Порох и серый рассвет

Гнедой распластался в кустах, прикрытый ломаными ветками и сухим бурьяном. Под ладонями мокрая земля тянулась липкой грязью, но он этого почти не замечал. Весь его мир сузился до небольшой поляны, где несколько фигур в тяжелых куртках суетились вокруг Тихого. Их движения были быстрыми, резкими. Лязг оружейных ремней, шорох брони. Одного рывка хватило, чтобы поднять Тихого на ноги — словно мешок с мусором, без особых церемоний. Он молчал. Ни единого звука. Только слышалось его прерывистое дыхание, резкое, сквозь стиснутые зубы. И почему-то это злило сильнее всего. Злило так, что хотелось сорваться с места. Не на него, конечно. На этих. На своих же — если их так можно назвать. Гнедой прищурился, удерживая себя от импульсивного желания сжать автомат. В глазах мерцал отблеск их фонарей. Слишком ярко, слишком много шума. Какого черта они решили устроить балаган? Он понял, кто это, еще до того, как разглядел их нашивки. Свои. Те самые, что всегда отличались поспешностью. Ну, конечно, торопыги, мать их. Кто ж еще... Но что-то внутри всё равно росло. Неприятное, липкое. Как будто забился механизм, который уже не провернёшь обратно. Разочарование? Нет, не то. Злость? Вряд ли. Это было глубже, как осколок, засевший в груди. Не видно, но дышать мешает. Он перевёл взгляд на Тихого. Тот стоял, покачиваясь, словно его только что перестали волочь. Даже не пытался вырваться. Смотрел перед собой тяжело, мрачно — так смотрят те, кто больше не видит смысла в словах или действиях. И от этого становилось только хуже. Гнедой знал этот взгляд. Знал его слишком хорошо. Упрямство, которое не сломаешь ни угрозами, ни силой. Люди с таким взглядом либо вызывали уважение, либо нестерпимо бесили. Сейчас было и то, и другое, странной, тошнотворной смесью. Он провел языком по сухим губам и зажал рацию в ладони. Голос вырвался резче, чем он хотел: — Это что за цирк? Шипение помех, затем в ответ послышался голос напарника: — На прямую линию вышли, нам сообщили. Мы сделали, как велено. — Кто разрешил? — слова обжигали язык, но тон стал холоднее. Молчание. Потом тот же голос, неуверенный: — Приказ сверху. Задача превыше всего, ты же знаешь. — А я, значит, хрен с горы? — прошипел Гнедой больше для самого себя. — Ладно. Работайте. Он сунул рацию в карман. Пальцы дрогнули — короткий, почти незаметный жест, но он тут же взял себя в руки. Глаза снова уткнулись в поляну. Тихого уже вели, конвоем, как скотину на убой. Но шагал тот будто нарочно — медленно, тяжело, но ровно. Без надлома. Гнедой это чувствовал. И оттого внутри зашевелилась какая-то гадость, будто кто-то со всей дури ударил кнутом по его нутру. — На кой чёрт мне это надо? — прошептал он себе под нос, не отводя взгляда. Мысли путались, выскальзывали из-под контроля. Собраться не получалось. Ответов не было. Только странное, давящее ощущение: этот хренов сталкер явно значит больше, чем кажется. Эта мысль бесила до зубовного скрежета. Ещё вдох. Холодный воздух резанул лёгкие, вернул ясность. Гнедой мотнул головой, словно сбрасывая наваждение. — Работа есть работа, — процедил он зло, напоминая самому себе ту истину, что давно потеряла смысл. Но хоть что-то. Лес принял его как своего. Он двинулся почти бесшумно, каждое движение отточено, как у хищника. Мозг работал четко, как отлаженный механизм: шаг, осмотр, план. Весь мир свелся к задаче. Убить, если потребуется. Не оставлять свидетелей. Действовать чисто. Раздать роли, расставить фигуры — и выйти сухим.

