Кошка поймала птицу

[Песни из плейлиста Ромы, Кирилла и Антона]:

×В этой роще берёзвой

×Алевтина — А я теряю голову

×Marilyn Monroe — I'm through with love

×Владимир Высоцкий — Бег иноходца

×Премьер-министр — Девочка с севера

×Краски — Он не знает ничего

×Согдиана — Синее небо

×Ассорти — Красивая любовь

×Любовь Успенская — Пропадаю я

×Фабрика — Не виноватая я

×Виктория Дайнеко — Я просто сразу от тебя уйду

×Кар-Мэн — Сан-Франциско

×SEREBRO — Мама Люба

×Инь-Ян — Сохрани меня

×Винтаж — Роман

×Аллегрова — Фотография 9x12

×Владимир Высоцкий — Натянутый канат

×Владимир Высоцкий — Затяжной прыжок

×Григорий Лепс и Стас Пьеха — Она не твоя

×Мария Ржевская — Когда я стану кошкой

×Quest Pistols — Я — твой наркотик

Снег за окном блестел в утренних лучах. Суббота радовала безветрием и относительно лёгким морозом, который лишь слегка прикусывал щёки. Покрытая снежным покрывалом земля буквально искрилась, словно по ней были раскиданы звёзды. Антон всегда считал такую погоду магической. Его ручка зависла над тетрадным листом, а глаза устремились за стекло: на заснеженную поляну и прыгающего в поисках крошек воробья. Птицы не так уж часто посещали их в это время, но Ева всё время хвасталась, что однажды видела снегиря в кустах малины около дома. Антон улыбнулся этим мыслям. – Завис? — хмыкнули над ухом. Окончательно откидываясь на спинку стула, Антон прислонился к Роме плечом и поймал взгляд любимых глаз, лукаво смотрящих на него. Заниматься уроками у Ромы вошло в привычку. Дед Карп почти всё время пропадал или спал, не обращая на них совершенно никакого внимания, — а если и обращал, то только привычно ворчал, ни к кому толком не обращаясь, — и у Ромы дома Антон позволял себе расслабиться настолько, что сам проявлял инициативу в каких бы то ни было касаниях, объятиях и... иногда поцелуях. Конечно, у Антона была своя комната, но даже с запертой дверью он никогда не смог бы почувствовать себя полностью в безопасности для взаимодействия с Ромой, опасаясь каждого шороха, зная, что на первом этаже шныряют родители, а где-то за стеной тусуется вездесущая Оля. Не сказать, что в доме деда Карпа он совсем терял бдительность, но это было ничтожно по сравнению с тем, какую нервотрёпку то же самое времяпрепровождение приносило дома у самого Антона. – Красиво, — ответил Антон, намекая не только на свой пристальный взгляд в окно. Но, разумеется, Рома не мог на это повестись. Ожидаемо, Рома чуть порозовел шеей и отвёл взгляд первым. – Давай, солнышко, — мягче сказал Рома, кивая на тетрадь Антона. – Сочинение само себя не напишет. Антон только протяжно выдохнул, сильнее заваливаясь на брюнета. На часах было едва ли больше одиннадцати, и погода была такой славной, чтобы оставлять следы на снегу и слушать зимнюю тишину, но нет, Антон не мог позволить себе гулять, пока не сделает основное домашнее задание. – Ты сам захотел сделать его сегодня, — напомнил Рома. – Потому что завтра мне будет лень, — защищался Антон. Что было правдой: по воскресеньям его организм как будто вообще не был запрограммирован на какую-либо деятельность. У Ромы не сказать, что дела успели зайти дальше, чем у него. Сразу на чистовике у Ромы было написано едва ли достаточно слов для первого абзаца, но это уже хотя бы начало. В отличие от Антона, который никак не мог поймать нужные мысли и войти в русло темы. Да и Антон никогда бы не рискнул писать сочинения сразу, предварительно не перечиркав половину черновика. Вспоминая фильм, который они смотрели втроём на прошлой неделе, — и во время которого Бяша захрапел на коленях Антона, — он написал: «Счастье — это когда тебя понимают». Рома, смотря в его тетрадь, пропел: – «В этой роще берёзовой, вдалеке от страданий и бед, — Рома перевёл взгляд на морозные оконные узоры, и солнечный свет белыми искрами заплясал в его болотных глазах. – Спой мне, иволга, песню пустынную, песню жизни моей». Антон не переставал удивляться тому, как быстро Рома запоминает слова любой песни, какую бы ни услышал. Наверняка он уже и посмотрел аккорды, чтобы как-нибудь сыграть её на гитаре. Антону, например... Наслаждаясь нежным мелодичным голосом, Антон прикрыл веки. Улыбка не сползала с его лица; Рома, наконец, приобнял его рукой и, не прерывая пения, оставил в его волосах короткий поцелуй. – «С опалёнными веками припаду я, убитый, к земле. Крикнув бешеным вороном...» Тело Ромы чуть напряглось, и Антону не составило труда это заметить. – «И тогда в моём сердце разорванном голос твой запоёт». Прежде чем Рома успел начать новый куплет, Антон приподнялся, выжидающе уставился на его потрескавшиеся губы. Рома запнулся на вдохе и, изогнув уголок губ в полуухмылке, потянулся навстречу. На вкус Рома был как безумно горький кофе, который он пил по утрам. Как дешёвая безвкусная сигарета, которую он также выкурил утром, полчаса назад. Воздух между ними был тихим, исключая влажные звуки сталкивающихся губ. Рома, помедлив, развернул Антона так, что тот уселся ему на колени. Когда они оторвались друг от друга, Антону было так хорошо, что он даже не подумал смутиться. Чуть опомнившись, он промычал: – Слишком рано для твоих грустных песен. – Не я вместо того, чтобы заниматься дельными вещам, пишу всякие цитатки. – Может, я её использую. – На тему «Борьба двух миров в поэме Блока»? Антон вяло отмахнулся от него. С сожалением он слез с удобных коленок, понимая, что такими темпами он ничего не добьётся от себя. Вместо того, чтобы зацикливаться на сильных руках Ромы на своей талии, ему следовало начать анализировать текст перед глазами и сделать хоть сколько-нибудь полезных заметок на полях книги. Обычно Антон полностью погружался в учебный процесс, даже с Ромой под боком, но настроение сегодня было такое игривое, что ли... Хватит! Пострадать ерундой он обязательно успеет. Да и в комплекте с Ромой работа всегда шла быстрее и продуктивнее, когда он не думал не о том. Рома вполне уловил его настрой, и вместе у них вышло написать два сочинения, — Антон искренне считал, что отличных, — так что оставалось только дожить до понедельника, чтобы отвязаться от этой поэмы. Осень пролетела для Антона одной сплошной кометой. Больше всего он переживал за то, что Роме тяжело дастся вступление в незнакомый класс, но то ли компания Антона и Бяши, а порой и Евы, помогла ему не чувствовать себя отделённым, то ли Рома попросту не придавал этому такое значение, чтобы загоняться. В любом случае, Рома ни разу не высказал что-то по этому поводу. Конечно, Антон всегда замечал, когда Рома не в настроении в школе или когда он уходил в себя, но по возможности старался объяснять расположение кабинетов, чтобы Рома не путался, подсказывать на предметах, которые Роме давались хуже остальных, и брать работу в парах, чтобы Роме не пришлось налаживать контакт с кем-то другим. Рома не изъявлял желания познакомиться с одноклассниками, хотя, как понял Антон, запомнил их имена и фамилии и мог обменяться парой-тройкой общих фраз, но не более того. Ещё им несказанно повезло с тем, что Рому посадили с Евой, что успокаивало лично Антона. В остальном всё как будто оставалось прежним: Антон проводил перемены с Ромой и Бяшей, а на уроках Бяша отвлекал его тупыми шутками и списывал, ни капли не скрывая этого. Изменилось только то, что теперь Антон мог обменяться с Ромой короткой улыбкой, когда брюнет поворачивался за своей партой, и словить томный взгляд, обещающий Антону сладкий поцелуй вечером на задней веранде. После того... без шуток, феерического отступления Антона, дальше поцелуев они, как и раньше, не заходили. Только вот теперь, когда Антон знал и представлял, как Рома закатывает глаза, как жадно дёргается его кадык, как приглушённые стоны заливаются в уши, Антон буквально заставлял себя держать руки при себе, когда Рома особенно низко выдыхал ему в губы или когда руки Ромы застывали на его коленях, будто назло не спускаясь ниже. Антон ни за что не стал бы просить Рому о том, что они сделали, снова. Точно не после того, как он, струсив из-за постороннего шума, оставил Рому в уязвлённом состоянии. Антон ожидал от Ромы как минимум предъявы, но тот и словом не обмолвился о том инциденте. Антон остановился на мысли, что Рома решил отложить это или и вовсе забыть, и Антон собирался принять любой из этих вариантов. Может, Рома понял, что подобное ему не нравится. Может, Антону стоило бы спросить прямо, но он не решался. То, что Рома ни разу не предпринимал попыток и не бросал никаких намёков на повторение, по мнению Антона, говорило громче слов. Ну, а со своими мокрыми фантазиями Антон в состоянии справиться сам, благо что воспоминание помогало с этим на «ура». Антон готов был принять от Ромы всё, что угодно, и каждое его касание уже было запредельной мечтой, чтобы Антон смел жаловаться. Антон чувствовал себя так, словно живёт во сне. В утро понедельника Антон в темпе собирался в школу, уже зная, что один сосед ждёт его на скамейке, и натягивал зимние ботинки, когда его окликнула мама: – На обед вчерашнее рагу есть, разогреешь... – Я у Ромы поем, — перебил Антон, шарясь в карманах в поисках перчаток. – Опять?! Ты там никак прописаться решил? Но Антон ничего не ответил, вылетая за дверь и встречая Рому с покрасневшими на холоде щеками. В полумраке они, проваливаясь в сугробы по пути, доковыляли до школы, освещённую одним-единственным фонарём. На крыльце их словил сонный Бяша, едва держащий глаза открытыми, и они за пять минут до начала первого урока ввалились в класс. Обычно Оля уходила в школу чуть раньше него, но Антон всё равно проверял, что она здесь, заглядывая в начальную школу, что их несколько задерживало. Сидящая на привычном месте Ева отсалютовала им, укладываясь обратно на парту. Бяша не пошёл за Антоном, увлечённый разговором с Ромой, так что он мог спокойно разложиться и попялить в тёмный квадрат окна, гадая, как оценят их сочинения. Полина, стойко игнорировавшая его последние несколько месяцев, и сегодня никак не отреагировала на его появление, продолжая читать учебник. За это время Антон успел с этим смириться. Но это не значило, что ему от этого стало менее больно. Для какой-то невероятно важной работы по русскому языку их в случайном порядке разбили на пары. Антон редко сталкивался с проблемами в этом направлении, так как совместная работа не подразумевала ничего, кроме обмена действительно полезными репликами для обсуждения и будущей хорошей оценки, и его одноклассник, даже если это был тот, кто пару лет назад чморил его, внимал его доводам, прекрасно зная, что Антон понимает, о чём