Мрачной Похьолы хозяин

Проснувшись, Калле не сразу вспомнил, где находится и что с ним произошло. Его знобило, болела шея, во рту было противно и гадко. Туомас лежал в той же позе, отвернувшись к стене, и даже не пошевелился, когда Калле сел в кровати. Одеяло было скомкано и лежало на полу, сквозь дощатые стены тянуло сырым сквозняком. Калле выглянул в окно и не увидел ничего за толщей нанесенного за ночь снега, облепившего домик почти до самой крыши. Первым делом он вышел в сени и толкнул дверь, но с тем же успехом можно было пытаться сдвинуть с места гору — так много снега навалило снаружи. Вернувшись в дом, Калле присел на сундук, прислонился спиной к деревянной стене и помассировал виски, чувствуя, как по всему телу расползается противная слабость. Ужасно хотелось есть — с тех пор, как он вышел из Саариселькя, у него и маковой росинки во рту не было. Под веками словно вспыхивали и гасли сигнальные огни, в глазах двоилось и троилось, стучало в висках и ныло в позвоночнике. Калле встряхнулся, разгоняя оцепенение, поднялся с сундука и поплелся на импровизированную кухню, которую у Туомаса заменяли стол, полка с посудой и два навесных шкафчика. Не найдя ничего съестного, кроме банок с какими-то кореньями и глиняного горшка, на дне которого сиротливо белела кость, очень похожая на человеческую, да пакетика с непонятным порошком, похожего на мелко нарубленную сушеную траву, Калле со вздохом полез в свой рюкзак. Достал большую круглую лепешку, кусок вяленой оленины и бутылочку замороженного йогурта, подбросил дрова в печку и стал рыться в аптечке в поисках таблеток от головы. Туомас не просыпался, и Калле накрыл его одеялом, стараясь не шуметь. Огонь разгорался быстро. Сначала по краям печки заплясали язычки желтого пламени, потом они подобрались к поленьям и стали жадно лизать их, потрескивая и искрясь. Воздух наполнился густым запахом дерева. С минуту Калле смотрел на огонь, задумчиво крутя в пальцах стакан, после чего отломил кусок лепешки и сунул его в рот. Закусив, сел у стены и уставился на пляшущие в печи угли, прислушиваясь к доносившемуся храпу Туомаса. Накинув куртку, Калле опять выскользнул в сенки, оглядываясь в поисках чего-нибудь съедобного, но, если не считать горсти камней и кусочка засохшего мха, ничего не нашел. Раздраженно сплюнув и морщась от боли в шее, принялся ворошить мешки, сваленные в углу возле двери. Туомас, может, и не нуждался в пище, но он, Калле, был живым человеком из плоти и крови, вдобавок замерзшим и уставшим, так что без еды долго не протянуть. Наконец, удача улыбнулась ему, и он нашел связку сушеных грибов, завернутую в полиэтилен, и сумку с несколькими крупными картофелинами, немного подмерзшими, но все еще годными в пищу. Взвесив все за и против, чтобы не обидеть гостеприимного хозяина, Калле закрыл дверь на засов и с продуктами вернулся в комнату. Туомас по-прежнему спал — счастливый человек! Калле поворошил кочергой догорающие угли и выгреб золу из печки. Достав из рюкзака нож, он принялся за готовку, поглядывая на мирно посапывающего Туомаса, замочил грибы, почистил картошку и положил ее в котелок, который немедленно поставил в печь. Часов у Туомаса не было, а телефон разрядился, поэтому Калле немного беспокоился за свою стряпню. Щедро высыпав целую банку тушенки, Калле задвинул заслонку и опустился на лавку у стола. Вновь напомнила о себе шея, да так сильно, что он зашипел и поморщился, растирая ее ладонью. Дождавшись, пока боль немного стихнет, стал опять глядеть в огонь — других развлечений, по правде говоря, не оставалось. Время тянулось невозможно медленно. Калле давно надоел размеренный храп Туомаса, особенно когда тот начинал