Короткометражный герой

      

As you wake up in a cold sweat

Little boy, what goes on in your head?

All this hatred in your heart, yet

I mourn the most for all the things that I never said

What have they done to us?

      

             Тесная комната с металлическими стенами находилась в незнакомом Джону месте, под землей. Они заехали на территорию в бронированной машине, которая не позволяла увидеть, что его окружало — даже рентгеновское зрение не приносило ничего, кроме боли — глаза резал ослепительный белый свет, не пропускавший взгляд дальше. Выйдя из машины, они спустились куда-то в подвал, который оказался куда больше, чем Джон предполагал. Целая подземная лаборатория. Он позволял вести себя туда, просто надеясь, что наконец узнает нечто новое. Ему обещали, что, если он будет хорошо себя вести, ему позволят увидеться с отцом.       Его окружали доктора, которых Джон мысленно называл «белыми халатами». Все они говорили только на родном языке отца. Английский. Это должен был быть и его родной язык, но Джон еще никогда не слышал столько его вариантов от разных людей… он понимал далеко не все, о чем они говорили. Дело было не только в языковом барьере: много незнакомых слов, слишком заумных. Это напомнило о лаборатории, куда Джон ходил с отцом, но там ощущения были другими: он не чувствовал от них угрозы. Наверное, потому что тогда отец его защищал от них. Эти врачи смотрели на него иначе.       Но сейчас Джон был совсем один. И эти чумные доктора глядели так, словно он был даже меньше, чем человек. Знали ли они, где его отец? И что ему нужно делать, чтобы узнать это?       Иногда он слышал знакомые слова: лазер, рентгеновское зрение, полет, скорость света. Всё это было его, его и только его — его достижения! Они были у них как на ладони, но ведь… он не рассказывал им о себе. Он не показывал силы. Откуда они знали? Почему, глядя в свои записи, они словно видели его насквозь? Джон держал себя в руках из последних сил и просто дышал, как учил папа. Медленный вдох. Выдох. И по новой.       — Что ты умеешь делать, Джон? — один из людей в халатах попытался изобразить дружелюбие, но Джон им попросту не верил. Когда он продолжил молчать, доктор устало и безразлично вздохнул: — Ладно. Значит, пассивный тест на неуязвимость.       Слова повисли в воздухе, как приговор. Он упрямо молчал, но чувствовал, что это не улучшает ситуацию. В уголках глаз скапливались слезы; он не хотел быть слабым. Отец учил его другому.       Отец… где же отец?       Открылась металлическая дверь, ведущая в маленькую комнатку. Джон посмотрел на индикаторы рядом с дверью. Цифры показывали температуру, но постоянно мигали, словно так и хотели убежать куда-то. Вверх или вниз? Раз изнутри комната не была похожа на морозилку, покрытую корочкой льда, значит…       По коже побежала дрожь. Это была чертова духовка.       «Испытание неуязвимости» значило, что его станут жарить заживо?       Его тело было невозможно ранить, он знал это наверняка. Но он чувствовал боль. Иногда. Он узнавал разные ее виды, когда падал с большой высоты, когда дрался с другими суперами на тренировках, когда отрабатывал удары на испытательном полигоне. Отец говорил, что боль делала его человеком, и тогда она ощущалась правильно. Она была знакомой, даже справедливой.       