My dearest man

***

Я докурил последнюю сигарету, раздавил ее в пепельнице, полную окурков, давая понять, что разговор окончен. И встал, намереваясь уйти. — Ты куда это? — изумилась Кира. — Домой. — Но почему? Ее удивлению не было предела. — Я устал и хочу побыть один. Вы перевернули мне всю душу вверх ногами! Мне нужно подумать, как теперь жить дальше. — Не переживай, ты помиришься с Рональдом, и все будет в порядке! — Нет, Кирюша. В порядке, как раньше уже не будет! Рональд очень тонко чувствует обман и фальшь. И потом, (и это самое главное) я больше не уверен, что хочу мириться с ним. Я слишком люблю его, чтобы обманывать дальше! — Так, Милко, я запуталась, кого ты любишь на самом деле? — По-моему, очевидно! И мне нужно подумать! Отпустите меня, прошу вас. Кира мягко, но настойчиво усаживает меня на место. — Милко, это несправедливо! И, как я уже говорила раньше, все сказанное тобой не имеет смысла, если ты не продолжишь! Ты открыл сейчас нам совсем свою другую сторону! И потом, наконец-то Алан потянулся к тебе, и ты решил закончить свой рассказ? Ну, сам подумай! Зачем ты вообще начал это все рассказывать? Скажи, что было потом? — Ничего не было! Мы расстались. Но сказал я уже это не так уверенно. — Я тебе не верю! — Пфф! Это твои проблемы! — Милко, ну пожалуйста! Не упрямься! Очень хочется узнать, чем все закончилось! — Я стал известным в Лондоне модельером. Затем перебрался в Москву. Все! — Почему ты перебрался в Москву, если стал известным? Из-за Алана? Я упрямо продолжал молчать. — Милко, ну, как нам тебя еще уговорить? Я знаю, тебе нужен перерыв! Давайте, все поедем ко мне, а? Ты отдохнешь немного, я приготовлю тебе ванну и сделаю массаж, Вика приготовит что-то вкусненькое? Да, Викуля? Ну, поехали? Я понимаю, ты устал, тебе тяжело говорить, но я тебя уверяю, что у меня ты вернешься к жизни! И своему рассказу! — Ну, что мне с вами делать? — тяжело вздохнул я. — Поехали. Но только уговор — массаж будет культурный, а не тот, что я делал Алану! То, что я рассказал — это десятая часть того, что я делал. — Боже мой! Я даже боюсь представить, что ты ему делал. И не умею я делать «некультурный» массаж, как ты говоришь! Впрочем, Андрей не жаловался… Андрею нравился мой массаж! Все! Поехали! Она взяла меня за руку, мы расплатились, и поехали всей компанией к Кире. В ванну она добавила ароматическую настойку, включила релаксирующую музыку, и после ванны мне действительно стало немного легче на душе и в теле. Затем Кира уложила меня на кровать и начала делать массаж. Движения ее были несильные, какие-то умиротворяющие, скорее это были просто поглаживания, и я заснул. Девчонки оставили меня в покое. Проснулся я уже вечером. Чувствовал я себя гораздо лучше, я даже был готов продолжить свой рассказ. Меня ждала пицца и вино. И мои верные подруги, которые уже пропустили по бокальчику, (а может, и не по одному), и с нетерпением ожидавшие моего пробуждения. — А говорили, что Вика что-то приготовит. Или это твоя работа? — показал я на пиццу. — Да ну, Милко, ты что, не знаешь, где я и где готовка? — сказала Клочкова. — Это привез курьер из пиццерии! Садись с нами, мы с Кирой уже в нетерпении! Я уселся прямо на пол около Кириной огромной кровати и разлил вино в три бокала. — В моей жизни произошло несколько драматических событий, повлиявших на мое состояние и мою дальнейшую жизнь. Алан был всегда со мной и, можно сказать, спасал меня. Без его поддержки я бы сломался. Жаль, что мне это не удалось, когда сломался он и принял то роковое решение уйти из группы. Спасатель из меня оказался никудышний.

