Порох и серый рассвет

Тишина в Зоне давила, звенела напряжением. Низкие серые облака застилали горизонт, как тяжёлый свинцовый купол, что навис над выжженной, трепещущей землёй. Лишь слабый скрежет шагов нарушал этот зыбкий покой. Один шаркал как тяжело больной, другой наступал порой увереннее, но и его шаг звучал глухо, словно земля отказывалась принимать чужаков. Первый, низкий и сгорбленный, теребил дрожащими пальцами грязную тряпицу, намотанную на руку. Бормотал что-то невнятное — слова распадались в шёпот, едва коснувшись губ. Его лицо, полосами покрытое грязью, с засохшими дорожками крови, казалось, вынесли из глубинного круга ада. Второй, выше ростом, шире в плечах, держался крепче, хотя и у него взгляд метался. В глазах читалась отчаянная усталость. Возможно, он уже понял, что спасение где-то далеко, за пределами их сил. Они вышли на поляну, и там их встретила Зона — но не та, что молчит, та, что движется. Сначала из густого тумана показались силуэты — резкие, словно вырезанные из серого полотна. Затем прорезались детали: урбанистический камуфляж, выбивающийся из здешнего пейзажа, и лица, скрытые под полумасками. Только глаза — холодные, слишком спокойные, почти нечеловеческие — выдавали тех, кто шагнул к ним навстречу. Пятеро. — Стоять, — бросил ближайший. Голос был низкий, ровный, лишённый эмоций, как у того, кто давно разучился чувствовать. Они остановились. Хриплый шёпот сгорбленного оборвался, превратившись в натужное сипение. Второй медленно поднял руки, будто понимал: малейший рывок станет его последним. Один шагнул к сгорбленному, наклонился и, не глядя на его измождённое лицо, схватил за подбородок. Голова запрокинулась. Пауза повисла вязкая, будто оттягивая неизбежное. — Бесполезен, — вынес он хрипло, и всё закончилось одним резким движением. Приглушённый хлопок выстрела, вспышка, и тело сгорбленного рухнуло на землю, словно пустой мешок. Второй остался стоять, шатаясь, словно на грани обморока. Его взгляд метнулся к телу, что валялось на земле, но он тут же заставил себя вернуть его на высокого в маске. В воздухе всё ещё держался едкий запах пороха. — Этот сгодится, — бросил тот, кто явно был старшим. Остальные коротко кивнули, не говоря ни слова. — Почему? — голос второго прозвучал глухо, словно выдавленный сквозь пересохшее горло. Человек в полумаске медленно повернул голову, будто обдумывая, стоит ли отвечать. Тишина натянулась, как струна, готовая лопнуть. — Ты задаёшь вопросы, ответы на которые тебе знать рано. — Голос был таким же ровным, холодным, будто говорил не с человеком, а с предметом. Двое шагнули к нему, стиснули запястья железной хваткой. Без лишних слов поволокли вперёд, в туман, что клубился стеной, скрывая их цель. — Что вы... — попытался было сказать он, но удар приклада в рёбра прервал его. Воздух с шипением вырвался из лёгких, и боль полоснула по всему телу. Сквозь мутную пелену он успел заметить, как один из пятерых остался на месте, провожая его взглядом. Глаза, чёрные, блестевшие над краем маски, выражали что-то странное. Интерес, смешанный с презрением, будто он рассматривал не человека, а диковинную вещь, которая пока ещё заслуживала внимания.

