Короткометражный герой

      Свобода полета всегда казалась Мэгги чем-то недоступным и очень романтичным. Когда-то она жалела, что ей не досталась способность летать, но с Джоном она чувствовала себя так, словно исполнилась ее давняя мечта.       Их отношения, хоть и начались в объективах камер, за несколько лет перешли во что-то большее. Джон был закрытым, но с ней он словно переступал через свои барьеры. Он удивительно легко понимал ее. И она — она, законченная эгоистка! — тоже захотела понять его.       Мэгги предельно ясно осознавала, что она плохо разбиралась в мужчинах; иногда ошибалась настолько, что потом в отчаянии сходилась с девушками, просто чтобы залечить раны. Она вспомнила о своей слабой стороне, когда задала Джону всего лишь один глупый вопрос. Вопрос, который, по мнению ее матери, должна была спрашивать в самом начале отношений каждая уважающая себя женщина: «что насчет детей?»       Мэгги поинтересовалась в шутку и не ожидала, что вместо ответной колкости он замкнется в себе на несколько часов, а вечером они покинут Нью-Йорк и прилетят в далекое зябкое утро.       Она даже не догадывалась, где они окажутся. Джон держал это в тайне, и она решила довериться, хотя любопытство распирало ее. Он сказал ей лишь одно: стоило сменить супергеройский костюм на что-то повседневное.       Это был город на другом конце света, холодный и неприветливый, местами с облупившейся блеклой краской на изящных, но старых фасадах. Никакого блеска современности, редкие стеклянные здания загибались под тяжелым серым небом, едва выбиваясь из рядов пятиэтажек. Город, словно расщепленная стрела, делила широкая река, от которой исходил пронизывающий холод. Но когда Джон наблюдал за дремлющими в утреннем безмолвии улицами, он словно обретал давно утерянное тепло.       Мэгги пришлось быстро сориентироваться, чтобы понять, куда он их забросил. Редкие вывески подсказали ей: Санкт-Петербург. Она напрягла голову, пытаясь вспомнить, что вообще знала про это место. Дворцы, цари… и холод. История, промерзшая до костей, красивая, но чуждая.       Она представляла этот город заснеженным даже в октябре. Глупо, конечно. Но по сравнению с Нью-Йорком, где осенью было солнечно и тепло, Петербург казался подтаявшим осколком льда.       — Я вырос здесь, — признался он после нескольких статичных минут на приземистой облезлой крыше, которая словно противоречила золотым куполам и шпилям местных памятников архитектуры.       Мэгги несказанно удивилась. Его слова никак не вязались с его образом. Как говорила Стилвелл? «Солнце, Америка, бейсбол»… Прямо на ее глазах этот образ укутал густой утренний туман.       — Здесь… холодно. Ты поэтому привык играть в молчанку — боялся простудиться?       В этот раз на его лице не было даже призрака ухмылки.       — Ты хотела поговорить насчет семьи. В последний раз я видел ее здесь.       Она спрашивала его насчет будущей семьи, но не стала поправлять, поняв: ответ на этот вопрос был сложнее, чем она думала. Мэгги увидела в его глазах нечто незнакомое. Одинокое. Жаждущее понимания.       Пока падали листья, а по улицам торопились работающие люди, студенты и школьники, они сидели на крыше и разговаривали. Мэгги узнала о его детстве. Об отце — Солдатике, — которого сначала зачислили в предатели, а потом признали погибшим. Она узнала о том, что он рос среди самых обычных людей: о его ближайшем друге детства, Алисе, которая умерла по вине другого супергероя; о его ничем не примечательной школе и о том, как он притворялся обычным ребенком; о том, как ему нравилось иногда жульничать в играх и побеждать. Казалось, пока он рассказывал, он заново переживал это, и его лицо прояснялось, со скрипом вспоминая, как выражать забытые эмоции. Наблюдая за ним, Мэгги вдруг осознала: она была единственной, кто слышал это.       — Тогда как ты вернулся в Штаты? — совершенно запутавшись, в какой-то момент спросила она.       Джон надолго замолчал, перебирая в голове мысли, известные лишь ему одному.       — Я не знаю.       