Медвежий угол

***

Зимние ночи в Зоне чёрные и зыбкие, как печная сажа — фонарём так просто не прорежешь, особенно в метель, — поэтому место для ночлежки группа решает обдумать и найти заранее. Заявленное «заранее» после встречи с голодными кабанами у опушки леса, к несчастью, переходит в тактическое бегство по глубоким сугробам до пройденной ими насыпи. А затем, учитывая поднятую в округе шумиху, тактическое бегство превращается в оборону снежной крепости и затягивается значительно дальше полудня. Утолять голод приходится каменными шоколадными батончиками, растапливая их во рту, греться — приседаниями и активными хождениями взад-вперёд вдоль вагончика-времянки. Да уж. Веселее и не придумаешь. Макс резко останавливается и задумчиво закусывает палец, оглядывая бугристую, местами ржавую наледь на стенах. Не зря же говорят, что в Зоне нельзя планировать. Не зря. Нельзя здесь планировать ни вслух, ни в мыслях, ни на языке жестов — Она всё равно подслушает и вставит палки в колёса. Будь всё иначе, им бы не пришлось сейчас торчать тут и смиренно слушать, как за тонкой металлической стенкой буйствует ветер. В сталкерских чатах, тем временем, вяло обсуждают непогоду такие же счастливчики, которые не захотели или — что происходит неизменно чаще — не смогли уйти за Периметр с наступлением первых заморозков. Причины оставаться в Зоне на зимовку у каждого свои — среди местных аборигенов предостаточно бывших или беглых уголовников, должников кредиторов и обыкновенных мародёров, охочих до чужих нычек с хабаром, каждому из которых при появлении во внешнем мире будет светить как минимум нехилые звездлюли, как максимум — тюрьма или багажник. Не будет лишним сказать, что Макс, лелея свою относительную честность, тихо презирает подобный — ушлый — тип людей. Презирает оттого, что знает — приличная часть будущих сталкеров приходит сюда отнюдь не из-за проблем с законом и вертухаями, а от отчаяния. Некуда им на Большой возвращаться. Просто некуда. Нет у таких ни семьи, ни хаты, ни будущего. Поэтому, едва оказавшись за кордоном, они добровольно выменивают собственные души на новый, пусть и весьма необычный дом — или, скорее, клетку, — искренне веря в то, что приживутся хотя бы здесь. После заключения такого негласного и своеобразного договора Зона, прямо как опытный директор зоопарка, самолично устраивает отбор, самолично смотрит, проверяет и решает, кого приютить, откормить и отпустить бегать по вольеру, а кого пережевать без особого энтузиазма и выплюнуть. Третьего не дано: живьём Зона своих питомцев не отпускает. Пытаешься уйти — издевается. Уходишь с мыслями не возвращаться — мстит. Вновь перебираешься через колючку без намёка на радость — мучает. И это не пустые слова, отнюдь — Макс прекрасно знает, о чём говорит. Знает, потому что и сам такой, не способный жить там, где жил прежде. Он хотел, он пытался, он пробовал, но из раза в раз понимал: сталкеров в завязке не бывает. Бывают только живые и мёртвые. Да и ему ли жаловаться? В конце концов, если бы не Зона с её чудесами, Макс бы вряд ли смог ходить без костылей и тростей: спасительные артефакты гаснут и превращаются в пустышки сразу после того, как твоя нога ступает за внешний Периметр. А когда они гаснут, возвращаются хромота, следующая за ней неуклюжесть и адские боли, и ну это всё к Богу в душу. Лучше уж здесь, с зависимостью от контейнеров на поясе, зато на своих двоих, чем там — на воле, но в инвалидной коляске. Так что… Так что и на том спасибо. Зона ведь безумно любит, когда перед ней пресмыкаются. По крыше шелестит и скребётся позёмка, погружая Макса в воспоминания о далёком детстве, когда ему не доводилось думать о будущем в контексте «рискнуть жизнью или быть несчастным». Из щелей между