Мрачной Похьолы хозяин

С каждым днем Калле становилось хуже. Его то бросало в жар, то знобило, температура все поднималась и поднималась. Казалось, даже глаза опухают, и он вот-вот потеряет сознание, не найдя сил даже поднять веки. Его постоянно трясло, он весь обливался потом, во рту появлялся кислый привкус, или вдруг начинало болеть за грудиной, словно туда вонзили что-то большое и острое. Стоило ему закрыть глаза, начинало казаться, что он падает, но через минуту-две он опять просыпался и смотрел вокруг с недоумением. Все становилось каким-то одинаковым — стены, запорошенное снегом окно, темная комната, кровать под ним, — и он не мог понять, где находится. Иногда ему начинало мерещиться, будто Туомас ушел, и теперь он одинок в этом холодном и пустом доме. Калле открывал глаза и в ту же секунду встречал испытующий взгляд Туомаса, потом снова погружался в сон, и так по кругу. Когда очередная волна лихорадки проносила его сквозь безвременье, откуда-то издалека он услышал пение. Оно повторялось и повторялось, становилось все громче, приближалось, делалось пронзительней, пока вдруг не растворилось в вязком полусне, сменившемся тишиной. Разразившись приступом кашля, Калле проснулся, сделал несколько глубоких вдохов и открыл глаза. Туомас сидел рядом, положив руку ему на лоб, другой держа в руке стакан с мутной коричневой жидкостью. От слабого свечения масляной лампы болела голова, кружилась земля под ногами и было трудно дышать. Попытавшись сесть, Калле упал на кровать, уставился на потолок и прикрыл глаза рукой. Горели даже губы, которых он до сих пор не чувствовал. Щеки пылали. Сколько времени прошло с тех пор, как он уснул? — А ну пей, — сказал Туомас, поднося стакан к его губам. На вкус его варево напоминало глину, смешанную с травой, но Калле заставил себя выпить все до дна. — Сколько я спал? — спросил он хриплым голосом. Говорить было больно, все тело казалось одеревенелым и непослушным. — Несколько дней, — ответил Туомас, откидываясь на спинку стула и вытягивая ноги. — Я стал побаиваться, скажу тебе честно. Ты так метался в бреду, мне даже стало казаться… А, ладно. Не стоит вдаваться в подробности. — Почему не разбудил? Я бы мог… — начал было Калле, но язык не слушался. Тело болело так, будто по нему проехались катком. — Я несколько раз будил тебя, чтобы дать лекарство, — мягко сказал Туомас, помогая ему сесть. Опять закружилась голова, Калле покачнулся, ухватился за руку Туомаса, вздрогнул и повис на ней. — Так, теперь тебе надо выпить вот это. — Он протянул ему другой стакан. Жидкость была теплой и горькой, с резким вяжущим привкусом. — Ну и гадость, — поморщился Калле. Может быть, это было бы терпимо, если бы не наступившая вслед за этим еще большая слабость. Он выпил все, до последней капли, и его затошнило. Стало горячо и мокро в груди, хотя дышать было по-прежнему тяжело. — Это из трав, которые я собрал летом. Они отгоняют непрошеных гостей и помогают от многих болезней, — поделился Туомас, внимательно наблюдая за ним. — Особенно от лихорадки. Знаешь, почему она начинается? — Хватит с меня этой мистики, — буркнул Калле, закрывая глаза. — Лучше скажи, скоро метель кончится? Я был бы не против выбраться из этого чертова дома. Здесь как-то… не по себе. — Успеешь, — отозвался Туомас все тем же тоном. — Ты не совсем понимаешь, о чем идет речь. — И знать не хочу. Если я и болел когда-нибудь, так только простывал в детстве. Туомас захлопотал на кухне, разогревая в печке что-то вроде супа. В комнате стало совсем тихо, только тяжело дышал Калле, накрывшись одеялом с головой. Молчание