***

Тихий сидел на холодном бетонном полу, привалившись спиной к стене. Верёвки резали запястья, дышать было тяжело — полумрак давил на голову, а затхлый запах сырости лез в нос. Напротив, за грубо сбитым столом из досок, трое. Полумаски скрывали лица, глаза тонули в тени, но оружие в их руках говорило само за себя. — Значит, это ты — Тихий, — заговорил тот, что сидел по центру. Голос, которому принадлежало прозвище Пятый, прозвучал, как скрип ржавой двери — неспешно, лениво, но с подтекстом, вызывающим в голове образ удава, внимательно следящего за добычей. — Легенда Зоны. Говорят, кусты на твой шёпот откликаются. А ты нас, похоже, совсем не узнаёшь? Тихий поднял взгляд. Глаза, мутные от боли и усталости, но не сломленные, встретили зрачки Пятого, и тот едва заметно качнул головой, словно признавая: этот ещё не сломался. — Слышал, — прохрипел Тихий, каждое слово словно проходило через наждак. Губы потрескались, язык тянулся к нёбу, тщетно пытаясь найти остатки влаги. — Только не скажу, что рад встрече. Уголки губ Пятого едва заметно дёрнулись — то ли усмешка, то ли раздражение. Он с интересом взглянул на одного из своих, молча подавая ему какой-то знак. Тот, не задавая вопросов, поднялся и направился к двери, тяжело гремя сапогами по полу. — Радость, — медленно протянул Пятый, — здесь вообще редко кто испытывает. Но мы это исправим. У нас для таких, как ты, всегда находится занятие... познавательное. Тихий почувствовал, как под ребрами завёлся червяк тревоги, но на лице это не отразилось. Гнетущая тишина вновь легла между ними, лишь скрип столешницы, когда Пятый облокотился на неё, нарушил её на мгновение. Его глаза, темнее ночи в Зоне, впились в лицо Тихого. — А может, ты расскажешь нам что-нибудь интересное? — Пятый произнёс это мягко, почти дружелюбно. Но сталь в голосе оставалась, её не скроешь, как не скрыть нож под рубашкой. — Просто чтобы разговор пошёл. А то уж больно ты скучный. — Может, — сказал Тихий, медленно поворачивая голову. Сухие губы растянулись в подобие улыбки. — А может, ты первым начнёшь? Расскажешь, чего тебе от меня надо. Пятый усмехнулся — не громко, но так, что по коже пробежал холодок. Это был не смех даже, а короткий выдох, хриплый и насмешливый. Лицо под полумаской оставалось неподвижным, но в этом выдохе слышался весь его настрой: спокойная уверенность того, кто держит ситуацию в своих руках. Рядом Третий тяжело откинулся на спинку стула, покрутив в пальцах нож. Тихий поймал это движение взглядом. Ни вызова, ни бравады — просто привычка. Сталь вспыхнула в тусклом свете лампы, и это мелькание на мгновение привлекло внимание. Казалось, Третий увлечён ножом больше, чем разговором, но что-то в расслабленности его позы напрягало сильнее, чем оружие в руках. — Ладно, ближе к делу, — голос «Пятого» отрезал тишину, как нож верёвку. Говорил он медленно, будто пробовал слова на вкус, прежде чем выпустить. — Ты ведь догадываешься, зачем тебя сюда приволокли? Тихий чуть сдвинул плечо, насколько позволяли верёвки, притворяясь, что оттягивает онемевшую руку. Взгляд его оставался на уровне пола, но уголки губ изогнулись в легкой усмешке. — А вот тут мимо, — бросил он, стараясь придать голосу лёгкость. Вышло не так уверенно, как хотелось. — Если это из-за долгов в баре, так можете Кириллу звонить, всё уладим. Третий фыркнул. Его нож остановился в движении, и на миг стало ясно, что за всем этим расслабленным видом скрывается острое внимание. Пятый лениво склонил голову набок, словно слушал детскую сказку, которую заранее знал наизусть. — У нас тут традиция, — начал он мягко, почти заботливо, — кто молчит, того быстро начинают не любить. Он сделал паузу, давая словам осесть, и добавил, уже с нажимом: — А мы умеем не любить... так, чтобы запомнилось. Слово повисло в воздухе, как груз, и тишина, пришедшая за ним, казалась ещё гуще. Тихий посмотрел на Пятого. Пустые глаза под полумаской вызывали стойкое чувство, будто на тебя смотрит кто-то нечеловеческий, лишённый эмоций и жалости. Где-то сбоку послышался лёгкий смешок Третьего, короткий, колючий. А вот Девятый — третий из троицы — не издал ни звука. Он всё так же неподвижно сидел в углу, стиснув ствол автомата, словно тот был частью его тела. Только глаза — холодные и настороженные — смотрели на Тихого с такой пристальной внимательностью, что казалось, он пытается не просто услышать, а прочесть мысли. «Ну, началось», — подумал Тихий, выдыхая через зубы. Глотка горела, словно песок застрял в горле, а в воздухе комнаты пахло надвигающейся бедой. — Зов, — произнёс наконец «Пятый», складывая руки на столе. — Что слышишь? Тихий прищурился. Слова будто ударили. Слишком точно, слишком близко. Он молчал, напряжённо глядя на собеседников, но внутри зашевелилась тревога. — Плохой ответ, сталкер. Очень плохой. Он кивнул второму, тот с ножом лениво шагнул ближе.

