Бывший город

      Дайнслейф проснулся, когда небо уже зажглось. Сколько он спал? Десять часов? Двенадцать? Больше половины суток?       Сколько работы он не сделал за это время?       Мысли едва шевелились в голове. Тяжёлые и склизкие, на порядок медленней, чем обычно. Дайнслейф бы напрягся: он хорошо знал, как чреваты вмешательства сторонних сил в его память, но не мог даже собрать душевные силы, чтобы обеспокоиться.       Это вчерашний отвар, не иначе. В коленях — слабость, будто ноги норовят подогнуться; сосуды в шее будто пережали чем-то. Дайнслейф поднялся с кровати.       Он не хотел думать о вчерашнем. Вновь Дайнслейф продемонстрировал преступную слабость; вновь не выполнил того, что должен был.       Медленно, будто погружённый в вязкую жидкость, Дайнслейф оделся. Повесил на пояс меч и направился в свой кабинет. Захватил со стола вчерашнюю карту. Уже у себя по памяти наметил загадочные «линии»: их существование не вызывало вопросов, потому что с ним были согласны Змеи — те, кому Дайнслейф всё ещё мог доверять. Сегодня — он продолжит работать.       Странное полусонное состояние пугало. Оно и вправду напоминало безумие. Дайнслейф не мог даже разозлиться как следует; не был хозяином самому себе.       Точно то же самое, что и когда он только вернулся, и Рейндоттир чем-то обколола его.       Днём Дайнслейфу и впрямь принесли еду и напомнили о распоряжении Его Величества. Дайнслейф отмахнулся, но пообедал. Вечером — вернулся в покои Альбериха с очередным докладом. Расстелил карту, и в этот раз Кэйа взглянул на неё, и пока король разглядывал пути, Дайнслейф спокойно спросил:       — Чем ты напоил меня вчера?       — Сильное успокоительное, — не отрывая взгляда от карты, отозвался Кэйа. — Ни мне, ни Каэнри’ах не нужна твоя смерть от того, что ты кинешься грудью на амбразуру.       — Ты же понимаешь, что я больше ничего не приму из твоих рук? — уточнил Дайнслейф, и Кэйа невесело усмехнулся краешком рта.       — Придётся — заставлю. Мне не впервой. Дайн, это что за путь? Зачем он тут? По острым камням? — пальцем повёл меж рек Ятлам и Акрафельд; одним из главных путей наружу.       — Там удобная низина…       Кэйа взглянул исподлобья.       — Дайн. Там острые камни, и они всегда там были, и ты неоднократно направлял       молодые отряды подальше оттуда.       Дайнслейф нахмурился.       — Там удобная низина. Я точно помню: две реки, они текут в низине, вокруг — горы. С севера выводить людей только так.       Кэйа поджал губы, снял с полки атлас двухлетней давности и атлас свежий. Разложил их рядом. Дайнслейф взглянул на отмеченное место, и внутри у него похолодело: размечено как опасное, как то, куда молодых можно посылать только с опытными знатоками местности, и подпись в легенде карты: земля мёрзлая, бесполезно убирать. Подпись — рукой Дайнслейфа.       — Ты пытался расчистить это место, — тихо сказал Кэйа. — Это под Снежной. Вечная мерзлота толкает камни наружу; там нет ветра, и ничто не стёсывает острые края. Ты посылал туда экспедиции и ездил сам неоднократно.       В памяти всплыло место из Мондштадта: две речки, меж ними — удобная травянистая низина, на горизонте — снежный пик.       И рядом — точь-в-точь такой же ландшафт меж двумя реками Каэнри’ах.       В тысячах километров.       Невозможно, если только разум Дайнслейфа не придумал это. Если только стёршиеся воспоминания не заменились новыми.       — Дайн.       — …я понял, — прошептал Дайнслейф.       — Дайн. Я верю, что ты всё ещё лучший человек на эту роль. Просто будь внимательней, хорошо?       Дайнслейф потёр переносицу и сгрёб со стола карты.       — Сегодня поужинаю у себя, — бросил, уходя.       И Кэйа действительно оставил его провести вечер в одиночестве, и несколько часов Дайнслейф шарил взглядом по картам, не в силах сосредоточиться, и он бы предпочёл, чтоб о себе напоминало проклятие — а не безумие.