ворочаться, шумно вздыхал и бормотал во сне, иногда тихо стонал и всхлипывал — казалось, из этих стонов и причитаний могла родиться какая-нибудь новая история. На ум полезли мысли о Йонне. Интересно, он уже его ищет или еще не знает о его исчезновении? Тряхнув головой, чтобы отогнать воспоминания, в которые начинало понемногу закрадываться беспокойство, Калле повернулся к окну. И еще тур с новым альбомом в феврале, а он как назло застрял в этой дыре. Говорят, здесь хорошо летом, и тайга вся в ягодах, хоть и прохладно, но явно не холоднее, чем зимой… — А чем это так вкусно пахнет? — вывел его из мыслей голос Туомаса. Калле вздрогнул и чуть не выронил нож. — Я уж думал, ты не проснешься, — с трудом улыбнулся он. — Я тут у тебя поискал что-нибудь на завтрак, сейчас готово будет. Ты как, есть хочешь? — Пожалуй, надо бы, — согласился Туомас, разлепляя веки и приподнимаясь на локте, как раз, когда Калле вынул из печи котелок со своей незамысловатой похлебкой. Пахло и правда вкусно, хотя все равно не сравнить с тем, что он привык готовить дома. Туомас поставил чайник и уселся на лавку напротив, с интересом принюхиваясь. Калле разлил суп по тарелкам и пододвинул одну ему. Ели медленно и вдумчиво; Туомас высоко оценил его стряпню, а вот сам Калле нашел суп слишком пресным, а грибы — похожими на мочало. — Мне нравится, — одобрил Туомас. Он уже почти пришел в себя и казался вполне доброжелательным собеседником и, несмотря на глубокую синеву под глазами и бледность, выглядел вполне бодрым. — Я даже не думал, что из такой дряни можно сделать хорошую еду. — Если будешь в Тампере, заходи в гости, я тебе наготовлю настоящей хорошей еды, клянусь, ты такой никогда в жизни не пробовал, — отозвался Калле, помешивая суп ложкой. — Там еще картошка осталась, будешь? — Буду, конечно, почему нет, — кивнул Туомас. Мысли его явно были далеко — его взгляд рассеянно скользил по потолку, подолгу останавливаясь на окне, за которым виднелось что-то бесформенное и мутное, постепенно расплывавшееся в струящуюся тьму. Что-то его беспокоило. — Ветер опять молчит. Обычно я первым его слышу, но сегодня ни шороха, ни стука — тихо, будто и нет никого, кроме нас с тобой. Калле хотел было ответить, что так оно и есть, но поостерегся расстраивать своего суеверного товарища. Туомас снял чайник с огня, залил кипятком коренья из банки, которую Калле находил утром, засыпал туда же пригоршню сушеных ягод и трав, накрыл крышкой и поставил на стол. — Чаю, Калле? — спросил он в пространство, вновь принимаясь шарить по шкафам, потом извлек откуда-то из самого дальнего и пыльного уголка большую жестяную коробку и вынул пару чайных пакетиков. Калле вопросительно глянул на него, и Туомас поспешил объяснить: — Вот это, — он кивнул на свое мутное болотного цвета варево, — тебе лучше не трогать, отравишься, чего доброго. А я к этой настойке с детства привычен, меня она давно почти не берет. Взяв банку с настойкой, Калле взболтал ее, наблюдая, как корни и ягоды поднимаются кверху. — Что это за бурда? — Этого я, с твоего позволения, говорить не буду, — уклончиво ответил Туомас, отводя глаза. — А то, мало ли, еще донесешь кому не надо. Калле даже засмеялся от такого предположения, но потом ему пришла в голову другая мысль, показавшаяся не такой абсурдной. — Говоришь, донести могу? — переспросил он, отхлебнув из своей кружки вполне обычного черного чая. — Есть, значит, за что? Туомас вздрогнул, словно от удара, и уставился на свои башмаки. Вновь глянул на него с опаской, передернув плечами, но ничего не ответил. Калле тоже молчал, допивая свой чай, отчего-то ставший неожиданно горьким. Немного оправившись, Туомас заговорил уже