***

Третий даже не успел обернуться. Дуло уперлось в его затылок, будто весомое окончание спора, которого он даже не начинал. Холод металла напряг его шею, заставив слегка наклонить голову вперед, словно это могло что-то изменить. Комната замерла, воздух в ней стал тяжелым, как перед грозой. Напряжение пружинило в углах, готовое разразиться в любую секунду. Пятый бросил взгляд через плечо, медленно и будто небрежно, но пальцы его дернулись — привык к оружию, рефлекс. Девятый лениво зевнул, как будто происходящее не имело к нему никакого отношения. Или он хотел это показать? — Ты, я смотрю, с размахом любишь заходить, — выдавил Третий, скривив губы в усмешке. Но глаза не поддавались. Там мелькало что-то резкое, настороженное. — Или это… личное? Гнедой не ответил. Его взгляд был направлен куда-то в пустоту перед собой, но он видел всё: каждый жест, каждое движение в комнате. Пятый дернулся первым, метнувшись к автомату. Но Гнедой предугадал. Резкий удар ребром ладони по запястью — автомат с глухим стуком упал на пол. Вторым движением Гнедой вогнал колено в живот Пятого, заставив того согнуться пополам, прежде чем короткий выстрел разорвал тишину. Девятый отреагировал чуть позже. Медленно, но все же полез за пистолетом. Гнедой уже был на полпути к нему. Схватка была молниеносной: резкий рывок, скрежет сломавшейся кости, и ещё один выстрел. Девятый рухнул. Остался только Третий. Гнедой перевёл на него взгляд, выжидая. Третий судорожно сглотнул, но не отступил. — Ты ведь не сделаешь этого. Мы же свои, Седьмой, — его голос стал тише, почти шёпотом, как будто он пытался договориться с самим собой. — У нас у всех есть своё прошлое. У тебя, у меня... Чего ты добьёшься? — Тишины, — ответил Гнедой. Его голос звучал ровно, почти отрешённо. Но за этим спокойствием был ледяной гнев, не направленный даже на Третьего, а куда-то глубже, внутрь самого себя. Выстрел прозвучал глухо. Гнедой смотрел, как тело Третьего медленно оседает на пол; как нож, который тот держал за спиной, с тихим стуком выпадает из руки. Комната опустела. Воздух больше не давил, но вместо напряжения пришла тяжёлая, выматывающая тишина. Тихий, привязанный к стулу в углу, хрипло выдохнул, пытаясь сдержать боль. Гнедой стоял посреди комнаты, опустив пистолет. Где-то глубоко внутри всё ещё натягивалась тонкая струна — та, что не умолкнет, даже если он переживёт эту ночь. Гнедой медленно опустился на одно колено рядом с Тихим. Лезвие ножа блеснуло в полутьме, но не угрожающе — движение было мягким, почти бережным. Он срезал веревки с его запястий, стараясь не задеть кожу, даже несмотря на то, что руки дрожали. Каждое движение отдавалось в голове глухим эхом: треск рвущейся ткани, шорох кожи. Это было неправильно. Всё было неправильно. Он поднялся, тяжело вздохнул и опёрся спиной о стену, будто в какой-то момент весь груз осознания придавил его. Усталость обрушилась внезапно — не физическая, а такая, от которой казалось, что воздух становится плотнее, а звуки глуше. Гнедой вытер лоб тыльной стороной ладони, не отводя взгляда от Тихого. Тихий молчал. Его лицо, бледное от боли, оставалось спокойным, но глаза — глубокие, выжидающие — пристально изучали Гнедого. Тот отвернулся. Не мог выдержать этого взгляда. Кровь — их кровь — всё ещё была на его руках. Не смыть, не забыть. Он посмотрел на свои пальцы, вымаранные в чужих жизнях, и едва сдержался, чтобы не сжать их до боли. Какое-то время он просто стоял, глядя в пол, как будто пытался найти ответы в пыли и пятнах на полу. Комната казалась выжженной. Мутный свет лампы, висящей под потолком, окрашивал её в грязно-жёлтые оттенки, словно природа тоже не хотела видеть, что здесь произошло. На полу, в неестественных позах, лежали тела. Беркут — Пятый. Его автомат так и остался рядом, будто он не успел расстаться с ним даже в последний миг. Леший — Девятый, всё ещё крепко держал пистолет в судорожно сжатой руке. Сокол — Третий. Его взгляд, ещё живой в последние мгновения, теперь застыл в пустоте, как будто всё это было дурным сном. Это были не просто напарники. Это были его люди. Они знали о нём всё. И теперь их не было. По его вине. Тишина повисла над мертвым пейзажем. Гнедой резко замер, словно зверь, почуявший неладное. Над горизонтом заклубилась мрачная, почти черная туча, в которой полыхали алые разряды. Воздух стал плотным, как в электрической буре, а в ушах зазвенело. Тихий, облокотившись на Гнедого, вскинул голову, но тут же зашипел сквозь зубы от боли — всё тело отзывалось ноющей, глухой тяжестью. Гнедой, наклонив голову, напрягся, прислушиваясь. Тихий, опираясь на его плечо, едва держался на ногах. Каждое движение отдавалось жжением в боку, словно в ребра вонзился обломок раскалённого металла. Он дышал с трудом, короткими, прерывистыми вдохами, пытаясь сохранить хоть крупицу сил. Но Зона не давала времени перевести дух. Выброс. Понять это можно было сразу, без слов. Воздух густел, словно насыщаясь электричеством, а высоко в небе уже начинали вспыхивать первые багровые сполохи. Где-то вдалеке едва уловимо проступил вой, похожий на смесь ветра и звериного рыка. Гнедой стиснул зубы и, поддерживая Тихого, сорвался с места, будто только этого и ждал.