говорит, а получить халявную оценку — всегда плюс. Однако на этот раз рядом со своей фамилией Антон услышал «Тихонов» и немножко так напрягся. С того дня, как он помог дотащить Кирилла до дома, Тихонову не выпадало случая позадираться с ним, хотя раньше Кирилл умудрялся находить для этого любые поводы. Это давало Антону некоторую надежду на то, что Кирилл поубавил свой пыл в его сторону, но редкие оскорбления в свой адрес он всё ещё слышал, так что, возможно, Кирилл просто ждал момента, когда рядом с ним не будет его извечных спутников. Опять же — раньше ему это не мешало... Пока он анализировал поведение, неподдающееся логическому объяснению, Кирилл присел на соседний стул, предварительно освобождённый Бяшей, которому посчастливилось оказаться в паре с Ромой, и принял от учительницы листок с заданиями. К его удивлению, Кирилл молча читал какой-то художественный текст, с которым им предстояло возиться, милостиво положив его на середину парты. Антон приступил к чтению следом; отрывок из истории описывал лётчиков военного времени, и, о да, Антон смотрел «В бой идут одни старики» слишком часто, чтобы любое упоминание слов «военный» и «лётчик» в одном предложении не ассоциировались с ним. – Новинка сезона, — прошелестел он вслух сам себе, усмехаясь. Спохватившись, он ждал от Кирилла любого рода издёвки или как минимум непонимающего взгляда, но тот вновь ошарашил его, выдав: – Арфы нет, возьмите бубен. – От винта, — сказали они вместе. Когда они встретились одинаково изумлёнными взглядами, Тихонова будто передёрнуло. Что ж, Антон не мог его в этом винить. Он призывал силу своей речи, чтобы покончить с и без того неловким и наэлектризованным молчанием, однако Кирилл нарушил его первым: – Ударения я расставлю, Антошка. С тебя причитается только правильно прочитать. Справишься? Антон, может, и хотел бы прикусить язык, но он не был идиотом по части правил русского языка и орфоэпических норм в частности. Ну, со вторым иногда возникали проблемы... Небольшие. И нечасто. И расставить ударения в дурацком тексте он уж точно в состоянии! – Не утруждайся, — огрызнулся Антон, беря в руки карандаш. – Ты первую часть текста, я — вторую. – Опять играешь в благородство, — издевательски протянул Кирилл. – Я всё ещё помню твой фантастический успех с апострОфом, который превратился в апОстроф, так что давай не будем, а, Петров? Оставь дело профессионалу. Тот блядский урок он запомнит на всю жизнь. Казалось бы, обычное чтение слов с листочка, но надо же было Антону так проебаться! А всё потому, что людям нахер не сдались эти ненужные слова в их лексиконе. Какого чёрта он должен учить столько ударений?! А вообще — чья б корова мычала. – Я видел твою анкету у Юли, умник. Сам пишешь без запятых, а ещё мне предъявляешь за какую-то чепуху? – Я получил право писать в обычной жизни без запятых, когда выиграл «Русского медвежонка» в начальной школе, ладно? Антон запнулся, и Кирилл с победоносной улыбкой притянул листок на свою территорию, чтоб в два счёта проставить чёрточки. Антон мог бы сказать слова неправильно чисто из вредности, но нежелание позориться и получать оценку ниже его уровня возвышалось над этим порывом обиды. К тому же, когда тебе, по сути, не приходится ничего делать. В том, что Кирилл расставит всё правильно, он не сомневался: об успешных олимпиадах Тихонова по русскому языку не слышал только глухой. Да и пререкания с ним, если так подумать, уже не задевали, как раньше. Наверно, всё-таки Кирилл и в самом деле чуть изменил свою политику, но полностью воздержаться от провоцирования Антона не мог. Они ответили правильно одними из первых, чтобы у них осталось свободное время до конца занятия. Пара Рома-Бяша вовсю корпела над своим листом, так что Антон не стал их отвлекать, опасаясь получить нагоняй от учительницы. В неясном порыве, когда внезапная мысль ударила ему в голову, Антон спросил: – Ты же слушаешь Шатунова? — глядя в широко распахнутые глаза Кирилла, Антон смущённо добавил: – Я видел у тебя под кроватью кассеты, помнишь? – Зачем спрашиваешь? — недоверчиво сощурив глаза. – Да просто так... Побегав глазами в нерешительности, Кирилл буркнул: – Ну, слушаю. – Я тоже, — улыбнулся Антон. – На говно похоже, — теперь уже Кирилл лицезрел его ступор. Прежде чем Антон успел гаркнуть что-то, Кирилл, закатив глаза, сказал: – Кого ты обманываешь? Ты слушаешь Квестов. – И что? Это не значит, что я не могу слушать Шатунова. Вопрос о том, откуда Кирилл знал, что он слушает Quest Pistols, был довольно занимательным, но Антон мог бы предположить, что он слишком часто просил включить их на дискотеках, чтобы об этом было известно всем... Кхм, да. К слову, о дискотеках. – У тебя хороший плейлист, — сказал Антон, пускай внутренне скривился. Как бы ему ни нравилась программа Лёши, любимая попса, включаемая Кириллом, чёрт бы его побрал, нравилась ему, как ни крути. Кирилл же посмотрел на него так, словно у него выросла вторая голова. – К чему ты это говоришь? – Господи, ты вообще когда-нибудь вёл обычные разговоры? При том, что ты самовлюблённый дебил, у тебя реально классная подборка. Ну, типа, блин... Что, тебе настолько часто это говорят, что ты этим полон? — со смешком к концу. А потом Антон мгновенно стёр улыбку с лица, когда в памяти всплыли слова: «Не то чтобы меня вообще кто-то слушает». Так всегда будет происходить, когда Антон будет пытаться налаживать контакт с людьми, да? Из всего, что Антон знал, Кирилл — безнадёжный случай. Ему несказанно повезло, что Антон — любитель этих самых безнадёжных случаев. – От дебила слышу, — рявкнул Кирилл. – Поговорить, что ли, не с кем? – Я, может, с тобой хочу. – В честь чего? – Заладил! — если бы не урок, Антон бы всплеснул руками. – Слово «хочу» тебе вообще хоть о чём-нибудь говорит? Кирилл всё пялился на него, будто Антон в очередной раз несёт какую-то чушь. Антон мог поклясться, что видел, как рот Кирилла изгибался в намерении выплюнуть что-нибудь язвительное, но тот силой воли заставлял себя молчать. В конечном итоге, Тихонов с явными усилиями бросил: – Спасибо. Там в основном певцы с «Фабрики звёзд»... Увидев зелёный свет, Кирилл до конца урока рассказывал ему про последние сезоны и сетовал на то, что в какой-то из них победила не полюбившаяся ему группа Инь-Ян, затрагивая репертуар Валерия Меладзе и восторгаясь продюссерской работой Константина Меладзе. Он говорил торопливо, будто опасаясь, что такой возможности больше не представится. В какой-то момент Антон словил себя на мысли, что ему совсем необязательно отвечать — достаточно смотреть на говорящего Кирилла. Прозвеневший звонок заставил обоих подпрыгнуть. Из рюкзака, который Кирилл нечаянно пнул, вывалилась скомканная пачка сигарет. Антон едва успел её увидеть: Кирилл наклонился так шустро, что чуть не свалился со стула. Антон присвистнул, и Кирилл послал ему испепеляющий взгляд. – Это не для меня, а для моей девушки, — а в ответ на приподнятые брови Антона, он брякнул: – Для Кати, господи, Петров, не делай такого тупого лица. Антон не стал это оспаривать, хотя благодаря Кате уже знал подноготную этой показушности. Точно так же, как для него уже не было открытием то, что Смирнова с каких-то пор курит. Какими бы сделками ни прикрывались их отношения, со стороны Кирилла было мило приносить сигареты для Кати. Наверно... И хранить её карандаш для глаз в своём шкафу. Антон не хотел в этом разбираться. До конца учебного дня он то и дело ловил на себе долгие взгляды Кирилла, но не стал на этом зацикливаться. Что-то подсказывало ему, что лёд под названием «Кирилл-придурок-Тихонов» тронулся. Кто знает, может, Оле, что в последнее время подозрительно много носится с Колей, удастся и его направить на светлую сторону. После уроков Антон не мог заставить себя отлипнуть от Ромы — образно, конечно, потому что негоже и боже упаси миловаться перед школой, — и даже Бяша в какой-то момент возмутился тому, что он не может поговорить с Ромой. Его влюблённые глаза, наверно, могли бы выдать всё в один присест, если бы люди знали, где искать. Рома никак не возражал, так что Антон вертелся около него с чистой совестью до его дома и, как и планировал, зашёл на обед. Дед Карп уже со знанием дела отправил их к кастрюле с овощным супом и в ультимативном порядке сообщил, что они едут за досками на пилораму. Антон готов был ездить куда-то угодно, если в комплекте шёл Рома. Он бы позвал Бяшу, всё равно помирающего со скуки дома, но дед Карп бы не оценил. Для этой поездки дед Карп «арендовал» чью-то лошадь и вечность запрягал её в свои сани; за это время Рома успел показать Антону свой очередной шедевр кулинарии — или выпечки, тут уж как посмотреть, — отдалённо похожий на пирожок с мясом, но по виду больше напоминающий растёкшееся месиво. Тем не менее, на вкус было не так плохо, если б не сырое тесто. Антон съел бы с рук Ромы что угодно, когда тот улыбается одними глазами и говорит что-то своим дурацким голосом, за которым Антон следует, как за дудкой крысолова. Лошадь привела Рому в восторг. Он сел в сани только после смачного подзатыльника от деда, но даже это не остановило его от восторженного гомона весь путь до пилорамы. Антону больше нравились коровы, что б это ни значило, и он не испытывал того прилива эмоций, когда видел этих непарнокопытных, но он понимал, что лошадь для него, привыкшего видеть разную деревенскую живность всю жизнь, и для Ромы — две разные вещи. Конечно, в детстве лошади тоже вызывали у него необъяснимое восхищение их грацией, силой и красотой. Он пробовал кататься верхом, но это ему не шибко понравилось. Ну, или он просто ссыкло, тоже не без этого. Рома же прямо заявил ему, что Антон ничего не смыслит в колбасных обрезках, и сказал, что завидует его былой возможности посидеть на этих красавицах. Антон мог бы поделиться с ним тем, что у Евы есть невероятный в своей истерии конь, который в далёком прошлом сбросил Еву с себя, едва не раздавив той лицо, но решил не рушить мечту идиота. Если Рома вздумает кататься на лошади, то точно не полезет туда без седла и инструктора в виде хоть той же Евы. Антон ему не позволит. А пока что он просто слушал щебетание Ромы, внутренне жалея о том, что не может в эту секунду лечь ему на плечо и прикоснуться губами к холодной щеке, стирая россыпь упавших снежинок с кожи. Цокот копыт мог бы запросто убаюкать, но приехали они шустро и, подгоняемые неугомонным дедом, приступили к делу. Но это не помешало Роме продолжать разглагольствовать о лошадях, косясь на Фиалку — Антон не мог спорить с тем, что имя этой девочки