Кошка поймала птицу

Кино — Танец

Как же жгло в ногах… Он никогда не бегал так, как бежал в тот день. День, когда что-то внутри сломалось. Или перерезало тоненькие ниточки, держащие из последних сил. Он не помнил, кто об этом сказал. Слух выцепил только «Лёша» и «убил», а тело уже действовало само: несло его куда-то, куда он сам не знал. Голова стала какой-то пустой, а все чувства притупились. Только грудь сдавило болью. Растущей, резкой, тянущей вниз. Когда взгляд зацепился за толпу людей, ноги тоже повернули самостоятельно. А дальше непонятный, раздражающий гомон, похожий на жужжание мух. С трудом протиснувшись сквозь стену людей, попутно получая тычки локтями, он наконец увидел… Гаражная дверь. Маски зверей на стенах. И Лёша. Бледный. Обвисший в чьих-то руках. Такой незнакомый. Мертвенно-бледный… Первая мысль натурально подкосила ноги. Он на полусогнутых приблизился к Лёше, буквально выхватывая его из рук оторопевшего мужчины в полицейской форме. Полиция… Что здесь забыла полиция?.. Убийство… Полиция пришла разбираться с убийством?.. Нет… Нет... – Лёша… — попытался сказать он, но с губ слетели лишь слабые хрипы. Дрожащей рукой он убрал непослушные волосы с прикрытых глаз. Коснулся расслабленной руки. Пальцы Лёши были холодные. Бледные… Да почему же он так бледен?.. Нет… – Лёша… — позвал ещё раз. Рациональная часть сознания просила его смириться с неизбежным. Так будет проще. Так будет не больно. Вот только больно было. Было ужасно больно. Тело онемело, а потом пошло мелкой дрожью пуще прежнего. Воздуха перестало хватать. Но он не мог отвернуться, не мог ни прижать, ни оттолкнуть ладонь, что легла ему на щеку… Ладонь… на его щеке?.. Паша вскинул глаза на по-прежнему бескровное лицо. Но теперь чужие веки едва-едва шевелились, открывая карие радужки. Ему казалось, что его грудь взорвётся. Не раздумывая ни секунды, Паша наклонился, чтобы заключить Лёшу в объятия, сжать острые плечи и ощутить отчётливое сердцебиение. Бьётся. Его сердце бьётся. Шумно и часто. Он… жив. Паша не может не корить себя за страшные мысли. Но его одолевает такая буря эмоций, столько чувств, столько облегчения, что он с трудом сдерживается. Он не может перестать водить руками по широкой, тонкой и взмокшей спине, горящей под пальцами. Он знает — догадывается, — что-то всё же случилось, и оттого тяжело дышащий рядом Лёша кажется ему чем-то вроде миража, который вот-вот исчезнет, если хоть на мгновение его отпустить. Лёша бледен, как саван, и это сравнение пугает не на шутку. Паша ощущает, как Лёша слабо проводит пальцем по его щеке всё в том же месте, и ему удаётся посмотреть в эти карие глаза, чуть отстранив голову. Лёша, практически не моргая, смотрит перед собой и, оттягивая уголок губ, хрипит: – Уходи, Паша. Слова даются ему нелегко, но звучат они слишком твёрдо, чтобы Паше приходилось сомневаться в услышанном. Он же, не найдя слов, энергично качает головой, сжимая руки сильнее. Лёша усмехается и повторяет: – Уходи. Иначе я запачкаю тебя, — он убирает руку и хмурится, шепча: – Вот, уже запачкал… Ничего не понимая и начиная волноваться ещё больше, Паша касается щеки и чувствует что-то холодное и… вязкое. Он смотрит на свои пальцы и сдавленно ахает. Кровь. Тёмная, не засохшая. Только теперь он окидывает Лёшу осмысленном взглядом, и его собственная кровь, кажется, стынет в жилах. Лицо Лёши чистое, но вот одежда… и руки… В крови. Такой же тёмной. Как будто окрашенные жуткими красками. А в воздухе застыл тяжёлый, отдающий гнилью запах, чем-то похожий на ржавчину. Паша