забитых досками окон сыплется мелкий, колючий снег, и ассоциации с заброшенными военгородками за полярным кругом дополняют тоскливые пейзажи из прошлого. У Зоны, на самом деле, много общего с Чукоткой: такая же нестабильная погода, такие же плотные, тяжёлые туманы, похожие на дымовую завесу, такие же суровые зимы, несмотря на разницу в климатических поясах, такие же пожелтевшие календари на стенах с давно прошедшими датами, такие же покосившиеся бараки, такие же молчаливые, серьёзные, прожжённые невзгодами люди. Даже свои «Большая земля» и «Материк» у Чукотки есть. С ремаркой на то, что тамошние условные границы не утыканы смотровыми вышками, с которых то и дело рокочут пулемётные очереди, разумеется. Для полноты картины Зоне не хватает только сполохов северного сияния и звенящей тишины над тундрой, которую тут заменила заболоченная степь, но Макс не решается развивать мысль дальше — Она в любую секунду может услышать и подбросить им внеплановый Выброс. Костя, укутанный в подобранную где-то дублёнку — одно из многих наследий страны Советов — поверх неподходящего для зимы камуфляжа молча несёт дежурство у входа. На рыжей чёлке и ресницах — иней, на овечьем воротнике и складках по рукам — локальные сугробы. Со стороны кажется, будто он, Костя, всё-таки не выдержал минусовой температуры и превратился в ледяную статую, но это предположение разительно опровергают блестящие карие глаза, пристально следящие за обстановкой снаружи сквозь приоткрытую дверь. Под непослушными пальцами шумно прокручивается крышка термоса. Макс опускается на корточки и, коротко шмыгая носом, ставит её на свой рюкзак. — Сколько нам ещё тут тусоваться надо? — задаёт резонный вопрос Ведун, примёрзший к топчану в самом конце вагончика. Макс неопределённо пожимает плечами, наклоняя тубу под больший угол, и подостывший контрабандный чай — дешёвая бурда с привкусом бумаги, но с сахаром пойдёт — тонкой струйкой льётся в кружку-крышку. — Конкретнее, пожалуйста, — переспрашивает Ведун, вновь становясь тем самым настырным Андреем, присутствие которого раньше регулярно доводило невозмутимого Костю до ручки. Макс понимает это и отвечает не сразу — Макс с напускной задумчивостью закусывает губу, отдаваясь процессу наблюдения за вьющимся над кружкой паром. Манжеты дутой куртки хрустят от холода, обледеневшая чёлка неприятно морозит лоб, но недолгое чаепитие перед марш-броском, пожалуй, того однозначно стоит. — …Примерно до тех пор, пока снаружи не начнётся буран, — поясняет он наконец, щёлкая кнопкой-клапаном. Готовый к такому ответу Ведун смиренно вздыхает. Заглядывает в свой наладонник. Прикидывает что-то в уме. Снова вздыхает. А затем запихивает распушившуюся косу за ворот пальто, прячет обветренные кисти за пазуху и деловито нахохливается. — Может буран и спасёт нас от мутантов и заблудившихся долгарей, но явно не спасёт от аномалий, — принимается рассуждать он, утыкаясь носом в поднятый воротник. Создаётся впечатление, словно он осознанно хочет завернуться в кокон и свалиться в спячку примерно до майского потепления, и эта мысль забавляет совсем чуть-чуть. — Ладно, «Жарка», её за километр видно. Ладно, «Кисель» или «Электра», они выжигают всё вокруг. А что насчёт «Карусели», например? Сможешь её увидеть в таких условиях? Макс неопределённо причмокивает, возвращаясь к обработке услышанной информации. Вопрос-то, на самом деле, хороший. Такой же резонный, как и предыдущие — Ведун хоть и смахивает на похуиста-раздолбая, но разбирается в тематике выживания получше многих. И он абсолютно верно намекает на то, что зимы внутри Периметра катастрофически ужасны не столько из-за отвратных метеоусловий и несвойственных украинскому климату морозов, сколько из-за того, что Зона