вполне спокойно: — Понимаешь, те, у кого есть чутье, не всегда могут его задействовать. Это как простой человек может увидеть что-то вдалеке, только если хорошо присмотрится, — на этих словах он выразительно кивнул в сторону окна, откуда долетал неприятный треск. — Мой дар древний, корни его уходят в глубь времен, когда Лапландия считалась страной колдунов. Я помню… Многое, очень многое помню из того, что со мной не происходило. Но когда дело касается опасностей, мое зрение подводит меня. — Он сделал паузу и встретился взглядом с Калле. — Эту настойку местные пьют, чтобы заглянуть в мир духов, когда не могут дотянуться до него своими собственными силами, самая крайняя мера, но сейчас именно тот случай. — Черт бы тебя побрал, Туомас, хватит говорить загадками! — не выдержал Калле, с силой дергая себя за волосы. — Хрен с ними, с твоими духами… — Тсс! — испуганно шикнул Туомас, но Калле продолжал говорить, повысив голос: — Я хочу сказать, что меня гораздо больше пугает перспектива остаться наедине с человеком, который наглотается галлюциногенов, чем встретиться с привидениями. — На последнем слове он сделал не слишком уверенную попытку махнуть рукой, как бы отгоняя невидимых духов, и надолго замолчал. — А если ты решишь, к примеру, полакомиться человеческими мозгами и выберешь для этой цели меня? Туомас был слишком озабочен тем, в каком направлении развивались его мысли, поэтому никак не отреагировал на этот насмешливый выпад. — Может быть, ты не понимаешь, Калле, но мы с тобой в таком состоянии, при котором любая вспышка здравого смысла кажется издевательством, — ответил он, вновь выразительно кивая в окно. — И если бы ты дал себе труд пораскинуть мозгами, то понял бы, насколько шаткой становится жизнь после того момента, когда встречаешься с неизвестностью. Проигнорировав его философствования, Калле помассировал виски. Вся эта мистическая канитель уже начала ему надоедать. Туомас, не получив возражений, снял крышку с банки со своим варевом, и отвратительный запах заполнил все небольшое помещение, забиваясь в легкие и вызывая тошноту. К горлу подступил приступ кашля, от которого у Калле на глазах выступили слезы, а в голове зашумело. Прикрыв нос ладонью, он бросил взгляд на Туомаса, ожидая хоть какой-нибудь реакции на свое поведение, однако тот даже не поднял на него глаза, процеживая свое зелье в стакан. — Не беспокойся, на вкус это еще гаже, — заметил он, делая хороший глоток и морщась. Туомас сел на лавку рядом с Калле, часто моргая, словно пытаясь разогнать пелену перед глазами, вновь отхлебнул из своего стакана и вздохнул. К удивлению Калле, вонь от его настойки вдруг показалась ему смутно знакомой, о чем он не преминул сообщить. — Это невозможно, — покачал головой Туомас. Зрачки его были расширены, заполняя радужку почти целиком, отчего глаза казались черными. — Рецепт знаю только я и моя бабушка, да еще пара человек, которым я рассказывал. — Я точно раньше слышал этот запах, — настаивал Калле, потирая лоб, на котором выступили бисеринки пота. — Где-то с группой, несколько лет назад, или около того, мы так напились, потом куда-то в лес пошли, ну и… Я учуял эту вонь и аж протрезвел, хотя водка была отличная. От кого-то из наших. — Йонне? — обеспокоенно спросил Туомас, вращая по сторонам остекленевшими глазами. Он встал и подошел к окну, напряженно вглядываясь в темноту. — Не-ет, — протянул Калле. — Если бы это был он, я бы с ним не ста… В общем, я бы заметил. — Обычным людям лучше такое не пить. Напомни мне, когда я летом буду в Лахти, проверить твоих товарищей… на предмет употребления. Опустившись на лавку, поблекший Туомас снова уставился в никуда, сжимая в руке пустой