***

Гнедой стоял у окна, бездумно глядя на серое, вязкое небо. За спиной раздавалось чавканье — Беркут расправлялся с консервами, хрустя скрученной жестянкой. Наконец Гнедой не выдержал. — Ты в курсе, что у тебя мозгов меньше, чем у тушканчика? — бросил он, не оборачиваясь. — А как же, знаю, — с полной уверенностью отозвался Беркут, вытирая жирные пальцы о штаны. — Но ты знаешь, что у меня есть, чего у тушканчика нет? Гнедой невольно дернул уголком губ. Конечно, он знал, к чему тот клонит. — Ну? — он все-таки повернулся, прищурившись, будто ожидая, что Беркут выкинет что-то особенно глупое. Беркут, уже развалившийся на ящике, поднял руку, как будто собирался дать речь на публике. — Смех, Гнедой. Смех и... оптимизм! — Он с размаху хлопнул его по плечу, так что тот едва удержал равновесие. — А ты вечно ходишь как мертвяк на побегушках. Ну хоть раз улыбнись, а то ведь загнешься раньше срока, ей-богу. — Улыбнусь, когда ты сдохнешь, — отрезал Гнедой, но голос прозвучал не так жестко, как он хотел. — Заткнусь, говоришь? Не дождешься. — Беркут запрокинул голову и расхохотался, как будто услышал лучший анекдот на свете. — Знаешь, что про меня в баре рассказывают? Гнедой усмехнулся, скривившись, как будто ему под нос сунули что-то тухлое. — Что? — Что мой смех мутантов разгоняет. Беркут продолжал ржать, и чем громче был его смех, тем сильнее хотелось треснуть его чем-нибудь тяжелым. Но вместо этого Гнедой только фыркнул, будто пытаясь отмахнуться от мошки. — Глянь-ка! — радостно подался вперед Беркут, ухмыляясь так, что было видно его зубы. — Ты же улыбаешься, чертяка. А говорил, не умеешь!