самолично укрывает каждое опасное место обманчиво-прочным саваном, превращая хоженые тропы в смертельные ловушки и братские могилы. Острый слух поглощает её зазывающий свист, перекликающийся с постукиваниями и шелестом за хлипкой стенкой. Кажется, она пытается выманить их наружу. Вот ведь стерва. Макс грозно косится на выход, чуть мягче — на держащегося молодцом Костю, сочувствующе — на трясущегося от холода Андрея, а затем ловко поднимается на ноги. Термос исчезает в недрах рюкзака, и кончики пальцев, торчащие из-под обрезанных перчаток, едва впитывают тепло, исходящее от стального покрытия кружки. — …У нас в любом случае нет выбора, кроме как идти до ближайшей деревни и надеяться на лучшее, — решает настоять Макс, неторопливо, почти с акробатической грацией перебирая задубевшими подошвами по полу — дефицитный кипяток расплескать ну очень уж не хочется. На периферии мелькают подгнившие, покрытые чёрной плесенью доски, сбитые мыски чужих ботинок и, наконец, старенький, потёртый от стирок «Флектарн». — О, это мне? — без тени издёвки вопрошает Андрей, и ровное отражение Макса в тёмной глади расходится рябью. — Как мило. Мило? В животе неловко покалывает — неясно, то ли от волнения, то ли от подсознательного неприятия таких сопливых комплиментов, — но объясняться, корчась в агонии от одного слащаво-вежливого «возьми, ты же замёрз» не приходится: Ведун встряхивается, будто за пару минут успел покрыться столетним слоем пыли, выпутывает длинные руки из-под плотной ткани, чуть вытягивается вперёд и с благодарным кивком забирает протянутую ему крышку. Странный. Мутный. Но всё-таки не ушлый. — Ну, если ты так считаешь… — вполголоса тянет он, прежде чем многозначительно прикрыть глаза и прижаться тонкими губами к пластмассовому ободу. — Считаю, — утвердительно кивает Макс, и интуитивно скрещивает руки на груди — спорить лишний раз сегодня впадлу. Особенно с ним, учитывая их незавидное положение. — Пей давай, иначе язык отвалится. Тёмная макушка согласно покачивается — как же, язык может пригодиться для суеверных причитаний, — на едва согревшиеся ладони Макса наслаивается ледяная плёнка, а в вагончике вновь воцаряется сиротливое молчание, нарушаемое лишь скрипом досок и шумом январской вьюги. Блестящие в полумраке зрачки бегают по мелким шрамам на лбу Андрея, огибают тонкие брови и длинный, прямой нос, пока Макс то раскачивается на пятках, то тянет стопы вверх, разгоняя кровь. Ведун шумно отхлёбывает, пристально следя за каждым его движением из-под пропущенных век. — Разминаешься? — снова заговаривает он. — Молодец. — Типа того, — плотнее сжав рукава продрогшими кистями, отбивает Макс. Костлявые пальцы ритмично постукивают по стальному боку, Андрей чему-то усмехается, но не отвечает, продолжая пялиться куда-то туда, где заканчивается шнуровка и начинается мешковина штанов. Судя по всему, он находит подобное занятие интересным, и у Макса против воли начинает чесаться язык, потому что разве есть в этом обыденном действе что-то столь захватывающее? Не сказать, что они с Андреем близки, но этого умиротворения на грани с оптимизмом здесь не хватает многим. Максиму, например. И Максим хотел бы научиться, но… — …Успех напрямую зависит от того, насколько слаженно и осторожно мы будем двигаться, — вдруг подаёт охрипший голос Костя. — Времени у нас немного, поэтому… надо будет как-то постараться. Боковое зрение выхватывает его хмурое, уставшее за вылазку лицо, наконец обратившееся к их небольшому собранию. Андрей закидывает ногу на топчан и вопросительно дёргает подбородком. — Чого тобі? А вот здесь уже лишний вопрос. Не особенно резонный. Лично Максу хватает пары секунд молчаливых гляделок с Костей, чтобы понять, чего: чай всем троим попить не получится.