стакан, из которого все еще доносилась слабая вонь. Так прошло несколько минут, показавшиеся Калле вечностью, пока в тишину не вплелись другие звуки: скрип двери, неразборчивое бормотание и тихий плач. На лице Туомаса проступала длинная царапина, возле глаза и на лбу появился синяк, приобретя у виска более темный оттенок. Густая кровь стекала по его пальцам и капала на пол, но он даже и не думал остановить ее. Стоны стали громче, к ним добавился чей-то сдавленный смех, перемежающийся вскриками боли, Туомас поднял руку — и все затихло. Вдалеке отчетливо послышался сухой треск, в котором смутно различался человеческий крик. Туомаса аж передернуло, он вскочил на ноги, вытянув перед собой руки, будто в защитном жесте, и, прежде чем Калле успел остановить его, кинулся к двери, распахнул ее и выскочил на улицу. Вскоре оттуда донесся пронзительный свист, все громче и громче, пока он не превратился в дикий, нестерпимый для слуха крик, от которого кровь стыла в жилах. Цветисто выругавшись, Калле бросился за ним, отпер засов и… И ничего не произошло. Видимо, Туомасу каким-то образом удалось заколдовать дверь, чтобы никто не смог через нее пройти. А через окно было не пролезть — он бы там просто застрял. Отчаявшись найти какое-либо другое объяснение случившемуся, Калле с новыми силами рванул дверь на себя, однако она не поддалась, хотя петли уже скрипели и почти не держали ее. Трясущимися руками он схватил фонарь и выглянул наружу — и тут же выронил его из онемевших пальцев. При тусклом свете масляной лампы он увидел светящееся размытое пятно, которое приближалось к домику со стороны дороги. И лицо у этого пятна было каким угодно, только не человеческим, а голос доносился будто из-за стены, которая не пускала его наружу. Туомаса нигде не было видно. Рядом с пятном появился еще один размытый ситуэт, присоединившийся к первому, теперь их стало трое, потом четверо… Ввинчивающийся в уши скрип, отвратительный скрежет, будто терли пенопластом о стекло, сливался в жуткое завывание, перекрывавшее собой шум ветра. Несколько секунд Калле колебался, готовый швырнуть в них чем-нибудь тяжелым, когда, наконец, заметил в темноте Туомаса, медленно бредущего прямо к светящемуся пятну. На лице его застыла полуулыбка, обещавшая что угодно, кроме добра. Калле отбросило от двери так, точно по ней ударили тараном, свет в проеме померк. Когда он сумел наконец подняться на дрожащие ноги и вернуться в хижину, то обнаружил на лавке дрожащего и тяжело дышащего Туомаса. Из раны на его руке капала темная кровь, впитываясь в дощатый пол. — Сложно с тобой, Калле, — устало выдохнул он, покачав головой. В его голосе, казавшимся нечеловеческим, звучало почти сострадание. Он с трудом выпрямился, схватился за стену и медленно двинулся к кровати. Там он бессильно повалился на нее, даже не попытавшись подложить под голову подушку. — А вот сейчас мне пригодилась бы перевязка. Второй раз повторять не пришлось — Калле достал из рюкзака аптечку, вынул из нее бинты и пузырек с йодом, перекись и заживляющую мазь, затем занялся раной Туомаса. Тот поначалу старался не стонать, почти не подавая признаков жизни, но когда Калле щедро полил его рану перекисью, резко открыл глаза и зашипел от боли. После этого он несколько раз коротко вздохнул и успокоился, плотно зажмурившись. Мужественно молчал, когда Калле обрабатывал края пореза йодом, накладывал мазь и бинтовал руку. Наконец, рукавом отерев выступивший на лбу пот, он заговорил: — Ты их не слышишь? Кто-то меня зовет… Прислушайся. — Я ничего не слышу, — пожал плечами Калле, осматривая Туомаса на предмет других ранений. Видно, духам не удалось одолеть его плоть — порезы оказались