Бывший город

«Интейват — национальный символ Каэнри’ах.

Покидая родные земли, этот цветок костенеет и затвердевает. Так он может храниться столетиями, неизменный. Но стоит ему вернуться домой — и он рассыпается в пыль».

Ботанический атлас Каэнри’ах, версия, адаптированная для детей, упрощённая

      Создать пути эвакуации — дело не дня и не недели.       Сперва — продумать маршруты. Из столицы и из каждого города; учесть естественные и искусственные препятствия. Близ Массборга течёт река, а у военного лагеря в Трелбурге — сухие зимой, но глубокие водохранилища. Требует особого подхода…       Дайнслейф был готов.       Когда он отправился в хранилище брать карты, библиотекарь выдал без возражений. Но взяв стопку в руки и бегло проглядев, Дайнслейф осознал: мало.       — Дальние рубежи, — окликнул он. — Здесь не хватает карт дальних рубежей.       Эндзё, заведующий книгами, улыбнулся и развёл руками.       — Его Величество особым приказом велел не давать их тебе.       — Что за бред? Он лично сказал мне взять карты…       — Приказ, Меч, приказ. Ничего не поделать.       Дайнслейф поговорит об этом с Альберихом позже. Звучит абсурдно: как можно составлять план, не видя перед собой полной картины? Как эвакуироваться людям с дальних рубежей, с самых глубоких частей Каэнри’ах, где земля трескалась под ногами и откуда лились первые потоки Бездны? Дайнслейф точно помнит: там деревни…       Но пока — он взял, что дали.

***

      — Я вынужден переложить на тебя распределение патрулей.       Эдгето нахмурился. Второй по званию гвардеец в Змеях, он редко задавал вопросы, получая приказы. Полезное свойство.       — Всего на пару недель. Затем я возьмусь за это снова, — пары недель будет достаточно, чтобы разобраться в территории и сообразить, кого и куда направлять; понять организацию других вооружённых сил Короны. Пока же — самостоятельно руководить Змеями сродни предательству Каэнри’ах. Дайнслейф никогда бы не доверил мощь элитной гвардии рукам полубезумного человека, и сам он не исключение.       — Конечно, — отозвался Эдгето. — Его Величество прислал мне распоряжение возглавлять поездки на линию вместо тебя. Почему? Мне следует воспринять это всерьёз?       — Следует ли тебе воспринять всерьёз приказ Его Величества? — переспросил Дайнслейф. Колыхнулось раздражение: он столько раз говорил со Змеями об этом, требовал воспринимать Кэйю всерьёз…       …ведь его рыцари хранили верность не королю.       А своему капитану.       Почему?       — Ты настаивал на том, чтобы держать руку на пульсе.       — И я буду держать. Ты будешь мне докладывать, я буду передавать королю.       Эдгето поджал губы.       — Надеюсь, твоя очередная затея стоит того.       Старше Дайнслейфа, он всегда был недоволен тем, как легко Сумеречный Меч отвлекался на дела королевства от обязанностей капитана. И — тёплая нежность — недоволен и сейчас. Конечно, Эдгето возьмёт на себя дополнительную нагрузку; конечно, он выполнит свои задачи образцово…       Он такой же, как и всегда.       Всё так же, как и всегда.       — Стоит, — заверил Дайнслейф.       Но о затее не рассказал.       Он не переоценивал себя: во лжи у него мало практики. Да и от одной мысли — лгать старшему товарищу, лгать своим рыцарям, лгать тем, кто лжи не заслуживает, — холодело внутри.       Эдгето поможет. Он возьмёт на себя львиную долю работы капитана стражи. Он возглавит походы на линию…       Дайнслейф утаит правду, но не солжёт.