***

После того, как Алан уехал, я набросал несколько эскизов за весьма короткий срок. И откуда только вдохновение взялось? Флетчер позвонил откуда-то из Гамбурга или Берлина и сообщил, что показ состоится 20-го декабря в универмаге Harrods в Лондонском районе Knightsbridge. И ему удалось («не спрашивай, как») убедить организаторов, что моя коллекция будет бомбой вечера. — Я пустил в ход все свое обаяние и красноречие! Так что, смотри, не подведи! — сказал он напоследок. — Иначе разрушишь мою репутацию! Ты представляешь свою коллекцию последним! Последним, ты понимаешь, что это значит? — Нет, — наивно сказал я. Святая простота, я знаю, Викуля. — Это значит, что последними выступают звезды! А после тебя выступаем мы. Билеты на этот показ размели за 5 минут, как горячие пирожки! Так что одно наше появление обеспечит тебе успех! Если вы не знаете — Harrods это магазин, где продаются предметы роскоши, находятся бутики молодых и (не очень), но очень известных дизайнеров, и эти вещи продаются очень недешево. Также там регулярно происходили показы, где можно было явить себя миру. К слову, участие в показе там стоило баснословных денег. Если завсегдатаи показов Харродс принимали тебя, а дизайнер получал разрешение разместить свои модели в одном из бутиков, считай, что ты вытащил счастливый билет. И они проходили не так часто, раз в два, а то и три года. Поэтому, участвовать в этом показе была самая заветная мечта любого дизайнера. Мне повезло, это был мой шанс явить себя миру. Как вы знаете, 20-го декабря у меня день рождения, следовательно, показ происходил ещё и в день моего 22-хлетия. Для своей коллекции я закупил самые лучшие ткани. Коллекцию я решил назвать «22». Неплохо было бы представить все 22 эскиза, которые я нарисовал, но я физически не успевал всё отшить сам. Хорошо, если получится сделать 10 моделей, и то, если сутками сидеть за машиной. Я так и сделал, накрепко засел за работу, не знал, какое время суток на улице, забывал или не успевал поесть, но когда первое изделие, затем второе и еще несколько следующих заняли свои места на манекенах, я сам ахнул. Модели выглядели потрясающе. Тур Депешей завершался в нескольких городах Британии и Лондоне, об этом постоянно трубили в музыкальных новостях по телевизору, который работал в моей мастерской для фона. Я ожидал, что Алан придет ко мне сразу же после завершения, но он не пришел. Не пришел и через неделю. Я уже начинал сходить с ума, в голову лезли дурные мысли. И, когда, наконец он появился (неожиданно, как снег на голову, как он любил и всегда делал) я сидел, сгорбившись, за машинкой, нажимая босой ногой на кнопку запуска электропривода. Машинка с молниеносной скоростью прокладывала строчку, и к слову, очень ровно, можно было отмерять линейкой, и за этим грохотом я не услышал, как он вошел в мастерскую. Рассеянность — это мой бич по жизни. Я забыл закрыть дверь на замок. От рук, закрывших мне глаза сзади, я чуть не получил инфаркт. Вся жизнь промелькнула перед глазами. Я хотел их сорвать с себя, но руки оказались настойчивее. Я провел своими пальцами по знакомым суставам на длинных пальцах, по рисунку вен и форме ногтей, а ещё скорее, сердцем почувствовал, что это он. — Алан! Он убрал руки, а я обернулся. Алан остался стоять позади меня, улыбаясь своей улыбкой Чеширского кота. — Привет! Я испугал тебя? Прости пожалуйста. Я бросился ему на шею. В носу защипало. Такой я сентиментальный тонкослезый дурень, был и есть. Плакал одинаково от хорошего и от плохого. — Господи! Я уже думал, что ты