Но боль, нависшая над ним сейчас, пугала. Она исходила от людей, которые смотрели на него, как на бездушный предмет. Когда доктор легонько подтолкнул его в плечо, Джон не сделал ни шага.       — Зайди в камеру, Джон.       — Чтобы вы меня поджарили?! — взвился он, отскакивая на шаг. Его глаза горели; он слишком хорошо знал, что его радужки уже полыхали красным.       — Испытания температурой для тебя — все равно что рутинное исследование для обычного человека. Ты неузявим, парень. Давай не будем усложнять.       — Это не так! — запротестовал он.       — Ты неуязвим, — медленнее и настойчивее повторил уже другой белый халат, тоже вставший перед ним. В его голосе звучала только усталость и равнодушие, ни капли понимания.       — Я чувствую боль! — в отчаянии закричал Джон, и его голос отразился от окруживших его стен, резонируя, умоляя.       — Не так, как обычные люди, — спокойно, но безразлично ответил он. Оба врача приблизились к нему на пару шагов, словно пытались окружить. Эти люди были взрослее, выше, и смотрели на него сверху вниз — но это не делало их сильнее.       Джон зло замотал головой. Они даже не задумывались, о чем говорят!       Им было плевать. Плевать на него, на его чувства, на его жизнь.       Слезы полились из его глаз. Джон осознал, насколько сильно он ненавидел этих людей, которых едва знал. По коже бегала дрожь испуга от собственной ярости, раскаленной добела, обжигающей внутренности.       Не сдерживая силы, он оттолкнул двух ближайших врачей, и те улетели в стену, окрашивая ее красным. Другие белые халаты разбежались, запачканные каплями крови. Джон стоял как вкопанный, надеясь, что теперь они не рискнут с ним связываться. И они бегали, бегали и бегали, озираясь на него; суетились, искали что-то в прилегающем кабинете. Потом, сквозь поток слез, Джон увидел врача с маской в руках. Скорее даже не маской, а чем-то вроде противогаза.       Они помедлили, смотря на Джона во все глаза, словно… все же засомневались. Он ждал, когда они примут правильное решение, но боялся произнести хотя бы слово. Он был уверен, что они все поймут, что они остановятся, ведь он не хотел причинять им боль. Не хотел…       Белые халаты дружно начали приближаться к нему, аккуратно, словно окружая дикого зверя. Они пытались выглядеть безобидными, но Джон помнил: за его спиной была только камера.       У него не было выбора. Джон зажмурился, чувствуя жар, обжигающий глазницы. Это был его единственный шанс.       Он открыл глаза, и комнату затопил алый: лазерные лучи отразились от белого кафеля стен, кровь полетела алыми струями и брызгами. Слезы высыхали быстрее, чем появлялись. Джон просто смотрел на то, как в комнате не остается ни одного живого человека — кроме него.       Когда лазерное свечение утихло, он закрыл глаза и осел на колени. Он едва пошевелился за все это время, но его руки были в крови, словно он дрался часами. В ноздри ударил запах горелой плоти.       Зачем они заставили его сделать это? Зачем?..       Джон впал в оцепенение. Зачем ему бежать, если его найдут, если опять придется видеть распоротые лазером тела и внутренности, чувствовать этот мерзкий запах крови, прилипший к коже?              