прекрасно, — задавая Антону кучу вопросов, на большую часть из которых Антон не мог ответить. Но уже продумывал план того, что можно было бы с этим сделать в ближайшем будущем. Вообще, видеть Рому таким разговорчивым — отрада для его души. Молчаливые дни Ромы совершенно случайным образом смежались с приездами Альберта Карловича, — Бяша, когда услышал его имя, скорчился в муках от смеха, — и расстраивали Антона только потому, что он знал, что этот индивид отчего-то влияет на Рому очень негативно. Антон знал, что Альберт не терял надежды уговорить Рому переехать к нему и оформить официальное опекунство, но Рома настойчиво отказывался. После их разговоров Рома непременно пил успокоительные больше, чем обычно, в особо гневные всплески разбивал костяшки о стены или дверцы шкафов и, выматываясь, ложился Антону на колени и просил болтать обо всём подряд. Летом и осенью они могли сбегать в кинотеатр и прятаться там от всего мира за толстыми стенами и затхлым воздухом, но с приходом зимы сквозь щели в крыше туда попадал снег, и всё замело, без возможности проникновения. Как оказалось, Рома не любил зиму по причинам, ещё не озвученным. Но по косвенным намёкам Антон понял, что это как-то связано со смертью отца, что, конечно, не могло не действовать на Рому удручающе. Поэтому проблески солнечных лучей сквозь серые тучи в настроении Ромы были подобны пробуждению от долгой спячки. Рома продолжал искать в нём утешение, которое, как Антон боялся, он не сможет ему обеспечить, но тот раз за разом убеждал его, что ему всего достаточно. Тем больше Антона грызла самоненависть за то, что он не может отдать Роме всё, что гложет его, заставляет испытывать вину. Одной из чёрных полос в его сознании было то, что после окончания одиннадцатого класса им придётся куда-то поступать... а они ни разу не обсуждали перспективы совместного будущего хотя бы на следующий год, куда там... Как бы сказочно это всё ни было до сих пор, они по-прежнему лишь пробовали что бы то ни было между ними, но само понятие «эксперимент» не могло подразумеваться даже гипотетически, потому что это было, блять, что угодно, но только не он. Тогда что между ними? Задавать этот вопрос даже в теории было больно. Антон боялся услышать любой из ответов. Он полагал, что, пока он может наслаждаться своей жизнью, Ромой и тем, что они хлипко строят вокруг себя, не жалея и не думая, это может подождать. Он не хотел портить то время, что у них есть сейчас. То, что Рома есть рядом с ним. Он хотел запомнить этот отрывок своей жизни, как что-то безусловно приятное и тёплое, любимое и родное. То, что он не посмеет испортить ни ложью, ни трусостью, ни физическим влечением, ни страхом перед возможным расставанием. Их труд был скрашен начинающимся сильным снегопадом, но это не стало поводом для деда Карпа поехать домой. Вместо этого они взмокли от пота и от валящего огромными хлопьями снега. А с усилившимся ветром Антон продрог до костей, насквозь промокший, со снегом за шиворотом и с лужами в сапогах. Такими темпами о домашней работе на завтра можно не беспокоиться, ибо они оба слягут с температурой завтра как пить дать. Ну, или только Рома. Антону с температурой обычно как назло везёт. Когда все доски были уложены и они с отдышкой свалились на сани, небо уже чернело из-за закрывшегося за пеленой солнца. За неимением фонарей, деду Карпу приходилось управлять Фиалкой на божью милость, и, конечно, всё не могло обойтись без эксцесса. На завороте на угор сани нехило занесло на льду, и Рому занесло тоже, да так, что он слетел в придорожный кювет, утянув за собой Антона. Или это Антон в попытках остановить падение свалился тоже... Не суть. Очки Антона немилосердно ударили по одной из бровей Ромы, оставляя небольшую царапинку. Они, ошеломлённые, моргали несколько секунд. И разразились гомерическим хохотом, гоняя горячий пар между собой. Глаза Антона, обманутые близостью, неизбежно опустились на изогнутые в ухмылке губы. Рома, тяжело дышащий под ним, привёл бы к чему-нибудь для Антона катастрофическому, если б дед Карп силком не вытащил их обоих за шкирки и не усадил обратно, наказав держаться крепче. Но жар Антона вспыхнул с новой силой, когда их отправили в чуть подтопленную баню Петровых, чтобы они согрелись и умылись. Казалось бы, все парни не по одному разу за жизнь ходили в баню вместе и не испытывали никаких сложностей. Антон ходил в баню с Бяшей и даже с Лёшей однажды, но как бы сказать... Тогда Антон не осознал себя в мире... И эти люди не являлись Ромой. Который уже избавил себя от верха, во второй раз со времён похода на речку предоставляя Антону соблазнительный вид на подтянутый торс, налитые от мороза мышцы рук, широкие плечи, что так хорошо ощущаются под ладонями Антона, проступающие ключицы и тонкую линию позвоночника, когда Рома поворачивается спиной. Эта спина, храните Антона боги... Зовите его чокнутым, но макушка Ромы со спины тоже казалась красивее, с этими торчащими тёмными прядками, с пальцами Ромы в них... Глубокий вдох... – Уже перегрелся, блондинка? — хмыкнул Рома, снимая болонки. – Если ты паришься, давай по очереди сходим. Уж лучше бы Антон парился. Антон-то совсем не прочь попялиться на Рому в любое время дня и ночи, но вот выдержит ли его либидо такое — вопрос обречённый. – Всё путём, — сглатывая скопившуюся слюну, бросает Антон, излишне энергично срывая водолазку через голову. – Как зайдёшь — ливни горячей воды по полу. А то холодный, наверно, пиздец. Рома кивает и, словно читая по его лицу или просто зная природу его мыслей, остаётся в боксёрах, избавляя Антона от, возможно, самого отчаянного грехопадения в его истории. А может, Роме просто неудобно. Антон благодарен при любом исходе. Но, как бы сказать... Это мало чем помогает. Потому что Рома, смеясь, подходит к нему, скользит поцелуем по его красной щеке и просто плывёт из предбанника. Антон хочет облиться ледяной водой, а потом запереться в комнате и поджечь сигарету, которые курит Рома, просто чтобы вся комната пропахла этим табаком. И счастливо забыться. Все движения Антона деревянные. Он боится двинуть головой, смотря строго перед собой. Рома, разбрызгивая свою воду, попадает ею на чугунную печь и камни, и от этого великолепия исходит тот аромат, который Антон больше всего ценит в бане. Что никак не помогает натягивающейся ткани на его нижнем белье. Жар печи тоже нихуя не помогает, делая голову Антона поплывшей. Рома же... Ну, Рома вроде бы занимается своими делами, давая Антону спокойно намылить тело. Но его периодические смешки наводят Антона на определённые мысли. – На мне какая-то чума? — мурлычет этот чертёнок, показываясь из-за плеча и заставляя Антона выронить мочалку. Антон молчит, молясь, чтобы Рома прекратил. Но на что он рассчитывал, в самом деле... – «А я теряю голову от любви смолоду, — мычит Рома ему на ухо и осторожно разворачивает. Антон позволяет просто потому, что плавится под этими руками. – Я от такой любви к тебе боюсь даже дышать...» – Петь в бане — плохая примета, — хрипит Антон, понимая, что Рома намекает на их обмен за песню. – Останови меня. Заткнуть его было бы самым простым способом. Но Антон знает, что такой исход не для них. Поэтому он глубоко вздыхает и, борясь с тлеющим смущением, выпаливает: – Твои бёдра... мне нравятся твои бёдра. Я не могу на них смотреть. Он не лжёт. На самом деле, он без ума от всего Ромы с кончиков волос до кончиков пальцев, но именно эти блядские бледные крепкие бёдра являются самой тяжёлой частью, от одного взгляда на которые Антону плохо. Рома, точно издеваясь, оттягивает пояс боксёров, приспуская. – Так ещё лучше? – Ты пересмотрел порно? — вяло огрызается, не звуча убедительно для обоих. Рома не отвечает на его подначку, прижимаясь ещё ближе. Антону приходится опереться о доски полка, и несильный удар затылком как раз кстати, чтобы его мозг окончательно не откис. – Скажи, чего ты хочешь, — понижая голос, просит Рома. – Какая разница, чего хочу я, — сопротивляется, хотя внутри него взрываются фейерверки от одного лишь образа того, что он желает сделать. – Ты не хочешь, так что... – Кто тебе сказал? — выгибает бровь. – Мой вставший член для тебя — пустой звук? – Что... Ведясь на уловку, Антон бросает взгляд на... Блять. Он абсолютно в безвыходном положении. – Но ты... Но мне казалось, что ты... – Что мы говорили о том, что ты слишком много думаешь? – Но ты не говорил, что хочешь... чего-то! – А ты? Антон захлопывает рот. – Антон, — пальцы Ромы оглаживают его чёлку. – Не замечать твоих тоскующих взглядов сложно, но я не хочу торопить тебя. Пока ты не скажешь мне, что ты хочешь, я этого не пойму. Назови меня самонадеянным, но в последнее время у тебя такое лицо при виде меня, будто ты скоро на стенку полезешь. – Я думал... — язык заплетался. – Я думал, что ты не хочешь... больше не хочешь, и... – Моё упущение, — легко соглашается Рома. – Если бы я знал, что именно это тебя останавливает... — он выдержал паузу, близкую к театральной и, потирая шею около смущённым жестом, сказал: – Понимаешь, блондинка... твой взгляд кажется таким уверенным, словно ты точно знаешь, чего хочешь. А я... я не знаю, чего хочу, но точно знаю, что хочу чувствовать тебя. Поэтому... что бы это ни было, я просто хочу, чтобы ты мне об этом сказал. А я скажу, согласен ли я. Или хотя бы приму к сведению. – Ты не должен принимать от меня ничего, что... – Ты меня слушаешь? — с усталым смешком. – Я не сказал, что приму от тебя всё, что ты предложишь. Я сказал, что хочу знать, что ты хочешь со мной сделать. Это даже заводит, знаешь ли... Смеётся. Этот невозможный человек стоит здесь с видом самоуверенного идиота, при этом пылая шеей, и Антон видит, что это не покраснение от жара. И всё же Антон может ощущать, как невидимый пар оседает на его теле, а дыхание и без того учащённое. Антон, рывком ополаскиваясь водой и вынуждая Рому отдёрнуться, почти злостно шипит: – Хочу отсосать тебе. Доволен? Антон рад, что его взгляд без очков и с замыленными каплями ресницами не ловит наверняка неприятно удивлённое выражение на лице Ромы, который должен хорошенько задуматься о том, что Антон хочет прикоснуться к нему таким образом и... Погрязшее между ними молчание не новость для Антона, но отчего-то это заставляет его сердце провалиться в желудок. Опять он выкинул нечто, что способно разрушить то единственное в его жизни, что... – Антон. Антон не отшатывается от держащих подбородок пальцев только оттого, что считает, что хуже уже всё равно не будет. – Это то, чего ты хочешь? — голос вкрадчивый, но Антон различает