инстинктивно отдёргивает руки и резко отстраняется. Он отползает на несколько шагов и опускает глаза: его школьная жилетка стала такой же тёмно-красной. Как и руки. Он чувствует, как кровь стекает на землю, как медленно ползёт по коже. Голова кружится. К горлу подступает ком. Он слышит тихий смешок и вскидывает голову. Лёша, опираясь ладонью, садится на колени и смотрит на Пашу взглядом, в котором Паша ничего не видит. Потому что взгляд этот столь же чёрен, как озёрный ил. Паша складывает «Лёша» и «убил». Он не может в это поверить. Он начинает шептать «нет, нет, нет», будто зажёванный диск, и мотать головой, пачкая волосы окровавленными пальцами. – Уходи, Паша. Паше слышит, как рвутся нитки. Противный звук. Некрасивый. – Ты не должен дружить с мразью. Паше хочется бежать. Но он не может оставить Лёшу. Своего друга. Поэтому он сглатывает слюну и остаётся на месте. В то время как всё его естество кричит о том, что ему нужно уносить отсюда ноги. Паша не хочет признаваться себе в том, что Лёша в какой-то степени… пугает его. – Что ты говоришь? — выдавливает из себя Паша. Ответить Лёше не дают. Мужчина в форме поднимает его за локоть, вынуждая принять неудобную позу. Паша подрывается следом, но и его хватают за плечо, не давая сделать лишнее движение. Смутно знакомый второй мужчина окидывает его беглым взглядом и вдруг восклицает: – Ковалев? Паша Ковалев? Ты что тут забыл? Паша узнаёт в полицейском лейтенанта Константина Тихонова. Сам Паша почти не встречался с ним, зато слышал от отца и от брата много нелестного об этом человеке. Что сейчас заставляло нервничать и так взволнованного парня ещё хлеще. – Он не имеет к этому никакого отношения, — сказал Лёша, чуть шатаясь, но ему помогла устоять сильная поддержка. – Без тебя разберёмся, — отрезает держащий его полицейский, попутно раздавая указания снующим тут и там ребятам в форме. – Я всё скажу, — мгновенно говорит Лёша. – Не трогайте его. Здесь полдеревни, всех будете отпрашивать, что ли? – Надо будет, опросим, — не сдавался офицер. – Да погоди ты, Максимыч, — мягким тоном осадил товарища Тихонов. – Дети же, ну. Ты же для них как герой должен быть. – Я им тут не дядя Стёпа. – Злой ты человек, Максимыч. – Это потому что у меня велосипеда нет. Два мужчины коротко посмеялись, но быстро вернули на лица серьёзные выражения. Тихонов отпустил Пашу и приблизился к Лёше, интересуясь: – Немков Алексей Алексеевич? Правильно я помню? Лёша лишь угрюмо кивнул. Он прожигал Пашу взглядом, явно прося тем самым уйти отсюда, но Паша и не собирался этого делать. Немного осмотревшись и вернувшись в реальность, Паша осознал, сколько же народу здесь собралось, просто от мала до велика. Все галдели, вздыхали, обеспокоенно перешёптывались, создавая давящий на уши шум. Повсюду бродили полицейские и не только, записывая что-то и фотографируя. Они ходили также и по гаражу, пол которого, как теперь заметил Паша, был усеян ограждающими лентами. Рядом с громадным красным пятном. И телом, которое Паше не было видно. Тошнота подкатила с новой силой. – Вы тут закончили? — спросил Тихонов подошедшего юношу в халате и перчатках. – Похоже на то, — сухо бросил тот. – Остальное по экспертизе. Тихонов благодарно кивнул и вновь обратился к Лёше: – Сейчас нам придётся проехать в участок, — Лёша отвечал нетерпеливым кивком головы. – Сколько тебе лет? – Четырнадцать. – Паспорт есть? — спросил «Максимыч», не выпускающий Лёшу из рук. – Ещё нет. – Плохо, — цокнул мужчина. – Пойдём-ка сначала медику тебя покажем, а то больно ты