Мрачной Похьолы хозяин

Домик был маленький и весь пропах дымом. У стены стояла большая печь, у окна в углу — деревянная кровать, накрытая пестрым лоскутным одеялом, у противоположной стены — сундук; посреди комнаты — маленький стол и три стула. Туомас закрыл дверь в сени, подтолкнув Калле в спину, зашел следом и задвинул тяжелый засов. Щелкнул замок, и завывания ветра, доносившиеся снаружи, прекратились. Калле сел на закопченый стул, от которого несло рыбой, снял ботинки с онемевших ног и пошевелил пальцами, стараясь хоть как-то вернуть им чувствительность. Туомас уже разделся, оставшись в свитере и кальсонах, и Калле поспешил последовать его примеру. Стянул балаклаву, тряхнул головой, разметав по плечам волосы, и встретился взглядом с Туомасом. Тот рассматривал его с интересом натуралиста, открывшего новый вид бабочек. — А я тебя, оказывается, знаю, — наконец сказал он. — Вернее, видел на фесте в Тампере, еще летом. Хотел взять автографы, но вы все куда-то исчезли. — Хочешь, я тебе сейчас распишусь? — предложил Калле как ни в чем не бывало. — Это меньшее, чем я могу тебя отблагодарить. — Пожалуй, так оно и есть. — А как окажусь в Тампере, тогда со всех автографы стрясу, ты уж не сомневайся, — продолжал Калле. — Йонне уж точно не откажет, за спасение участника группы. Вспомнив про Йонне, он помрачнел. Теперь надо было думать, как выбраться из этой дыры, куда его затащил Туомас. Он попробовал пошевелить пальцами: вроде бы слушались. Калле достал телефон, нажал клавишу быстрого набора и приложил его к уху, но услышал только гудки. — Говорю же, нет связи, — проворчал Туомас. — А с Йонне я давно веду переписку, он все пытается затащить меня к вам на скрипку. — Да, Яакко в последнее время совсем сдал. В ответ на вопросительный взгляд Туомаса Калле пояснил: — Хиттавайнен. Опять недоумение. — Скрипач наш, — вздохнул Калле. — Да черт с вами, я знаком только с Йонне, — отмахнулся Туомас. — Меня узнал же. — Трудно не узнать, — пожал плечами Туомас. Калле заметил, что тыльные стороны ладоней покрылись гусиной кожей. Все-таки в домике было слишком холодно. — Блондин, кудрявый, глаза голубые, характер нордический. Калле поглядел в окно, но ничего, кроме темноты, не увидел. Туомас доставал из шкафчика какие-то банки и бутылки, а в промежутках между этим заговорил: — Когда ветер особенно силен, можно услышать, о чем он говорит. Но сейчас он молчит слишком долго, и меня это, признаться, беспокоит. Надо выходить на улицу, да погода такая скверная. И это тоже, Калле, поверь мне, не к добру. Новый знакомый Калле определенно был суеверным человеком, хотя никакие рациональные объяснения в его ситуации помочь не могли. Выходить на мороз совсем не хотелось, поэтому Калле решил вернуться к прежней теме: — Слушай, Туомас, если ты живешь в этой халупе, то как ты еще в ледышку не превратился? — Он зябко передернул плечами. — Ну, летом, может быть, тут можно жить, а сейчас… Бррр. Туомас встрепенулся и кинулся к печке, поправляя дрова и подкладывая в нее новые поленья. Через минуту огонь загудел, наполнив домик теплом. Калле подумалось, что если бы он не напомнил, то так бы они и сидели в темноте, пока не замерзли насмерть. Туомас явно не испытывал никаких неудобств от своего аскетического быта, удобно устроившись на маленькой табуретке у огня и отхлебывая из стакана какую-то коричневатую жидкость. Несколько раз он поглядывал на Калле, ожидая вопросов, но тот не смел нарушить затянувшуюся паузу. Наконец Туомас шумно вдохнул и, поставив стакан на лавку, заговорил сам: — Дело в том, друг мой, — начал он, кашляя в бороду, — что я в некотором роде связной между мирами. Природа много о чем шепчет, а я умею слышать ее шепот. Можешь назвать меня сумасшедшим, только мы здесь с тобой вдвоем, на улице метель, и идти тебе некуда. — Верю, — отозвался Калле. — Я не собирался тебя расстраивать, просто… Странная это история, Туомас. — Да уж, какая есть, ничего не скажешь. Он невесело