      

1987 год

             В спертом офисном воздухе витал едва различимый запах сигарет. Рите приходилось довольствоваться тем, что было в Союзе, хотя рабочая поездка в США оставила в душе тоску по Мальборо. Правда, сейчас это была самая незначительная из ее проблем.       После взрыва в здании за нее взялось вышестоящее руководство из КГБ, и ее вызывали на ковер практически ежедневно и по малейшим вопросам, словно издеваясь. «Как вы могли допустить такое?» — она слышала это от высокопоставленных офицеров чаще, чем пресловутое «доброе утро» от своих подчиненных. В кабинетах руководства на нее обрушивался сплошной поток обвинений в халатности. Но она терпела, сцепив зубы. Все могло стать еще хуже, стоит ей дать слабину. Если бы в КГБ выяснили, с кем был Солдатик, когда все это произошло, она бы уже оказалась на Лубянке.       Ей оставалось только курить и работать, работать и курить. Выходные за несколько месяцев превратились в далекое воспоминание, и стол заполонили отчеты, из-под которых едва виднелась пепельница. Подшитая папка с номером последнего инцидента в жилом блоке каждый день становилась все толще.       Бен не осознавал масштаб проблемы, да ему и не стоило. После того, что он вытворил с машиной скорой помощи, она подумала, что стоит немного перекрыть поток идущей к нему информации. Она была честна с ним во всем, что не касалось государственной тайны, но знала, что сомкнувшиеся вокруг него тиски приведут его в ярость, словно загнанного хищника. Она намеренно отослала его подальше от Ленинграда, чтобы его волчьи клыки не впились в шею уже ей. И чтобы убедиться, что к числу их проблем не добавится еще один инцидент с пострадавшими среди гражданских.       Над Ленинградом нависло угрюмое свинцовое небо, о которое скребся шпиль Александровской колонны. Когда-то такая погода угнетала, и хотелось вернуться куда-то, где было теплее, где было солнце. Домой. Но после смерти мужа ее единственным пристанищем был тускло освещенный офис, и ленинградская погода стала близка душе. Она не обещала ни хорошего, ни плохого; просто сопровождала ненавязчивым светом серого утра и лениво грела закатными лучами.       Серый город. Серое небо. Серый костюм, сшитый на заказ. Все было логично и просто, пока не появился Бен. Потом над этой серостью нависло нечто еще более темное и давящее, и она почувствовала ветер перемен, который шел вовсе не с Финского залива.       Каждый день Рита проводила в ожидании распоряжений насчет дальнейшей судьбы Солдатика. Начальство намекало на радикальные меры, но она не могла даже предположить, какими они будут. В мысли вгрызалась тревога: их могли отослать в глушь, где мальчик сможет научиться контролировать свои силы без вреда для окружающих. Два неузявимых супергероя могли бы заняться работами, непосильными для обычного человека. Их способности могли помочь — она ведь хотела этого, работая на правительство, разве нет? Но ей было трудно представить в таких условиях Бена — он не был слеплен из того же теста, что и декабристы, у которых нашлись силы основать новые города после грандиозного поражения.       Но будет куда хуже, если руководство решит сообщить о его местонахождении в Воут. В знак доброй воли для новых союзников, которым они теперь едва не целовали ноги.       Рита поморщилась от одной мысли. Нет. Подвергать сомнению авторитет власти было опасно, но она не могла не задуматься: что происходило на самом деле? Зачем эта дружба с США спустя столько лет холодной войны? Рита чувствовала, что она работает не на благо своего народа, а ради чего-то, о чем даже не подозревала.       Как бы то ни было, у нее были обязательства: она пообещала Бену, что его сын будет в безопасности, и она сделает все, чтобы гарантировать это. Даже если все остальное пойдет наперекосяк, она сдержит свое слово.       Но ее терзало предчувствие, что помочь самому Бену может оказаться ей не по силам.              

***

      