бледен, мальчишка. – Со мной всё нормально, — ответил Лёша, вяло дёргаясь. – Поехали уже. – Вот ведь кому-то в обезьянник не терпится, — усмехнулся «Максимыч». – Ну ладно, коли уж так просишь. Только скажи вот ещё что: тела можешь опознать? Тела?.. – Там отец, — сквозь сжатые зубы бросил Лёша, кивая головой на гараж. – А там… — содрогнувшись, Лёша просипел на выдохе: – Сестра. Сердце пропустило удар. Паша на несколько мгновений словно лишился всех чувств. Как… Как в это можно было поверить?.. Лёша… убил… Паша продолжал смотреть на Лёшу, о чём-то разговаривающего с полицейскими. А дыра в груди всё расширялась. Грозясь поглотить и его самого. Проще… уйти, как и просил Лёша, было бы проще… Но он должен узнать, прежде чем бросать друга, которым дорожил. Которому верил. Которого считал честным и… близким человеком. И который… нуждался в нём тоже. Пока Лёша ему всё не расскажет, Паша несмотря ни на что будет на его стороне. А уже потом решит. Да. Так он подумал. В конце концов, не ему судить. – Я поеду, — заявил Паша, приподнимая голову, чтобы взрослые не смотрели на него совсем уж свысока. – Конечно, тебя-то только там и не хватало, — «Максимыч» даже не обернулся, раздражённо отмахиваясь. Лёша и Паша обменялись взглядами. Лёша покачал головой, но… попросил, — нет, — потребовал: – Я хочу, чтобы он поехал. – Мало ли, что ты хочешь. – Убудет с тебя, Максимыч? — вмешался Тихонов. – Пусть мальчишки вместе поедут. Там поговорим всё равно. Строгий мужчина скорчил обречённую гримасу и передал распоряжение одному из водителей, чтобы мальчиков усадили в разные машины. Паша не понимал, почему этот лейтенант Тихонов принял такое решение. Думать о том, что он хотел каким-то образом им помочь, было слишком глупо. Тем не менее, ему позволили ехать. За это он был безумно благодарен. Паша уже подошёл к нужной машине и собирался садиться под пристальным взглядом водителя, но вдруг раздался детский заливистый смех, и взоры всех опустились на юркого мальчонку, что словно из воздуха материализовался прямо за лейтенантом. Он прятался за широким штанинами, выглядывая и оглядывая всё вокруг своими бледно-серыми глазами. – Не уследили за тобой, разбойник, — Тихонов посадил мальчика на плечи и уничтожающе взглянул на подоспевшего нерасторопного паренька, в чьи обязанности на сегодня входило, видимо, следить за этим ребёнком. Паше показалось, что он его где-то уже видел. Впрочем, всем было известно, что сын Тихонова ходит в местную школу, только Паша такими вещами совсем не интересовался. Да и с самим лейтенантом Тихоновым Паша виделся только тогда, когда тот приходил к ним домой, чтобы забрать брата на очередной разговор. – Папа, смотри! — мальчик достал что-то блестящее из кармана. – Я часы нашёл! Мужчина принял часы из рук сына, но тот затребовал их обратно. Тихонов рассмеялся, опуская мальчика на землю и лохматя его светлые волосы. – Где нашёл? — вклинился «Максимыч». – Недалеко здесь, — мальчик показал пальцем на кусты смородины. – Разбились только. Жалко… – На женские похожи, — задумчиво протянул «Максимыч». – Или сняли с какой женщины поди. Ну-ка дай-ка. – Вот и нет! — насупился мальчик. – У вас уже есть часы. Их можно отдать тому, у кого их нет. – Они же разбитые, — улыбнулся Тихонов. – И что же? Работают же! Полицейские снисходительно покачали головами. Тихонов ненавязчиво спровадил сына подальше от смердящего гаража, а Паша не специально стал свидетелем разговора, так как они остановились недалеко от него. – Мама рассказывала, что Лёша в школе серёжки выменял на