***

      — Как твои дела? — на следующий вечер Дайнслейф не пришёл к Альбериху с докладом, и Кэйа явился сам. Без стука приоткрыл дверь, опёрся предплечьем на косяк и заулыбался.       — Работаю, — Дайнслейф не поднял взгляда от бумаг. Следовало ли ему признавать перед Альберихом масштаб провалов в памяти?       Кэйа прошёл в комнату, сел в кресло. Покачал в руке бокал с вином — тем же, что и вчера, и позавчера.       — Ты сегодня снова кричал во сне, — заметил. Дайнслейф поморщился от стыда. — Я подошёл к тебе, постарался успокоить. Ты даже не проснулся, но кричать перестал.       — Тебе не обязательно это делать.       — Обязательно. Разве я могу позволить тебе просто лежать и кричать?       — Можешь, — Дайнслейф перевернул страницу, чтобы сверить нарисованную по памяти карту с оригинальной. Да. Точность хорошая. Он мог хотя бы удерживать память при себе.       — Просто лежать и слушать, как ты кричишь?       — Ты сам позвал меня сюда спать и сам пригрозил Пятью, если ослушаюсь, — пожал плечом Дайнслейф. — Не тебе жаловаться, что я мешаю.       Кэйа вздохнул и отпил вина.       — Не в этом же дело… — пробормотал и отпил ещё. Покатал во рту, проглотил. Вздохнул опять. — Ладно. Оставим. Я не буду больше поднимать эту тему, хорошо?       — И не будешь опаивать меня всяким дерьмом, — отрезал Дайнслейф несмотря на то, что в груди от обещания Кэйи потеплела благодарность.       — Только в особых случаях. Я просто… поговорил с Рейндоттир, и она сказала… — «поговорил с Рейндоттир» никогда не приводило ни к чему хорошему — ни в каком из миров. — Она сказала, что если у человека есть опыт… помутнений рассудка, то такое… его заденет сильнее, чем нужно.       О, опыт «помутнений рассудка» у Дайнслейфа был. Что только не вытворяла Бездна с его разумом в своё время.       — Прости, — неуклюже закончил Кэйа.       Дайнслейф наконец поднял глаза.       — Ты, наверное, злишься?       — Мне всё равно, — солгал Дайнслейф. Что-то внутри очень-очень-очень болело от вида Кэйи таким: потерянным, виноватым. И из-за чего? Из-за несчастного отвара?       Дайнслейф и не заметил, как нечто пугающее, усугубляющее его безумие и тянущее из рук контроль над собой превратилось в сущую мелочь.       Он помолчал ещё несколько мгновений, но Альберих не стал нарушать тишину первым.       — В будущем ты пил это же вино, — сказал тогда Дайнслейф. — Этот же сорт. Он остался в Мондштадте и через пятьсот лет. И пил ты его много. Я видел пару раз в таверне.       — Надо же, — усмехнулся Кэйа. — Так в будущем я был алкоголиком?       — Да.       И тишина перестала быть такой удручающей.

***

      Так прошла неделя.       Дважды в день Дайнслейф полностью перечерчивал карты по памяти; постоянная сверка всего и вся утомляла, но так он был уверен, что сохраняет разум — и разумность планов. Дайнслейф попытался настоять, чтобы Кэйа просматривал их каждый вечер, но король покачал головой и посоветовал обращаться к Хрофтатюру или Ведрфёльниру. Когда Дайнслейф гневно отмёл предложение, Кэйа вздохнул — будто без слов говоря «ну опять» — и выделил одного из лучших выпускников Дома Абстракций, Агнарра, в помощники.       — Будь тут Ингильда, — покачал головой Кэйа, и Дайнслейф внутренне согласился с ним. — Но в Сумеру она важнее.       Дайнслейф сдержал при себе комментарий, что ничто не может быть важнее подготовки к бедствию. Отличная мастерица картографии, Ингильда, вторая из Лебедей, была Дайнслейфу и подругой. Она бы пригодилась, пусть Дайнслейф и меньше всего на свете хотел втягивать кого-то ещё в грязный секрет.       С напарником работа пошла быстрее. Единственное, что не нравилось Дайнслейфу — что к любому выпускнику Дома Абстракций так или иначе тянутся щупальца Хрофтатюра, и стало на одну щель для информации больше.       И тем не менее, выбора не было.       Главной утечкой к Грешникам всё ещё оставался Кэйа Альберих.