***

      Запершись в кабинете — у него был кабинет во дворце, звёзды небесные! — Дайнслейф разложил перед собой бумаги и письменные принадлежности.       За сегодня к нему уже один раз постучался гонец, обновить информацию:       — У Ятлама — новый очаг: отмечен здесь… — и Дайнслейф заскрипел зубами в бессильной злобе, а проклятие полыхнуло болью. Ему отчаянно хотелось прямо сейчас телепортироваться сперва к очагу — уничтожить его, затем — на неизвестную «линию» — зачистить там…       Нельзя. Почему — неясно, но нельзя.       Он может быть полезен хотя бы здесь.       Дайнслейф черкал по бумаге синим и красным, намётывал идеи ходов на поверхность. Ему даже не нужны были карты с отмеченным рельефом: он помнил досконально.       Проложить развилку следовало меж Акрафельдом и Ятламом. Река, проторённая природой, и искусственный ручей, несущий воду от источника к городу. Дайнслейф помнил там удобную низину, где не раз ходил. Отлично подойдёт для тропы к поверхности. Кроме того, если идти придётся пешком (элементальная энергия струилась слишком мощными потоками, лошади гибли в муках, автоматоны — сходили с ума), — и поход займёт несколько дней, то рядом будет питьевая вода.       (если только и воды не вскипят)       Следовало также направить воинские поселения таким образом, чтобы мирные оказались в сопровождении. Сделать много путей, чтобы избегать тесного распределения и колонн — ведь много людей в одном месте равняется угрозе. И пусть естественные заграждения — пшик для богов, но это может дать дополнительную секунду, которая спасёт чью-то жизнь…       Дайнслейф вернулся с докладом в покои Кэйи под вечер. Едва постучавшись, услышал усталое: «Входи, Дайн», — и успел только подивиться тому, как легко Кэйа понял, кто за дверью.       …но размывать границы он не хотел и не собирался. Не с Альберихом.       Было стыдно после того, каким Дайнслейф предстал перед ним вчера.       — Я начал составлять пути, — без приветствий сказал Дайнслейф. Вынул свёрток из-под мышки, направился к письменному столу. В глазах потемнело, когда он слишком резко расстелил карту. — Вот, взгляни…       — Лучше расскажи мне о своём дне, — откликнулся Кэйа, и в его голосе прозвучала улыбка. Требует полного отчёта.       — Прежде всего я посетил библиотеку. Эндзё отказался давать мне полные карты, ссылаясь на твой приказ, — Дайнслейф резко развернулся на каблуках — движение, которое предваряло атаку, и Альберих об этом знал, потому что, бывало, наблюдал за битвами — стоя неподалёку и вставляя комментарии под локоть. — Не объяснишься?       Кэйа вздохнул и отпил вина.       — Те области больше не заселены.       Пятая часть территории? Каэнри’ах не была любимицей судьбы и не могла себе позволить разбрасываться пригодными для жизни угодьями, как это делал Сумеру. Будь у Каэнрии их плодородные леса!..       А скрытая земля — глубоко. Значит, там тепло недр; значит, не нужно отапливать зимами, а доставлять воду легче лёгкого — не нужны турбины и насосы, достаточно проложить трубы. Кроме того, там трудно заразиться болезнями с поверхности — бичом «верхних» частей королевства; места благодатные!       — Почему?       — Это не очевидно? — вскинул бровь Кэйа. — Я держу курс на близость к наземным государствам. Кроме того, людей проще защищать от очагов, когда они не размазаны по маленьким городам, а собраны в крупные. На твоём месте я бы не возмущался, а радовался, Дайн. Тебе же меньше работы: оттуда выводить на поверхность было бы труднее всего.       