становилось почти физически ощутимым, оно давило и причиняло боль, отчего щеки, уши, лоб и даже ладони Калле покрывались мелкой холодной испариной. Хотелось вынырнуть из удушливого кошмара, выбраться на свежий воздух, оказаться подальше от этого чертова места, затхлого воздуха и странных ритуалов Туомаса, но пока у него не получалось даже привстать. Мысли путались, в горле стоял ком, а временами нападал такой кашель, что из глаз сами собой катились слезы. Облизав сухие губы, он некоторое время лежал с закрытыми глазами, потом чуть повернул голову в сторону Туомаса и спросил: — Что это за трава? — Это… — Туомас замялся, словно не зная как объяснить, и Калле махнул рукой, опять укутавшись в хлипкое одеяло. В конце концов, зачем ему знать, что это, если хоть чуть-чуть, но помогает? Зайдясь лающим кашлем, Калле снова провалился в темноту, на этот раз, к счастью, без сновидений. Однако сквозь мутную пелену, окутавшую его сознание, пробивались какие-то голоса, тихие и угрожающие, похожие на звон колокольчиков. Он попытался отмахнуться от них, как от назойливых мух, хотел было открыть глаза, но эти звуки, звонкие и громкие, постепенно заполнили собой все окружающее пространство. То это была музыка — какая-то тревожная, печальная и тоскливая — то больше походило на голоса диких зверей, иногда почти сливающиеся в один; то на слова, разобрать которые было невозможно. На мгновение Калле показалось, будто он улавливает знакомые имена, потом вдруг на него вылился целый поток самых разных и бессвязных звуков — все это смешалось и спуталось, став одним бесконечным монологом, отдававшимся пульсирующей болью в голове, передаваясь из одного уха в другое и заглушая все остальное. Калле чувствовал, понимал и одновременно не понимал происходящее, не то во сне, ни то наяву — но не мог ни отогнать этот странный морок, ни хоть как-то повлиять на происходившее. Постепенно голоса стихли, наступила тишина, нарушаемая только свистом ветра за окнами, и он наконец впал в забытье, такое же зыбкое, беспокойное и опасное. Когда Туомас опять разбудил его, Калле весь горел. Виски пульсировали в такт биению сердца, грудь тяжело вздымалась, разрываемая приступами кашля. Туомас сунул ему свой настой, и Калле брезгливо поморщился, глядя на зеленую жижу на дне кружки. Душистый дым поднимался над ее краем, наверное, до самого потолка, такой густой, хоть втирай его в кожу. — А это от температуры, — объяснил Туомас с видом знатока. — Еще я приготовил для тебя суп, тебе сейчас нужно пить много жидкости. Калле хотел было поблагодарить его, но снова закашлялся, заставив Туомаса вздрогнуть. Это немного рассмешило его, и даже вкус чудо-отвара показался не таким противным. Калле улыбнулся краешком губ, но тут же поморщился, когда кашель опять подступил к горлу. Он облокотился на тонкую подушку, стараясь выровнять дыхание. — Суп, значит? — слабо усмехнулся он, пытаясь отвлечься. Он взял миску в ослабевшие руки, стараясь не пролить. Суп состоял из тех же незамысловатых ингридиентов, которые были в кладовке Туомаса, но оказался неожиданно вкусным, и с каждым глотком по его телу разливалось тепло. — Знаешь, — вдруг произнес Калле, отставляя миску, — ты уже, наверное, спас меня больше раз, чем я могу сосчитать. Туомас наклонил голову, его лицо смягчилось. — А ты и не обязан считать. Калле посмотрел на него, не зная, что ответить. За окном завывала метель, и слабый свет от огня играл на лице Туомаса, подчеркивая его усталые, но добрые черты. — Правда, — наконец тихо сказал он, опять принимаясь за еду. *** Метель стихла так внезапно, что Калле