***

Чем меньше времени остаётся до заката, тем сильнее можно почувствовать свирепство Зоны на собственной шкуре: сухой, сыпучий снег комьями летит в онемевшее от мороза лицо, порывы встречного ветра то и дело сдирают арафатку с носа, а ноги постоянно путаются между собой, проваливаясь в рыхлый наст. Если бы не полые скелеты борщевика, торчащие по обе стороны от занесённой грунтовки вместо дорожных указателей, Макс наверняка бы завёл всех в тупик — брать на себя роль штурмана отряда оказалось не самой лучшей идеей. С другой стороны, кто, если не он? Обласканный Зоной Ведун, чьё присутствие в голове отряда автоматически отрезает путь всем идущим позади? Нет уж, спасибо, случались прецеденты. А может, бразды правления стоило передать сильному и внимательному, но глуповатому Косте, который, несмотря на их с Максимом духовную — и не только — близость, за свои полгода здесь не видел ничего серьёзнее Выбросов, кислотных дождей и мёртвых снорков? Нет, тоже несусветная тупость. Как ни взгляни, а выбора у Макса, кроме как подставиться под удар стихии и возглавить их небольшую группу, элементарно не оставалось: ответственность за саму вылазку, как и за собранный в неё отряд, с самого начала лежит на нём. Потому-то и вина за появление новых, наспех сколоченных крестов под изрешечёнными стенами Складов в случае абсурдной — а абсурдное здесь пугающе часто равняется фатальному — ошибки тоже окажется исключительно на его плечах. Расчётливая и скрытная, точно последствия вдыхания активных частиц, вина наверняка подберётся к нему в момент наибольшей уязвимости, собьёт подсечкой с ног, пропишет в челюсть и вгрызётся в шею мёртвой хваткой — просто так не скинешь. Ножом — возможно. Однозначно — пулей. В свою голову. Благо, Макс ещё не знает, каково это — стать питательным ужином для гипертрофированных зоновских эмоций. Ему пока не доводилось циклично вбивать тупое полотно лопаты в мёрзлую, неподатливую землю, не доводилось бессмысленно пялиться в черноту раскопа, грея в ладонях остывший именной жетон, не доводилось ощущать под кожей зудящую, слепую ярость, вшивая в растерзанное сердце гулкий гитарный перебой, который уже никто не оценит. Максу, пожалуй, во многом повезло — Зона — не иначе как по просьбе Андрея, определённо вступившего с ней в сговор — ни разу не приглашала его вальсировать со смертью настолько явно. Её полузабытое «раз-два-три», нагло слизанное с выпускных линеек и переиначенное на свой ироничный лад, всегда раздавалось где-то поодаль — как правило, среди тех, кто не слушал мистические истории про подношения мутантам, духовную ценность артефактов и особую связь погодных условий с количеством автоматных очередей, попавших в тела противников. Андрей им такое не декламирует. С ними скучно, говорит. Тем не менее, Максу не требовались лишние децибелы для того, чтобы заметить и намотать на ус всю суть. Дрожащие пальцы, стеклянные, безжизненные взгляды и бессильное молчание других сталкеров порой были способны рассказать куда больше, нежели складный скрип половиц во осязаемом мраке заброшенных дворцов культуры. Зона не такая, как стереотипные суетливые девчонки. Не такая, как вечно громкая и весёлая Маша, оставшаяся присматривать за постаревшей мамой в Копях. Не такая, как бывшие одноклассницы, эмоционально обсуждавшие понравившихся мальчишек. Зона не любит, когда разводят демагогию — она внемлет и повторяет лишь единожды, и нет ей дела до того, насколько грамотно другие воспользуются этой короткой благосклонностью. Безусловно, многое сейчас идёт согласно произведённым ранее расчётам: мутанты не высовываются из своих укромных нор, сталкеры — в особенности долговцы — не лезут в эпицентр бури, предпочитая отсиживаться у костров на базах. Нет, серьёзно, Макс готов поклясться, что обратная дорога складывается гораздо удачнее, чем могла бы сложиться, не соблазнись несговорчивый Андрей зимней охотой на артефакты в чащобах Горелого Леса, но… Цепочка размышлений с противным лязгом разлетается на звенья, выпавший из пальцев «Вепрь» бьёт по ботинкам и исчезает в снегу, а не готовое к таким поворотам тело теряет равновесие, предательски кренясь назад. Лёгкие склеивает что-то холодное, Макс отчаянно барахтается, пытаясь ухватиться за воздух непослушными пальцами, но безуспешно. Не получается. Тело не слушается. Тонет на ровном месте. — Не-не-не, дорогая, я не хочу такие поминки, — глухо раздаётся сбоку. Растерянный Макс на секунду лишается всех шести чувств, включая интуицию. Предательская тяжесть в мышцах