не приедешь! Я сам виноват — не закрыл дверь на замок! — Почему же не приеду? — Не знаю… Помирился с женой… Нашел себе другую… Другого! Что угодно! — Мои отношения с женой… Никак не влияют на наши отношения… Найти себе другого… Это полный нонсенс! Я никогда не смогу с другим… Как с тобой! Ты скучал по мне? Скучал… Я знаю… я чувствовал это! Я тоже скучал по тебе! Невыносимо скучал… Его руки крепко прижимаю меня к себе. Кстати, он был без куртки, успел ее снять. А я совершенно ничего не слышал! Голос его и интонации заволакивают, уносят. Горячее дыхание обжигает мне мочку уха, шею, его губы уже нашли мои. Я не успеваю набрать воздух, как его поцелуй накрывает меня с головой, а руки скользнули под ремень, оглаживают бедра, забрались под джинсовые шорты на крепко выросший стояк. Я перехватываю там его руку. — Охх… У меня еще куча работы, а ты соблазняешь меня! — К черту твою кучу! Сегодняшний вечер будет только наш с тобой! И никакая работа нам не помешает! Я не удержался от укола в его адрес. — Если ты так невыносимо скучал, почему не приехал сразу же ко мне? — Я обещал кое-что Джейсону. Прости меня… Простил? Губы целуют шею, лицо, яремную впадину, где бешено бьется пульс. — Да. И ты это прекрасно знаешь! Алан… Остановись, прошу тебя! Мне надо кое-что именно сейчас доработать! А то потом я потеряю мысль и уже не сделаю так, как задумал! Он убирает из опасной зоны свои руки. Я выдыхаю. С трудом овладеваю собой. — Да, нельзя вот так, с места в карьер! Прости меня, я знаю, у тебя важное мероприятие впереди. Я подожду, пока ты закончишь, мы сходим куда-нибудь, у нас ведь весь вечер и ночь впереди, м? — Я не хочу никуда идти! Не хочу терять ни минуты, потому что ты так редко появляешься. Я хочу наслаждаться каждой секундой, проведенной с тобой! — Ну, давай хоть в паб заскочим, «для годиться»? Выпьем по пиву, и сразу назад? И тебе нужно расслабиться немного, вон какие глаза красные от твоего шитья. Может, тебе вообще не нужно горбатиться за машиной? Нанял бы кого-то! — Я хочу первую коллекцию создать лично! Ты ведь хочешь иметь ребенка? Вот, считай, что это мой ребенок, лично зачатый, выношенный и выкормленный! Как я могу его кому-то доверить? — Туше! — говорит он. — Лихо ты меня пригвоздил на обе лопатки! — Не бери на свой счет, пожалуйста, — мягко добавляю я, провожу по его волосам рукой. — Это первое, что пришло мне в голову. Я не виноват, что меня иногда накрывают слишком яркие образы. — Это хорошо, на самом деле. Пошли? — Я все же закончу начатое. Мне недолго осталось! Я вернулся за машину, а Алан подошел к телевизору, на котором стояла его фотография в рамке, та самая, из Милана, которую рассматривал Флетч, и рядом платиновый Оскар. — Ух ты! Нашел все-таки! И привез его сюда! — Конечно! Как бы я мог его не найти или оставить там? Это же твой подарок! — Может, лучше забрать его в апартаменты? Мало ли что! Дверь вон не закрываешь! — Дверь — это случайная оплошность. Больше такого не повторится! А Оскар помогает мне творить. Он поддерживает огонь моего вдохновения! — Огонь, говоришь… Он стал бродить среди манекенов с готовыми моделями. — Весьма недурно! Нет, правда, здорово! Я говорю на полном серьезе! А вот это вообще отвал башни. Он остановился перед одним манекеном, на котором висела рубашка, сшитая из темно-серой ткани в белую мелкую клетку, такую мелкую, что у меня прыгало все перед глазами, пока я ее сшивал. И с тканью было тяжело работать. Но по итогу в сочетании с антрацитово-черной жилеткой с металлическими пуговицами и черными брюками