***

      — Дайн!       Холодная ладонь вырвала из всепоглощающего жара. Дайнслейф подскочил на кровати, хапнул воздуха ртом. Коже холодно и жарко одновременно; тело бьёт дрожь.       Перед ним король?       Это реальность?       Кэйа отстранился.       — Прости, не хотел будить, — прошептал. — Может, всё-таки лекарство?       То, от которого Дайнслейф едва мог соображать потом? Довериться рукам Рейндоттир — и, что куда важнее, Альбериха? Пустить ещё кого-то добивать искорёженный разум?       Иногда Дайнслейфу снился не катаклизм.       Иногда — это был очередной момент, когда Бездна влезла ему в голову и заставила поверить, что чёрное — это белое, а золото — пыль.       — Никаких лекарств, — прошипел Дайнслейф.       Кэйа сложил руки на коленях. Золотой глаз поблёскивал в темноте спальни.       — Хочешь, я останусь, пока ты не уснёшь снова?       …в прошлый раз, когда Кэйа остался, сон был крепким и обволакивающим. Это тело привыкло к Кэйе Альбериху, привыкло к его рукам и присутствию. Вопреки своим желаниям Дайнслейф хотел, чтобы Кэйа остался.       И вновь: он не хотел этого хотеть, он не желал контакта с тем, кто ведёт Каэнри’ах к катастрофе, но его разум ему не принадлежал.       — Я ведь вижу, что хочешь.       Дайнслейф прикрыл лицо дрожащей рукой. На ней когда-то были когти. Или не были?       — Оставь меня и не приходи больше.       С утра Дайнслейф не стал спрашивать, была ли ночь.

***

      Ему приходили доклады от Змеев. Агнарр попытался перенаправить их напрямую в руки короля:       — Господин Сумеречный Меч, у вас и без того много работы… — и Дайнслейф с трудом заставил себя вспомнить о том, что он нуждался в помощи в картографии. Времени мало; продумать пути — треть задачи, их ещё надо проложить. Личные дрязги никогда не были поводом предавать свою страну.       Доклады были однообразны, и однообразие успокаивало.       «Зачищено здесь и здесь». «Маршруты патрулей». «Поездка на линию на юге: необходимости в подкреплении нет, затишье».       Затишье — какое страшное слово.       Но будь на то воля Дайнслейфа, он предпочел бы получать такие новости и дальше.       «Обнаружен очаг крупнее предыдущих. Хергер ранен; очаг зачищен не до конца».       Дайнслейф видел поражения скверной; каждый раз, подходя к ней, обычный человек сильно рисковал. Но ранение — оно увеличивало риск в разы.       — Вы куда? — окликнул его Агнарр.       — Его Величество велел мне ежедневно гулять, — ответил Дайнслейф. Это была правда; Агнарр, как Дайнслейф подозревал, был приставлен и для этого контроля. Сперва Дайнслейфа злило, затем он обнаружил, что гулять можно с картами в руках — и во время физической активности разум работает лучше.       И тогда вечером Альберих вновь заглянул к нему, чтобы сказать:       — Я рад, что ты уделяешь этому внимание. Молодец, — и Дайнслейф ненавидел то, как хорошо стало от этих слов.       Это тело знало Кэйю Альбериха, и, наверное, поэтому так холодело в кончиках пальцев от того, что Дайнслейф собирался нарушить прямой приказ.       Отойти дальше от дворца, чтобы обратиться к своей грязной силе.       Вобрать в себя первый очаг. За неделю работы с картами Дайнслейф выучил их расположение и точно знал, какие вредили городам больше всего и какие следует убирать в первую очередь.       И снова от боли, которую причиняла скверна, снизошло спокойствие. Теперь-то всё правильно. Эта боль принадлежит ему — одна-единственная.       Он не помнил, как очищал их и когда закончил. Он помнил только как одну боль сменяла другая, как проклятие довольно ворчало внутри, напиваясь себе подобным.       И помнил чувство глубокого удовлетворения, ради которого можно вытерпеть любую боль.