слабо сдерживаемые эмоции. – Да, — в пизду. Может, позже это удастся списать на галлюцинации из-за поднимающейся температуры. – Ты знаешь, как это... — Антон слышит, как Рома прерывисто сглатывает, – как это будет?.. Ты делал это раньше? От такого заявления Антон аж подпрыгивает. – С ума сошёл? У меня никого не было до тебя. Мысли разгоняются до первой космической и ударяют ровно в виски. Он даже не понял, как это сказал. Действительно, в таком смысле у Антона никогда никого не было, кроме Ромы. Но вот по части физики... Рома ведь именно это имел в виду, а Антон не распознал сразу. Солгал просто на автомате. Впрочем, Антон в самом деле не делал Руди минет. Зато получал его и чисто теоретически может представить, что из этого должно получиться. – Прости, — шепчет Рома. – Я знаю. Теперь Антон вцепляется в Рому, боясь, что тот может утечь сквозь пальцы на его глазах. Чувство вины так знакомо, что почти не кровоточит. – Я не умею, — говорит Антон. – Но я хочу. Хочу попробовать. Хочу сделать это с тобой. Чего Антон не ждёт, так это ободряющей улыбки Ромы. – Только если ты уверен, блондинка. Антон меняет их местами, смещая Рому так, чтобы прижать его к стене. Из-за её неровной поверхности она не слишком удобна для откидывания головы, да и лопатки, наверно, тоже спасибо не скажут. Но Рома не выглядит хоть сколько обеспокоенным этим. Антон страшится поверить в то, что это происходит взаправду. Но изумрудные глаза Ромы так блестят, что ему хочется верить. И всё же Антон никогда не простит себе, если... – Вопрос в том, уверен ли ты, Ром, — почти жалобно тянет Антон. – Уверен ли я в том, что хочу тебя? — говорит Рома так, словно это не он только что сбросил на Антона гранату, оторвав чеку. – Пока ты этого хочешь, я более чем счастлив принять это от тебя. Не думаю, что я сильно пострадаю при этом. – Он ещё и шутит, — закатывает глаза, но вот руки подрагивают от напряжения так, что это впору счесть судорогами. – Так какого ещё приглашения ты ждёшь? — с наглой ухмылкой. Да, в общем-то, уже никакого. Не отводя взгляда, Антон опускается на колени, почти вздрагивая от того, как тепло волной проносится по ногам. Пол скользкий, и Антон начинает думать о том, за что бы держаться в... процессе. Рома, наблюдая за ним, медленно берёт его руки в свои и кладёт на свои бёдра, скрытые за промокшими боксёрами. Антон искренне считает, что даже сквозь ткань это место под пальцами ощущается самым горячим, что есть в этом помещении. Антон, пробегая языком по губам, хрипит: – Если тебе станет много... или просто больше не захочется, ты меня остановишь. – Как и ты, — отвечает так, что спорить бесполезно. На том и порешили. Какое-то время Антон собирается с духом. Не потому, что пытается решиться — о нет, он дорвался до того, о чём не мог и мечтать, — а потому, что боится как-то Роме навредить. Но тот смотрит на него с мягкой улыбкой, не торопя. Антон подумал, что было бы неплохо простоять вот так до конца света. Но он всё-таки открывает себе доступ к голой коже, во все глаза разглядывая представшее перед ним зрелище. Во рту скапливается слюна, а собственное возбуждение почти причиняет боль. – Ром, — неуверенно зовёт он, находясь где-то не здесь. – Ты можешь не смотреть?.. Он не знает, выдержит ли чужой взгляд или будет волноваться ещё больше, чтобы в конечном итоге сделать им обоим хуже. – Как скажешь, — прерывисто выдыхает Рома и с тихим смешком просит: – Тогда пообещай, что не убежишь, когда закончишь. – Конечно, — с облегчением. Антон не проверяет, закрыл ли Рома глаза или отвернулся, и так зная, что тот выполнил его просьбу. Он на пробу прикасается пальцами, вновь слыша выпущенный сквозь зубы выдох. Кожа перед ним светлая, намного светлее, казалось бы, бледной кожи этих крепких бёдер. Антон также проводит самыми кончиками пальцев по выпирающим тазовым костям, не в силах предполагать, что это может быть первый и последний раз, когда он может это увидеть и коснуться. Хочется запечатать этот вид в памяти и запомнить эти непередаваемые ощущения, запомнить запах и мурашки, несмотря на удушающий жар, запомнить сокращающиеся мышцы живота и тёмную дорожку волос, запомнить, как рвано двигается грудная клетка и дрожат ноги, пытаясь удержаться хозяина в прямом положении. Но как бы то ни было, Антон не хочет заставлять Рому долго ждать. Поэтому он прислоняется сначала носом, проведя им по всей — нахуй, блять, — немаленькой длине чужого естества, затем оставляя россыпь коротких поцелуев, пытаясь привыкнуть к новым ощущениям под губами. Отдалённо он думает о том, что гораздо лучше было бы посадить Рому на лавку, но это уже мелочи. Он не может думать больше ни о чём, когда пробует несколько неловких мазков языком и слышит натуральный скулёж, плохо заглушённый, как понимает Антон, костяшками. Воодушевлённый, Антон раскрывает рот шире и, вдыхая поглубже, берёт. Он и сам прикрывает веки, порядком смущённый, и этот небольшой факт заметно упрощает дело... потому что теперь Антона ничего не отвлекает. В недрах памяти он вспоминает какие-либо нюансы, которые запомнил со своих встреч с Руди, но думать о друге в такой момент кажется по меньшей мере преступлением, так что он старается загубить эти мысли в зачатке. Жарко невыносимо, но Антон и не думает останавливаться; он не ждёт от себя ничего сверхъестественного и просто пытается не пускать в ход зубы, двигать головой в принятом им же самим ритме и не сбиваться с него, чтобы давать доступ к кислороду и не подавиться. По мере того, как его амплитуда потихоньку увеличивается, а скорость растёт пропорционально ей, Антон, не в силах терпеть, прикасается к себе и всё же сбивается, но не критично. Рома, кажется, не замечает этой заминки, ибо Антон продолжает улавливать полустоны-полувсхлипы над своей головой. В этой дымке Антон в какой-то момент отчётливо осознаёт, что Рома держит руки при себе, сложив их за спиной. Антона это не очень устраивает — и он злится на себя за то, заметил это так поздно, — так что он даёт себе импровизированный перерыв, выпуская Рому и сглатывая скопившуюся озером слюну. Его горло саднит так, будто оно разодрано ангиной, а шея затекла с непривычки, но в остальном Антон находится в такой прострации, что ему в целом похуй. Пока Рома издаёт такие звуки по его вине. – Мои волосы, — голос слушается откровенно плохо, но ему удаётся это выговорить. Рома, когда Антон открывает глаза и заново привыкает к яркому свету, смотрит на него абсолютно пространственным взглядом. Антон ловит себя на мысли, что сейчас глаза Ромы полностью открыты, откровенны и уязвимы, и это... Рома позволяет себе такое, когда играет на гитаре или поёт. Но впервые Рома опускает эту завесу по другой причине. – У тебя слёзы, — отвечает Рома хрипло и звучит не лучше него. Не сильно удивляясь, Антон в самом деле чувствует дорожки на щеках и зуд в глазах. Должно быть, он всё-таки немного переусердствовал. – Это от радости, — ухмыляется он и, как и Рома недавно, собственноручно кладёт руки несопротивляющегося Ромы на свои взмокшие волосы. – Не дёргай и не двигай. Просто держи. Ладно? Рому хватает лишь на кивок. Перед тем как закончить начатое, Антон видит, как Рома возводит глаза к потолку, вонзая зубы в нижнюю губу. Это не шибко сдерживает его стоны, но Антон всё равно плохо их слышит из-за периодического гула крови в ушах. В несильной, но всё равно ощутимой хватке в волосах присутствие Ромы предстаёт на другом уровне, добавляет чего-то такого, что будоражит пуще прежнего. Может быть, дело в доверии. Может, Антон просто в моменте понимает, что ему это чертовски приятно. Его горло горит, — как горит и рука, двигающаяся в бешеном темпе, — но всё это так крышесносно, что Антон уверен — этот эпизод будет с ним до скончания его дней. Рома, уже едва скуля, сигнализирует о том, что на грани, и Антон отстраняется, помогая дойти до разрядки кулаком. Спустя пару секунд грудь Антона окрашивается белёсыми струйками; Антон кончает следом, в бессилии прислоняясь лбом к дрожащим бёдрам Ромы. Убирая затёкшие руки, Антон понимает, что вцепился в брюнета так сильно, что оставил следы. «Но, — утешает сознание, – хотя бы ничего не откусил». Антону хочется смеяться в истерике или вжаться в Рому навсегда, оставшись здесь, чтоб белый свет больше не видел ни его одного, ни их вместе. Рома медленно оседает, глядя на него с убийственной долей восхищения и чистейшего ошеломления. – Пиздец. По-другому и не скажешь. На его просьбы встать, чтобы смыть следы их увеселительного мероприятия, Рома отвечает махом руки, и Антон, усмехаясь, умывается сам, не забыв ополоснуть рот, и помогает Роме. Он даже заворачивает Рому в полотенце, всё ещё не зная, плакать ему или смеяться. Взгляд Ромы блуждающий. Антон не уверен, как на это реагировать. Но его опасения развеиваются, когда Рома тычет его мокрым носом, как какой-то щенок, и бормочет: – Это было так пиздец, что я словно умер и воскрес. – Ты ещё «спасибо» скажи. – Спасибо, — долгожданная ухмылка возвращается на губы Ромы, когда он говорит: – Кто ж знал, что ты можешь так... – Ты губу-то закатай. – Я ещё не раскатывал. Канат, натягивающийся в груди Антона, словно начал раскручиваться. А ударивший в голову зимний ветер окончательно отрезвил. Не сказать, что Антон совсем перестал волноваться после произошедшего — скорее это был мандраж. Но он ни о чём не жалел. Не тогда, когда испытал от этого невероятную бурю. А на некоторые физические неприятности ему было по боку. Это стоило того. Он старался воспринимать это как разовую акцию, чтобы не давать себе надежду на продолжение. Но после этой близости они стали как будто... раскрепощённее. Это могло бы быть глупостями, если бы Антон не заметил за собой в первую очередь тот факт, что стал смелее прикасаться к Роме где-то, помимо плеч, всё чаще опуская ладони на бёдра. Что и сам Рома будто стал кидать ему заискивающие взгляды, как бы невзначай задевать его во время прогулок, чтобы на подходе к дому Антон уже изнывал от желания повалить Рому на диван и расцеловать до потери сознания. Но Антон держал себя в руках. Во всех смыслах. Рома подарил ему более чем предостаточно образов для дрочки, но это ни за что не заставило бы Антона пытаться Рому к чему-то склонять. Все их затяжные сеансы поцелуев и долгих касаний через одежду, все немногие попытки подрочить друг другу за закрытыми дверями происходили с инициативы Ромы, которого, по его словам, доводили голодные взгляды Антона. Рома, кажется, основательно убедился в том, что Антон никогда не переступит черту первым, и взял на себя