      Ноябрь был проклятым месяцем, когда шла речь о Ленинграде: темно с утра до вечера, всё в оттенках выцветшего серо-черного. Но этот ноябрь был другим.       Слово «изгнание» не вязалось с тем, насколько радостно Бен сбежал из тусклого города в леса Карелии вместе с сыном. Одни лишь сосны и скалы, припорошенные слоем белого, а не грязно-серого снега. Предвкушение давно забытой свободы омрачало только тягостное ожидание новостей, постоянно коловшее затылок; ощущение беспрестанного давления чужой власти. Все, что он мог делать — это предполагать, куда русские забросят их после несчастного случая, унесшего столько жизней.       Но он не был силен в прогнозировании, поэтому решил не думать о проблемах вовсе.       Джон был исключительно городским ребенком всю свою жизнь, поэтому, когда он впервые увидел лес из окна машины, у него округлились глаза от удивления. Бен думал, что они отправляются в местное подобие Аляски, но это был вовсе не край заснеженных вершин и редких приземистых деревьев. Чем дальше на север, тем гуще и темнее становился сосновый лес, и лишь изредка его прорезали реки. А иногда в окнах мелькали озера настолько огромные, что Джон отказывался называть их иначе, кроме как «морем».       В охотничьем домике их ждал сухой паек, которого с лишком хватило бы, чтобы пережить ядерную зиму, поэтому необходимости хоть как-то шевелиться ради выживания не было. Но в кладовке лежало ружье и удочка, так что Бен нашел, чем себя занять. Жаль, водки, без которой вообразить охоту и рыбалку было невозможно, нигде не нашлось.       Первую неделю жизни в Карелии Джон почти не бывал дома, и Бен решил дать ему полную свободу — рядом все равно не было людей. Если бы его сын встретился с медведем, об этом пожалело бы животное, а не наоборот. Холод тоже не был проблемой: к нему они оба были неуязвимы.       За следующие недели Джон превратился в маленького дикаря, с вечно запачканной одеждой и чумазым лицом. Вполне счастливого дикаря. Он вытаскивал Бена на прогулки и просто носился по округе, вообразив себя разведчиком. Хотя Бен и не слишком переживал за безопасность сына, он начал обучать его бойскаутским азам, чтобы потом не искать его по лесам.       Вопреки ожиданиям Бена, на охоте и рыбалке Джон вел себя вполне прилежно. Он не пытался жульничать и стрелять в зайцев своими глазами-лазерами вместо того, чтобы учиться метко целиться из ружья; не ныл, когда приходилось часами сидеть в лодке и ждать клёва. Бен с удовлетворением осознавал, что его сын умел вести себя по-мужски: играть по правилам и проявлять выдержку, в отличие даже от юных идиотов-супергероев в Воут.       В один из дней Джон принес домой спящую белку, которую он абсолютно случайно нашел, лазая по деревьям, и бедная тварь смотрела на Бена так, словно она попала в плен — пальцы малого удерживали ее, как прутья клетки. Тогда Бен удивился вновь: его сын был достаточно аккуратен, чтобы не раздавить мелкое и пронырливое животное. Но пришлось сказать, что белка — хреновый питомец, чтобы малец отпустил ее на свободу. Джон расстроился, и Бен побоялся, что к нему снова вернется привычная угрюмость, словно въевшаяся в черты его лица. Но Джон забыл печаль почти мгновенно.       Бен едва узнавал в нем себя. Он не мог припомнить, чтобы в его возрасте отец смотрел на такое сквозь пальцы. Разумеется, Бен находил возможность ускользнуть из дома и погулять с друзьями, но в его семье это никогда не поощрялось, и дело было даже не в том, что Бен рос в суровых двадцатых.       Смотря на Джона, он понимал, что думал именно о такой жизни, когда вытаскивал сына из лап Воут. Никакой политики. Никаких корпораций и их амбиций. Он сам настолько погряз во всей супергеройской мишуре, что забыл, каково это — быть самому по себе.       Бену приходилось напоминать себе, что все это было просто передышкой.       