***

      …он очнулся не от прохладных гладящих рук, а от пощёчины — рукой в перчатке. Сел на кровати ровно, усмехнулся, показывая зубы.       — Я велел тебе неоднократно, — прорычал Кэйа перед ним. — Велел не приближаться к очагам. Я понадеялся на твоё благоразумие, на то, что ты наконец смиришь свою чёртову гордыню, перестанешь вести себя так, будто вокруг тебя все беспомощные котята… Дайнслейф наконец-то сделал хоть что-то правильное, но гнев человека перед ним всё равно бил больно.       — Мне пришлось оторвать Рейндоттир от работы; во имя всего святого! Я оставляю в столице трёх сильнейших для того, чтоб полагаться на них, а не чтобы ты выкидывал подобные вещи!        Удовлетворение сменялось тревогой.       — Сегодня ты принесёшь мне присягу заново либо будешь сидеть взаперти, — прошипел Кэйа и, не дав ответить, вылетел из комнаты, хлопнув дверью.       Дайнслейф упал спиной на кровать.

***

      — Напросился? — хохотнула Рейндоттир.       Это было опрометчивым решением. Пятьсот лет Дайнслейф видел скверну, видел влияние Бездны — и закрывал дыру между мирами своим телом, чтоб никто в неё не упал; сейчас он сделал то же самое.       Этот запрет был абсурден; именно из-за запрета пострадал Хергер, и Дайнслейф видел тот очаг своими глазами — его не под силу зачистить Змеям.       Но Дайнслейф справился в одиночку.       Грязная работа, для которой он и предназначен. Что плохого в том, что он её делает?       — Замолкни, — бросил он, не поднимая головы.       Руки Рейндоттир снова проходились по телу, почти порхали, касаясь пострадавших участков. Дайнслейф предпочёл бы не позволять ей этого, но… разве у него был выбор?       Руки остановились на синем пятне.       — Что это?       Дайнслейф приподнялся, глянул на собственные пальцы.       — Синяк, — ответил. Улёгся обратно. Эту прожилку он узнал. Пятьсот лет назад в том же месте проявился его первый признак проклятия. Рейндоттир, конечно, не поверила.