***

Первая волна выброса прошла, но следующая накатывала с пугающей скоростью. Вдалеке из треснувшего горизонта поднимались темные клубы, извиваясь, словно живые, а с неба уже срывались вспышки света, напоминающие электрические разряды. Гнедой стиснул зубы, подставив плечо под руку Тихого, чтобы хоть как-то поддержать его. С каждым шагом земля под ногами становилась мягче, будто готовая засосать их обоих в бездну. Они шли — вернее, волочились — через хаотичный лесной бурелом, который под звуки выброса казался враждебным и живым. Гнедой, едва переведя дух, приподнял Тихого и закинул его на спину, словно мешок, стараясь распределить вес так, чтобы не потерять равновесие. Тропа перед ними уходила в низину, затем взбиралась на небольшой холм. Лёгкий путь в других обстоятельствах, но сейчас каждый шаг отзывался жжением в мышцах. Гнедой чувствовал, как спина под тяжестью Тихого подрагивает, но продолжал двигаться, упрямо не оборачиваясь. Позади послышался треск — сухой, отрывистый, будто от ударов молний, и Гнедой инстинктивно втянул голову в плечи. Они оба знали, что оглядываться нельзя. Выброс не прощает ошибок.

***

Сокол внезапно остановился, выставив руку перед собой, будто преграждая путь невидимой стеной. Его взгляд скользнул по тропе, останавливаясь где-то под ногами. — Стой. Тут что-то не так, — сказал он негромко, но с таким напряжением в голосе, что даже Гнедой, привычный к его переполохам, замер. И с раздражением закатил глаза. — Если ты опять нашёл «ещё одну ловушку», я тебя убью, — бросил он сквозь зубы, но шагать дальше не рискнул. Сокол медленно присел на корточки, словно хотел слиться с травой, и провёл пальцами по земле. Мгновение — и в густых стеблях что-то блеснуло. — Смотри сюда, — он кивнул, не отрывая взгляда от находки. Гнедой шагнул ближе, напрягая глаза, чтобы разглядеть то, что так заинтересовало Сокола. — Мина? — спросил он, глухо сглотнув. Сокол кивнул, скользнув взглядом к товарищу. В его глазах мелькнуло то ли ехидство, то ли удовлетворение. — Мина, — подтвердил он. — Но знаешь, что меня радует? — Что? — Гнедой прищурился, гадая, какой ещё бред ему сейчас выдадут. Сокол поднялся, медленно отряхивая ладони. Его губы чуть дрогнули в едва заметной усмешке. — То, что ты, как всегда, готов был вляпаться, а я — нет. Гнедой шумно выдохнул, прищурился, как кот, которому наступили на хвост, но ответить ничего не успел. Сокол уже широко ухмылялся, расправив плечи так, будто только что спас весь мир. — Ладно, — с натянутым спокойствием начал Гнедой, — давай, теперь можешь убить меня. Только не здесь. Вон там, где безопасно. Сокол поднял руки, делая шаг назад, словно подыгрывая угрозе. — Что ж, твоя забота трогает меня до слёз, — протянул он с видом человека, которому ничего не грозит. Гнедой сначала фыркнул, потом, сам того не ожидая, коротко рассмеялся. — Ты хуже Беркута, Сокол. Сокол притворно поклонился, не скрывая гордости. — А я учился у лучших.

***

Небо вспыхнуло алым, на миг осветив всё вокруг. Стволы деревьев превратились в мрачные силуэты, а земля под ногами показалась необъятной и чужой. Гнедой, чувствуя, как тяжесть Тихого тянет его вниз, остановился и аккуратно опустил его на землю. — Сам сможешь? — бросил он, наклоняясь ближе. Тихий кивнул, хотя его взгляд оставался мутным. Гнедой помог ему встать, подтянув за плечо, и заставил сделать первые шаги. Теперь Тихий шёл сам, спотыкаясь и покачиваясь, держась за Гнедого одной рукой. На очередном спуске Тихий потерял равновесие и рухнул на колени. Гнедой тут же остановился, грубо схватил его за воротник куртки и рывком поставил на ноги. Его собственное дыхание уже сбивалось, но он знал: если остановятся — всё. Конец. — Вставай, — процедил он сквозь зубы, глядя вперёд. На вершине холма уже виднелся тёмный силуэт хижины. Всего пара минут. Тихий снова попытался идти, ноги его подкашивались, как у раненого зверя. Гнедой подхватил его под руку и потащил, словно это было уже не человек, а груз, который нужно дотащить до конца. Ветер бил в лицо, мешал дышать, свистел так громко, что уже невозможно было разобрать ничего другого.