часы, — приговаривал мальчик, подталкиваемый отцом в спину. – Лёша такой классный, пап! Его в сборную региона по баскетболу записали, представляешь! Я бы отдал ему часы… Хотя он бы, наверно, не взял. Крутые парни не принимают подачки… Зато часы красивые, скажи, пап? Пускай и треснутые… – Какой Лёша-то? — только и успел вставить Тихонов. – Ну как какой? — возмутился мальчик. – Немков Лёша. Он же в школе на доске почёта висит. Ну ты даёшь, пап! Мужчины застопорились и переглянулись. Мальчик продолжил свой путь, и его сразу окружили, чтобы увести подальше. Напоследок мальчик только помахал ладошкой, бережно сложил часы обратно в карман курточки. – Ну и дела… — протянул лейтенант. – Мальчишку вспомнил? — спросил «Максимыч». Паша догадался, что этого офицера прислали из регионального отделения. Тихонов тоже служил там, но чаще работал в местном участке, так как жил в этой деревне с женой и двумя сыновьями. – Мальчишка-то и правда большие надежды подаёт. Точно, жена рассказывала, а я подзабыл маленько… – Семья как? – Образцовая семья. Отец, мать, двое детей: мальчик и девочка. Ума не приложу, что такое… – Отца бы пробить надо, — «Максимыч» потёр подбородок. – Сдаётся мне, не всё тут так чисто. – Да уж совсем не чисто. Следы на шее видел поди? – Душили, дураку понятно, — кивнул «Максимыч». – И без медиков видно. На серпе следы посмотреть бы уже, хоть что-то прояснилось бы. – Оборонялся, может, мальчишка-то? И ведь без сознания лежал, когда мы пришли. – Это как пальцем в небо, Константин Владимирович. Что попусту распинаться, опрашивать этого Лёшу надо и результаты ждать. – Так-то оно так, — согласился Тихонов. – Всё равно что-то мне покоя не даёт здесь. – Тебе закаляться уже пора, — хмыкнул «Максимыч». – А то повышения не дождёшься никогда. – Дети всё-таки… – Дети, я тебе скажу, хуже дьяволов бывают. Не обманывайся, друг, а то тебя так как липку однажды обдерут. «Максимыч» хлопнул Тихонова по плечу дружеским жестом, и они, наконец, отошли к своим машинам. Тихонов сел в ту же, куда должен был сесть Паша. Но Паша стоял, как громом поражённый, пытаясь уложить в голове всё, что он невольно услышал. Душили?.. Оборонялся?.. Но водитель окликнул его, и Паше пришлось повиноваться. Он пристегнул ремень, а маленькое пространство начало ужасно давить на него. Ему необходимо было спросить Лёшу обо всём как можно скорее… Он ведь даже… не услышал, что Лёша хотел ему рассказать… И не рассказал сам… ещё так много всего… Он осторожно посмотрел на лейтенанта, наблюдающего за тем, как оставшиеся полицейские разгоняют толпу зевак. Машина тронулась, что-то захрустело под колёсами. Мерный шум помог Паше собраться с мыслями. Он нашёл в себе смелость обратиться к Тихонову: – Я скажу. Лейтенант повернулся к нему с недоумением. – Можно… я скажу? — ещё раз попробовал Паша. Он понял, что у него есть шанс что-то исправить. Даже если всего лишь ничтожная попытка. Он должен. К его удивлению, Тихонов ободряюще кивнул, а в его глазах Паша заметил вспыхнувший интерес. – Я видел синяки. У Лёши. Много, — Паша силился тщательно припомнить то, что когда-то узрел. – Я догадывался, что его кто-то бьёт. Но он мне не рассказывал. Я думаю… он хотел мне рассказать именно это. Тихонов внимательно его слушал. – Ты хочешь сказать, что в его семье имело место рукоприкладство? – Я не знаю, — честно ответил Паша. – Но такие синяки… На ногах, на спине, на бёдрах. Чтобы никто не видел. Его бил кто-то. В этом я уверен. – Хм, — Тихонов нахмурился. – В школе у него были конфликты, не знаешь? Или с кем