***

Гнедой стоял у окна верхнего этажа полуразрушенного здания, вглядываясь в пустоту за мутным стеклом. В пальцах вертел сигарету — привычное движение, успокаивающее. Но зажигать не стал. Курево выдавало. И не только запахом — в Зоне дым это маяк, почти крик: «Я здесь, стреляй». Да и наёмникам такое не нравилось. У них порядок. Дисциплина. «Выбери одно: курить или дышать». На базе он не был чужим, но и своим тоже не стал. Ничего личного, просто работал. Не задавал вопросов, не интересовался, кто здесь кому друг. Все они были ему до лампочки — ровно до того момента, пока не начинали мешать. Сегодняшнее задание? Обычное. Найти, привезти, разобраться. Ничего нового. И всё-таки в груди свербило что-то едва уловимое, словно заноза под кожей. Гнедой чуть нахмурился, снова глянул вниз. Там, внизу, Тихий. Один, связан, окружён этими людьми. Он был спокойным, как всегда. И всё же в этот раз что-то было не так. Не с Тихим — с ним, Гнедым. Внутри будто шевельнулась червоточина, подступила к сердцу и больно уколола. — Хрен с ним, — пробормотал он, стряхнув невидимую пыль с подоконника. Всё просто: сделай дело и в сторону. Чужие проблемы — не его забота. Но мысль не отпускала. «Знает правила игры, как и я. Чего дергаюсь?» — сказал он себе, но сам поверил слабо. Зона и правда не оставляет долгов. Никому. Только иногда цена слишком высокая, даже для тех, кто привык её платить. Он откинул сигарету на потрескавшийся подоконник, раздавил большим пальцем. «Философ хренов», — мысленно усмехнулся, но на лице не было ни тени улыбки. Шагнул от окна. Дверь на лестницу была закрыта, но взгляд всё равно невольно метнулся к ней. Как будто мог услышать, что там, внизу. Как будто мог что-то изменить. Только Гнедой знал, что не изменит. Это не его дело. Или всё-таки его? Тишина в здании была густой, как ночь, но в ней звенело.

***

— Молчишь, значит, — Пятый качнул головой, слегка насмешливо. Его глаза блеснули в полумраке, будто он наслаждался моментом. — Ну, ты не первый, кто пытается сыграть в молчанку. Тихий хмуро молчал. Внутри всё клокотало от гнева, но он знал, что эти трое ждут реакции. Они питались этим, как хищники, чувствующие страх жертвы. — Может, ты думаешь, что мы просто так тут сидим, чай пьём? — вмешался Третий, поигрывая ножом. Его голос был резким, с хрипотцой, как старый радиоприёмник. — Знаешь, мне это даже нравится. Всегда хотел поработать с легендой Зоны. — Да ну? — хрипло бросил он, голос резанул по тишине. — И на какую же легенду я похож? Связанный, побитый, пахну как собака. — А ты не скромничай, — ответил Третий, наклонившись чуть ближе. — Легенда или нет, но слухи ходят. — Так это вы меня на экскурсию сюда привели? Любопытство утолить? — Тихий чуть приподнял голову, стараясь выглядеть спокойнее, чем чувствовал. — Нет, не совсем, — Пятый скрестил пальцы на столе, словно адвокат, готовящийся к перекрёстному допросу. — Ты слышишь зов, Тихий. Слышишь и до сих пор остаёшься в своём уме. Это делает тебя… ну, интересным экземпляром. Тихий молчал, чувствуя, как внутри что-то щёлкнуло, как обломок льда под ногой. Он видел, что они искали в его глазах, в его жестах. Ответ. Признаки лжи. Страх. Всё, что можно использовать. — Я ничего не слышу, — наконец бросил он. Голос прозвучал жёстче, чем он ожидал. — И вам лучше поискать кого-нибудь другого для своих экспериментов. — Уверен? — Девятый наконец подал голос. Он стоял чуть в стороне, опираясь на стену, как статуя. Его голос был низким, хрипловатым, будто выкованным из камня. — Никто сюда просто так не попадает. Если ты до сих пор тут, значит, что-то зовёт. Мы знаем, что это не совпадение. Тихий сжал зубы, чувствуя, как по спине пробегает холод. Эти люди понимали больше, чем говорили. И это делало их опаснее, чем он мог предположить. — А если я скажу, что ничего не знаю? — он поднял взгляд на Пятого. — Что дальше? — А дальше, — тот чуть наклонился вперёд, голос стал почти шёпотом, от чего напряжение только усилилось, — мы убедимся, что ты вспомнишь. Потому что у нас есть время. А у тебя — нет. Тишина, звенящая и глухая, заполнила комнату. Тихий ощутил, как холодный пот стекает вдоль позвоночника.