***

      Весь день Дайнслейф провёл в постели.       То чувство спокойствия и уверенности в собственной нужности, которое пришло вместе с болью, развеялось вовсе. За часы бездействия Дайнслейф только и мог думать, что о том, сколько путей он себе обрубил.       Мог ли он сию же секунду призвать портал и покинуть дворец? Конечно.       Нашли бы его потом остальные Пять? Не понадобилось бы и часа.       Выпустят ли его потом?       Если бы проблема была только в том, что Пятеро существуют и на стороне Кэйи, Дайнслейф мог бы побеседовать с ними, попытаться переубедить. Но…       Судя по всему, путь оставался один. И Дайнслейф спрашивал себя, поступил бы он иначе, если бы у него была возможность, и пренебрёг бы ранением своего рыцаря и уничтожением очагов, — и, видят звёзды, это был один из очень немногих моментов, где он не мог ничего с собой поделать. Ненависть к скверне, осознание опасности очагов, осознание, что они уже навредили людям Дайнслейфа, людям Ка’энриах… Звёзды, Дайнслейф был счастлив, что уничтожил хотя бы часть.       Хотя бы часть.       Вечером в дверь без стука вошёл Кэйа. От него разливалась злость и обида; почему-то Дайнслейф ощущал их явственно, будто у него было шестое чувство, нацеленное исключительно на восприятие злосчастного Альбериха.       Кэйа прошёл к кровати. Сел. Побарабанил пальцами по колену и начал разговор светским тоном.       — Как ты считаешь, Дайнслейф, — задумчиво. — Могу ли я сейчас всё ещё доверять твоей клятве?       Дайнслейф вздёрнул подбородок.       — Если я принесу таковую — моя клятва нерушима.       Кэйа кивнул.       — Ты уже приносил мне её однажды.       — Разве? — осклабился Дайнслейф. Ему было приятно видеть, как на мгновение на лице Кэйи отразилась неподдельная боль…       Что случилось с ним? Разве Сумеречный Меч позволял себе такую низость хоть когда-то? Звёзды. Да, у него были все оправдания, но…       Дайнслейф уже не мог доверять своим ощущениям. Ведь те же ощущения день или два назад умоляли Кэйю не отходить от постели.       — Предположим, — ответил Кэйа и резко поднялся с кровати. — Тогда принеси её вновь.       Дайнслейф криво улыбнулся. Им обоим было понятно, что выбора у него нет. Кэйа не спрашивал, что надумал за день размышлений Сумеречный Меч; Кэйа ставил перед фактом.       — Твоя взяла, — ответил Дайнслейф. Жизнь научила его признавать поражения.       Он поднялся с кровати. Встал напротив Кэйи. Вскинул непокорный взгляд: глаза в глаза.       Кэйа вдруг поджал губы и вдохнул воздуха ртом.       — Дайн, — сказал. — Ты… я понимаю, почему ты сделал это.       Дайнслейф настолько убедил себя, что Кэйа попросту идиот, что эти слова на мгновение лишили дара речи. Он убедил себя; искажение, которое Сумеречный Меч обязан в собственном мышлении ловить, и Кэйа не идиот — потому что он до сих пор король Каэнри’ах и жив…       — Я понимаю, правда. В конце концов, очаг задел твоего подопечного. И ты правда самое эффективное оружие в борьбе с ними.       Уже наученный опытом, Дайнслейф сдержал первое необузданное желание спросить, какого же тогда чёрта.       — Но и ты должен понимать, Дайн. Ты должен понимать, что мне необходимо знать, что ты послушаешься. Необходимо, если я хочу строить хоть какие-то долгоиграющие планы.       Это тоже имело резон. С этим тоже Дайнслейф был вынужден согласиться.       Звёзды, как раздражало соглашаться с Альберихом. И насколько Дайнслейф не имел права на подобные суматошные эмоции.       Но внешне он не отреагировал. Мелочно, подло. Видят звёзды, Дайнслейф не мог сдержать это желание…       Почему оно так сильно? Уж не потому ли, что звучит на контрасте с тем, что Дайнслейф ощущал ночами, когда Кэйа приходил и касался?       — Ты хочешь услышать полный текст? — только осведомился он.       — Хватит краткого, — тихо отозвался Кэйа, и в этом ответе Дайнслейф услышал понимание, что клятва не будет сердечной.       Дайнслейф, разумеется, не стал опускаться на колено.       — Пусть эта ночь будет свидетелем моей присяги и её тёмные звёзды — хранителями моей верности. Клянусь своей волей, что отныне и впредь, каждый мой шаг, каждое моё решение будут подвластны вам, Кэйа Альберих. Я предаю вам моё оружие, мою силу и моё сердце, чтобы защитить, служить и быть рядом до тех пор, пока последняя искра моего сознания горит. Да будет так, пока ваши слова держат меня, пока ваша рука простирается над этой землёй и над моей душой. И да не будет ни одного звука, что осмелится нарушить эту клятву.       Как хорошо он помнил клятву, каждое её слово!       — Да будет так, — отозвался Кэйа.       Дайнслейф склонил голову. Больше у него не было выбора. Теперь… теперь его действия не будут свободными, но…       Но один он бы не смог ничего. Ничего — и тем более не спас бы свою страну. Один он был бы под вечным надзором Пяти; его бы быстро нашли и заключили под стражу.       С клятвой…       Мелькнула страшная мысль: посмеет ли Дайнслейф манипулировать чувствами Альбериха, чтобы спасти страну? Это противоречит его убеждениям, это растопчет его честь, это будет концом Сумеречного Меча.       И Дайнслейф почти счастлив, что клятва не позволяет лгать Альбериху.       — «Спи», — говорит Кэйа. Оглаживает в последний раз светлую макушку; подтыкает одеяло, как в далёком детстве его подтыкал юному графу Сумеречный Меч.       Пусть его верный рыцарь спит крепко.       Кэйа выходит из комнаты бесшумным, скользящим шагом — Дайнслейф научил его ходить так. Покидает покои через потайную дверь.       Через несколько минут он войдёт сюда уже не один.       Пусть его верный рыцарь спит крепко.       Через забор видно, как сражаются старшие. Прильнув к щели, Кэйа смотрит во все глаза. В любой другой день его бы не пустили сюда: слишком мал, но в праздник приюта Телем многие ограничения снимаются.       Небо погасло, но жёлтым огнём горят фонари. Электро на поверхности используют как магию и боевую силу; Каэнри'ах направила элементальную энергию на службу удобству простых граждан. Это почти смешно: всемогущие боги служат людям — хотя бы так, опосредованно.       За забором фигура Дайнслейфа в огнях фонарей сжимает меч; делает выпад за выпадом, мастерски атакует и отражает атаки. Завтра у него тоже новый матч — Дайнслейф тоже празднует Телем, и, кажется, он настроен победить в состязаниях.       Не Дайнслейф ли велел Кэйе не беспокоиться и делать, что должно, а в остальное время отдыхать и набираться сил?       Почему тогда не следует сам своим указаниям?