***

— Гнедой, а что ты будешь делать, если я прямо сейчас начну умирать? — Беркут, растянув губы в своей привычной усмешке, неспешно направился к костру. Ладони, огрубевшие от вечных передряг в Зоне, потянулись к огню, будто грели не только кожу, но и мысли. — Хоронить, — пробормотал Гнедой, не отрываясь от своего детектора. Он сидел чуть в стороне, сосредоточенно ковыряясь в перепутанных проводах, как будто от этого зависела не только работа прибора, но и его собственное спокойствие. — Да ну тебя! — Беркут плюхнулся на корточки напротив. Его глаза, обычно весёлые и насмешливые, теперь казались чуть задумчивее, как у человека, которого посетила нелёгкая мысль. — Я серьёзно, Гнедой. Вот лежу я такой, издыхаю. Что дальше? Ни тебе доброго слова, ни слезинки? Гнедой наконец оторвался от детектора и посмотрел на Беркута так, словно тот произнёс самую нелепую вещь на свете. — Тебя даже смерть боится, Беркут, — сказал он, губы дрогнули в тени усмешки. — Услышит твой ржач и сразу в аномалию обратно сиганёт. Беркут громко расхохотался, откинув голову назад, как будто это был единственный способ, который мог вместить его смех. Но вдруг замер. Смех оборвался так резко, что тишина показалась плотной, давящей. И в этой тишине был какой-то... неправильный оттенок. Не привычное пустое пространство между словами, а что-то затаённое, осторожное, как шаги по минному полю. Гнедой нахмурился, не сводя взгляда с товарища. — Ты что, всерьёз задумался, что ли? — его голос стал чуть тише, будто проверяя, не случилось ли с Беркутом чего-то странного. — Ага, — Беркут ответил так небрежно, что это прозвучало нарочито. Он опустил взгляд на пламя, словно искал в его пляшущих языках ответы. — Просто думал... вдруг когда-нибудь тебе захочется кого-то похоронить не потому, что надо, а потому, что жаль.

***

Световой всполох ударил в землю рядом, ослепив и обдав их жаром. Гнедой инстинктивно дернулся в сторону, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Резкий запах озона заполнил воздух, смешиваясь с приторной гнилью мокрой листвы. Он оглянулся на Тихого, который безвольно висел на его плече, тяжелый, как мешок сырой земли. Ноги того еле цеплялись за кочки, больше волочились, чем шли. Гнедой хрипел, чувствуя, как горло обжигает воздух. Легкие горели, каждое движение отдавалось болью в мышцах. Тихий, казалось, уже почти потерял сознание — его голова бессильно моталась при каждом шаге. «Еще немного», — твердил Гнедой про себя, сжимая пальцы на ремне Тихого. Земля снова содрогнулась, на этот раз сильнее, чем раньше. Гнедой еле удержался на ногах, одной рукой ухватившись за торчащий корень дерева. Сзади раздался глухой удар — очередная волна выброса с грохотом пронеслась по лесу, поднимая в воздух сухие листья и мелкие ветки. Гнедой шумно выдохнул, сквозь стиснутые зубы пробормотав что-то неразборчивое — то ли ругательство, то ли молитву. Лес вокруг оживал странными звуками: где-то впереди щелкнуло, будто ветка сломалась, но слишком резко и неестественно, чтобы быть просто веткой. Позади снова раздался глухой треск — земля содрогнулась, посыпались комья грязи и листья, словно что-то огромное и невидимое двигалось по поверхности.