***

Ему всегда было плевать на тех, кого приводили сюда. Люди приходят, люди уходят — в Зоне всё просто. Ты либо идёшь до конца, либо тебя списывают в утиль. Такая вот логика. Он хотел, чтобы так было и сейчас. Но что-то скреблось внутри, едва слышно, будто ветка царапала оконное стекло. Лицо Тихого всплыло перед глазами — уставшее, но с этой вечной тенью упрямства. Гнедой хмыкнул и провёл рукой по щетине. Упрямые в конце концов ломаются, так ведь? Все ломаются. На базе было тихо, даже слишком. Это беспокоило. У наёмников была своя манера — всё делать без лишнего шума, но от этой тишины веяло чем-то неправильным. Казалось, воздух стал тяжелее, а стены давили. Гнедой бросил взгляд на табуретку, где лежал автомат. Его мысли расползались, как туман, медленно и неумолимо. Может, дело вовсе не в Тихом. Может, дело в самом Гнедом. Или в том, что он видел за все эти годы. Сигарета, только что вытащенная из пачки, треснула под пальцами. Он откинул её в сторону и поднялся, опираясь на колени. Мысль внутри нарастала, неприятная, словно грубая наждачка скребла по сознанию: в Зоне не бывает людей, которые остаются невредимыми. Даже таких, как Тихий. Особенно таких.

***

— Ну что, герой, по новой? — Третий провёл ладонью по его волосам, затем резко дёрнул за них, поднимая голову Тихого так, чтобы их взгляды встретились. — Устал? А мы только разогреваемся. Тихий зажмурился на миг, но тут же распахнул глаза. Вся шутовская бравада улетучилась — сил на неё больше не было. Боль в боку пульсировала, дыхание сбивалось, но он держался, впиваясь взглядом в чёрную прорезь маски перед собой. — Слышал дважды, — протянул Пятый, его голос звучал мягко, но этот тон был хуже открытой угрозы. Он подошёл ближе, наклонился, будто присматриваясь. — Дважды — это уже не случайность, не находишь? — Может, просто не везёт, — прохрипел Тихий. Слова давались тяжело, каждый вдох отдавался болью. Но если он будет молчать, хуже будет. Это он понял ещё с первой минуты. — Везение в Зоне? — Третий фыркнул. Он лениво поигрывал ножом, блестящим в тусклом свете. — Это как с парашютом: один раз повезло, второй — уже статистика. А третий — сам виноват. Тихий молча смотрел на нож, не отвечая. Он знал, что они его специально выматывают — сдавливают, как тиски. Пятый подал знак, и Третий замер, улыбнувшись едва заметно. — Ладно, давай проще, — снова заговорил Пятый. Его голос был слишком спокойным, как будто он успокаивал ребёнка. — Что ты слышал? Сначала. Тихий закрыл глаза. В голове всё мешалось — шёпот, боль, лица этих троих. Тянуть дальше не имело смысла. — Шёпот… — выдавил он наконец. Голос сорвался, и ему пришлось прокашляться, чтобы продолжить. — Ничего ясного. Как будто кто-то зовёт… издалека. — Зовёт? — тут же подхватил Девятый, шагнув ближе. Его ботинки громко ударяли о бетон, каждый шаг казался окончательным. — Это уже интересно. Кто? Что говорит? — Не слова, — Тихий посмотрел вниз, стараясь говорить ровно. — Просто… чувство. Тянет. Куда-то. Третий наклонился ближе, облокотившись на спинку стула. Его лицо оказалось слишком близко, дышать стало тяжело. — Иди, да? — тихо произнёс он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус. — Так они обычно и говорят. Иди туда, сам не знаю куда. Но ты-то знаешь. Давай, колись. — Я… — Тихий замолчал, стиснув зубы. От его молчания воздух в комнате стал гуще, а затем — удар. Резкий, точный. Ладонь Третьего ударила его по лицу, голова откинулась назад, глаза потемнели. — Давай-давай, не теряйся, — процедил Третий, выпрямляясь. — У нас тут, знаешь, всё-таки не клуб анонимных философов. Мы вопросы задаём — ты отвечаешь. В идеале — честно. — Хватит, — вмешался Пятый, его голос прозвучал жёстче. Он подошёл к Тихому, наклонился, так близко, что тот мог чувствовать его дыхание, глухое из-за полумаски. — Он сейчас вспомнит. Правда, Тихий? Тихий выдохнул, шумно, как будто сбросил часть боли. Он поднял глаза — покрасневшие, налитые кровью.