в бледно-серую тонкую полоску рубашка смотрелась просто офигеть как. Отвал башни и есть, как он сказал. Я встал из-за машины и подошел к нему. — Я рад, что ты оценил именно эту модель, потому что она сшита для тебя. — Да? Он взял рукав рубашки. В глазах было удивление, восхищение. Он радовался этим вещам и не скрывал этого, а меня очень грел такой отклик. Я дарил ему свое тепло и любовь, выраженный в моем творчестве, и он это чувствовал и принимал. — Творческим людям с этим проще, — заметила Виктория. — Никогда не ломаешь голову, что подарить. Сшил рубашку — и вуаля! Подарок готов. — По твоей логике, дорогуша, он должен мне был петь серенады под гитару? Нет, это была не просто рубашка! Просто рубашку ты можешь купить в магазине или на рынке. Это была особенная рубашка. Почти такая, какую я ему сшил для сцены. Правда, это был более повседневный вариант, «на выход» ну или для фотосессий. Кстати, этот комплект он и использовал для промоушена следующего альбома. У меня она есть дома. В смысле, эта его фотография. Где на нем надет этот комплект. — А вообще, у тебя есть его фотографии? Или совместные? — Есть, конечно. Они дома. — А Рональд их видел? — Видел. Но у меня много совместных фотографий с известными людьми, так что тогда он не придал им значение. Но это было «тогда», а сейчас… Кстати, — подскочил я. — Я боюсь, что теперь в порыве ревности, он их найдет и уничтожит! Девочки, пожалуйста, поедем ко мне, посмотрим! — Ну, Милко, ты опять пытаешься свинтить! — Я обещаю вам, что продолжу дома! Но мне точно нужно знать, на месте ли мои фотографии? — Ну, мы можем поехать, но кто сядет за руль? Мы с Викулей уже прилично выпили! — Я, я сам сяду за руль! Я пригубил всего лишь глоток! — Хорошо, тогда мы сейчас упакуем остатки этой роскоши, то есть трапезы, и мы поедем! Только ты дома все нам расскажешь, как на духу, ничего не скрывая! — Я и так с вами максимально откровенен. Я даже вам такое рассказал уже, что не должен был! И из своего дома я уже не смогу от вас никуда сбежать! — Тогда заметано! Едем! И мы рванули ко мне. Дома было все тихо, и спокойно. Рональда не было, и я увидел, что его вещи тоже на месте. Я судорожно выдернул альбом с фотографиями из ящика стола, перелистнул его, и с облегчением заметил, что все на месте. — Фух! Они все здесь! Можете называть меня параноиком, но теперь я успокоился! Нужно забрать их подальше. — Вот и хорошо, — сказала Кира. — Можно нам посмотреть? Я нашел из кучи фотографий несколько, на которых были мы с Аланом у меня дома, в разных клубах, в Дании, и просто его публичные фото, которые мне особенно нравились. Их делал Антон. Но их было мало, фотографий в неформальной обстановке было больше. — А это та, из Лос-Анжелеса? — спросила Кира, указывая на мой портрет в полный рост, висевший на стене, который снял Антон после окончания съемок. — Да. Та самая. — Знаешь, я этот портрет видела миллион раз, но сейчас смотрю на него совсем по-другому. А те фото дашь посмотреть? — Конечно! Берите. Я передал им фотографии. На фото Алана для промоушна Кира задержалась подольше. — Красивый мужчина твой Алан, — заметила она. — Есть в нем что-то такое, что цепляет! У него, наверное, много поклонниц было! — Да, у них у всех их было тьма, даже у Энди. Он мне рассказывал, как он со сцены коснулся руки одной дамы, а она в буквальном смысле упала в обморок. Кстати, Алан себя таким уж красавцем не считал. Говорил, что у него самая заурядная внешность. Всегда можно у себя найти во внешности какой-то изъян, не так ли? А Алан вообще был