ещё? – Лёшу в школе все любят. Взрослые. Дети завидуют, но не трогают. Лёша бы сказал. Лёша не слабак. – С чего ты взял, что это не просто синяки? Всё-таки мальчики… – Я знаю, как выглядят такие синяки, — перебил Паша неожиданно для самого себя. Но он чувствовал, как его решимость растёт с каждым словом. – Вы же знаете моего брата. Знаете нашу семью. Знаете, что делает отец. Лейтенант промолчал. И отвернулся к окну. Он, по-видимому, напряжённо думал о чём-то, его брови хмурились всё сильнее. Спустя длительный промежуток времени он произнёс: – Молодец, что сказал. Лёша ведь твой друг? – Да, — ответил Паша, с тянущим ощущением в сердце добавляя: – Мой лучший и единственный друг. И я его не оставлю. «Даже если он убийца?» — назойливо шептал разум. В этом «если» не было никакого смысла. Как не было и смысла пытаться предугадать исход. Паша уже пообещал самому себе, что покуда не узнает всей правды, то будет предан их дружбе. Значит, так тому и быть. Казалось, Тихонов хотел сказать что-то ещё, но не стал этого делать. Когда они подъехали к непрезентабельному зданию полицейского участка, он спросил только: – Ты знаешь что-то про маски в гараже? На что Паша покачал головой. При чём здесь маски, он не имел представления. А когда узнал, хотел лишь забыть. Выкинуть из головы и больше ни за что не вспоминать. На опросе он, естественно, не присутствовал. Он терпеливо дожидался Лёши в тесной неприветливой комнатке для посетителей, не прикасаясь к бутылке воды, поставленной на столик рядом. Редкие шаги не тревожили его: он сумел оградить себя от любых посторонних звуков, чтобы не сойти с ума в этом сером помещении. Когда Лёшу в наручниках вывели конвоиры, пружина в груди почти лопнула. Им позволили поговорить. «Перед отбытием в город», — сказал конвоир. «Для содержания под стражей перед судом», — сказал кто-то ещё. Паша не хотел этого слышать. Лёша объяснил всё коротко, сжато, серо. Как будто говорил не о себе. Не о том, что произошло сегодня, часами ранее. Не о том, что видели его глаза. Не о том, что сделали его руки. Не о том, что случалось дома практически ежедневно. Не о семье. Матери, сестре, отце. Словно его место занял кто-то другой: холодный, отстранённый. Одежда на нём была другой: крови на ней не было, но Паше чудилось, что вот она — прямо на рукавах, штанах, руках… Осталась с ним навечно. Кровь, что застыла на руках самого Паши, будто жгла вены сквозь кожу. Этот запах… Этот запах он запомнит на всю жизнь. Как и этот день. День, с которого всё пошло не так. Всё… продолжило ломаться. Нити продолжили рваться. Он очнулся только когда его высадили на остановке, отвезя обратно. Его голова кружилась, а пальцы кололо иглами. Следы от свежих ран мерещились ему на ладонях, в изгибах локтей, а под ногами представлялась мутная река, издающая запах ржавчины. Его шатало из стороны в сторону. Фиолетовые отметины на шее Лёши заставляли сердце скакать мимо положенного ритма. Они выглядели ужасно. Паша словно мог чувствовать невидимую руку, перекрывающую доступ к кислороду. Паша понял, что пришёл на заброшку, куда Лёша часто сбегал после школы. Здесь он валялся на старом сломанном диване и дожидался его прихода. Паша не любил сюда заходить: тут было чересчур много пыли и паутины. Теперь же здесь было… пусто. Лёши здесь нет. Паша споткнулся за торчащую доску: поднялось облако пыли, когда его колени соприкоснулись с полом. Боли он не ощутил. Вся она ушла куда-то в район груди. Паша всё это время предполагал верно. Отец избивал Лёшу. Постоянно. А он… почему он ничего