сначала даже не и заметил. Туомас стоял у окна, глядя на заснеженный лес, где ветви вековых сосен качались в такт порывам ветра. Но теперь всё замерло, лишь изредка с деревьев срывались мелкие комья снега, а северное сияние ушло, уступив место черному небу, густо усыпанному звездами. Луна, холодная и строгая, висела низко над горизонтом, освещая всё вокруг призрачным светом. Калле оглянулся на Туомаса, который в последний раз деловито проверял все щели в своем незамысловатом жилище. Его щеки всё еще горели, но взгляд был живым, и, несмотря на слабость, он упрямо натягивал сапоги и балаклаву. — Ты уверен, что готов? — спросил Туомас, завязывая ремни своей поясной сумки. В ней лежали всё, что, как он просветил Калле ранее, им было нужно для обряда: сушёные ягоды, веточки можжевельника, кусочки солёного мяса и крошечный серебряный амулет, сиявший в свете лампы. — Уверен, — отозвался Калле, голос его звучал хрипло, но решительно. — Хорошо, — кивнул Туомас, закрывая печную заслонку, — если мы не сделаем это сегодня, второй шанс может и не выпасть. Калле не стал спорить. Пристегнув лыжи к ботинкам, они вышли в безмолвную полярную ночь. Лес, объятый лунным светом, казался живым — каждый ствол, каждая ветвь источали тихую, но ощутимую силу. Снег под ногами хрустел так громко, что страшно было нарушать его вековую тишину. Туомас шёл впереди, прокладывая путь сквозь хитросплетения деревьев, а Калле следовал за ним, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Но он не жаловался, а лишь иногда поднимал голову к небу, где вместо северного сияния его встречало полотно звезд. — Вот здесь можем отдохнуть, — сказал Туомас, поманив Калле за собой. Перед ними открылась небольшая поляна, окружённая плотной стеной сосен. В центре ее возвышалась старая каменная плита, покрытая резными узорами, на дилетантский взгляд Калле, очень древними. Туомас сел на камень поменьше, положив рядом свою сумку, и Калле присоединился к нему, зябко поеживаясь. Хотя сейчас его почти не знобило, все же, слабость была страшная, и он оперся на локти, морщась от боли за грудиной. — Куда теперь? — спросил он у Туомаса, доставая из рюкзака подмерзшее вяленое мясо и протягивая палочку Туомасу. — Теперь, нам надо отдохнуть… — протянул Туомас рассеянно, но мясо взял, откусив добрую его часть в один присест. — Путь будет долгий, и я не знаю, увенчается ли он результатом. — Он помедлил, оглядывая поляну, которая, за исключением их двоих, была пуста и бела, как чистый лист бумаги. — Мы ищем белого волка. — Волка? — переспросил Калле. — По-моему, волки обитают гораздо южнее. Да ладно, даже у нас в Тампере их днем с огнем не сыщешь. Туомас наградил его раздраженным взглядом. — Это непростой волк, Калле, — продолжил он терпеливо. — Есть только один, кто может отпустить тебя, и это он. Кому-то он предстает в образе великана, кому-то — белого волка. Он повелевает всеми лесами Похьолы, и нет никого, о ком он не ведает, он ничего не говорит, но все понимает… Он не оставляет следов, и приходит только к тому, кто больше всего в этом нуждается. — Похьоле? — опять глупо спросил Калле. — Знаешь, Туоми, я знаю некоторые руны «Калевалы» наизусть, но ты, кажется, слишком большой ее фанат. Туомас перевел взгляд на него, и его лицо заметно помрачнело. — Когда-нибудь, Калле, я расскажу тебе всю суть вещей, но сейчас ты не готов принять это, — сказал он мрачно. Они подошли ближе, и Туомас начал раскладывать подношения: ягоды и мясо аккуратно легли на камень, а веточки можжевельника он поджег зажигалкой Калле. Сладкий дым поплыл в ночной воздух, смешиваясь