В этот момент Мэгги почувствовала странную тягу к нему. Она узнала то чувство, которое влекло ее с самого начала; то, что так отличало его от всех остальных супергероев, накаченных, статных и глянцево блестящих. Это был не скрытый стержень, не только он; ее влекла его печаль.       И эта печаль была беспробудной. Сросшейся с его кожей. Поэтому она так долго не замечала ее?       Так долго не замечала, что могущественный Патриот на самом деле был сломлен?       — Что значит «не помнишь»? Разве такое можно забыть?       Джон пожал плечами.       — Я помню, что был в школе в тот день, и не сдержал силы. Директор вызвала отца. Он был недоволен, разумеется, — Джон улыбнулся, но улыбка быстро померкла. — Он отправил меня домой и сказал, что придет позже, но… я едва успел отойти, как вдруг раздался взрыв. Я был слишком далеко, и меня не задело, но от школы не осталось и следа.       — А потом? — едва слышно спросила Мэйв.       — Ничего. Словно кто-то стер воспоминания. Я помню, как улицу окутал дым, как полетели осколки, а потом… потом я уже в Рэд Ривер. Без единого знакомого лица. И без отца. Воут просто забрал меня, показав, где мое место.       Мэгги пришлось подумать, что ответить. Разве ее сочувствие что-то исправит? Слова встали комом в горле; уж лучше она запихнет это бесполезное «мне жаль» куда подальше.       — Значит… ты против детей, потому что не хочешь, чтобы с ними обращались, как с собственностью?       Он кивнул, и она увидела ярость в его глазах. Не просто лазерное свечение радужки, которое эксплуатировали в их фильмах. Это было настоящее пламя, уязвимое, нестабильное, но живое и яростное.       — Пока есть Воут, мы будем для них товаром. Это не жизнь, Мэгс. Да и к тому же, — он помедлил, словно боялся, что обожжется о свои же слова, — какой из меня отец?       — Не хуже Солдатика, — она ободряюще сжала его плечо. — Не думай об этом. Мы не дадим Воут решать за нас.       Он взглянул на нее и увидел, что она на самом деле хотела сказать. Она была молода, но не наивна, и понимала, что песню, под которую они будут танцевать, всегда заказывали в Воут. Но кто еще, если не они, мог противиться им?       Он неверяще усмехнулся, но, когда он ответил, голос звучал уверенно:       — К черту Воут.                     

***

      

      Мэйв ввалилась в свои апартаменты, едва удерживаясь от того, чтобы схватиться за помятую челюсть и оторвать ее к херам. Джон не щадил ее и дрался достоверно: и бросил в стену, и наносил удары кулаками, а не просто отвешивал жалкие оплеухи. Боль была настоящей, хотя он сдерживал себя. Она знала, что сдерживал — иначе она бы не стояла на своих двоих.       Нечеловеческая регенерация в этот раз сработала куда быстрее, чем после инцидента с автобусом, поэтому за несколько часов синяки успели расцвести голубым, побуреть и потускнеть, не оставив после себя и следа. Но не все заживало так быстро.       Мэйв шагнула в гостиную и только тогда заметила горящий в ней приглушенный свет, затем переброшенный через спинку дивана плащ в цветах флага Америки, а потом уже и внушительную фигуру Джона, на фоне которой вся ее гостиная казалась крошечной. Он уже переоделся в тренировочные штаны и футболку, которые всегда лежали у нее дома, как негласное приглашение.       — Не ожидала увидеть тебя так скоро, — устало сказала она, стараясь как можно меньше беспокоить челюсть, сбросила обувь и пошла босиком по прохладному полу.       Он отмахнулся, продолжая листать новости в телефоне.       — Того блогера увезли в больницу с черепно-мозговой.       — Из-за нас?       Джон покачал головой. Хорошая новость.       — Он знал, во что ввязывается. — тихо подметила Мэйв. — Повезло, что остался жив.       — Ты хорошо била, — тихо заметил он, и уголки его губ едва заметно дрогнули в подобии улыбки.       — Главное, чтобы это было убедительно, — ответила она, устало отмахиваясь от комплимента.       — Просто взгляни, — он развернул экран айфона на нее, показывая рилс с их дракой, где она наносила почти десять ударов подряд в таком запале, какого не ожидала от себя. Чистый гнев и ненависть, но причиной им был вовсе не Джон. — Даже пара синяков осталась.       — Ну конечно, — усмехнулась она, отмечая странное тепло в его словах. Словно он хотел подбодрить ее после этого ужаса. А у нее внутри все сжималось, когда она видела сцены, где они с Джоном избивают друг друга.       Это она убедила его участвовать в этом. Она вынудила его перейти черту, и драться так, словно это было по-настоящему, и изображать ярость.       Она хотела помочь ему, но не так. И почему не было иного пути? Она была уверена лишь в одном: она злилась не на Джона. Даже в этом запале, играя ненависть к нему сквозь стиснутые зубы, она чувствовала, как эта ярость обращается против нее. Когда их личный конфликт охватил весь коттедж и уже стоило уходить, Мэйв оцепенела. Ей казалось, что из глаз вот-вот польются слезы, и мысли накрыла отупляющая, всепоглощающая печаль и тоска. Это было бредом, припадком; она ведь сама предложила это. От и до это был ее план, ее решение. На языке помимо приторной сладости коктейлей оставался мерзкий горчащий привкус, похожий на желчь; ее тошнило от собственного плана и необходимости причинять Джону боль. Ее слова, ее пренебрежение… даже они давались с трудом.       Они никогда не извинялись друг перед другом, потому что знали: они выдержат. Даже когда после ночи с Джоном Мэйв видела бледные тени синяков, она не ждала извинений. Они могли справиться друг с другом — это было их негласным договором. Но сегодня она увидела, как он сжимал челюсть почти до скрежета, неохотно отвечая на ее удары. Она устала от жестокости. Она устала убеждать себя, что это было оправданно или… нормально.       — Это было необходимо, — все же сказала она, рассекая тишину комнаты.       — И пиздецки безумно, — ответил Джон без былой уверенности.       — В Башне многих пришлось уволить. Мэделин держится за тех, кто остался. Если смогу убедить ее, что между нами и правда все кончено, то получу доступ в отдел внутренней безопасности и найти информацию про Солдатика. Главное — не потерять ее доверие.       — Я понимаю, — уже мягче ответил он, и тон его голоса говорил больше, чем заезженное «спасибо». — Только не попадись им.       Мэйв отмахнулась от тревог, как делала всегда, и пошла на кухню, чтобы выпить воды и избавиться от мерзкой сладости коктейлей, осевшей на языке. Джон последовал за ней. Она ощутила его близость еще до того, как он остановился за ее спиной.       Мэйв задержала дыхание, когда его ладони легли на ее бедра, забираясь под юбку супергеройского костюма и посылая волну жара по всему телу. Адреналин все еще горячил кровь, и по нервам побежали искры. Джон поцеловал ее шею — Мэйв едва слышно застонала, так и не разобрав, где заканчивалась застарелая боль и начиналось удовольствие от его прикосновений.       — Так что насчет Елены? — его горячее дыхание щекотало ее кожу, но даже сквозь дымку нахлынувшего желания Мэйв услышала всю серьезность его вопроса. Он был странно нежен, словно извинялся за все удары, которые нанес.       Она захотела обернуться, но он не позволил, вжимая ее в кухонную тумбу.       — Мы и правда дрались из-за нее? — она тоже попыталась изобразить безразличие и так же провалилась. И они молчали, как два идиота, которые не могли сказать правду.       Мэйв бы соврала, сказав, что ее не преследовали мысли о мягкости тела Елены, о ее полных губах и упругой заднице. Она была истомлена одиночеством и иногда просто хотела вжать эту наивную девчонку в стол и изнасиловать своими пальцами, чтобы она стонала, извивалась и сжималась — может, это бы заглушило тоску. Ее мучили не любовь, не симпатия и даже не интерес. Просто похоть. Но рядом с Джоном все это казалось детскими играми. Только в его руках Мэйв становилась податливой; только ему она могла подчиниться и отдаться. Она хотела ощущать его силу, а не показывать свою.       