очень требователен к себе, в работе, в одежде, и во внешности. Правда, в последние годы он гораздо проще смотрит на мир. Хотя, в работе он такой же перфекционист и есть. — А та фотография из Милана где? Она есть? — Она, к сожалению, не сохранилась, — сказал я и забрал у них фотографии. — Милко! Оставь хоть одну! Не будь таким ревнивцем! — Хорошо, — сказал я. — Раз речь идет об этом комплекте, ее и оставим для иллюстрации. Это фото для промоушена альбома «Songs of faith and devoution», сокращенно SOFAD. Алан надел мой подаренный костюм на этот фотосет, а произошел он, кажется, через два или три года после моего первого показа. Я уже не помню точно. — А другие дай посмотреть? — Там много всего. Будете смотреть до вечера. И неинтересно! Я покажу вам лишь вот… И передал им несколько карточек, опаленных по краям. — Ой, а эти обгоревшие, что ли? — Это фотографии я забрал из моего разрушенного и сгоревшего дома в Хорватии. Это все, что у меня осталось от дома… Мои подруги молча рассматривали эти фотографии. — Это мама твоя? — Да. Сестра, и я там есть где-то. — Какие они красивые были… Жалко как их! — Моя мать была красавицей. А сестра умерла еще подростком, но думаю, со временем она тоже бы расцвела. Ладно… Давайте, я все спрячу. Я принес бокалы из кухни, разлил вино. — Слава богу, в своем доме я могу курить сколько хочу. Но я не люблю курить в квартире. Поэтому я буду часто бегать на балкон, уж извините. Прямо сейчас и начну, и мы поедем дальше. После перекура я уселся поудобнее и продолжил свой рассказ. — Примерь! Сейчас… Я снял вещи с манекена и подал Алану. — Вон примерочная, за той ширмой. — Да ладно, примерочная. Я тебя не стесняюсь! — С улицы могут увидеть. Уже темно на улице. — Ах, да. Об этом я и не подумал! И он отправился переодеваться, а когда вышел… Я завис. Ткань рубашки очень выгодно подчеркивала цвет глаз, обычно светлые, они приобрели темно-серый, стальной оттенок. Как море в шторм. — Это стопроцентное попадание, — только и смог вымолвить я. — Точно, стопроцентное, — сказал Алан. — Село идеально без примерки, и брюки, и рубашка! Брюки немного свободны в поясе, но это не страшно, у меня еще пояс старины Джо имеется. И на подиуме будет хорошо смотреться! — Ни в коем случае! — воскликнул я. — Ни одно тело не коснется этой рубашки! Это только твоя одежда! Другой человек ее просто не сможет носить! — Ты заколдовал ее? — смеется Алан. — Можешь считать, что да. Если кто-то чужой наденет эту рубашку… Тело его покроется жуткой крапивницей! — Бедняга! Не завидую я ему. Ну что, в паб? — Подожди… Я все же проверю, на месте ли плечевой шов. Он должен быть приспущен. Я хочу посмотреть, насколько… Я подошел к нему близко, очень близко, глаза наши встретились и все… Нас обоих поплавило. До паба мы не дошли, по крайней мере прямо сейчас. На новой рубашке отлетели две верхние пуговицы — так быстро он хотел от не освободится. — Блин… прости, — сказал он. — Испортил новую вещь! — Не страшно, — задыхаясь, еле сказал я. — Дверь… дверь нужно закрыть! — Я уже закрыл… Или нет! Я не помню! Погас свет, Алан умудрился дотянуться до выключателя. Чувство опасности, что возможно, дверь осталась открыта, и в мастерскую могут войти, подстегивала меня невероятно. Мерцающий призрак страсти, любви, зова плоти летают в темноте, слышно только наше тяжелое дыхание и хриплые стоны. Какое-то время мы лежим рядом, пытаясь отдышаться. Я чувствую во рту солоноватый привкус. Кто-то кому-то прокусил губу. Я аккуратно провожу по своей нижней губе пальцем. Болит… — Это я наделал