роль организатора. Перед каким-либо шагом Антон всё равно по двадцать раз уточнял, точно ли Рома этого хочет, на что Рома отвечал сначала снисходительным смешком, а потом повторял из раза в раз, что да. Хочет и не боится. Антон умирал от ответного доверия каждый раз. Тем мучительнее его грызла изнутри невидимая мышь, когда они ходили в гости к Руди. Когда началась учёба, времени на поход к другу попросту не было — ну, или Антон просто всячески себя этим успокаивал, — поэтому все встречи проходили у них втроём, когда Рома говорил, мол, пора бы наведаться к Руди. Эти встречи походили для Антона на изощрённую пытку. Помогало только то, что Руди в эти встречи был больше заинтересован в Роме, чем в нём, и они болтали о чём-то своём. Улыбка на губах Ромы была весомым аргументом к тому, чтобы Антон соглашался сюда приходить. Но это не избавляло его от якобы случайных касаний друга, его двусмысленных фраз, которые всё равно мог понять только Антон, от кокетливо порхающих ресниц... Причём он умудрялся посылать эти невербальные сигналы так, что это было незаметно для Ромы. Руди слишком серьёзно относился к словам Антона о том, что об этом никто не должен знать. Когда же Антон оказывался с Руди наедине, он не позволял заходить дальше поцелуев, но даже они ощущались на языке, как чистый спирт. По сути ничего не поменялось. Но по ощущениям это стало просто невыносимо. Антон обещал себе, что прекратит это. По крайней мере, пока они с Ромой... Пока они с Ромой, в общем. Но язык будто завязывался в узел, когда счастливый Руди встречал его на пороге. Фактически говоря, Антон ведь не нарушал их уговора... Он всё ещё не знал, что они с Ромой из себя представляют, и не хотел заводить разговора об этом, пока то самое это между ними работало. Сегодня побитое настроение Ромы оставляло желать лучшего, так что поход к Руди был делом неизбежным. И несмотря на всё... Антон не забывал о том, что Руди до всего этого был его другом. И в моменты, когда он мог хотя бы на минутку забыть о том, в какой сложной ситуации он находится, проводить время с Руди, ни о чём не думая... Всё ещё было здорово. – «I’m through with love, I’ll never fall again...» Здорово — смотреть на Рому перед экраном старенького импортного телевизора, по которому шёл чёрно-белый фильм. Смотреть на то, как глухая печаль в его глазах сменяется игривостью под песню Мэрилин Монро. – «For I must have you or no one... And so I’m through with love» Слушая очаровательный акцент Ромы, Антон не может не улыбаться. Как не может не улыбаться и попыткам Руди подпевать. – «Goodbye to spring and all it meant to me...» И плевать, что они смотрят фильм на английском языке с немецкими субтитрами. Роме ничто из этого ни капли не мешает выглядеть самым заинтересованным. – «It can never bring the thing that used to be...» Антон знает, что это любимый фильм Руди. Почему-то, сколько бы раз Антон ни смотрел его с ним, ему никак не надоедало. Этот раз не стал исключением. Есть в этом что-то вроде традиции, которой всё нипочём. Ну, или же дело в том, что такая классика никогда не устареет. – Singe mit uns, lieber Freund, — просит Руди, поворачиваясь к нему с лучезарной улыбкой. Антон ничуть не против. Он улыбается в ответ ещё шире и подхватывает: – «Baby, I’m through with love...» Впервые за долгое время Антон возвращается из гостей друга в исключительно светлых чувствах. Робкая надежда на то, что они смогут вернуться к прежним взаимоотношениям, теплится в нём. Однако ему не следовало расслабляться совсем. Этим же вечером ему жестоко напомнили об этом. Рома корпел над тригонометрическими уравнениями, пока Антон, отдыхая от задач с решётками Пеннета, воровал кофе из его кружки, в очередной раз поражаясь его горечи. Тёмный шоколад, найденный в холодильнике, тоже шёл исключительно в Антона. Такими темпами Антон предполагал, что перестанет любить сахар вообще. Ужин, приготовленный дедом Карпом, был гастрономически приятнее опытов Ромы, так что Антон был более чем разнежен и удовлетворён. Перед вечерним подметанием крыльца можно и как следует побездельничать. От нечего делать Антон, естественно, наслаждался профилем Ромы, его нахмуренными бровями и сжатыми губами — видом максимально сосредоточенным и прекрасным. Потакая своему давнему желанию и следуя внезапному приливу вдохновения, он оторвал из альбома Ромы чистый лист. Быстренько подточил карандаш и, закусив его, прикинул, что можно нарисовать прямо сейчас. Рома, отвлечённый его пристальным взглядом, поднял глаза. Опустив взгляд на карандаш в его губах, он хмыкнул: – Художник проснулся? Антон неопределённо пожал плечами. – Типа того. Очевидно, Рома был заинтригован, если оторвался от тетради и развернулся к Антону всем корпусом. – Какую позу мне принять? — с изогнутой бровью. – Не льсти себе, — хмыкнул Антон. – Я хочу запечатлеть пейзаж за окном. – М-м. Такую темень? – Отстань. Но, противореча себе, Антон набросал контуры лица, краем глаза видя, как скулы Ромы готовы были треснуть от улыбки. – Если не хочешь получиться душевнобольным, сделай лицо попроще, — пробормотал Антон, надеясь, что покраснел не слишком сильно. – Ты жесток со своей музой. – Художник восхищается музой, а не хочет с ней плотских утех. – Так ужасно жесток, солнышко. После этих слов Антон давит карандашом так сильно, что ломает его. Чёртов Рома с его чёртовыми прозвищами! Он раздражённо смахивает ошмётки грифеля, но понимает, что эскиз испорчен. – Доволен? — бурчит он, хмуро смотря на продырявленный листок. – Плотские утехи, значит? Антон молча бросает лист на стол и складывает руки на груди. Рома изучает набросок, и его окрашивающаяся в нежно-розовый шея является здесь кармой, не иначе. – Не игнорируй меня, — зовёт Рома, без труда доставая руки Антона из замка и без заминки кладя их на свои плечи. Антон по-прежнему не реагирует, но скрыть мурашки у него не удалось бы при всём желании. Рома замирает в сантиметре у его шеи, и одно дыхание уже сбивает весь настрой Антона на шутливую обиду, по щелчку превращая его в нуждающееся желе. – Можно? — шёпотом. Антон нетерпеливо кивает. Антон понятия не имеет, что в его шее так привлекает Рому, раз тот без конца уделяет ей столько внимания, но предполагает, что вопрос, почему он помешан на бёдрах и плечах Ромы, примерно из той же категории и вообще не ему судить. Только сыпаться песочком под холодными и осторожными пальцами, вздрагивая от каждого поцелуя, каждого обжигающего касания губ к чувствительному месту. Водолазка в пальцах Антона мнётся, так плотно облегает тело Ромы, что в её наличии нет никакого смысла. Когда Антон тянется к ширинке на брюках Ромы, тот перестаёт мучить его шею и хрипит: – Подожди, — Антон одёргивает руки комично быстро, заставляя Рому закатить глаза. – Диван?.. Антон согласен с этим. Он тянет Рому за собой и валит его на подушки, подкладывая одну тому под голову. Рома приподнимается на локтях и обрамляет ладонями его лицо, ожидая согласия, прежде чем втянуть его в неторопливый и дразнящий поцелуй, который должен, как и всегда, являться для них разогревающим, стимулирующим и отвлекающим фактором, чтобы приступить к чему-то более изобретательному. Кроме дебюта Антона в минет, больше они не пробовали заходить дальше. Да они и не спешили. Не то чтобы они в этом так уж сильно нуждались. Какое там, когда любое прикосновение Ромы для него подобно манне небесной. Стараясь опираться коленями так, чтобы ненароком не прижать Рому, Антон попутно слепо шарил по талии Ромы, чтобы добраться до заветного ремня и ослабить его. Его эти брюки на высокой посадке и водолазка с высоким вырезом — просто издевательство. Наряжаться в школу — ещё один заскок Ромы, который сводил Антона с ума. Разъединяя их губы, Антон наугад ведёт дорожку поцелуев по мягкой щеке и доходит до мочки уха, прикусывая и её тоже. Рома вдруг подкидывает бёдра и издаёт нечленораздельный звук. – Блять... — сипит Рома, помогая Антону вытащить ремень из шлёвок. – Не думал носить серёжку? — усмехается Антон, повторяя это незамысловатое действие. Прокол под языком ощущается странно, но будоражит. Рома с рыком стонет снова. – Вот гадёныш... — Рома отталкивает его лицо, что вызывает у Антона только задушенный смех. – Что, как длинный? Или как пират? – Тогда придётся и глаза подводить. – Увидят — засмеют. – А ты подводи только для меня. – Забавы ради? Эх, вот она, молодёжь... Антон смеётся в открытую, а затем наклоняется и целует Рому в уголок губ. – Я шучу. Твои глаза и так красивые, Ром. – Знаешь, а серёжки у цыган вполне себе ничего... Рома явно напрашивается, и Антон с удовольствием затыкает его рот, больше не церемонясь. Он подхватывает Рому под бёдра, заставляя того обхватиться ногами вокруг него. Дёргая подол водолазки, Антон спрашивает: – Снимешь? Вместо ответа Рома скидывает её через голову, открывая вид на крылья рёбер, всё те же выпирающие ключицы и торс. Антон собирается очертить губами всё это, но Роме, видимо, сегодня не терпится, потому что он молит: – Антон, поторопись. Я долго не протяну. Подавляя секундное разочарование, Антон избавляется и от своего верха, следом с энтузиазмом освобождая ноги Ромы из штанин. Ну, или не совсем — брюки собираются гармошкой чуть ниже колен, но их это уже не волнует. Они доводят друг друга до сбитого напрочь дыхания быстрыми, уверенными и неумолимыми движениями. Антон думает о том, что надо полностью снять штаны, чтобы не запачкаться, когда... Когда его взгляд случайно ловит какое-то движение на периферии. Они не закрыли дверь. И в дурмане Антон ни хрена не услышал и об этом не вспомнил. Конечно же, Антон в мгновенье ока превращается в заледеневшую глыбу. Рома, улавливая это, напрягается тоже, но из-за своего положения не может увидеть причину. Зато Антон видит. Видит замершего в дверном проёме Бяшу с круглыми глазами. Друг прикрывает рот рукой и крошечными шажками отходит назад. В разбившейся тишине тяжёлое дыхание звучит как горн. Антон спрыгивает, чудом не запутываясь в собственных штанах, пока натягивает их, и надевает футболку с очками уже на ходу, выбегая из комнаты в отчаянной попытке поймать Бяшу. – Бяша! — кричит он сипло, ненавидя, как жалко это звучит. – Бяша, подожди! Пожалуйста, подожди! Алтан! Брошенное имя, всегда безотказно работающее, заставляет Бяшу притормозить. Они оказываются на передней веранде, и Антон даже не чувствует убивающего вечернего холода. Бяша поворачивается к нему, всё ещё прижимая руку ко рту. В его раскосых глазах стоит влага, а плечи судорожно дёргаются. Антон делает робкий шаг вперёд. Бяша