превращает его в мёртвый груз. Страшно. Непонятно. Резкий, незапланированный вдох обжигает гортань, адреналин бьёт по мозгам, а чужие руки, уличив момент, ловко проскальзывают к грудине и сцепляются в замок. — Как драматично, блина, прекращай уже, — отшучивается Андрей, с силой дёргая тушку Макса на себя, и последнему почему-то кажется, что естественно-невозмутимый голос товарища слегка дрожит. Кажется. Выяснить подлинность догадок не успевается — рёбра врезаются в мягкие ткани, набитый нехитрым скарбом рюкзак таранит позвонки похлеще массажиста с купленным дипломом, а пространство вокруг совершает сальто назад. Макс не слышит последующие реплики про свою торопливость, опрометчивость и навигационную слепоту — лишь обалдело хмурится и рефлекторно распихивает снег ботинками, потому что какого вообще чёрта. Объяснение появляется само собой, когда он приходит в себя после тихого, но твёрдого «посмотри», послушно смотрит, после чего повисает испуганным зайцем в чужой хватке. Иначе реагировать не выходит: посреди дороги едва маячит крайне странный, не внушающий доверия снежный вихрь. — «Воронка», — коротким шёпотом поясняет Андрей, крепко удерживая Макса от падения. — Я же говорил, не заметишь. Говорил. Андрей всегда говорит, но редко что-то делает, если это напрямую не касается Зоны и вопросов его собственного выживания. Кажется, он всё ещё продолжает говорить, и наверняка что-то крайне важное, попутно давая указания подлетевшему к ним Косте. Кажется, они даже начинают гавкаться и размахивать руками. Впрочем, Макс не вникает в чужие — а в данный момент на фоне происходящего эти двое ощущаются совсем посторонними людьми — разборки, оседает на корточки сломанной марионеткой и запускает негнущиеся пальцы в притоптанный снег, чтобы подобрать оружие. Чистый автоматизм. Никакой логики. Подушечки царапает торчащая из-под наледи поросль, сердце колотится, как сумасшедшее, силясь разворотить грудину до кровавых лохмотьев. Суженные от страха зрачки буравят эпицентр аномалии, еле различимый на фоне стремительно сереющего поля. Рядом хрустит снег. Костя появляется в кадре неповоротливой каменной глыбой, поправляет выскочившие из капюшона волосы и всовывает в руки потерянный было «Вепрь». Макс бормочет что-то про «спасибо» и по наитию пытается подняться, но некогда знакомый ствол ощущается непривычно тяжёлым. Эта необычное изменение не позволяет не то, что собрать волю в кулак — она не позволяет даже вскинуть голову, нашпигованную не иначе как застывшим осмием. Андрей, тем временем, вновь превращается в Ведуна и лениво обходит аномальный сгусток по касательной. Зона его не трогает. Не утягивает за рукав в гравитационную мясорубку. Не цепляется ветками за подол пальто. Не треплет туго заплетённую косу. Зона просто гладит его ноги наждачкой из позёмки и снова, будто в назидание, бьёт Макса и Костю по щекам. — Я поведу группу. Не отставайте, ждать не буду, — бросает Ведун, выглядывая из-за плеча на них обоих, и на его расслабленном лице, прямо под короткими ресницами, едва уловимо пляшет что-то жуткое, что-то такое, отчего на затылке шевелятся волосы, а под мозжечком покалывает первобытный, животный ужас. Потому что оно не просто пляшет, а вальсирует. Словно Зона выжидательно смотрит и, протягивая к Максу свои костяные руки, приглашает с собой. Смотрит, нетерпеливо трясёт пальцами и раздражается от того, что Костя перекрывает её собой и тревожно обнимает лицо мозолистыми пальцами, наплевав на их с Максом договорённости не показывать случайным людям ничего сверх дозволенного. Скрытое за тучами солнце окончательно уходит за далёкий лес, буран продолжает завывать в ушах, а в широко распахнутых глазах Макса, за блестящей зеркальной тонировкой из вихрей перемолотых в пыль снежинок и отдаляющегося силуэта, намерзает нечто неразумное, скорее инстинктивное, нежели сознательное. Больше всего оно напоминает тягостное ощущение, прошивающее каждый позвонок прочными ледяными штырями, и его не спутать ни с чем другим — Макс слишком отчётливо помнит момент, когда испытывал практически то же самое. И в те минуты, в отличие от этих, его окружал не топкий, колючий снег, стылый, лишённый запаха воздух и повсеместная разруха. В те минуты его окружал мирный стрёкот кузнечиков, дребезжащие огни «скорых» на фоне рассветного неба, запах бензина и оглушительный лязг металла, сдающегося под давлением гидравлических ножниц. Зона помнит наизусть биографию каждого сталкера, Макс слишком умён для того, чтобы проигнорировать её намёк.