***

Руки двигались спокойно, ловко, точно, словно это был старый, привычный ритуал. Лязг затвора, щелчки магазинов, шорох металла о ткань — эти звуки заполняли тишину, придавали ей странный ритм. Он никогда не задавал вопросов. Ни себе, ни кому-то ещё. В Зоне это было бесполезно. Зачем? Ответы ничего не меняют. Они только усложняют, затягивают. А он всегда выбирал простое: задача, цель, результат. В этом не было морали, не было смысла, но было легче жить. Щелчок патрона, ставшего на место, отозвался глухо в тишине. Гнедой посмотрел на свои руки. Когда они стали такими? Мозолистыми, грубыми, как инструмент, заточенный для одной работы. Они выполняли всё автоматически — могли выжить даже там, где другим приходилось умирать. Это было правильно, это было нужно. Но что-то не давало покоя. Мысли, едва различимые, словно слабый шум за стеной. Он пытался их заглушить, но они возвращались. Лица тех троих — слишком напряжённые, слишком чёткие. Лицо Тихого — разбитое, но упрямое. Всё это складывалось в неясный узор, будто небо над Зоной: смотришь, а видишь лишь туман. Он вложил последний патрон, проверил затвор. Звук был громче, чем ожидалось. Или это просто в голове стало тише?

***

Тихий сидел, опустив голову, дыхание сбивалось в рваный ритм. Боль в боку стала тупой, но от этого не менее мучительной. Кровь из разбитой губы медленно капала на грязный пол. — Ну, давай, Тихий, — сказал Третий, крутя нож в руке так, будто это был карандаш. — Мы ведь все свои. Ты нам, мы тебе. Зачем это упрямство? Или хочешь, чтобы я тебе на пальцах объяснил, что будет дальше? — Заткнись, — хрипло бросил Тихий, но прозвучало это жалко. Даже самому себе он не верил. Третий усмехнулся, переглянувшись с Пятым. — Ты слышал? — проговорил он насмешливо, подойдя ближе. — Наш герой ещё и командовать пытается. Ну что, давай покажу, как это у нас работает. Он резко взял Тихого за волосы, дёрнул голову назад и приставил нож к шее, чуть надавив. Лезвие было холодным, и в этот момент Тихий почувствовал, как по спине пробежал ледяной страх. — Смотри, — шепнул Третий, наклонившись ближе, так, что его голос звучал прямо в ухо. — Я могу начать с уха. Или, может, с пальца? Знаешь, с пальцами работать удобнее. Больно, медленно, и ты всё равно будешь говорить. — Убери нож, — сказал Пятый спокойно. — Мы с ним ещё не закончили. Третий задержался на миг, а потом резко убрал нож, хлопнув Тихого по щеке так, что его голова снова дёрнулась вбок. — Везучий ты, — бросил он, отходя, но продолжал поигрывать ножом, как хищник, проверяющий клыки. — Но везение не вечное. — Где место? — спросил Пятый, опершись руками на стол напротив Тихого. Его лицо оставалось неподвижным за маской, но глаза сверлили, не давая уйти в себя. — Ты чувствуешь, куда тебя тянет. Дай координаты. Или насчёт ножа он не шутил. Тихий выдохнул, пытался собраться. Каждое слово давалось с трудом, но он понимал: хуже будет, если продолжит молчать. — Это не место, — выдавил он, наконец. — Просто… чувство. Словно что-то зовёт. Но я не знаю, куда. — Опять начинается, — Третий закатил глаза. — Чувство, шёпот, боль. Дай что-нибудь конкретное, а не свою зонскую поэзию. — Заткнись, — бросил Девятый, шагнув вперёд. Его низкий голос звучал так, будто он уже устал от этой игры. — Ты видишь место. Даже если не осознаёшь. Оно где-то в твоей башке. Мы можем достать его оттуда, но тебе это не понравится. — Я ничего не знаю! — выкрикнул Тихий, голос его сорвался. — Хочешь — режь, хочешь — убей. Я не могу показать, чего не видел! Девятый молча подошёл, вытащил из кармана чёрный прибор, который издал тихий гул, когда он включил его. Что это было, Тихий не знал, но выглядело угрожающе. — Это что? — его голос стал тише, он пытался не показывать страха, но тело предательски напряглось. — Это? — Девятый поднёс прибор чуть ближе, словно рассматривая его. — Это поможет тебе вспомнить. Ты ведь хочешь помочь нам, правда? Третий засмеялся — тихо, коротко. — Не бойся, герой. Мы же тут не звери. Ну, пока что. — Я скажу, — наконец выдохнул Тихий, чувствуя, как его слова с трудом пробивают клубок боли и страха. — Просто… убери это. Пятый кивнул, и прибор выключили. Но Девятый всё ещё держал его в руках, словно напоминая, что это было временным одолжением.