После той трагедии Джон изменился: сейчас он просто вздрагивал от громких звуков, но еще месяц назад — сжимался и жмурился, закрывая глаза. Он совсем перестал пользоваться силами, хотя и раньше редко злоупотреблял ими. Бен чувствовал себя потерянным. Он осознавал, насколько малому было тяжело, но единственной инстинктивной реакцией в его арсенале было расшевелить Джона и забить его голову чем-то полезным, чтобы страх забылся и вылетел как-то сам.       Бен подмечал в нем детали, которые появились с возрастом: задумчивый и полный понимания взгляд, невинный настолько, что было сложно поверить своим глазам; волосы даже не блондинистые, а светлые под стать первому ноябрьскому снегу. И как в лаборатории Воут могло появиться на свет нечто настолько… чистое? Еще и от него, Солдатика? Чем старше становился Джон, тем меньше Бен мог поверить в их родство.       Время вдали от городского шума все же подействовало, и однажды Джон наконец вспомнил о своих способностях: он едва не упал с дерева. «Едва», потому что в процессе он остановился, десяток секунд паря в нескольких метрах над землей. Бен смотрел на это, затаив дыхание. У него перед глазами встал образ Свободы — единственного супера, который мог так же. Но прошло мгновение, и, когда Джон неловко приземлился, его ноги подкосились. Он резко грохнулся оземь и так же стремительно вскочил на ноги, а потом посмотрел на Бена большими и изумленными глазами. Бен невольно усмехнулся.       — Видишь? Не так уж и плохо иногда пользоваться способностями.       Сын смутился — инцидент со взрывом в доме сделал его более тихим. Бен почувствовал, что зря ляпнул это, но тут же взял себя в руки. Он не собирался замалчивать проблемы.       — Эй, — он сжал плечо сына. — Выше нос. Давай потренируемся пользоваться твоими силами, раз они просятся наружу.       Джон воодушевленно закивал.       — А ты так можешь, папа?       Бен покачал головой. Джон несказанно удивился:       — Я что, сильнее тебя?       Искреннее непонимание в его детском голосе вызвало у Бена усмешку.       — Будешь сильнее, когда вырастешь. Дети должны быть лучше своих родителей.       Джон гордо выпятил грудь. В его глазах снова заиграл этот детский неконтролируемый огонек игривости, никак не связанный с лазерным свечением.       Найти в Карелии высокую скалу не было проблемой. Тринадцать футов — неплохо для начала. Бен собирался встать с сыном наравне, на вершине гранитного массива, но, представив свои варианты, решил ловить его снизу. Не хотелось скидывать своего ребенка со скалы, чтобы научить его чему-то.       Джон, неуязвимый и смертоносный, стоял на вершине в нерешительности. Бену вспомнились отголоски его собственного детства: он замирает на вышке и точно так же смотрит на поверхность воды, а снизу его друзья подначивают его, заставляя прыгнуть. Воспоминания вызвали неожиданно теплые эмоции. Он очень долго не вспоминал свое детство, и вдруг Джон словно снес плотину в его памяти.       — Давай, малой, — Бен привычно вытянул руки, словно они все еще были на детской площадке.       — Тут высоко, — неожиданно слабым голоском возразил он.       — В этом весь смысл, Джон.       Его сын подпрыгнул на месте, словно собираясь рвануть вперед, но потом нерешительно перекатился с пяток на носок. Подождал, не двигаясь. И наконец шагнул вперед с закрытыми глазами.       Бен с легкостью поймал его и поставил на ноги. Только ощутив себя прочно стоящим на земле, Джон открыл глаза.       — Получилось?       Бен поморщился: так он точно не научится.       — Ты просто упал.       — Но я же сделал шаг…       — Этого мало, Джон, — резко возразил он и, поймав себя же на раздражении, с силой стиснул челюсти. Он скорее откусит себе руку, чем станет похож на своего папашу. — Ты должен сосредоточиться на падении, задержать его.       — Но это произошло так быстро, — заупрямился он.       — Знаю. Поэтому надо включить мозги, сын.       