улыбнулся и вновь повернулся к огню, чтобы не смотреть в глаза собеседнику. Минуту или две сидели молча. Было довольно тепло, тихо и уютно, не хватало только музыки. — Говоришь, на скрипке играешь? — спросил Калле, желая хоть чем-нибудь занять свои мысли. Тишина действовала ему на нервы. — Как видишь. У нас в семье все играют, это часть нашего наследия, — ответил Туомас, наклонившись к самому огню. В неровном свете пламени его лицо казалось желтоватым. — Не то, чтобы я очень стремился стать музыкантом, скорее наоборот, оно само меня нашло, вот я и взялся за инструмент. Хочешь, сыграю? Калле согласился. В конце концов, если Туомас решил заколдовать его своей музыкой, он мог сделать это еще в лесу, а чтобы избавиться от него, ему даже при разнице в габаритах было проще выкинуть Калле на мороз. Туомас, казалось, из ниоткуда достал футляр, вынул скрипку и смычок, несколько секунд настраивался — Калле показалось, будто прошла вечность. — Сверять не с чем, так что строй у меня будет, м-м-м, кастомный, — пробормотал он себе под нос. — Я в подобных случаях предпочитаю называть это фальшивым, — ухмыльнулся Калле и чуть не получил смычком в глаз. Туомас заиграл. Странная, полная диссонансов музыка напоминала звук ножовки по металлу и имела какой-то точно инородный подтекст, заставивший Калле непроизвольно вздрогнуть. Скрипка в его руках дрожала, как живая, отражая игру огня, свист ветра, треск углей и даже как будто доносившиеся сквозь бурю голоса, хохот и звон бьющегося льда. Калле слушал и не мог пошевелиться, завороженный непривычной мелодией, постепенно становившейся все ритмичней и настойчивей. Туомас весь отдался ей, отбивая ритм ногой и чуть не падая с табурета, настолько стремительно он играл, почти не глядя по сторонам. Не каждый виртуоз сыграл бы что-нибудь подобное с такой легкостью и так естественно. Происходящее казалось Калле абсурдным сном, чем дальше, тем больше это походило на какое-то безумие. Он не чувствовал ни холода, ни голода, время будто остановилось и потеряло свое значение. Это было самое странное прослушивание в его жизни. Туомас закончил свою композицию быстро и неожиданно. Положив скрипку на стол, рукавом стер со лба выступивший пот и криво улыбнулся. — Йонне бы понравилось, — честно ответил Калле. — И ты туда же, — вздохнул Туомас, поднимаясь с места. Темнота на улице казалась такой же осязаемой, какой только что была музыка. — Лучше не смотри в окно, если тебе дорога жизнь. — Даже так? — усмехнулся Калле. — Никогда бы не подумал, что меня может убить какое-то идиотское суеверие… — Молчи! — сердито шикнул Туомас, останавливаясь у самой двери и закрывая ее своим телом. Раздалось несколько слабых ударов в стекло. — Да будет тебе известно, Калле, ты едва не замерз тогда в лесу, да и теперь одной ногой в могиле, но ты еще не видел смерти и, надеюсь, не увидишь. Если не хочешь расстаться с жизнью в ближайшее время, советую тебе не приближаться к окнам и вести себя как можно тише. Калле попытался посмотреть в лицо этому странному человеку, надеясь обнаружить хоть какую-то долю здравого смысла, но вместо этого заметил у ног Туомаса большую, тянущуюся за ним тонкую черную тень. Волосы на затылке зашевелились. Чтобы успокоиться, он попытался улыбнуться, но улыбка вышла такой вымученной, что заболели щеки. В следующий момент Туомас отшатнулся от двери, закрыв руками лицо, и бросился к своей скрипке. Дребезжащий аккорд едва не разорвал барабанные перепонки, а потом наступила тишина. Даже буря за окном стихла. — Духи упустили свою жертву, — спокойно констатировал Туомас. — Я услышал и вышел в лес, чтобы задобрить их, но… У меня не получилось. Странно, никогда раньше они не нападали на меня. Возможно, во мне все-таки осталось что-то… Дальнейшие его слова потонули в оглушительном сухом скрипе, издаваемом множеством стонущих глоток. Через несколько секунд к нему добавился дикий свист, короткий и резкий, словно звук разрезаемого