не спросил первым? Почему ничего не сделал? Быть может, всего этого бы не случилось. Лёша бы не… убил. Если бы Паша помог ему. Боль в груди не давала дышать. Красный цвет расплывался перед глазами. Или это… был дождь? Через щели хлипкой крыши капала вода, мощным потоком ударяя по спине. Вода казалась Паше яркой. Отражающей кровь. Или кровь в самом деле лилась с неба?.. Паша подумал, что его слёз не будет видно в мешанине дождевого потока. И он позволил себе. Отец и брат запрещали плакать. В мире, в котором они живут, им нельзя показывать слабость. Только вот Паша знал, что он слабак. Жалкий, ни на что не способный. Не способный защитить единственного друга. Заставляющий брата вступаться за него и получать выговоры от школы. И наказание от отца. Бесполезный. Абсолютно ни на что негодный. Удар головой пришёлся очень кстати. В нос ударила новая кровь: на этот раз его. Привкус железа смешался на языке с солью. Алый дождь намешивал на щеках слёзы и тонкие струйки красной жидкости. Больно по-прежнему не было. Больно было только в груди. Стало холодно. И сыро. Паша закусил губу с такой силой, что слёзы хлынули сильнее. Но он не давал себе всхлипывать. Чтобы не пасть ещё ниже. Лёша сказал ему уйти. Лёше он больше не нужен? Лёша решил, что Паша будет осуждать? Или не думал, что Паша останется с ним, если попросить? Лёша сомневался в нём? Не доверял? Разочаровался? Увидел, что Паша был напуган, когда смотрел на кровь? Паша предал его?.. Когда рискнул допустить даже мысль о том, что Лёша мог убить, просто потому что был… плохим человеком? Лоб встретился с полом снова. Потом ещё раз. Ещё. И ещё. И ещё. Ещё. Он потерял своего друга. Потому что такое жалкое подобие человека не должно иметь друзей. Судьба распределила карты справедливо. Только из-за этого пришлось страдать удивительно доброму и смелому человеку, имя которого Паша больше не имел права называть. Того человека больше нет. А новый Лёша человек не нуждался в нём. Не после того, что он пережил. Не после того, как ему пришлось в одиночку совершать страшные вещи, а лучшего друга не было рядом, чтобы подставить плечо. Потому что, даже если бы Паша оказался там, он бы не смог ничего сделать. Потому что он слабак. С сильными людьми не должно быть слабых. От очередного удара в висках зашумело. Голову Паша просто-напросто не сумел поднять. Он опустил руки, заваливаясь на бок. Он совершенно ничего не видел. Одежда была промокшей насквозь. Но сверху больше ничего не лилось: дождь, вроде бы, перестал идти. Пол заброшки был одной большой лужей нежно-арбузного цвета. Паше такое сравнение разведённой крови показалось забавным, он непроизвольно улыбнулся и попробовал встать на ноги. Он, держась за гудящую голову, медленно ступал нетвёрдыми шагами, на память идя домой. Наверняка прохожие приходили в ужас от его внешнего вида. Паша этого не видел: всё лицо было залито кровью. Она залилась даже в уши, кажется. Откуда у него остались силы хоть на какие-то движения, он не знал. Он просто не представлял, что могло ждать его дома. Он убежал так внезапно и пропал на полдня, так что ему нужно было как можно быстрее попасть домой. Пускай и в таком состоянии… Глаза потихоньку высыхали. Паша надеялся, что никто не заметит красноты под ними. Что никто не узнает, что он плакал. Впрочем, похоже, он зря волновался по этому поводу. Стоило ему открыть дверь, каким-то чудом не рухнув на крыльце, и прислониться плечом к стене, как в его уши ударил крик, который звучал как сквозь вату: – Какого хуя?! Его руки вдруг отняли от