Медвежий угол

***

Гардины скрипят под натиском плотной, тяжёлой ткани, и узоры на стёклах скрываются за пыльными шторами. Моментами кажется, словно приютившая их изба — брошенная, подгнившая, покосившаяся — надрывно, поверхностно дышит, пытаясь рассказать о чём-то своём: качается паутина над мутными образами, скрипят половицы, тихо ухают старые шкафы в соседней комнате, звякают какие-то склянки у развалившейся печки. Стук подошв раздаётся то слева, то справа, то позади, мешая прислушаться. Более того, создаётся впечатление, словно конкретно этот звук специально окружает Костю, ездя по ушам грохотом товарных составов. С лоснящихся от воды и крема ботинок, точно из опрокинувшихся цистерн, течёт растаявший снег, окрашивая выцветшие доски в угольно-чёрный. Похоже на ртуть, мазут или копоть. Любой из вариантов скорее по привычке ассоциируется с техногенной катастрофой, для ликвидации которой пригодились бы забытые шевроны МЧС-ника, но в этом конкретном случае, по мнению Кости, помогут не абсорбенты и химикаты, а пуля в голову. Шея хрустит, когда он мотает враждебный взгляд по ровным отпечаткам чужих следов, проверяя свои домыслы на подлинность. Косте не нравится, что Максим отрубился, оставив их один на один, но, помня и чтя слова своего… близкого человека, не пытается завязать разговор. Не справляется о самочувствии, когда слышит заглушённый кулаком кашель. Не рвётся помочь тогда, когда высокая, худощавая фигура накидывает на расслабленные плечи Максима изъеденное молью верблюжье одеяло. Не дёргается, когда эта же фигура демонстративно обходит Костю по широкой дуге. Ведун влезает в поле зрения, но не смотрит в их сторону. Посидев у огня — наверняка для того, чтобы чуть подгадить своим присутствием, — он молча прикрывает чадящую буржуйку, подхватывает тряпку с пола и, согнувшись в три погибели под лохмотьями жгучего пуха, исчезает в дверном проёме. Спустя пару секунд в сенях коротко скрипит дверь, и сквозняк врывается в комнату, принимаясь исследовать избушку. Гремят стаканы в шифоньере, звенят подвески на люстре, дрожат и сбиваются языки пламени, щиплет кожу на носу. Сидящему напротив буржуйки Косте — в связи с последним фактором — начинает казаться, что сквозняк хочет оставить ему здоровенную такую «сливу» на память. Чисто из-за того, что «весело». Чисто потому, что больше некому. Стоит только Косте дёрнуться и спрятать кислую мину в воротник, как сквозняк прощально роняет что-то жестяное на пол и резко пропадает, утратив всякий интерес к избушке. Пожалуй, эта уставшая от жизни старушка наконец-то может выдохнуть. И ведь действительно выдыхает, шурша стопками книг на полке. Мистика какая-то, нервно размышляет Костя, скашивая ошарашенный взгляд к корешкам с выцветшими названиями. Задремавший на плече Максим удивляет, правда, не меньше. В первую очередь тем, что никак не реагирует на происходящее, продолжая мирно посапывать на подставленном ему плече. Может быть, сама Зона сейчас не хочет мешать ему отдыхать, держа верную пушку ослабшими руками? Может, и вовсе стоит над ними сгорбленной, костлявой старухой, и умиляется. Вяжет носочки для пси-собак, точно-де Болотный Доктор, попутно болтая с Андреем при помощи телепатии. По спине проносится нехороший холодок, на руках шевелятся волосы. Костя торопливо смаргивает это дурацкое наваждение, протирает глаза и иронично хмыкает. Зона-сваха, пришибленный Ведун, спящий Максим и собачьи носочки. Самое забавное в этой мысли то, что она же, Зона мать-её-раз-так, парой часов ранее хотела пропустить этого самого Максима через гравитационную аномалию. Перемолоть в фарш. Сожрать. А теперь что случилось? Поменялось настроение? Ведун ей гнилые зубы заговорил? В буржуйке протрёскивают угли, Макс мычит что-то сквозь сон, а Костя задумчиво чешет лоб, разглаживая продолговатые мимические морщины на коже. Стареет, видимо. На этот раз не от нервов или времени, а из-за идиотских рассуждений о природе Зоны. Не, допустим, он иногда любит подумать о том, о сём, прикинуть в уме, что здесь вообще творится и почему, но… Живая Зона? Костя категорически отказывается верить во всякие небылицы, подтверждающие существование некоего абстрактного организма, поглощающего