***

Он не торопился. Торопиться некуда. Рано или поздно это всё равно произойдёт. Вопрос лишь в том, будет ли он готов. На мгновение его пальцы замерли, словно в нерешительности. Затем он потянулся к подсумку, проверил, что всё лежит на своих местах. Его движения становились чуть быстрее, но не суетливыми. Слишком многое зависело от мелочей. Одна неправильно вставленная защёлка — и всё пойдёт не так. А он не мог позволить себе ошибок. Никогда не мог. Его мысли текли где-то на грани осознания, как эхо голосов за стеной. Они доносились смутными, едва различимыми фразами, но с каждым словом накатывалось что-то тяжёлое, холодное. Он поднялся, перекинул ремень через плечо. Свет из коридора падал на его лицо, высвечивая тени под глазами, щетину, черты, которые давно казались ему чужими. Он вглядывался в своё отражение на остатках зеркала — мутное, размытое, как в воде. Там, за дверью, было то, чего он старался не касаться. Не своей частью. Не сейчас. Шаги, мягкие и беззвучные, унесли его в коридор. Серая дверь с потрёпанной краской была не просто точкой на маршруте — это была граница. Он остановился, глядя на неё, будто пытался почувствовать, что происходит за стальными панелями. Рука медленно потянулась к карману. Ткань закрыла черты, остались только глаза — ровные, хищные.

***

Тихий сидел на стуле, бессильно уронив голову. Липкая струйка крови сползала по подбородку, срывалась каплями и ударялась о пол, оставляя тёмные пятна. Воздух в комнате казался густым, как масло, пропитанным страхом, по́том и приглушённым звоном боли. Но он ещё держался. Ещё мог смотреть на этих людей, не отводя взгляда. — Ты знаешь, что я люблю в таких, как ты? — заговорил Третий, не скрывая ухмылки за маской. Он обошёл Тихого по кругу, лениво покручивая нож. — Это упёртость. Это, знаешь, даже восхищает. Люди обычно разваливаются уже на первых вопросах, а ты вот… держишься. Но знаешь, в чём проблема, а, Тихий? Тихий не ответил, лишь тяжело дышал, ощущая, как каждая клетка тела ноет от усталости. Третий резко схватил его за волосы, поднял голову, чтобы их взгляды встретились. — В том, что всё это только до поры. Все ломаются. Все. — Его голос был низким, почти интимным, и от этого ещё более пугающим. — А ты сейчас тратишь наше время. И своё. — Пятый, дай мне нож, — вмешался Девятый, стоявший чуть поодаль, опершись о стену. Его голос был хриплым, усталым, но с такой стальной ноткой, что у Тихого внутри всё сжалось. — Пускай чувствует, что времени у него немного. — Успеем, — спокойно ответил Пятый, не сводя глаз с Тихого. Его лицо оставалось неподвижным, но в голосе звучала непреклонная уверенность. — Он уже начинает говорить. И знаешь, Тихий, ты нам нравишься. Правда. Но не настолько, чтобы терпеть твою молчанку. Он шагнул ближе, взял стул за спинку и наклонил его так, что Тихий почти упал вперёд, но верёвки удержали. Лезвие ножа Третьего плавно скользнуло по коже руки — не сильно, но достаточно, чтобы остался тонкий кровавый след. Тихий стиснул зубы, не издав ни звука. — Далеко? — тихо спросил Пятый, как будто речь шла о прогулке. — Ты сказал «за горизонтом». Так где это? На север? На восток? Ты ведь чувствуешь. Эти вещи невозможно не чувствовать. — Мы можем заставить его найти это место, — сказал Девятый, сложив руки на груди. — Просто пустим его вперёд, как собаку. Он же сам сказал: тянет. Ну, пусть идёт, а мы за ним.