лица, и Паша смог различить перед собой ошарашенного брата. В течение следующей минуты Паша наблюдал за тем, как глаза Пети наливаются красным. Вновь красный цвет… Который Паша вскоре возненавидит. – Кто? Паша ничего не понял. Он только опасно покачнулся, но брат вернул его в прежнее положение, ударив лопатками о стену. – Че ты молчишь, блять?! Говори! Живо! Голова загудела с новой силой. Не удержав болезненный стон, Паша стал медленно оседать на пол. – Твою мать… Паша прикрыл глаза, слыша только ругательства брата и его безуспешные попытки удержать его. Но второй раздавшийся голос заставил Пашу заледенеть изнутри. – Захлопнись, — пробурчал отец. Паша знал, что родитель приставил локоть к стене, чтобы опереться на него щекой. – О, пришлёпал блудный сын. Да ещё и расквашенный. Ну чудеса! Отец хрипло рассмеялся. Паша слышал его приближающийся шаги и проклинал себя за то, что не мог пошевелиться. Он совершенно выбился из сил. И кровь в ушах всё никак не переставала пульсировать. Его грубо схватили за подбородок, несмотря на протесты Пети, которые отец проигнорировал. – Вот так сыночек, — издевательски протянул отец. – Отцовская гордость. Висок пронзило вспышкой боли: сильная рука приложила голову о стену. Как бы Паша ни сдерживался, мычание прорвалось сквозь зубы. Только этого отец и дожидался. – Хнычешь, а? Больно небось? — пальцы всё ещё держали подбородок, не давая повернуть голову. Сдавливали всё сильнее. – Что скажут мои друзья, когда узнают, что мой сын такой слабак? Заплакать хочешь? Хочешь же, правда? — отец разразился более пугающим смехом. – В нашем мире ты не выживешь. Так к чему мучить тебя понапрасну? Вторая рука сомкнулась на горле. Кровь, капающая с лица, запачкала её, но отцу было всё равно. – Сразу было видно, что ты никчёмная братская копия, — говорил отец, голос его чуть дрожал от напряжения. Паша чувствовал, как задыхается. – Надо было тебя в детстве утопить. Как ненужного котёнка. Беспомощного и бесполезного. Как думаешь? – Отпусти его! Вслед за неожиданным выкриком прозвучал и треск стекла. Кашель, вырвавшийся сразу после того, как Паша смог сделать полноценный вдох, грозился разорвать гортань. Его больше никто и ничто не держало: тело наклонилось вперёд. Лёжа на полу прихожей, Паша пытался выровнять дыхание. А потом бежать. Им надо было бежать отсюда, пока не случилось что-нибудь страшное. Он снова подверг опасности. Только теперь уже брата. Наверно, стоило раскрошить себе голову там, в заброшке. И остаться там. Тогда ничего бы не случилось. Зачем он торопился домой? Если здесь он тоже никому не был нужен?.. Но сначала увести брата отсюда. Хоть что-то он должен успеть сделать. Он смог поднять голову вовремя: отец одним точным ударом отправил Петю в полёт до ближайшей стены. Отец выглядел как никогда страшно: удар маминой старой вазой по голове явно не был приятным. В глазах родителя полыхала первородная ярость, и Паша был уверен: если его не остановить, он точно их убьёт. Петя прорычал что-то, но… Прижав ладонь к кровоточащему носу, он встал ровно перед лежащим Пашей. – Я сказал, не трогай его! Как в замедленной съёмке, Паша видел, как отец замахивается. После такого удара Петя точно уже не поднимется. Паша ждал, когда же он отойдёт. Но Петя… продолжал стоять, закрывая его собой. Но Паше некогда было размышлять. Он, собрав остатки сил, сделал рывок, схватил брата за запястье и почти ползком добрался до двери. Долго тянуть Петю не пришлось: он быстро поднял Пашу и уже сам потащил за собой. Позади раздавались отцовская