ножницами пенопласта. К нему присоединился еще один, потом еще и еще, сливаясь в единый хор, который становился все громче и громче. Каждый звук сопровождался взрывом зловещего хохота. Туомас затих на несколько минут. Его голова тяжело опустилась на грудь, по щеке побежала длинная нить пота, руки безвольно повисли вдоль тела, глаза закрылись. Потом он вздрогнул всем телом, согнулся и замер. Смех за окнами стал еще громче, прозвучал слабый удар, но дверь держалась. Снова раздался треск, звон льда, вой и безумный хохот, совершенно чуждый этому миру. Калле бросился к Туомасу, упал рядом и несколько раз сильно встряхнул. — Не трогай меня! — подорвался Туомас, его зрачки расширились и яростно заблестели. Он вдруг выпрямился и поднял дрожащую руку. С пальцев капала кровь. — Погоди, сейчас, подожди, я знаю, что еще можно сделать, — бормотал он, обводя пространство вокруг себя невидящим взглядом. Свист за стенами становился невыносим. У Калле заломило в висках. Как сквозь дымку он смотрел, как Туомас опускается у двери и начинает чертить на полу странные узоры, которые двигались под его ладонью и менялись на глазах. Запахло железом. Туомас с силой выдохнул и прижал к полу вторую руку, задержав дыхание. Из его горла вырвался гортанный звук, переходящий в шипение, от которого у Калле похолодела спина. Еще мгновение, и из-под пальцев Туомаса заструилось синеватое сияние, медленно устремившись в потолок. Пение и свист стихли. Наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь дыханием Калле и шуршанием его одежды. — Вот так, вот так. Они никогда не посмеют напасть на тебя, пока ты со мной, — прошептал Туомас и обессилено закрыл глаза, упав щекой на дверь. Так он пролежал несколько долгих минут, пытаясь стряхнуть навалившееся на него оцепенение, пока Калле не попытался расшевелить его. — Я же просил, не трогай меня. — Почему? — не нашел ничего лучше Калле. Глаза Туомаса были закрыты, на лбу поблескивали капли пота. — Убьет, — ответил он чуть слышно. Калле с сомнением поглядел на последнюю линию узора из крови, появившуюся на полу. — Давай я тебя перевяжу хотя бы, — предложил он с опаской. — Мне не нужны бинты. Туомас спрятал лицо в ладонях. Несколько минут было тихо, только трещали догорающие поленья в печке, стоявшая в комнате керосиновая лампа чуть покачивалась, отмеряя остатки тепла. — Тебе лучше поспать, — нарушил тишину Туомас, вставая с пола. Он устало оглядел свое убогое жилище и снова поморщился. — И даже лечь здесь некуда. — Мы вполне поместимся на кровати, — подал голос Калле. — Если, конечно, она выдержит наш вес. Туомас медленно поднял на Калле тяжелый взгляд и уставился на его руки, сложенные на коленях. Некоторое время он пристально изучал его и даже, кажется, принюхивался, но потом он вдруг отполз к двери. От напряжения у него дрожали губы. — Я не могу, — выдавил он из себя. Лицо его сделалось белее мела. — Они не дадут мне спать. Не сегодня. — Туомас, ты же справился, — попробовал успокоить его Калле. — У нас теперь есть время на отдых и надо его использовать. Неужели тебя это так пугает? Хочешь, я лягу на сундук, в конце концов? Туомас попятился к стене, вцепился в изголовье кровати и на секунду замер, собираясь с силами. — Только обещай, пожалуйста, не трогать меня, хорошо? — выдавил он из пересохшего горла, наклоняясь к Калле и вглядываясь в его лицо. Взгляд его заметался по сторонам. — Господи, я что, похож на самоубийцу? Конечно, никто тебя не собирается трогать, лежи себе и спи спокойно, — всплылил Калле, запуская пальцы в волосы. Скрипнула кровать, когда оба заняли свои места на ней. Туомас уткнулся в стену и больше не произнес ни слова. Секунды складывались в часы, а Калле все смотрел в потолок, то и дело вздрагивая от ночных шорохов. Дважды он слышал за окном крики и хохот, несколько раз ему мерещилось, будто он сам кричит что есть мочи, а под утро — хотя какое может быть утро полярной ночью? — он забылся тревожным сном.