит. Его губы слегка дёргаются в чём-то наподобие ухмылки. – Как же ты, блять, жалок. Я говорил, что расскажу, когда буду готов. Да и ты давно всё понял, я знаю. Я не хотел возвращаться к этому. Он был частью моего прошлого, которое я хочу отпустить. – Я заметил, что мы похожи, — не сдавался Антон. – Думай, что хочешь. Я не целовался, не спал с ним, не флиртовал, пока он был здесь. Ни с ним, ни с кем-либо ещё. Для меня это было серьёзно. Оставь это, Антон. Тебе лучше знать, кто там на кого похож, когда стоит перед тобой на коленях. Слова Ромы физически обливают его кислотой. Рома, не отталкивая, отпускает его и обходит, бредя в своём направлении. Антон, сворачивая с главной дороги, идёт в своё место, где Рома когда-то ударил его. Тогда злиться на него было так легко, так обоснованно. Сейчас Антон так не может. Он создал себе условия для этого, но Рома не повёлся на его провокации, не опустился на его уровень, остался при своём слове и больше не тронул его. Хотя наверняка хотел... Конечно, Антон хотел, чтобы не один он оказался виноватым. Но он им был, целиком и полностью. Потерявший, предавший, оскорбивший, разрушивший самое светлое, что было в его жизни. Неудачник. Он приехал сюда с мыслями о том, что облажался. О нет. По-настоящему облажался он именно здесь. Может, его прихоть оставить это место не была такой уж безнадёжной? В самых смелых мечтах он покидал деревню вместе с Ромой. Теперь он хотел найти новое место один. Может быть, прихватить Бяшу, если тот захочет. Или поддерживать с ним переписку, чтобы не утянуть его с собой. Больше никого не утопить, не обидеть, не... разбить. Лучше жалеть себя, чем ненавидеть... так, вроде, говорил Лёша. Антон подумал, что его жалость вызывает в нём только ненависть. Ненависть... поможет ли она выковать из себя что-то новое? Или потопит в жалости к себе? Сила... Лёша много говорил о силе и свободе... Если он начнёт со свободы... Найдёт ли он в себе, наконец, силы бросить всё, что здесь осталось, чтобы научиться на своих ошибках?.. После такого примера перед глазами он должен... пересилить прошлое, переступить через гордость, приятные воспоминания, чтобы не причинить боль как старым друзьям, избавив их от своего присутствия в их жизнях, как и потенциальным новым, когда те узнают его. Прошлого или нового?.. Он же сделал хоть что-то хорошее?.. Он всегда старался помогать, быть другом, потому что... действительно любил их всех... Что бы ни случилось. За стволами елей мелькают рыжие волосы. В тишине леса поёт флейта. Откуда-то за спиной вдалеке доносится отчаянный собачий лай и мальчишеский вскрик. Антон инстинктивно оборачивается, выставляя руки. Сердце стучит в груди. Тело сковывает животный ужас. В мыслях проносится: «Я обещаю... В новом году я буду другим...» Кто-то из одноклассников говорил, что в 2012 году обещали конец света. Если это так, Антон должен успеть прожить хоть один год так, чтоб не пришлось ни о чём сожалеть. Прожить... Удар по затылку вышибает дух. Антона окутывает темнота. Он не успевает ничего понять. Не успевает закричать, позвать на помощь. Он падает, теряя сознание. Всё, что он слышит, это: – Ну здравстуй, grauer Hase. В каком-то смысле обещание своё Антон в кои-то веки выполнит. Ведь в эту студёную зимнюю ночь человек по имени Антон Петров умрёт. А чтобы попасть в 2012 год, ему предстоит выжить.

Конец первой части