рявкает: – Не подходи ко мне, блять! Антон поднимает руки как в поражении и прекрасно знает, что тоже плачет, в данную минуту не заботясь о том, где он, как и что. Он с могильным ужасом осознаёт, что Бяша увидел. – Алтан, прошу тебя... – Не называй меня так! Ты... Ты... Блядский пидор! Голос друга дребезжит от ярости, неверия и какого-то страха. Антон понимает, что его голос погребён под этим. Поэтому ему остаётся лишь слушать. – Всё... Всё это время ты... Вы... Ромыч тоже... Не могу поверить... Не могу в это, блять, поверить! Что мой друг — чёртов педик! Бяша мотает головой, разговаривая как будто сам с собой. Посреди его обвинительной речи Антон находит в себе крупицу силы, чтобы прохрипеть: – Ты действительно так думаешь? – Думаю что?! Я своими, блять, глазами видел, как ты... как вы... — за долю секунды с Бяши будто спадает вся спесь, и он заливается слезами пуще прежнего, еле проговаривая: – Тох, как же так?.. Как же ты... Зачем?.. Антон не знает, что на это ответить. Он ничего не знает. – Мне жаль, — всё, что он говорит, и сползает по стенке на пол, глядя ровно перед собой. Бяша почему-то не спешит уходить, хотя сильно рвался каких-то пять минут назад. Антон не успевает провалиться в тихую истерику, потому что рыдающий Бяша внезапно вдалбливается лбом в его плечо и чуть ли не задыхается, обхватывая его всеми конечностями. – Что ж теперь будет-то, Тох? Как мы жить-то будем... Антон ни черта не понимает. Но он догадывается обнять друга в ответ, в утешительной манере проводя рукой по его спутанным под шапкой волосам. Если Бяша так злится на него — бога ради. Главное, он всё ещё здесь. – Это Рома тебя надоумил, на? — гнев вновь вспыхивает в Бяше, но быстро гасится новой волной завываний. – Антох, ты же нормальный был... Всё же нормально было... Боже, мамочка родная... Я видел где-то, что это болезнь такая... Но от неё лечиться в психушке надо... Я не пущу тебя в психушку, Тох... – Рома ни в чём не виноват, — на это Антона тоже хватает, потому что это важно. – Мы оба захотели этого. – Хуйня на постном масле! – Нет, Бяш. Я хочу его. Я без него не могу. Эти слова вызывают у Бяши ещё один протяжный вой. Перепады в настроении друга не способствуют тому, чтобы Антон хоть немножко успокоился. Напротив, руки Антона крупно дрожат, а переносица сигнализирует о том, что ей недостаточно воздуха. – В голове не укладывается, братан... Поверить не могу... Какие-то остатки самообладания Антона вопят о том, что с этим пора заканчивать, пока они оба не отбросили коньки прямо здесь. – У тебя истерика, Бяш, — Антон отводит лицо друга от себя и, избегая его взгляда, шепчет: – Иди домой. – А ты? Ты будешь... – Мы поговорим об этом потом, ладно? Пожалуйста. – Скажи, что ты шутишь, Тох... — нет, Бяша точно сейчас не в том состоянии, чтобы вести диалог. – Скажи, что я, блять, сплю... – Только если ты... захочешь меня увидеть. Эта реплика заставляет Бяшу закашляться, подавиться всхлипом. Бяша шумно шмыгает носом и гаркает: – Ты никуда не денешься, понял?! – Д-да. Да, конечно. Я буду ждать, когда ты будешь готов. – Я... Тох, я не знаю, я... – Потом, Бяш. Тебе нужно успокоиться. На прощание — Антон боится надеяться, что не насовсем, — Бяша сжимает его до хруста в рёбрах и убегает, хлопая входной дверью. Антону удаётся затащить себя обратно на кухню. Можно поблагодарить высшие силы за то, что деда Карпа во время всего этого не было дома. Он сам не верит в то, что им с Бяшей будет, о чём говорить. Станет ли Бяша его слушать? Несмотря на то, что Бяша обнял его и нёс какой-то бред, это ничего не говорит о том, что Бяша сможет его принять или хотя бы... попытается понять. Как бы он хотел верить в лучшее и в их дружбу, но это... Это так чертовски больно... «Блядский пидор!» Это были слова его лучшего друга. Это было его первой мыслью, а первые мысли — всегда самые правильные и правдивые для человека, разве нет? Как там ещё говорят... В гневе мы высказываем всё, что думаем?.. Не всё ли равно, что сказал Бяша после? Теперь он считает Антона... – Антон. Антона обволакивает теплом; Рома положил на его плечи плед, пропахший чёрным кофе, дешёвыми сигаретами и антоновским одеколоном. Сам Рома сидит перед ним на корточках. Антон и не понял, как оказался на полу. – Давай к печке, м? — мягко шепчет Рома. – Ты весь замёрз, у тебя губы синие. Антон повинуется, позволяя Роме приподнять себя под локтями, но ноги его почти не слушаются. Тем не менее, жар дровяной печи проходится по телу, словно панацея. Антон кусает губы, но слёзы ему неподвластны. Он точно не хочет устраивать перед Ромой... – Он сказал... сказал, что я пидор... что мы... Рома качает головой, вновь присаживаясь аккурат перед ним. – Не надо, солнышко... – Нет... — Антон ненавидит себя за это, но колья в груди не позволяют ему промолчать: – Я не хочу... не хочу прозвища... пока что. – Хорошо. Блондинка тоже? – Да. – Мне уйти? Антон задумывается, но одна мысль о том, чтобы остаться одному или вернуться домой, наносит ему душевную травму. Нигде, кроме рук Ромы, он не почувствует себя в безопасности. Даже если эти самые руки станут причиной его опасности, он отдался бы им без капли сомнения. Что-то для него ясно, как день. Рома всегда его понимает. – Нет, — после секундного колебания он добавляет: – Я не смогу спать один. – Ты хочешь остаться у меня? – Да. – Я спрошу у деда. Можно постелить тебе... – Я... Я хочу с тобой. Запоздало приходит мысль о том, что Рома может этого не хотеть. Но Рома не даёт ему зациклиться на ней. – Тогда я скажу твоим родителям. Где твой телефон? Антон отдаёт ему мобильник; что-то подсказывает Антону, что его родители будут не в восторге от этой новости, как и дед Карп, но Рома заверяет, что всё уладит. Они перемещаются в комнату. Антон отрешённо сидит на пуфе, по нос закутанный в плед. Он не может понять, от чего продолжает дрожать: от холода или непрошедшего нервного потрясения. Рома шустро расправляет диван, укладывая две подушки вместо одной и, с тихого позволения снимая с него очки, отводит на новое лежбище. Антон не расстаётся с заземляющими запахами, полагая, что это хоть малость, но облегчит его страдания. Рома методично закидывает порцию дров в печку, когда из Антона вырывается: – Он считает, что я больной. Рома отбрасывает спички, подметая веником соринки. – Он так не думает, — отвечает Рома. – Откуда ты знаешь? Он сказал... – Он был не в себе. – Ты слышал?.. – Почти всё, — признаётся Рома. Вытирая руки от побелки, он продолжает: – Конечно, он был зол. Расстроен, обижен, напуган. Он наговорил тебе этих вещей, а потом разрыдался от того, что может тебя потерять. Он дорожит тобой. Дай ему время это переваривать. Антон не хотел больше ничего анализировать. Но и уснуть он тоже не смог бы. – Будешь переодеваться? Антон покачал головой. Он подождал, пока Рома вернётся из тёмной части дома уже переодетым в просторные пижамные штаны и серую футболку. Рома направлялся к дивану, но Антон промямлил: – Гитара. Спой мне. У Ромы ушло не больше минуты на то, чтобы заклеить пальцы пластырями и вернуться к нему уже с гитарой. Его тонкие пальцы задели выключатель, и комната погрузилась во мрак. Антон, нуждаясь в его близости, прислонился к его груди спиной. Его окатило холодной вспышкой, — как той ледяной водой в этом дурацком городском душе, после которой неизбежно шёл желанный горячий поток, — но она прошла так же быстро, как и появилась. Он постарался расслабить конечности. Рома, так осторожно, как только мог, перекинул руки, чтобы обхватить гриф гитары и положить пальцы на струны. – Нашёл в репертуаре Высоцкого песню про лошадь, представляешь? — в конце так и просилось уже ставшее незаменимым «блондинка», но Антон не был уверен, что это не заставит его вздрогнуть. Антон фыркнул, закрывая глаза. – «Я скачу, но я скачу иначе По камням, по лужам, по росе. Бег мой назван иноходью, значит — По-другому, то есть — не как все» Бяше бы понравилось... Разумеется, Бяша же любит Высоцкого и неплохо ладит с лошадьми. Но фоне Антона так вообще — наездник хоть куда. Наверно, это потому, что Бяша в целом любит животных. И даже научился ездить на лошади без седла. – «Он вонзает шпоры в ребра мне, Зубоскалят первые ряды… Я согласен бегать в табуне — Но не под седлом и без узды!» Вот он, видимо, закон бумеранга. Вот, какого было Руди пару лет назад, когда он открылся Антону. Открылся по своей воле, а не был пойман с поличным, словно делал что-то постыдное. Руди вверил ему свой секрет, а Антон отгородился от него. Что же он тогда сказал? Вроде, что-то про то, что так не бывает. Что это глупость и игры, несерьёзность и бред, что рушит жизнь. – «Что со мной, что делаю, как смею! Потакаю своему врагу! Я собою просто не владею — Я прийти не первым не могу!» Но Антон одумался. Пусть не сразу, но осознал, как ужасно поступил. Может, и Бяша поймёт? Простит его? Примет таким? Руди ждал его, хотя Антон бросил все эти гадости ему в лицо. Антон готов принять Бяшу обратно, когда бы тот ни пришёл. – «Что же делать? Остаётся мне Вышвырнуть жокея моего И бежать, как будто в табуне, — Под седлом, в узде, но без него!» Что, если Рома в самом деле разрушит его жизнь? Нет. Антон сам её разрушит. Потому что выберет то, что может её сломать. Какая же всё-таки жестокая штука. Когда нет ничего убивающего в том, что всё равно тебя убьёт. Только за счёт третьих лиц, а не вас самих. – «Я впервые не был иноходцем — Я стремился выиграть, как все!» Громкий, дребезжащий шёпот Ромы ознаменовал последний аккорд. Антон, находясь в полудрёме и борясь с застывшей влагой, прошептал: – Я не жалею, Рома. Он провалился в сон. Пожалуй, засыпать сидя было не самым блестящим его решением, но он был слишком вымотан, чтобы переживать об этом. Неправильно ли было с его стороны выбирать Рому, когда... логичнее было бы выбрать безопасность?.. Только вот для Антона Рома стал именно ею. Мог ли он представить себе ещё пару месяцев назад, что ввяжется во всё это так сильно? Что существование без Ромы рядом в перспективе кажется невозможным, удручающим? Стоило ли так привязываться?.. Что с ним будет, если на вопрос о том, хочет ли Рома остаться с ним, тот ответит отрицательно? Неделя перед Новым годом была наполнена для Антона школьной беготнёй и забытой пустотой. Бяша не шарахался от него, но смотрел с поджатыми губами и убитым взглядом, не давая Антону никаких причин для того, чтобы напрягать друга своим присутствием. На Рому Бяша не смотрел вовсе, но хотя бы не агрессировал, что можно было бы счесть каким-никаким, но успехом. На общих прогулках Антон