сталкеров вместо жареных лапок плоти в томатном соусе. Костя за недолгое время здесь в принципе привык верить лишь двум вещам: зрению и слуху. И то с вероятностью осечки примерно в пятьдесят процентов — в Зоне всегда найдётся тот, кто без спроса влезет в твою голову и перелопатит там всё по приколу. Вон, чего только одни контролёры со своими глюками стоят! Поплевавшись на воспоминания с фотографиями их уродливых, усыпанных язвами и струпьями тел, увенчанных странными, пенькообразными головами, Костя осторожно проскальзывает рукой под одеяло и касается поясницы Максима сквозь поношенный пуховик. — Спишь или дремлешь? — Угу, — невнятно отвечает Макс, и Костя радостно кружит ладонью на уровне его лопаток. — Я тут, если что. Андрей вышел. — Угу. Губы Кости прорезает слабая улыбка, и свободная пятерня осторожно — так осторожно, чтобы не потревожить, — проползает вниз по чужой макушке. Один разочек. Чтобы полегчало. Присутствие третьего лишнего в пределах заброшенного урочища, до которого они добрались уже затемно и не иначе как по счастливой случайности, заставляет Костю обосновывать свои действия не нежностью, а эффективным теплообменом. От осознания этого хочется разгрызть собственные губы до крови, но ничего не поделать. Спасибо на том, что главная Костина проблема в лице Ведуна не возвращается долгие пять минут. Плевать, что брошенное им пальто мозолит глаза, паклей свисая со стула. Плевать, что Косте придётся наслаждаться компанией поехавшего идиота до рассвета. Провалившийся в какой-то кошмарный сон Максим изредка вздрагивает и прижимается крепче, перебирая ногами по полу, и Костя то и дело отвлекается от подсознательных монологов, чтобы понаблюдать за этими непроизвольными жестами. Так ведь и не скажешь, что на Большой Земле тело Его совсем не слушается. Может, врал? Давил на жалость, чтобы… Серьёзный взгляд Кости замирает под чужим носом, мажет по приоткрытым, растрескавшимся до крови губам и тут же смягчается. Свободная рука заправляет спутанную прядь за ухо. Гладит кожу между серьгами. Обводит подбородок. Макс жмётся ближе, и Костя чувствует себя до безобразия счастливым. Привычные вроде жесты, а греют похлеще жжёного буржуйкой воздуха. Внутренний голос, тем временем, подавленно напоминает о том, что надменная физиономия их сумасшедшего товарища совершенно не рискует треснуть на морозе от увиденного — Андрей однозначно знает, и знает наверняка гораздо больше, но снова притворяется болваном. Видите ли, он устрашающе уверен в том, что время всё расставит по своим местам; что Максим перестанет играть в недотрогу; что он, Костя, в конце концов поймёт, кто здесь на самом деле лишний, и свалит из Зоны — или хотя бы из «Свободы» — по-хорошему. По-хорошему на языке Андрея значит без применения каких-то конкретных санкций. Каких именно — не говорит. Что точнее — недоговаривает. Пласты ржавчины на дверных петлях оповещают о его возвращении протяжным скрипом. В сенях слышится интеллигентный стук подошв — не иначе как дань уважения бывшим хозяевам, оставившим в хате столько полезного. Костя беззвучно фыркает своей догадке и тут же сочетает со следующей фразой, менее приятной для осознания — Ведун всё-таки не свалил. На первый взгляд — дебил дебилом, живущий исключительно ради отдыха, сбора радиоактивных травок по опушкам и замозабвенной дрочки на Зоновскую экзотику, но он никогда не сваливает, если в компании есть Максим. Разумеется, он не называет истинную причину. Выдумывает что угодно, лишь бы не признавать за собой такой постыдный косяк. Иногда затирает про ценные артефакты, словно реально в них нуждается — и это при своей-то коллекции в какой-то секретной нычке; иногда — про скуку, чьё въедливое существо ему вдруг хочется развеять внезапной прогулкой, но чаще всего про их с Максимом закадычную дружбу, о которой ничего не известно последнему. Чужой силуэт медленно всплывает из липкой ночной черноты и застывает на пару мгновений перед дверным косяком. Затем проползает под полупрозрачными, шипящими лоскутами пуха и, снова обогнув Костю дугой, подходит ближе. Худое, вытянутое лицо Ведуна облизывают рыжие всполохи пламени, когда он аккуратно, почти манерно подкладывает свежие дрова в