Джон насупился.       — Может, найдем скалу повыше?       Бен удивился. Предположение имело смысл: чем дольше он будет падать, тем больше времени будет, чтобы попробовать.       — Ты уверен, что в этот раз не наделаешь в штаны? — с легким скептицизмом спросил он. Джон гордо вздернул подбородок.       — Я прыгну!       Бен похлопал его по плечу.       — Главное — сохрани этот настрой.       Джон прыгал. И прыгал. И прыгал. Чем дольше это тянулось, тем сильнее трещала скала под ногами Бена, когда он ловил сына, летевшего вниз со скоростью снаряда. Джон разошелся: разгонялся, сигал вниз головой, падал вниз спиной. Падение стало его естественным состоянием — но не полет. Бен должен был бы разозлиться, но вместо этого он опять почувствовал привычное ощущение беспомощности. Он не знал, как научить сына тому, что было чуждо ему.       Их попытки так и не увенчались успехом. Бен старался ничего не говорить по этому поводу: он и так ляпнул, что Джон отлично научился падать. Давно стоило понять, что ему охерительно плохо давалась поддержка других.              Единственным минусом глуши были вечера. Тихие, темные и промозглые. Только где-то далеко-далеко слышался лай неугомонных собак. Ни шума двигателей, ни голосов из радиоприемника. Джон засыпал рано, и у Бена было слишком много времени наедине со своими мыслями. Тогда он все же задумывался, что их ждет впереди.       Ссылка подальше от людей и настоящее изгнание?       Правительство посадит его на поводок, чтобы они даже не дышали без разрешения?       Или… их просто сдадут Воут? Подадут рекламацию на две сломанные сверхсильные игрушки, которые иногда коротит…       Он ненавидел это чувство — неопределенность, вызванную безволием. Они часто прятались в коридорах Воут, на пару отвешивая ему пендали. Он думал, что вернул контроль, когда забрал Джона у этой проклятой корпорации ужасов, но, кажется, он ушел еще дальше и в совершенно противоположную сторону. Теперь безволие ощущалось еще болезненнее.       Он не мог подвести своего сына. Просто… не мог.       Он стал уязвимым из-за него. Из-за того, что стал думать о ком-то еще, кроме себя. Но одна лишь мысль о том, что кто-то посмеет сломать жизнь его сыну, приносила ему боль.       Он чувствовал себя слабым. Привязанным. Укрощенным.       Он стал слабее, раз его страхи догоняли его даже во сне. Однажды ночью, словно наяву, он увидел Джона в лаборатории, окруженного врачами; со всех сторон перекрестным огнем американского акцента сыпались медицинские термины. Испытания. Термокамера. Плач Джона, мольба… а потом красное зарево, лазеры, десятки трупов и лужи крови. Проснувшись, Бен дышал, словно загнанное животное; страх впился в ребра холодными пальцами, совсем не похожими на привычный жар гнева и ненависти.       Словно в приступе безумия он вскочил с постели и в считанные секунды оказался у комнаты сына. Стоны старых половиц сопровождали каждый его шаг. Лишь завидев Джона спящим в своей постели, Бен привалился к дверному косяку. Идиот. Какой же он впечатлительный идиот.       Деревянная стена жалобно заскрипела под его весом, и он отпрянул, приходя в чувства; остатки сна покинули разум, но ужас плотно поселился в груди.       Он был обязан убедиться, что его сын в безопасности. Такой был план. Не напиваться, не отдавать его на попечение другим, не спать с коллегой — спасти сына. Знал бы он, как это сделать… возможно, он и правда был настолько плох, как любила говорить Алиса.       Он остро чувствовал бег времени; не на себе, но на своем ребенке, который уже успел пострадать от своих способностей. И он понимал, что больше не мог бездействовать.       Утром после того кошмара Бен сразу же перехватил Джона на выходе из дома, потрепал по волосам и отправил вперед по тропинке, ведущей к дороге, окруженной скалистыми выступами.       Время для игр прошло.              