с морозным дыханием леса. Туомас достал серебряный амулет, и его рука слегка дрожала, когда он решительно положил его в центр алтаря. В ответ тишина вокруг словно сгустилась. Лес будто затаил дыхание, и даже лёгкий ветер, шевеливший ветви, утих. Калле и Туомас замерли, ожидая ответа, но его все не было и не было. — Надо двигаться дальше, — оповестил Туомас, и Калле ответил на это недовольным стороном, но послушно поднялся на ноги и пристегнул лыжи к ботинкам. — Интересно, почему для подношения духам обязательно надо брать мясо? — поинтересовался Калле невзначай, устремляясь за Туомасом вглубь леса. — Если бы я был божеством в форме животного, я бы обрушил свой гнев на того, кто убивает моих сородичей. — Калле, ради всех богов, заткнись хоть на секунду, — Туомас закатил глаза, уже не скрывая своего раздражения. Они шли через лес, и с каждым шагом снег становился глубже, укрывая землю ровным, нетронутым покрывалом. Ветви сосен тяжело свисали под тяжестью инея, а редкий лунный свет проникал сквозь густую крону, оставляя на земле рваные полосы света. Воздух был холодным, чистым, с горьковатым привкусом смолы и мокрого дерева. Тишина нарушалась только их шагами — мягкий хруст снега звучал глухо, будто поглощённый лесом, иногда вдали слышалось, как откуда-то падает снег с высоты, и этот звук эхом разносился между стволами. Туомас шёл впереди. Его фигура, закутанная в утлое пальтишко, едва выделялась на фоне ночи. Он не замедлялся, не останавливался, казалось, знал, куда ведёт их этот путь. Калле, напротив, чувствовал, как силы оставляют его с каждым шагом. Руки замёрзли, несмотря на утепленные походные перчатки, а дыхание превращалось в облака пара, быстро растворяющиеся в морозном воздухе. — Ты говорил, что этот волк не оставляет следов, — наконец нарушил молчание Калле. — Так как же мы поймём, что мы его нашли? — Поймёшь, — коротко ответил Туомас. Впереди открылась широкая поляна, окружённой плотным кольцом сосен, которые, казалось, наблюдали за ними из тьмы. Снег здесь лежал нетронутым, и Калле не удивился, ведь вряд ли кто-то вообще ступал сюда. — Ну и где он? — спросил он, не скрывая сарказма. — Где твой великий волк, который должен нас спасти? Туомас промолчал, глядя на пустую поляну перед ними. Лунный свет отражался от снежного покрова, неторопливо переливаясь, словно россыпь жемчужин. Ни единого движения, ни единого звука — только они вдвоём и безбрежное молчание леса. Не было слышно ни ветра, ни птиц, ни даже звука их дыхания, только это странное, тяжёлое молчание, которое накрывало их, как покрывало. Туомас сделал несколько шагов вперёд, оставляя глубокие следы лыж на снегу. Он замер в центре поляны, затем медленно наклонился, поднял с земли ветку можжевельника и покрутил ее в руках в последней попытке установить контакт с духами. — Metsän herra, kuule kutsuni, ota vastaan sanani, — зашептал он, и Калле смотрел на него с недоумением, — tuulen kautta sinulle puhun, maan kautta sinua pyydän… Наконец Туомас глубоко вздохнул и поднялся. — Мы возвращаемся, — сказал он. — Вот так просто? — Калле не верил своим ушам. — Saatana, мы искали этого твоего волка всю ночь… Туомас резко обернулся, будто напуганный его выбором слов, но быстро привел себя в порядок. — Значит, он не хочет, чтобы мы его нашли… Либо я не готов, либо мне нужно пройти еще дальше. Калле хотел было спросить, при чем тут сам Туомас, но резкий порыв ветра остановил его, побуждая их двоих покинуть поляну. Лес взирал на них неподвижно, и снег укрывал их следы, стирая даже память о том, что они когда-то были в этом мрачном месте.