Джон притянул ее за бедра и вклинил колено между ее ног, практически насаживая на свое мускулистое бедро. Настойчивое давление на ее клитор послало дрожь вниз по спине. Он хотел услышать правду, но, что бы она ни сказала, он не даст ей свести ноги, пока не закончит с ней. Это была его форма верности: всегда давать ей то, чего она захочет.       — Отношения с Еленой — фальшь, — тихо, но твердо ответила она.       Он не сказал больше ни слова, но Мэйв почувствовала вес своих слов. Верность — странное понятие в мире, где Геройгазм был ежегодным фестивалем, но Мэйв больше не хотела отдавать себя никому другому.       Джон не стал избавляться от одежды. Сапоги, наплечники, корсет… вместо возни с ними раздалось лишь несколько щелчков застежек на ее боди. Он небрежно провел пальцами по ее клитору, словно проверяя ее выдержку. Мэйв инстинктивно потерлась о его ладонь, желая ощутить давление куда глубже. Его обостренные чувства могли уловить ее возбуждение даже в переполненной комнате, и он знал, когда она не нуждалась в прелюдиях.       Джон подался вперед, входя в нее пальцами и сразу находя правильный угол. Мэйв внутренне сжалась, прикусила губу и сжала столешницу до треска дерева под пальцами. Они не говорили «прости», нет, но… Джон умел извиняться без слов, доводя ее до дрожи.       Он развернул ее и усадил на тумбу, но тут же схватил за бедра и потянул на себя, лишая опоры. Ее удерживали на весу только ее руки, упиравшиеся в столешницу, и его, сжимавшие с такой силой, что она не могла пошевелиться. Как только с губ Мэйв сорвался первый стон, он полностью вошел в нее, знакомо и до предела, и начал двигаться неумолимо быстро, направляя ее бедра ему навстречу. Любая другая бы уже сломалась, но для Мэйв его сила была наркотиком. Он настолько крепко держал ее, что она не могла противостоять его темпу — только принимать его, содрогаясь глубоко внутри, до боли внизу живота, и наклоняться под таким углом, чтобы он сомкнул челюсти и зарычал от нужды взять еще больше. В такие моменты его небесно-голубые глаза, которые уже обманули миллиарды людей, приобретали темный штормовой оттенок. Они манили. Тянули в пучину. И она следовала их зову.       Он наклонился к ней, жадно целуя, сминая и кусая ее губы и не давая ей даже свободно дышать. Ласка и нужда превратились в нечто привычное: бой с одиночеством.       Опираясь на одну руку, она схватила его за плечо, впиваясь в стальные мышцы. Она знала, что он не сломается; что не останется ни царапины. Ей просто хотелось стереть следы драки и оставить на его коже нечто другое. Его тело быстро забывало боль, но оно могло запомнить удовольствие. Она провела рукой по его сильной шее, слегка надавливая, ощущая биение абсолютно человеческого пульса под кончиками пальцев. Потом провела ногтями по ее задней стороне и запуталась пальцами в волосах, взъерошивая их. Не останется ни единой царапины, лишь беспорядочно лежащие локоны. И этого было достаточно.       Один из их абсолютно идентичных черных айфонов, брошенных неподалеку, завибрировал. Мэйв ощутила ярость, вспыхивающую в груди, увидев на экране имя Мэделин Стилвелл. Она интуитивно потянулась к телефону, чтобы выключить его к черту, но вдруг Джон резко перехватил ее руку. Только тогда Мэйв осознала, что это был не ее айфон, и звонили не ей.       Какого черта Мэделин хотела от Джона посреди ночи?       — Ответь, — без раздумий велела она, вновь упираясь в столешницу двумя ладонями.       Джон зарычал, но не стал отпираться. Она была уверена, что он ответит на звонок, даже не выходя из нее. Несчитанное количество раз он обсуждал рейтинги и цифры, пока она извивалась под ним, сжимаясь вокруг его члена, а его голос даже не дрожал. Она не могла похвастаться таким хладнокровием — неизменно стонала, как бы ни кусала губы, так что ему приходилось прикрывать ей рот. Но в этот раз Джон вышел из нее и отстранился, словно не хотел, чтобы Мэйв даже дышала рядом с динамиком, пока на другом конце их могла услышать Стилвелл.       Мэйв коснулась своего бедра, пытаясь задушить фрустрацию и пережить минуты внезапного одиночества, тщетно подражая теплу Джона. Она увидела застарелое раздражение в его чертах, когда он ответил на звонок.       — Что тебе нужно, Мэделин? — зло, но без матов. Удивительно, что он сдержался — отголоски субординации, не иначе.              Мэйв пожалела, что не слышала слова босса. Приходилось додумывать. Она сделала ставку на то, что Стилвелл попыталась отчитать его за сопротивление Воут и сделать вид, будто это все было недоразумением, семейной размолвкой. Наверное, с Джоном она тоже любила поиграть в строгую, но справедливую мать.              — Я ушел не из прихоти, Мэделин. Молись, чтобы суд не догадался вас оправдать, потому что в таком случае я разрушу чертову Башню до основания. Выбирай, кого ты боишься больше.              Значит, она угадала. Мэйв прислушалась, но услышала лишь тон голоса Стилвелл: елейный и снисходительный.              — Вы годами лгали, что отец мертв, и использовали меня, — процедил он. Его слова сочились ядом. — И теперь ты пытаешься убедить меня, что месть — это просто прихоть? Я знал, что ты сука, но не думал, что еще и тупая.              Пальцы Мэйв замерли на ее бедре, едва касаясь кожи. Стилвелл ходила по тонкому льду. Чего она хотела на самом деле, раз решилась связаться с ним? Разве что… она намеревалась поторговаться.              Но что она могла предложить?              Мэйв выпрямилась, пытаясь поймать его взгляд, и тогда увидела целую бурю эмоций в глазах у Джона. Он наконец включил громкую связь и подошел ближе, чтобы Мэйв тоже услышала ее предложение:              — У Воут есть сведения насчет твоего отца, Джон. Я могу предоставить их в знак доброй воли, если ты заберешь свои слова назад. Ты и сам знаешь, что не уничтожишь Воут. Я готова пойти на уступки, чтобы мы продолжили жить в мире.              Мэйв боялась даже вздохнуть. Стилвелл велела ей не говорить с Джоном, но теперь предлагала это? Изворотливая тварь.              — Даже если я соглашусь, нельзя так просто забрать назад свои слова, — без воодушевления ответил Джон.              — Это будет непросто, — спокойно согласилась она, — но есть варианты.              «Варианты»? Мэйв догадывалась, какие. Так или иначе они будут отменять предыдущие заявления Джона вместе с его репутацией. Он тоже понимал это — она видела в нем осознанную и заточенную на уничтожение ярость.              — Если ты позвонишь мне еще раз, то можешь попрощаться с возможностью стать матерью, Мэделин. Я в курсе, с каким репродуктивным центром ты сотрудничаешь. Поверь, даже условия контракта не застрахуют твои яйцеклетки если, скажем, по ним пройдется лазер.              На другом конце провода повисло тяжелое молчание. Видимо, Мэделин предельно ясно осознала всю твердость его угрозы, раз после молчания в итоге сама сбросила звонок, не попрощавшись.              Мэйв не стала удивляться уверенности в голосе Джона, когда он угрожал ей: человек в его положении должен был знать слабости своего противника. Заплатить возможностью иметь ребенка за разрушенную жизнь? Это было не самым страшным из всего, что он мог придумать.              Мэйв взглянула на Джона, собираясь сказать, что думала про Стилвелл и ее сраное лицемерие. Но она поняла по выражению его лица, что он не желал обсуждать это. Сознание закололо неясное предчувствие. У него было плохо с выражением эмоций, она привыкла к этому, но теперь… за эти несколько недель порознь в нем вырос такой клубок темных эмоций, от которого даже его взгляд потускнел.              Она не умела поддерживать словами.              Вместо этого Мэйв обвила его шею руками и, когда он приобнял ее за талию, обхватила его своими ногами. Она вернула все на свои места: его руки — на ее бедра, ее губы — на его, а их мысли — подальше от Воут и ближе друг к другу.       Они не были свободны, нет. И с утра они снова разойдутся по разные стороны баррикад. Но сейчас у них было хотя бы что-то настоящее.                            