старался не падать в забытье, переговариваясь в основном с Евой или с Ромой, который — чего Антон опасался в какой-то момент, — не душил его своим постоянным присутствием, а давал опору для рассыпанных костей Антона. Но в их компании стало на одно слепое пятно для Антона больше. Если другие и замечали, что Бяша отстранился, то не акцентировали на этом внимание. С Полиной ситуация выходила аналогичная. Дома Антон бывал только на словах и по большей части ради Оли, которая по-прежнему болезненно реагировала на ссоры родителей. Но она находила подзарядку в друзьях, в бесконечных декабрьских конкурсах, развешивании объявлений о дискотеке, словно все и так не прознают о ней, предновогодней атмосфере, марафоне кинофильмов и сладостях. Антон же находил своё отвлечение в домашней работе, в подготовке к контрольным работам, в обменах записками с Евой, как в старые добрые времена, и, к его большому удивлению, в трёпе Кирилла, который магическом образом оказывался с ним в паре чаще, так что Антону удалось приложить руку к составлению плейлиста для предновогодней дискотеки. Всю тяжесть дня Антон в конечном итоге сбрасывал, как только оказывался у Ромы дома. Антон ощущал себя фениксом, что восставал из пепла день за днём и так же каждый день сгорал. Но Рома помогал собираться по кусочкам своими отвлечёнными разговорами, ненавязчивыми историями, подколками, к которым они вскоре вернулись, поцелуями, что стали ещё трепетнее, и едва-едва осязаемыми прикосновениями. Могло бы показаться, что Рома относится к нему, как к хрустальному, но если так подумать, в поведении Ромы это было всегда, так что Антона это не оскорбляло и не выводило из себя. Он всегда мог сказать, когда хочет побыть сам с собой, когда не хочет, чтобы Рома складывал на него конечности во время их киносеансов перед изрядно подвисающим телевизором, точно так же, как и Рома мог попросить отрезок времени, когда он бы мог заняться чем-то своим, не прогоняя при этом Антона из поля зрения. Антон не знал, что стало бы с ним без Ромы сейчас. Будто они смогут справиться со всем. Антон принял это решение так же внезапно, как и всё остальное в своей жизни. Вообще, удивительно, что он сначала подумал об этом. Они начнут этот Новый год в новом статусе, когда Антон спросит Рому, кто они и что будут делать после выпуска. Дальнейший план действий состоял из того, чтобы окончательно разорвать с привилегиями Руди, дождаться Бяши и жить так, как будет благоволить ему судьба. Да, именно так он и сделает. Антон продолжал настраиваться и внушать себе это весь путь до сельского клуба. Больше четырёх часов перед этим было потрачено на помощь Оле с причёской, на непосредственную глажку праздничной одежды, которая состояла из приятной на ощупь чёрной рубашки и достаточно свободных брюк, чтобы Антон не стеснялся в движениях во время танца. Да и на отопление в этом хлипком сооружении можно было не уповать, так что было решено захватить с собой и пиджаки. Антон внутренне усмехался собственной идее пойти во всём чёрном, пока не увидел Рому. В красном. Ну, то есть... Не то чтобы Антон не считал, что не выглядит секси в костюме, но... Он боялся, что не сможет отвести взгляд от фигуры Ромы вообще. Иногда Антон правда не понимал, как Рома умудряется сочетать любовь к спортивным вещам для повседневной носки и... надевать сердечные приступы для всего остального. Рома даже повязал галстук. – Правильно Ева говорит, — хмыкнул он, когда они снимали куртки в комнатушке, именуемой гардеробом. – Ты тот ещё щегол. – Любовь — своенравная птица, которую никто не может приручить. Антон просто отмахнулся от него. Они расправились со сменной обувью и сложили всё как можно кучнее, чтобы потом быстрее было найти. Из разбросанных здесь курток Антон узнал множество курток одноклассников. Они пришли довольно рано: за полчаса часа до назначенного времени дискотеки, — но в том, что народ уже наплывал, не было ничего сверхъестественного. Потом здесь яблоку будет негде упасть. Придёт дай боже если не вся школа, плюсом молодёжь как здешняя, так и приезжая и другие любители подрыгаться под громкую музыку. Впрочем, музыка из огромных напольных колонок уже лилась. Кирилл был на своём месте, смотря на тучу народа, как на челядь. Играющую песню Антон сразу одобрил. «Девочка с севера, девочка ниоткуда...» Кирилл поймал его взгляд в этой толпе, так как пристально следил за всеми входящими, и послал ему ехидную улыбочку. Антон ответил неприличным жестом. – Блондинка, — позвал Рома, наклонившись к его уху. – Посмотри-ка, кто к нам пожаловал. Предвкушение разлилось по телу подобно глоток шампанского; Антон резво развернулся и помчался вперёд быстрее, чем увидел, куда бежать. – Петя! Смешно подстриженный Петя выплюнул содержимое стакана обратно в него же и покачнулся от той силы, с которой Антон влетел в него. Опомнившись, он грязно выругался и стиснул Антона в ответ, разрушая старания мамы над его волосами парой размашистых движений. – Задушишь, малыш, — уже пьяно посмеиваясь, Петя похлопал его по спине, отстраняясь. Петя оглядел его с ног до головы и усмехнулся: – А в тебя всё как не в коня овёс. – Зато ты как похорошел! — рассмеялся Антон. – Бока наедаешь? – А то! Скоро тресну. Антон ещё пару дней назад услышал о том, что Петя сможет вырваться на день или два, чтобы приехать. Но всё равно видеть его сейчас прямо перед собой было таким согревающим зрелищем, что Антон решил не вспоминать обо всём том, что накопилось между ними. Ещё успеется. Он пришёл сюда, чтобы развлекаться и веселиться. – Чего днём не зашёл? — спросил он. – Да я вот только приехал, — защищался Петя. – Припёрся не солоно хлебавши. Только и успел пожитки скинуть. – И на казённые харчи позарился, — появившийся из закутка Лёша отсалютовал Антону стаканом, в котором плескалась точно такая же жидкость, как у Пети. – Ты разве скидывался на это, а? – Ой, Немец, не бухти. – Ага, как же, нарисовался хрен со звёзд. – Как будто ты скидывался, — отмахнулся Коваль. – Не пори сказку. – Как дед насрал в коляску? Разгоравшуюся — и вполне привычную, — перепалку этих двоих своим появлением прервал Паша, в явном намёке кладя ладонь на плечо брата. Тот нехотя закрыл рот и, пройдясь цепким взглядом по подошедшему Роме, сказал: – Значит так, малышня, оставайтесь в пределах видимости. Если я кого-то обсчитаюсь, и вы не появитесь в течение двадцати минут, я вас найду и в порошок сотру, ясно? — с около грозным прищуром. – Так точно, — Антон отдал шутливую честь. Беспокойство Пети было обоснованно, ибо на таких сборищах частенько происходили неприятные ситуации разной степени паршивости, и когда за тобой приглядывают — это добавляет возможности расслабиться. «Мамочка, что с нами будет? Я полюбила бандита!» От таких замечательных и знакомых песен ноги ну сами пускались в пляс, и Антон как раз намеревался схватить Рому под локоть и утянуть на импровизированный танцпол, когда Паша робко окликнул его: – Антон. Можно тебя на минутку? Рома жестом показал ему, где будет его ждать. Антон, ещё не успевший развернуться, с вопросом во взгляде посмотрел на Пашу. Не хотелось бы паниковать раньше времени, но с Пашей ты никогда не знаешь, стоит ли. – Что такое? – Ты не видел Еву сегодня? Что-то это Антону напомнило. – Разве она не здесь? — растерянно спросил он. – Нет. Антон задумался на мгновенье. – Я видел её утром в магазине, — видя, как меж бровей Паши залегает хмурая складка, Антон поспешил его успокоить: – Слушай, может, она опаздывает? Или решила не идти? Она не жалует такие вещи... – Она говорила, что придёт. Но её не было дома, когда я заходил за ней. И правда, заставляет нервничать. – Давай так... Если она не появится через час, то мы пойдём её поищем. – Я не могу уйти без брата, — с заметным сожалением. – Переломится или пойдёт с тобой, — с раздражением бросил Антон. – Не накручивайся, Паша. Всякое бывает, Ева вечно находит дела в последний момент. Паша благодарно кивнул ему. Антон, убирая скрученный комок зарождающегося беспокойства, без труда нашёл Рому, словно в него был встроен компас, и без лишних слов утащил на место перед сценой, где уже прыгали и дёргались парни и девушки, многие из которых в скором времени обязательно достанут что-нибудь покрепче предлагаемого лимонада. «Don’t be afraid, Roman...» Антон жалел, что не может положить руки на плечи Ромы, не может прижаться к нему ближе или прислониться спиной, чтобы кокетливо провести бедром или откинуть назад голову... Но он искренне довольствовался тем, что они могли иметь: смотреть так, как не смотрели больше ни на кого, обмениваться случайными касаниями и любоваться друг другом в свете дурацкого освещения, которое способно сломать глаза. Особенно, под такой хит. «Скажи мне, сколько пузырьков в лимонаде?» Скрыть усмешку Антон не смог бы, как бы ни старался, да и не то чтобы он пытался это сделать. «А ты, мальчик мой, ты ещё просто не знаешь, что...» – «Я сочинаю роман, мужчина всей моей жизни» Антон счёл бы кощунством не подпеть. Как и все остальные танцующие. Припев гремел над головами, отражаясь от стен, пола и потолка. Изумрудный блеск в глазах Ромы был его маяком; он был уверен, что его шёпот был слышен Роме, если судить по его потемневшим зрачкам. – «Я сочиняю роман, Рома-Рома-Роман-Роман... Мужчина всей моей жизни» Никто из присутствующих не вкладывал в эти слова столько смысла, сколько Антон вложил в них сейчас. Вот, наверно, как Рома чувствует себя, когда поёт то, что имеет в виду. Когда пропускает песню через себя. Они остановились, и это точно было подозрительно. Но разве Антон мог отвести взгляд?.. Кончики их пальцев соприкоснулись, и по ним прошёлся разряд тока. «Фотография девять на двенадцать с наивной подписью — на память...» Песня более чем подходила для плавных покачиваний из стороны в сторону. Но они могли только стоять друг напротив друга и, Антон был уверен, разделять это желание. «Фотография, где мог ты улыбаться...» – Я собираюсь найти выпить, — сказал Антон, почти изнывая от желания прикусить разгорячённую танцами кожу, когда чуть привстал на носки, чтобы дотянуться до уха брюнета. Он заметил, как рука Ромы зависла около его талии. Может, нахуй эту дискотеку? – Я пил таблетки, — сообщил Рома, что означало, что спиртное ему противопоказано. – Встретимся минут через двадцать? Если Роме необходимо было побыть вдали от него, он не возражал. Никогда. На самом деле, ему тоже не помешает привести мысли в порядок. Антон заметил в толпе возвышающуюся макушку Лёши и отвлёк его от заигрывания с городской девчонкой, чтобы