***

— У меня был отец, — неожиданно сказал Леший, переломив сухую ветку с тихим хрустом. Он сидел чуть в стороне, будто стеснялся бросить свою тень на остальных, но голос прозвучал отчётливо, почти интимно. — У всех был, — лениво откликнулся Беркут, покосившись на него. Его тон был привычно язвительным, но в глазах мелькнул интерес. Леший словно не услышал, продолжая возиться с веткой, разламывая её на всё более мелкие кусочки. — Мой был особенным, — произнёс он немного задумчиво, будто обращался не к сидящим рядом, а к какому-то далёкому собеседнику. — Когда я был пацаном, он вырезал для меня деревянный меч. — Романтично, — хмыкнул Беркут, взяв в руки камешек и начав перебрасывать его с ладони на ладонь. Но усмешка не дотянулась до его глаз. Леший поднял голову и встретил взгляд Беркута. Его лицо было спокойным, но в глазах тлела странная, почти упрямая мягкость. — Нет, Беркут. Ты не понял. Это был меч, — в голосе Лешего появилась теплая, еле уловимая интонация, которая заставила остальных невольно прислушаться. — Он сточил края, выжег на рукояти узоры. Настоящие, такие... Как у старых мастеров. Я тогда верил, что с этим мечом могу победить кого угодно. Любого. — И что? — отозвался Сокол, поднимая взгляд от ножа, который он давно точил почти машинально. Его тон был ровным, безразличным, но взгляд задержался на Лешем чуть дольше, чем обычно. — И ничего. — Леший усмехнулся, но улыбка вышла какая-то невесёлая. — Однажды я оставил его на улице. Ночью был дождь. Утром меч разбух, раскололся. Вдребезги. Он замолчал, продолжая методично крошить ветку на крошечные кусочки, как будто это могло собрать расколовшиеся осколки чего-то большего. В тишине хруст его пальцев звучал неестественно громко. — Что сказал отец? — тихо спросил Гнедой. Его голос прозвучал неожиданно мягко, почти осторожно, как будто он боялся спугнуть что-то важное. Леший на секунду замер, затем аккуратно положил оставшуюся часть ветки на землю и взглянул на огонь. Тени играли на его лице, как странное отражение былого. — Ничего, — наконец ответил он, голосом, в котором тлела едва уловимая нота благодарности. — Просто вырезал новый. Такой же.

***

Его легкие горели, каждый вдох становился пыткой. Воздух обжигал горло, словно пропитываясь невидимой кислотой. Рука уже онемела от ремня Тихого, который врезался в ладонь, но он не мог отпустить. Гнедой поднял взгляд — впереди деревья слегка расступались, виднелась полузатопленная поляна, где можно было хоть немного передохнуть. «Дотащить. Просто дотащить», — твердила мысль, стуча в голове под ритм шагов. Тихий издал глухой стон, мотнув головой. Его волосы липли ко лбу, лицо было мертвенно-бледным, глаза едва открыты, словно он смотрел, но ничего не видел. Гнедой фыркнул, будто пытаясь отмахнуться от дурного предчувствия. Снова дрожь. На этот раз сильнее. Земля под ногами, казалось, вздулась, как дыхание подраненного зверя, и тут же обрушилась вниз. Гнедой оступился, судорожно хватаясь за ближайший корень дерева. На мгновение ему показалось, что он услышал, как что-то ворочается под поверхностью, будто далекий гул из самых недр. Тихий застонал громче. Его тело дернулось, как будто рефлекторно, и голова мотнулась на плечо. Гнедой мельком взглянул на него, и что-то неприятное, острое, словно заноза, кольнуло внутри. Непривычное чувство — не раздражение, не страх. Что-то другое. Что-то, что он сразу оттолкнул, сосредоточившись на шагах.