неглубокими и, на его непрофессиональный взгляд, жизни не угрожали. — Нет, ты должен их слышать. Они идут ко мне! Слышишь, они уже совсем близко. Здесь, совсем рядом! Ты слышишь их? — Туомас говорил тихо и быстро, озираясь по сторонам, словно пытался вспомнить, где он и что с ним. — Я видел какие-то светящиеся пятна, когда побежал за тобой. И больше ничего. — Калле протер царапины на его лице ваткой, смоченной в перекиси, убрал аптечку в рюкзак, поглядел на притихшего Туомаса и только сейчас заметил, до чего он бледен. — Может, чаю? — Не откажусь, — кивнул тот, приподнялся на локте и взял протянутую Калле кружку. — В деревне заметили их присутствие, пытаются отогнать. Этот дом, как маяк, привлекает блуждающие души со всей округи. Он не для живых — для мертвых. — Туомас откинулся на подушку и спрятал лицо в ладонях. — Нет ничего мучительнее их криков, нет ничего страшнее их смеха… Калле, во что ты меня втянул? Он перевел взгляд на Калле и на секунду замер, глядя на него невидящими глазами, а потом вдруг засмеялся. Смех у него получился истерический и больше походил на кашель, но Калле уже привык к странным выходкам своего нового знакомого, тем более что тот и правда пытался вытащить его из очень неприятной истории. Не дожидаясь вопросов, Туомас продолжил: — Это не злые души, хотя их действия могут быть ужасны. Мы помогаем мертвецам уйти, чтобы они не мучили живых, но не всех удается похоронить должным образом. В этих лесах пропадает много людей. Полярной ночью они спускаются на землю, стараясь утащить свою добычу, и выбирают они чаще одиноких путников… — Он поднял глаза на замершего в неподвижности Калле и добавил: — Никогда не шуми при северном сиянии, если не хочешь присоединиться к ним. — М-да, предупрежден — значит, вооружен, — пробормотал себе под нос Калле. Так странно было осознавать, что все эти россказни Йонне о духах и загробной жизни могут быть правдой. Еще удивительнее, почему при этом сам он оставался совершенно спокоен, хотя, по идее, должен был бегать по комнате и орать от ужаса. Интересно, как там дела у Йонне? Подбросив дрова в огонь, Калле сел на табурет рядом с кроватью, облокотился на руки и замер. Пожалуй, лучше всего было бы поспать, да не хотелось тревожить Туомаса: бедняга потерял много крови и выглядел еще более подавленным. Пусть отдыхает. Сон — лучший помощник в любых житейских делах, так говорил еще его дед, и Калле раз за разом убеждался в этом на практике. Кроме того, голова почти перестала болеть, только немного кружилась, правда, куда сильнее, чем утром. Туомас сел в кровати, откинул со лба волосы и улыбнулся. Его изможденное лицо вдруг приобрело совершенно другое выражение. — Знаешь, я хотел попросить тебя об одном одолжении. — Калле вопросительно поднял брови, ожидая продолжения. Но Туомас не спешил, глядя куда-то в сторону и поглаживая свою бороду. — Я не хочу, чтобы ты еще раз столкнулся с этим ужасом, — проговорил наконец он, делая большую паузу, будто подыскивал слова. — Постарайся забыть, кто я на самом деле, и не ищи встреч со мной. Я тебе не враг и ничего дурного не сделаю, просто однажды твое любопытство может завести тебя слишком далеко. Калле кивнул. Это действительно было резонно, особенно если учесть странную природу происходящего, к которому он уже начинал привыкать. Тем не менее было что-то пугающее в тихом голосе Туомаса и его напряженном взгляде, задержавшемся на каком-то месте в левом углу комнаты. — Теперь ты можешь считать себя моим гостем. — Он попытался улыбнуться. — Когда метель стихнет, пойдем ко мне. Моя бабушка — сильная колдунья, она сумеет тебя защитить, а может, и даст совет, как отвадить твоих преследователей.