***

             Сердце Риты едва не остановилось, когда она обнаружила дом пустым. Ее смутило, что дверь была оставлена открытой, но, обнаружив внутри вещи Бена и Джона, она все же выдохнула. По крайней мере, они не решили бежать в Финляндию, например, раз машина тоже была на месте.       Она бы не осудила их за побег. Даже не слишком расстроилась бы, если по правде. Тогда ей не пришлось бы передавать Бену последние распоряжения руководства в качестве раннего новогоднего подарка.       Она вышла из дома и поплотнее запахнула на себе шерстяное пальто. Погода была влажно морозной; холод лип к коже, забирался под рукава и пропитывал до самых костей. Она достала сигарету и привычно закурила, но от первой же затяжки по горлу побежала резь. Чертов декабрьский холод. Или нервы?       Она дала себе минуту на то, чтобы просто очистить голову от лишних мыслей. После она сможет подумать, куда могли деться эти двое, а пока… В разуме наступила блаженная никотиновая тишина. Спокойствие.       Поначалу глухой стук где-то вдалеке даже не привлек ее внимание.       Потом она заметила его. И проигнорировала, ведь сигарета не была выкурена даже наполовину.       И, когда она втоптала сигарету в припорошенную снегом землю, ей стало понятно, куда идти. Такой звук, словно кто-то дробил камни, в этой глуши мог исходить только от тех, кого она искала.       Она пошла по тропинке, ведущей в лес. К счастью, она не прогадала с обувью — почти не промокла, почти ни разу не поскользнулась на наполовину замерзшей, наполовину размытой дороге. Звук неумолимо приближался, и вскоре она услышала голоса. Она не надеялась приблизиться незамеченной к двум сверхлюдям с тонким слухом.       Тропинка обогнула высокую скалу, и тогда она заметила Бена стоящим на ее краю. Он внимательно смотрел куда-то наверх. Джона рядом не было.       — Рита? — она сразу увидела напряжение в лице Бена. Возможно, он и был рад видеть ее, но они оба прекрасно знали, зачем она приехала.       — И тебе привет, — без намека на раздражение ответила она. Она в кой-то веки понимала и разделяла его дурное настроение.       В этот самый момент раздался грохот: Джон со всего маху влетел в рядом стоящий высокий камень, распластавшись на нем. Камень едва не раскололся, когда по нему побежали трещины. Рита выгнула бровь, не понимая, откуда он упал. Потом подняла взгляд, прослеживая отвесную скалу до самого ее верха. Тридцать метров высоты. Сначала она удивилась, что Джон мог упасть с такой высоты и просто встать и пойти дальше, а потом перед ее глазами встала та самая папка с отчетами. Потенциал Джона был куда страшнее, чем эта мелочь.       Бен потянул сына за руку и отряхнул его легкую куртку.       — Ну и почему ты грохнулся вместо того, чтобы взлететь? Мы вроде бы уже разобрались с этой проблемой.       — Я… отвлекся, — Джон застенчиво глянул на Риту. Она улыбнулась ему, и он слабо улыбнулся в ответ.       Бен выжидающе посмотрел на нее, не отстранившись от сына ни на шаг. Тогда Рита поняла, что Бен не собирался ничего утаивать от него, даже если новости окажутся неприятными.       — Тебя хотят видеть в Москве. Одного.       Бен скрестил руки на груди. Его взгляд был неожиданно холоден и сдержан.       — А Джон?       — Ваше родство все еще в тайне. К тому же, у меня получилось убрать все упоминания Джона из дела о взрыве здания, — она взглянула на мальчика, который пока смутно понимал значимость ее слов, и тут же перевела взгляд на его отца, — теперь ему ничего не угрожает.       Бен ненадолго отвел глаза, обдумывая ситуацию. Черты его лица смягчились. Рита продолжила:       — Мне мало что сказали, но в Москве ты встретишься с министрами и другими влиятельными лицами, и…       — Дай-ка угадаю, — усмехнулся он, впервые проявляя привычные эмоции. — Условия сделки поменялись. Теперь в обмен на безопасность я буду отдуваться по-крупному, с процентами.       Рита промолчала. Никто не приезжал в Кремль просто так, и никому нельзя было безнаказанно уничтожать целый дом вместе с его жителями. Кто-то должен был понести ответственность — и этим человеком оказался Бен.       — Папа? — до этого молчавший Джон не выдержал и потянул отца за рукав.       Она все же почувствовала на себе роль гонца, которого хотят вздернуть за плохие новости. Но хуже этого был потерянный вид мальчика, такой же, как и тогда, после взрыва, после пожара, после… всего. Он смотрел тем самым взглядом, какой обычно был у фронтовых офицеров, повидавших слишком многое. Так много скрытого страдания в глазах маленького ребенка — это неправильно.       — Ничего, малец, — Бен похлопал сына по плечу. Зная его, Рита подумала бы, что такое легкое касание было проявлением… нежности. — Просто поездка. Я всё улажу и вернусь.       Их взгляды пересеклись, и в его глазах она увидела обличенную ложь. Они ничего не знали и не могли давать гарантии. Но их молчаливое согласие существовало уже давно, и Бен лишь подтвердил его сейчас: Джон — приоритет.              