***

— Ты когда-нибудь скучал по дому? — голос Беркута был мягким, почти задумчивым, когда он откинул голову назад и уставился в бескрайнее небо. Похолодевший воздух будто заставлял звёзды мерцать ярче, но взгляд его был слишком далёким, чтобы ловить блеск. Гнедой молчал. Он терпеть не мог разговоров о «доме». Они тянули за собой ненужные воспоминания, от которых уже давно не было толку. Но Беркут не ждал ответа. Он редко ждал. — У меня есть сестра, — вдруг сказал он, уголком губ касаясь почти невидимой улыбки. — Её звали Олька. Ну как звали... зовут, наверное. — Наверное? — переспросил Сокол. Он сидел чуть поодаль, потихоньку разбирая свой нож, но поднял взгляд, словно этот вопрос задел что-то личное. Беркут обернулся к нему и улыбнулся шире, как будто это ничего не стоило. — Да. Мы давно не виделись. Очень давно. Она всегда говорила: «Ты, Костя, такой дурак. Когда-нибудь твоя глупость тебя погубит». Леший хмыкнул, не отрывая рук от своей возни с амуницией. — Звучит как правда. — Ага. — Беркут рассмеялся тихо, но не весело, а словно вспоминая старую песню, слова которой он почти забыл. — Но знаешь, что странно? — Он прислонился спиной к шершавому стволу дерева и закрыл глаза. — Когда мне страшно, а это, если что, бывает, — он слегка приоткрыл один глаз, бросив быстрый взгляд на Гнедого, — я слышу её голос. Она говорит: «Ты ведь справишься. У тебя же всегда получается». — И ты ей веришь? — голос Гнедого прозвучал чуть резче, чем он хотел, но в нём было что-то тихое, спрятанное за привычной отстранённостью. Беркут пожал плечами и развёл руками, словно объясняя что-то совершенно очевидное. — Конечно. Она же всегда была права.

***

Взрыв сзади. Глухой, резкий, будто кто-то со всей силы ударил по земле. Воздух наполнился мелкими обломками веток, листьями и едким дымом. Гнедой, прикрывая лицо локтем, двинулся дальше, на ходу сплевывая привкус крови. Горло саднило, а губы трескались от напряжения и сухости. Взгляд взгляд снова упал на Тихого. Голова того безжизненно качалась при каждом шаге, веки дергались, словно он видел кошмары даже в полузабытье. «Не дохни, слышишь? Не сейчас», — мысленно бросил Гнедой, будто Тихий мог каким-то чудом его услышать. Каждый следующий шаг был все тяжелее. Руки ныли, мышцы кричали, но он не останавливался. Не сейчас. Не здесь.

***

Они сидели втроём у костра. Беркут пел какую-то глупую песню, Леший перебивал его, вставляя нелепые шутки, а Сокол комментировал с ледяным спокойствием, как будто это была стратегическая планёрка. — Знаете, — вдруг сказал Беркут, умолкнув, — я бы хотел, чтобы нас похоронили где-нибудь рядом. Чтобы, когда придёт время, мы могли ржать друг над другом. — Я хочу, чтобы меня вообще не хоронили, — отозвался Леший. — Пускай меня найдёт какой-нибудь сталкер и думает: «Вот это был крутой парень». — А я хочу, чтобы меня никто не нашёл, — тихо добавил Сокол. — Типа как сейчас, в этих кустах? — Беркут захохотал, но Гнедой молчал. Он смотрел на огонь и слушал их голоса. Эти моменты — обычные, человеческие — были для него дороже всего.

***

Впереди наконец показалась спасительная цель — обветшалое здание с покосившимися стенами. Гнедой собрал последние силы, сделал еще несколько тяжелых шагов, едва не падая под весом Тихого. В голове пульсировало, будто молотками били изнутри, а грудь вздымалась с таким усилием, что казалось — еще немного, и она просто разорвется. Наконец они были внутри. Гнедой буквально ввалился в помещение, практически сбросив Тихого на пол. Сам рухнул рядом, тяжело дыша и чувствуя, как мышцы болят от напряжения. Несколько мгновений он просто лежал, глядя в потрескавшийся потолок, пока снаружи рев выброса не затихал. Он поднял голову и посмотрел на Тихого. Тот дышал — тяжело, но дышал. Гнедой прикрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках. Очередной выброс. Очередной раз, когда им повезло остаться в живых.