Слова Альбериха звучали логично. Но Дайнслейф привык доверять своему чутью, а чутьё говорило: что-то не сходится.       — Лучше расскажи мне, как твой день. Не что ты делал, а как себя чувствуешь, — голос Кэйи снова смягчился.       И тут Дайнслейф осознал.       — Там «линия», не так ли?       Кэйа закатил глаза.       — Ты придаёшь этому слишком много значения, — сказал. — Дайн. Я запретил тебе лезть к делам линий.       — Я хочу съездить посмотреть.       — Что конкретно тебе непонятно в моём запрете? — улыбнулся Альберих.       И его улыбочка — снисходительная, но тёплая, — раздражала, ведь речь шла о важном.       — Мне непонятно, что заставило тебя его наложить, — процедил Дайнслейф, скрестив руки на груди.       «И непонятно, что должно заставить меня его соблюдать — даже под страхом кары Пяти».       Кэйа снова вздохнул. Допил бокал, поставил на тумбочку и поднялся с кресла. Подойдя к столу, отстранил Дайнслейфа и достал другой свёрток — карту, датированную парой лет ранее, на которой ещё не было ни «очагов», ни «линий», ни прочего. Развернул.       — Взгляни, — попросил. — Пожалуйста, послушай меня. Ты всегда был упрям, но я прошу тебя прислушаться. Смотри внимательно.       Кэйа взял перо, — он пользовался перьями, не карандашами, как и сам Дайнслейф. Окунул в чернила, провёл на карте несколько размашистых штрихов: один — оцепляющий глубины, другой — на востоке, третий — близко к выходу в пустыню.       — Это — самые опасные места Каэнри’ах, Дайнслейф, — сказал Кэйа, не убирая перо в чернильницу. Капля скатилась на карту — на столицу, заливая её чёрным. — Места, к которым я никого не попрошу приблизиться без достаточно веской причины.       — Конец света — достаточно веская причина? — Кэйа поднял руку, прося остановиться.        — Прямо сейчас, Дайнслейф, ты уязвим. Эти неизвестные боли, — звёзды, не неизвестные, — твоё безумие. Раньше ты был одним из тех, кого я держал на линиях почти постоянно, но сейчас я не могу себе этого позволить. Взгляни, как повлияли на тебя очаги. Там их в разы больше, чем где-либо.       — Безумие, Альберих, — прошипел Дайнслейф, — это держать меня здесь, когда я могу принести гораздо большую пользу там.       Кэйа поднял кроткий взгляд.       — Твоё послушание — единственная причина, по которой я позволяю тебе покидать дворец и работать с бумагами, а не заставляю лечиться до конца, — обронил. — Поверь, если ты отправишься туда, я узнаю. Я верю, что ты сделаешь верный выбор, мой Сумеречный Меч.       Хотелось его ударить, но от одной мысли боль полыхнула так, что едва не заставила согнуться пополам. Кэйа нахмурился, будто сумел прочитать это по бесстрастному лицу. Дайнслейф сжал кулаки, закусил щеку изнутри до крови.       Проклятый король стоял между ним и спасением Каэнрии.       Мог ли Дайнслейф подумать, что трон станет помехой?       — Поверить не могу, — процедил. — Альберих, ты станешь причиной, по которой Каэнри’ах падёт, и тогда, надеюсь, ты вспомнишь этот день.       На лице Кэйи не дрогнул ни единый мускул.       — Дайн, лучше сядь. Ты сегодня ел? — Дайнслейф и не вспомнил о пище. — Давай я вызову слуг, они принесут ужин. Ты всё-таки расскажешь мне о своём дне, мы поедим, потом ты покажешь мне результаты сегодняшней работы, а потом — ляжешь спать. Хорошо?       