спросить, где они взяли градусные напитки. Лёша отвёл его к Пете, которого они застали в не самом удобном положении. Он прижимал к стене какую-то незнакомую Антону девушку, что чуть ли не вешалась на него, но смущённо отвела глаза, когда заметила их появление. Вот тебе и не завидуй товарищам, что могут без зазрения совести обжиматься с кем попало. Что за несправедливость. Стакан с, как Антон понял, самогоном был ему отдан, и он, понимая, что больше ему убить время не с кем, поплёлся к заднему выходу со сцены. Пока он шёл, то нашёл в одном из углов Бяшу, одинокого сидящего на скамье, нашёл и Полину в компании одноклассниц. Паша обнаружился подальше от основной массы. Он напряжённо смотрел в окно, точно ожидая появления своей девушки. К тому времени, как он добрался до незамысловатой стойки, музыка уже прекратилась, и одна из старшеклассниц, что была выбрана ведущей, начала речь о празднике, школьной деятельности, плавно перешла на поздравления, но это Антон уже не слушал. Он с наслаждением наблюдал за тем, как Кирилл, не ожидая его увидеть, чертыхается и ударяется коленом. – Чёрт тебя дери, Петров! Ты в курсе, что так подкрадываться к людям — дурной тон? – Догадываюсь, — забавлялся Антон. – Скройся отсюда, — огрызнулся Кирилл; массивные наушники опасно покачивались на его шее, когда он потирал ушибленное место. – Мешаешь. – Какая жалость, что именно этим мне и нравится заниматься. – Если от меня будет нести, как от алкаша, отец меня отходит, так что убирайся. – Я ещё даже не пьян! – Значит, будешь. Петров, не беси, а. Мне надоест быть добрым. – Всё-всё, ухожу. Это расстроило бы Антона меньше, если б медленно поглощающий его мозг алкоголь не сделал его мнимое одиночество таким тяжёлым. Свободное от долбящей музыки время вдруг заполнили гитарные отзвуки, и Антон узнал бы эти переливы где угодно. Ладно, теперь стало легче, даже если Рома собрал вокруг себя заинтересованных слушателей на одной из скамеек подальше от сцены. Акустика здесь позволяла слышать его хорошо. В его укромном уголке можно было притвориться, будто Рома поёт только для него. Наверно, прошло чуть больше, чем двадцать минут. Но прерывать Рому — тоже дурной тон, а Антон может и подождать. Он надеется, что впереди у них есть всё время в мире. «Показал ей весь мир и подарил... И весь мир за тебя говорил...» – Скучаешь? Ещё чуть-чуть — и Антон прикусил бы язык. Его расфокусированный взгляд не сразу различил знакомое лицо. Но звонкий голос был достаточно легко распознаваем. – Кхм... Привет, Кать. Сегодня светлые волосы Кати были красиво уложены и в кои-то веки не забраны в косы. На ней также красовалось платье с... нехилым таким вырезом, чтобы Антон покраснел щеками и отвёл взгляд. «Думаешь, ты разгадал, что надо ей?» Он предчувствовал, что Катя присела к нему не просто так, и предчувствие его не обмануло. – Если ты не хочешь ко мне подходить, как видишь, я сама к тебе пришла. – Дело не в том, что я не хочу, — он отставил пустой стакан, отчаянно нуждаясь в следующем. – Я... – Ты избегаешь этого. Я понимаю. Но я устала от этого, Антон, вот веришь или нет, сил моих больше нет. «Но ведь она не твоя! Хоть с тобой она даже иногда...» – Я не могла решиться на это долгое время, так что будь человеком и послушай, — во всей позе Кати смешались воля и скованность, напряжение и стойкость. – Прежде всего, я должна извиниться перед тобой. Я знаю, что сейчас это мало что изменит, но я закрою этот гештальт. – Я давно не держу на тебя зла. – Потому что ты идиот, — девушка горько усмехнулась. – Я бы на твоём месте послала меня на три буквы. – Если я это сделаю, ты всё равно не пойдёшь. Они замерли и расхохотались. Смех Кати был всё таким же: раскатистым и визгучим. «Она не твоя, как глоток вина...» – Я терзаюсь мыслями о том, что было бы, если б я не была такой дурой раньше, — продолжила Катя. – Прими к сведению, что я ни имела в виду ни слова их тех, что говорила тогда. Звучит тупо, да? – Нет... Я понимаю... Я тоже грешил этим, — признание не было брошенным камнем. Оно слетело так легко. – Не сравнивай кошмар, которым занималась я, с той чепухой, что бы это ни было. Я не поверю, что ты был способен ровнять человека с грязью. – Это не уменьшает ужаса тех слов, что я говорил. Катя заглянула ему в глаза. Она прочитала там что-то, понятное ей одной, потому что она кивнула, принимая. «Ты играешь с ней, а она — с тобой, потому что...» – Мы квиты? — со смешком спросил Антон. – Точно идиот. – Уж какой есть. – Тебя таким и любят, — с грустной улыбкой. – А я, как видишь, никому потом не сдалась. – А... Кирилл? «Это всё так скоро надоело ей...» – Кирилл — такой же ублюдок, как я. Два сапога пара, а? – Складывается впечатление, что у вас странная форма дружбы, — на приподнятые брови Кати он пояснил: – Ну, вряд ли ты ходила навещать его по этому вашему соглашению, а он бы таскал тебе сигареты в школу и хранил твои карандаши для глаз в своём шкафу. Катя искристо рассмеялась, качая головой. «Боль любви твоей...» – Ты почти прав, — кивнула она. – But I've never worn eyeliner in my life. Уточнить у неё, что бы это могло значить, Антон не имел возможности, потому что Катя исчезла так же неожиданно, как и появилась. Так впору начать думать, что у него проблемы с головой. Но этот разговор показался ему важным. Что-то двигалось к лучшему. Пожалуй, он даже готов был понять, почему Рома отпустил историю с Марком, хотя и не знал всей её подноготной, да и случаи их кардинально различалось. Но было в этом что-то общее: отказаться от бесполезной обиды на человека, какую бы боль он тебе ни причинил, потому что это уже не имеет никакого значения. По вернувшейся музыке Антон рассудил, что Рома освободился и можно отправиться на его поиски. Ну, сказать проще, чем сделать. Его голова уже потяжелела, а пол под ногами плавал. Музыка, духота и прилипшая к коже одежда тоже не делали ему чести и усложняли задачу. Антон плохо различал лица и бросил это гиблое дело. Оставалось уповать только на то, что Рома найдёт его в этой толкучке. Он спёр со стола стакан с разбавленной колой, что было приятным бонусом. Совсем близко к этому столу он обнаружил дверь, что, по его памяти, вела в одну из подсобок. Относительно свежий воздух определённо был полезен. – Наверно, в следующей жизни, когда я стану кошкой... — мяукал он, думая, как бы дать понять, что он здесь... – Догнал, — хмыкнули за его спиной, и его тут же окружил любимый запах, когда Антон уткнулся лицом в лацканы красного пиджака. – Для пьяного ты очень шустро передвигаешься. Антон ничего не ответил, хихикая и цепляясь за Рому, изголодавший по нему за этот вечер, хотя они пробыли вместе, как всегда, большую часть дня и даже не разлучались толком. Антон мог бы признать, что зависим. От всего, что касается Ромы, даже косвенно. – Не знал, что Лепс под гитару звучит так лирично, — поделился Антон, с одобрением подмечая, что Рома закрыл за собой дверь. Вышло бы некрасиво, если бы их кто-нибудь прервал. Рома самодовольно хмыкнул и спросил: – Я поцелую тебя? Наконец-то. Это было похоже на что-то, чего Антон ждал целый день. Их губы соединились в ленивом, но настойчивом танце. Антон отметил, что Роме надоело снимать с него очки раз за разом, и он просто перестал это делать, из-за чего Антон оставлял на его щеках еле заметные следы. Ещё одна деталь, которая выбивала у Антона почву из-под ног. Ноги-то у него и вправду подкосились, и Рома поддержал его, говоря с мягким укором: – Такой пьяный, блондинка. Как ты себя чувствуешь? – Я в порядке, — недовольно. – Просто душно и... басы долбят, сам знаешь. Рома удовлетворительно промычал. – Хочешь, выйдем «покурим»? – Не-а. Минут через десять всё равно пойдём на улицу. – Красотка так и не нашлась? — Антон помотал головой. – М-да, нехорошо. Но пока ещё они могли себе позволить понежиться в объятьях друг друга, словно не было в мире ничего ярче и надёжнее. Материал пиджака Ромы, что бы это ни было, был безумно приятным на ощупь — Антон не оправдывается, не подумайте, — да и сам прикид вызывал у Антона только неприличные мысли в голове. Стройный, высокий, что строгий костюм только подчёркивал... Любуйся по самое не хочу — одним словом. В молчании не было напряжения, такое состояние для них было вполне привычным, но воздух между ними накалялся с каждой секундой. Конечно, они не могли отрицать взаимное влечение на протяжении всего вечера, и сама абсурдность обстановки будто бы подстёгивала их. К тому же, Антон был пьян, чтобы это показалось ему прекрасной идеей. Рома сопротивлялся больше из неуверенности в том, что Антон действительно хочет этого прямо здесь и прямо сейчас, но Антон привёл контраргументы в пользу того, что они не сделают ничего сверх меры и справятся быстро. Благо что всяких тряпок здесь было предостаточно. Он не прикасался к Роме дальше поцелуев больше недели, войдите в его положение. Сегодня он не хотел быть во власти своих сомнений и страхов. «Я — твой наркотик, твой никотин... Твой алкоголь; я — твоя любовь» Громкая музыка была на их стороне и отлично заглушала их тяжёлое дыхание, неприличные звуки, сдерживаемые стоны, который лично Антон почти не контролировал, так как проваливался в ту негу, когда он не мог шевелить языком, не мог соображать и осознавать себя в пространстве. Поэтому он забыл удивиться, когда Рома, задевая носом его уши, отрывисто прошептал: – Позволь тоже сделать тебе приятно. Антон не понимал, чего от него хотят, но был согласен на что угодно, лишь бы это длилось как можно дольше. Его упавший ремень сопровождался откинувшейся в наслаждении головой, что немилостиво встретилась со стеной, хотя к нему ещё даже не прикоснулись так, как задумывалось. Момент на редкость затягивался, словно его хотели подразнить, хотели с ним поиграть. Антон требовательно двинул бёдрами, и его налитый член, наконец, получил обжигающее прикосновение холодных пальцев. Но этого было сейчас так мало, а Антон так хотел, так хотел освободить этот ком, чтобы кровь хлынула обратно, а не мешала ему. Он мог бы начать умолять, ибо опущенная чёрная макушка не спешила двигаться. «Тигр, а не котик, гроза всех дур, И дураков, что любят гламур» Выпустив воздух через стиснутые зубы, Антон простонал: – Р-Рикерт... И внезапно весь мир остановился. Всё остановилось, включая сердце Антона. Он изо всех сил молил о том, чтобы это был его страшный сон. Но стоящий на коленях Рома был реальным. Прошедший по Антону ледяной дождь был реальным. Предательство в болотных глазах было самым реальным, что Антон когда-либо видел. Всё разбилось вдребезги.