Проснувшись несколько часов спустя, когда из-за панорамных окон уже пробивались первые лучи солнца, она обнаружила вторую половину постели пустой. За стеной спальни раздавались приглушенные голоса, смутно знакомые. Не сумев перебороть интерес, Мэйв вылезла из постели и пошла в гостиную. Она увидела Джона сидящим на ковре, прислонившись спиной к дивану.       На экране телевизора мелькали кадры из старого фильма семидесятых годов, в воздухе витал тяжелый запах. Марихуана? Столь любимые другим суперам привычки обычно обходили Джона стороной, он даже курить не любил. Мэйв пристально посмотрела на него, отмечая изменения. Отпустил бороду, слегка отрастил волосы. В глубине души ей это нравилось, но контраст с Джоном, которого она знала столько лет, был разительным. Правда об отце не просто подтолкнула его к краю — она окончательно сломала в нем что-то, о чем Мэйв даже не подозревала; что-то, по чему пошла трещина еще после крушения пассажирского лайнера.       На экране Солдатик в привычном амплуа пафосного мачо разговаривал с Марлоном Брандо. Ни капли рефлексии, только прущий наружу тестостерон и глубокий басовитый голос — икона своего времени. Джон мало говорил об отце, но то, что слышала она, плохо вязалось с безрассудным воякой на экране.       Джон обернулся, ничуть не удивленный — он давно услышал ее шаги, и ее присутствие его не смущало. Мэйв села рядом с ним, бок о бок, ни о чем не спрашивая.       — Странно, что почти у каждого американца дома есть что-то, связанное с моим отцом: диски, плакаты, кассеты… — неожиданно откровенно сказал он, — а у меня не осталось ничего.       Она провела кончиком пальца по его щеке.       — Ну, у тебя точно его челюсть. Хотя из-за бороды сходство можно упустить, — негромко сказала она. В ее голосе еще звучала легкая хрипотца после сна.       Он выгнул бровь, смотря на нее неожиданно открыто, словно подталкивая сказать правду.       — Ты сильно изменился.       — Я больше не Патриот.       — Да. Ты всего лишь самый сильный человек в мире.       Джон недолго помолчал.       — Никто не заслуживает такой силы, Мэйв. Она не полезнее ядерной бомбы.       Она выгнула бровь.       — Но ведь ты решаешь, как ее использовать. Если убрать из схемы Воут, то мы могли бы стать…       — Героями? — снова в его голос прокралась эта смертельная серьезность. Словно от ее мнения действительно зависели его действия. — Ты все еще веришь в это?       Мэйв остолбенела. Именно эти мысли когда-то толкали ее вперед: толкали на обучение в Годолкине, в Воут, в лучшую супергеройскую команду мира — даже в отношения с Джоном. Она так долго верила в это, что просто не могла забыть.       — Возможно.       Он усмехнулся.       — Если бы все в Семерке были похожи на тебя…       — Ох, перестань, — она толкнула его локтем. — Давай без сантиментов, добряк.       Он воспользовался предлогом уйти от этой темы и просто обвил рукой ее талию, а потом по-собственнически уложил ладонь на ее бедро. На экране продолжали свой бег старые зернистые кадры. Для Мэйв — просто отголосок детства и вечеров, проведенных с родителями за просмотром фильмов, для Джона — нечто несоизмеримо большее.       — Я думал, что ты уйдешь после моего признания на Комик Коне.       Мэйв посмотрела на него открыто, не боясь правды в своем взгляде. Она осталась из-за него.       Она осталась, потому что вспомнила его честность на грани дерзости и жестокости. Потому что снова увидела огонь злости в глазах.       Он был таким же сломленным, как и раньше. Мэйв долго думала о том, когда наступит этот момент? Когда он все же сдастся и начнет играть по правилам Воут? И лишь недавно она с удивлением осознала, что ярость спаяла все сломы внутри, сделала его сильнее. Он не сдастся. Не сдастся, пока жили люди, лишившие его нормальной жизни. Мэйв не знала, что случится после этого, но пока... это не имело значения.       — К черту Воут, помнишь?       Джон улыбнулся. Прошли годы с того момента, как она сказала это. Тогда она была совсем юной, и в ней говорил нигилизм. Она даже не подозревала, насколько сильным мотиватором станет ненависть.       — К черту Воут.