Когда Альберих говорил таким тоном, хотелось удавить его, но сил сопротивляться не было. Голова полнилась мыслями и тревогами; всплеск ярости и боль пожрали и без того скромные силы. Дайнслейф кивнул, и прохладные руки Кэйи довели его до кресла и усадили. Словно сквозь пелену Дайнслейф слышал, как голос Альбериха приказывает принести запечённого острохвоста, фруктовый суп и мёд покрепче.       Как Дайнслейф скучал по этим вкусам. Это ровно то, что выбрал бы на ужин он сам… Кэйа налил себе ещё вина из бутылки на тумбочке, сел в кресло напротив.       — Ты не любишь этот сорт, — пояснил, почему не предложил и Дайнслейфу. — Мондштадское, с поверхности. Меня — так просто очаровывает. Дайн, есть ли что-то, что ты чувствуешь, что должен мне рассказать?       — Я рассказал тебе всё.       Кэйа улыбнулся — Дайнслейф не смотрел на него, но знал, что это так.       — Ты учил меня не разбрасываться словами вроде «всё».       — Я и не разбрасываюсь. Альберих, я сказал тебе ясно, объяснил на пальцах, предоставил доказательства…       Кэйа поднял руку, и Дайнслейф замолк на полуслове.       — Все самые ценные уроки в моей жизни я получил от тебя, — тихо проговорил Кэйа. — И один из них был, когда мне было десять. Я был только сыном лорда Альбериха — не дитя регента, не избранный будущий король, лишь юный граф. И ты наставлял меня, как держать меч в руке.       Дайнслейф поднял глаза. На лице Кэйи было мечтательное, расслабленное выражение.       Это не лицо человека, чей мир рушится.       Неужели Альбериху плевать?       — Это были детские состязания при Телеме. Я прошёл первый раунд и беспокоился, что набрал меньше очков, чем мог. Назавтра был второй раунд, и я так боялся его! — Кэйа покачал головой с улыбкой. — Так боялся проиграть. Сожалел о том, что сделал, сожалел о несделанном.       Постучали в дверь: ужин. Кэйа сделал Дайнслейфу знак сидеть и поднялся, забрал у слуги поднос, занёс и поставил на столик. Пахло одуряюще: дворцовые повара знали своё дело. В животе заурчало, и Кэйа бросил на Дайнслейфа лукавый взгляд.       — Приятного аппетита, — пожелал, пододвинул к себе тарелку, а потом продолжил. — И когда я пожаловался тебе, что волнуюсь, ты сказал мне, что есть время, когда нужно делать. А в остальное — тревоги бессмысленны. Нужно принимать моменты отдыха с благодарностью, и в назначенные часы делать, что должно. А в остальные — будь, что будет.       Дайнслейф пододвинул к себе и свою тарелку. Хлебнул супа, отломил кусочек мяса, придержал на крючке для еды хлебом. Такие манеры были бы недопустимы на светском приёме.       — Ты ещё сослался на какую-то притчу из Пергамента, — хохотнул Кэйа. — Я уже не помню, какую. Терпеть не могу твои притчи. А вот мысль — запомнил. М-м, суп — вкуснятина, — протянул и отпил прямо из миски.       Такие манеры тоже были бы недопустимы.       Дайнслейф учил, что быть сдержанным нужно даже наедине с собой.       Кэйа обмакнул хлеб в суп, зажмурился от удовольствия. Взял птицу прямо руками. Дайнслейф молчал, не комментировал.       Он не собирался прислушиваться к Альбериху, конечно, но…       Что он мог сделать прямо сейчас? Разве не имел он права расслабиться хотя бы во время ужина?       Проклятие обожгло держащую крючок руку. Дайнслейф вздрогнул и поймал обеспокоенный взгляд Альбериха.       Нет, он не имел такого права. И Кэйа ошибался.       Если есть работа, если есть шансы — работать надо, не прекращая.