***

Дверь открылась мягко, почти бесшумно. Силуэт Гнедого, закрытого тёмной тканевой маской, на мгновение вырисовался в свете тусклой лампы. Он стоял в дверном проёме, высокий и неподвижный, будто тень, вырезанная из камня. — Седьмой, — произнёс Пятый, не оборачиваясь. Голос был спокойным, как у человека, который чувствует себя хозяином положения. — Ты как раз вовремя. У нас тут процесс идёт. Гнедой сделал шаг вперёд, руки опущены, движения медленные, контролируемые. Его взгляд скользнул по комнате, зацепившись за фигуру Тихого. Тот сидел на стуле, голова опущена, лицо покрыто кровью и синяками, дыхание рваное. Верёвки, впившиеся в запястья, оставили красные полосы. Секунда. Две. Тишина в комнате вдруг стала невыносимо громкой. Гнедой почувствовал, как в груди что-то сжалось. Гнев поднимался изнутри тёмной волной, но его лицо оставалось спокойным за маской. Только челюсти стиснулись так, что зубы начали ныть. Он не сразу понял, что именно так сильно его задело. Картина перед ним была привычной. Не впервые он видел пленника в таком состоянии. Не впервые знал, что боль — это инструмент. Но здесь что-то было не так. Не место. Не люди. Сам Тихий. Гнедой шагнул ближе. Его движения оставались плавными, но с каждым шагом гнев рос, будто за плечами закипала невидимая буря. Третий стоял у стены, крутя нож, его поза была расслабленной. Девятый уже отложил прибор, лениво наблюдая за всем, как будто ждал очередной команды. — Что скажешь, Седьмой? — обратился к нему Пятый, наконец поворачиваясь. Слова прозвучали пусто, как камешек, упавший в сухой колодец. Гнедой ничего не ответил. Он подошёл ближе, и его взгляд снова упал на Тихого. В горле пересохло. Картинка не отпускала. Каждая рана, каждая ссадина кричала в тишине комнаты. Он почувствовал, как что-то тёмное, тяжёлое сковало его. Гнев был густым, как смола, растёкся по телу, цепляясь за мышцы. Пальцы сжались в кулаки. Эти трое не видели, не замечали. Для них это был просто процесс. Для него — что-то большее. Гнедой снова перевёл взгляд на Тихого. Теперь его пальцы едва заметно дрогнули, будто рефлекторно проверяя, что оружие на месте. Это был не осознанный жест — тело действовало само, как машина, запрограммированная на выживание. Тихий поднял голову, глаза мутные, полные боли. На миг их взгляды встретились. И в этом взгляде Гнедой увидел всё: упрямство, бессилие, страх. Но даже через этот страх прорывался несломленный стержень, который не давал Тихому просто сдаться. Гнедой сжал зубы так, что на мгновение отозвалась боль в челюсти. Они говорили что-то — Пятый, Третий, Девятый. Их голоса лились в однотонный, раздражающий шум. Но он их не слышал. В голове оставался только этот взгляд. Этот хриплый вдох, этот звук удара, который он услышал через закрытую дверь. — Ты молчишь, Седьмой, — с лёгкой усмешкой заметил Третий, не поднимая головы. — Неужели тоже думаешь, что он ничего не знает? Или считаешь, что мы слишком грубы? Слова обожгли его, как пламя, но внешне Гнедой оставался неподвижным. Внутри всё сжималось, как пружина, готовая разорваться. Ещё шаг. Рука медленно опустилась к поясу. Холод металла встретил пальцы, когда он вынул пистолет с глушителем. Гнедой остановился напротив Третьего. Лёгкий щелчок затвора. Едва слышный звук. Затем дуло упёрлось в затылок Третьего.