огонь — им неожиданно повезло наткнуться на крытую поленницу за сараем. А может, не так уж и неожиданно, учитывая то, что вёл их группу отнюдь не Макс, и отнюдь не тем маршрутом, который они высматривали в своих наладонниках. — Твоя кличка здесь ничем не поможет. Глухой, басистый голос Андрея, никак не вяжущийся с его странной, почти неформальной внешностью, ввинчивается в барабанные перепонки крестовыми отвёртками. Костя зажимает язык зубами, не спеша работать над ответом. Ему эти повторяющиеся нотации и задушевные беседы с глазу на глаз точно ебучая берцовая кость плоти поперёк горла. Вытащить бы, да есть риск лишиться голоса. — Мовчиш? — сухо уточняет Ведун уже на своём родном языке, пристраивая задницу по соседству. Как-то кисловато причмокивает и шумно потягивается, вскидывая руки к низкому потолку. — Що ж, даремно. Слух царапет раздражающий говор, успешно заменяющий мушкетёрское «туше» в их спорах. Внутреннее «я» затравленно съёживается, уворачиваясь от хрящевой ткани, торчащей из пищевода. — Нормально всё, я не нуждаюсь в твоих советах, — отхаркивает её Костя, пока ладонь оглаживает чужую спину в собственническом, успокаивающем жесте. В кострище что-то сыто щёлкает. Щёлкает языком и сменившийся в настроении Ведун, повторяя за объятыми пламенем дровами. — «Герой», бляха. Придумають же, — продолжает поддевать он, выплёвывая каждое слово во вновь разгорающийся костёр. — Ти ж думаєш, що допомагаєш йому, а насправді тільки заважаєш. Минулої зими він навіть зі Складів не вилазив. Грав мужикам на гітарі та книжки читав, які я йому тягав від нехуй робити. Нос забивает едкий запах дыма, Костя кусает щёку и напрягается так, словно вот-вот вырвет чеку из гранаты на поясе и силой затолкает её в болтливую пасть. Он даже не все слова понимает, как тут диалог вести? Как отбиваться? Сука. Изба заинтригованно молчит, изредка скрипя рассохшимися оконными рамами, Андрей шумно вдыхает и выдыхает носом, лезет к буржуйке и ворочает топливо невесть откуда взявшейся кочергой. Искры летят прямо на пол и их ботинки. — А потом зʼявился ти. І він із тобою почав няньчитися, як із дитиною, — ожидаемо обличает Андрей, откладывая чугунку в сторону. Сталкерская чуйка не ладит с Костей — слишком мало опыта и много амбиций, — но он буквально чувствует, как натренированное учебными полигонами тело прожигают взглядом сквозь одежду. — Костя то, Костя сьо, у Кості дупа свербить, як йому «Гіперкуб» знайти хочеться! Костя наклоняет голову, словно цепная псина, получившая по морде шипастым ошейником. На этот раз он понимает. И про «дитину», и про «дупу», и про артефакт, из-за которого они перелопатили чернеющие эпицентры термических аномалий, но так и не нашли ничего, кроме чужих останков. — Хватит, а. Ведун непринуждённо пожимает плечами, подтягивает ноги к груди, и укладывает подбородок на колени. — Ну, я ще не починав, — с поразительным спокойствием заявляет он, гипнотизируя языки пламени остекленевшим взглядом. — Мені просто не наплювати на нього. А ось до тебе є питання. В голове Кости что-то вспыхивает, к потолку взвивается густой дым, и сбивчивый, затравленный шёпот вырывается изо рта сам собой. — Что я могу теперь сделать? Извиниться? Пойти с тобой драться? Перестать выходить с базы? Чего ты вечно добиваешься? По ободранным стенам хищно проползают искажённые тени, похожие то ли на кикимор из невинных детских сказок, то ли на болотных кровососов из кошмарной взрослой реальности. Длинные пальцы Ведуна стягивают с волос резинку и отрешённо вплетаются в распадающуюся косу, принимаясь перебирать прядь за прядью. Из-под прикрытых век сверкают дремлющие «Жарки». Он не говорит — берёт измором. Как всегда уверенный. Как всегда ни при делах. Как всегда такой позитивный, словно вот-вот может улыбнуться и предложить продать органы на чёрном рынке за бесценок. Костя не верит в мистику, но с нарастающей злостью чувствует, как вокруг его глотки сплетается невидимая, прочная сеть. Максим сонно кутается в одеяло, сползая вниз по плечу. — Щоб ти відстав від нього, — резко наклонившись к уху, шепчет Ведун, и пальцы на его руках начинают двигаться так быстро, словно кто-то за их спиной может позвать Панночку. — Розумієш, чуваче?