***

      Ужинали молча.       Кэйа, казалось, в тишине ощущал себя неловко: время от времени кидал взгляды; встрепенувшись, будто собирался заговорить. Для Дайнслейфа же за годы одиночества тишина стала второй натурой.       Закончив есть раньше Альбериха, он промокнул губы, отложил приборы. Откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди. Буравя взглядом Кэйю, дождался, пока тот тоже доест. Кэйа неторопливо отодвинул тарелки, отпил ещё вина.       — Я так понимаю, теперь ты хочешь поговорить, — заметил негромко. — Ты можешь сам начинать разговор, знаешь?       Вместо ответа Дайнслейф поднялся и прошёл-таки к своей карте. Переложил её поверх старой альбериховской. Дождался, пока вспышка боли отступит.       — Я хотел всё-таки продемонстрировать тебе результаты сегодняшней работы.       Кэйа смерил его взглядом, не поднимаясь.       — Ты с ног валишься, — заметил. — Я имею в виду, ты буквально шатаешься.       Только сейчас Дайнслейф обратил внимание, что держится за стол.       — Сегодня — никаких отчётов. Я не знаю, как за один день ты потерял своё вишапье здоровье, но сегодня ты ляжешь спать раньше и выпьешь снотворное, а завтра проведёшь день во дворце, днём — отвлечёшься от работы на час, чтобы поесть и прогуляться в саду, и встанешь не так рано, как, звёзды небесные, сегодня. Дайн! Ты разбудил меня, когда ещё и небо не включили!       Он всегда так вставал.       Эти бессмысленные потуги Альбериха раздражали. Дайнслейф был должен закончить дело; он не имел права на отдых…       — Не ты ли учил меня, что механизм лишь тогда хорошо выполняет свою работу, когда он смазан и починен?       Дайнслейф прикрыл глаза.       — Дайн, — голос Кэйи стал на порядок нежнее. Дайнслейф слышал, как король поднялся, как шагнул к нему. Он позволил взять себя за плечи, позволил лбу Альбериха упереться сзади между лопаток, и только подумал: ради всего святого, форма ведь грязная, не заразится ли его маленький принц чем нехорошим? — Пожалуйста, отдохни. Не заставляй меня назначать тебе полноценный отпуск или лечение. Поверь, я вижу всё. Правда, я всё вижу. Я вижу, что за день ты постарел на столетия. Механизм должен быть хорошо смазан и регулярно проходить осмотр у техников; меч нужно точить и держать в хороших кожаных ножнах. Не ты ли учил меня этому, Дайн? Что случилось, почему ты забыл собственные же научения?       «Я сказал тебе, что случилось», — подумал Дайнслейф.       Но не стал сопротивляться ведущим его в спальню рукам.       «Ты ведёшь себя так, будто я — принцесса из восточных племён, где девушек не учат держать меч в руках с ранних лет. Так, будто я неспособен позаботиться о себе самостоятельно. Я не нуждаюсь в твоей помощи, держи свои руки при себе. Я сказал тебе, что грядёт; я прилагаю усилия, чтобы это предотвратить, а ты чинишь мне препятствия».       Дайнслейф сказал бы это, но у него не было сил говорить.       Почему? Он ведь не делал ничего особенного, только перебирал бумаги, чесал языком да думал весь день? Он ведь мог сражаться без продыху днями, а сейчас — будто перерубили держащий позвоночник металлический штырь.       Почему?       Дайнслейф позволил раздеть себя, позволил залить себе в рот какой-то отвар и склонил голову на подушку. Уснул под мягкими прохладными руками, гладящими его по щекам и лбу.       Уснул без кошмарных снов, без руки на эфесе меча и без мечты о лезвии, взрезающем наконец его горло.

***

      Там, где сияет Древо, другой свет не нужен. Кэйа касается корней и тут же отдёргивает руку.       — В первый раз непривычно, знаю, — улыбается Дайнслейф рядом. Его лицо залито голубоватым светом; острый нос выделяют чёрные тени, такие же залегли под глазами. Рядом с Древом люди… другие. — Я в вас верю. Давайте, сделайте это ещё раз.       Кэйа глубоко вдыхает и касается Древа вновь.       …сегодня он должен принять клятвы. Ему повезло: один из Шестерых готов принести её первым и обучить его. Принять клятву сильнейших из Каэнри’ах — не просто коснуться мечом их плеч; это искусство, без которого король будет слаб…       Дайнслейф рядом прикрывает глаза и уверенно кладёт ладонь на ладонь Кэйи. Кэйа хапает воздух ртом, косится на наставника. Тот спокоен, но звёзды — какие глубокие тени!..       — Я, Сумеречный Меч Каэнри’ах, клянусь Его Величеству Кэйе Альбериху…       Слова звенят и затихают в сводах подземелий.       Кэйа дрожит, но не убирает руку.       Он слышит Древо, слышит Дайнслейфа — и может заглянуть в него, в каждый кусочек его личности, в самую глубину. Даже если Кэйе не хватит ума воспользоваться этим, он может взрезать нити информации — грубо, но действенно.       Это то, почему ошейник будет держать непокорное горло Шестерых крепко.       …Кэйа касается Древа.       И не видит Дайнслейфа.