***

             Джон не знал, сколько времени провел, в оцепенении смотря на свои окровавленные руки. Единственное, что он смог придумать — это подойти к раковине и включить воду. Холодный поток плохо смывал кровь. Она осталась маленькими пятнами и подтеками на рукавах рубашки. Рубашка… та самая белая рубашка, в которой он в последний раз выходил из школы. Отец бы не одобрил. Он ненавидел стирку и каждый раз раздражался, стоило Джону испачкать что-то.       Внутри поднялось привычное чувство вины. Джон начал тереть рукава в надежде смыть кровь. По ладоням бежали полупрозрачные алые струйки, но пятна не смывались. Рубашка была безнадежно испорчена.       Джон в отчаянии ударил по крану, разламывая его и превращая в какое-то уродливое подобие фонтана. Слезы вновь полились из глаз. Почему? Почему с ним это произошло? Это место, эти люди, эта… эта дурацкая рубашка.       Он просто хотел к отцу.       Когда в коридоре раздались шаги, Джон сглотнул и резко вытер кулаком слезы. Тонкая угрожающая мелодия из ударов четырех ног, едва слышно сотрясавших пол. Он поднялся на ноги, готовый к очередной угрозе, но ноги едва слушались, словно вместо костей в нем были железные спицы. Хотя, откуда ему знать, выдумка ли это… Он не мог представить, каким монстром его видели другие люди.       Из коридора появились всего две фигуры: молодая девушка и взрослый мужчина с седыми висками. Они пришли без охранников, совсем беззащитные. Но девушка… с девушкой было что-то не то. Он чувствовал это, хотя и не мог описать.       Мужчина оглядел комнату печальным, но совсем не изумленным взглядом, словно он видел такую жестокость не впервые. Потом он обернулся к Джону.       Джон нахмурился и сверкнул красным во взгляде, просто чтобы предупредить его.       — Меня зовут профессор Бринкенхоф. А ты, должно быть, Джон.       Он продолжал упрямо молчать.       — Эти ребята вынудили тебя так поступить, — он даже не спрашивал. Знал. Захотелось кивнуть, подыграть игре в понимание, но он сдержался. — Прости меня за опоздание. Мне стоило поговорить с тобой раньше, до наших не в меру любопытных врачей. Ты особенный ребенок, Джон.       — Где мой отец?       Он устал видеть, как от него что-то скрывают. Все эти разговоры не имели никакого смысла.       — Твоего отца схватили русские. Нам удалось спасти лишь тебя.       Схватили? Зачем? Ведь… ведь там был их дом. Там было всё.       Почему они так поступили? С его отцом? С ним?..       — Я хочу домой, — прозвучало по-детски, но ему было плевать. Он так устал.       — Джон, — теперь к нему обратилась девушка. Она села перед ним на корточки и коснулась плеча. — Мы работаем над тем, чтобы вызволить твоего отца, но пока тебе надо побыть здесь.       По телу прокатилась волна расслабления. Его плечи опустились.       — Этого не может быть… — только и смог выдавить он.       — С нами ты в безопасности, Джон, — ее мелодичный голос словно звучал внутри его черепа. — Больше никто не попробует причинить тебе боль.       — Ты лжешь.       Мысли тяжелели, замедлялись.       — Я хочу помочь тебе.       Когда девушка коснулась его щеки, он даже не отпрянул, только слегка покачал головой:       — Нет…       — Ты в безопасности, Джон.       Он так устал… он так хотел в это поверить.