брань и грохот мебели. Но они успели выскочить за дверь быстрее, чем отец очухался. Спустя минуты тяжёлого бега, что казались вечными, они остановились около дряхлой ивы, на ветках которой местная шпана играла в войнушки и прочие прелести. Найдя какой-то трухлявый пень, Петя усадил на него Пашу, что почти мешком плёлся за ним. Последние силы иссякли: Паша думал, что он вот-вот отключится. Петя неласково шлёпнул его по щеке, заставляя распахнуть глаза. – Не вздумай вырубаться! — приказал он, присаживаясь перед пнём на корточки. – Ты живой вообще? — он коснулся лица Паши и поморщился. – Кровищи-то откуда столько? Пиздец… Паше казалось, что он спит. – Зачем? — спросил он высохшими губами. – Что зачем? – Зачем полез? — слова давались невыносимо трудно, да и говорить было больно: губа была закушена так долго, что онемела. – Пусть лучше… отец задушил бы меня… Я не нужен. Я слабак. Я бесполезный. Я… Другая пощёчина заставила его замолчать. Петя взял его за воротник когда-то кремовой рубашки. Голос брата почему-то проседал, словно он… не мог говорить спокойно?.. – Ты че несёшь, полудурок? Совсем головой поехал? Видать, дохуя раз тебя ей приложили. – Я сам. – Что ты, блять, сам? – Я сам приложил себя. Много. На заброшке. Вон там, — он даже показал направление едва-едва поднятым пальцем. Тишина ощущалась инородной. Пальцы Пети разжались. Он сидел и смотрел на него так, словно никогда раньше не видел. Кровь из его носа попадала на капельки росы, что покоились на низеньких травинках. Паша потянулся, чтобы стереть её. Петя опустил голову на его колени. И всхлипнул так громко, что Паше этот звук показался самым громким на свете. – Идиот, — раздалось приглушённо. – Последний идиот… Какой же ты придурок! Паша понятия не имел, что ему делать. Он ни разу не видел брата таким. – Я слабак, — ответил он невпопад. – И поебать! — рявкнул Петя, поднимая голову и глядя на него мокрыми глазами. – Я тебе на что? Да ни одна тварь тебя не тронет, слышишь?! Больше никто. Я не дам. – Ты не должен… – Ты мой брат, ясно? Пусть только ещё кто попробует, я… Петя всё говорил, а Паша находился где-то не здесь. Он не мог поверить в то, что кто-то даёт ему такое обещание. Брат всегда старался защищать его. Чего он совершенно не заслуживал. Он не хотел, чтобы брат страдал из-за него. Если бы его не было, всем стало бы лучше… – Кому я нужен? — спросил он вслух, сам того не осознавая. Петя не был его другом. Петя всегда говорил, что Паша его достал. Что его раздражает, когда Паша лезет со своей ненужной помощью. Что он терпеть не может, когда Паша вертится вокруг него. Почему же Петя защищает его, если он так ему противен? Потому что так надо? Не заставляет ли это чувствовать себя ужасно? Зачем? Зачем брат делает это? Почему не хочет избавиться от него сейчас, когда Паша готов исчезнуть из его жизни?.. – Мне. Дождь забарабанил по веткам снова. Погода сегодня была на редкость пасмурная. Небо было похоже на сигаретный дым. Появившийся ветер морозил пальцы и лицо. – Мне нужен. Плечи Пети судорожно дёргались. Он больше не вскидывал голову. Только по-мальчишески всхлипывал, плача как в последний раз. – Не оставляй меня, Паш. Пожалуйста. В этот день что-то внутри сломалось. Заменившись другим. Чем-то, чего Паша до этого не знал. Нити порвались, но что мешало ему привязать новые? Он знал, что ему предстоит это сделать ещё не единожды. В их жизни слабые люди не выживают. Но, быть может, ему хватит сил на то, чтобы заменять старые нитки новыми? А дождь, как добрый друг, поможет скрыть слёзы.