тебе? — спрашивает Алан. — Я не знаю, что происходит! Не мог себе представить, что мне когда-нибудь настолько снесет башню… — Из-за мужчины? — Да нет, пол здесь не причем. Хотя, безусловно, ощущения очень новые для меня! — Тебе это нравится? — Да, черт возьми! Тысячу раз да! Ну что, в паб? — Теперь можно и в паб! Мы одеваемся и выходим на улицу. Район уже оделся в рождественский декор. Несмотря на поздний час, витрины магазинов ярко освещены. Каменная мостовая покрыта тончайшим слоем льда, на голову моросит что-то, то ли дождь, то ли снег, то ли все вместе. Влага оседает на наших волосах. Изо рта валит пар. Я поскользнулся, схватился за Алана, удержался на ногах, благодаря ему, и начал хохотать. Громко, раскатисто, на всю улицу. Затем проехался ногами по гололеду, покрывшему брусчатку тонким слоем, как по катку. — Ты чего это веселишься? — удивляется он. А у меня и правда детство заиграло в одном месте. Мне было очень весело. — Двери! — смеюсь я. — Ты их все-таки закрыл! А если бы нет? — В таком случае, нас бы кто-нибудь застукал. Или арестовала полиция за шум после десяти вечера. У тебя в мастерской хорошая слышимость к соседям? — Понятия не имею. Моя машинка тарахтит и днем, и ночью. Пока никто не жаловался! — Значит, тебе повезло. Нам сюда! Он ориентировался замечательно на моей улице. Этот паб считался самым, скажем так, самым нормальным. Там был камин, вкусно потрескивали дрова. Мы взяли каждый по пинте пива. В этом пабе можно было уединиться, чтобы нам никто не мешал. Но мы это сделали скорее, из тех соображений, чтобы Алана никто не узнал. Я до сих пор милый американский город Пенсаколу вспоминал с содроганием. Уж очень запоминающаяся поездка туда получилась, причем для нас обоих. Уединились мы еще раз после, наверху в моей берлоге. После, когда немного сознание вернулось, и мы пришли в себя, Алан просит разрешения закурить. Я еще раз ему напоминаю, что в доме курить запрещается. — Я одну, можно? Ну, пожалуйста? Он смиренно склоняет голову мне на плечо. Как я могу отказать? В темноте вспыхивает огонек сигареты. Я задаю Алану вопрос, который давно меня мучает. Я ни разу не слышал от него этих слов. — Ты любишь меня? — Я сам задумывался над этим много раз. Я часто думаю о тебе… Если так получится, что мы расстанемся… Не пугайся. Я могу уехать в тур. Скорее всего, так и будет, как только мы напишем новый альбом, наработки уже есть. Так вот, если мы расстанемся, то я, скорее всего, не смогу тебя забыть. Я часто размышляю, что есть вообще любовь. М? Может, ты мне скажешь? — Скажу. Любовь — это полное, абсолютное доверие любимому человеку. Самопожертвование. Смирение. Да, иногда это очень сложно! Например, мне очень сложно ждать тебя, и понимать, что на тебя имеет право другой человек. Но, как видишь, я не устраиваю тебе сцен ревности, не требую переехать ко мне. Я смиренно жду… Хотя мне это нелегко! — Ты вообще святой человек, Милко. Я недавно это понял… Настоящий Ангел во плоти! Мартин был прав! И мне стало страшно... — Почему же? — Я боюсь причинить тебе боль. — Это полная ерунда! Никакой я не ангел! У меня куча недостатков! Я нетерпеливый, нервозный, болтливый, выкладываю все, что я думаю, когда надо и когда не надо! Не нужно делать меня лучше, чем я есть! А то я не оправдаю твоих завышенных ожиданий! — Не ерунда. Это так и есть! Ну что, я ответил на твой вопрос? — Не совсем. Я хочу это услышать! — Я люблю тебя! Он гасит сигарету об стекло пепельницы и притягивает меня к себе, я замираю калачиком в его объятиях. Хочу, чтобы эти мгновения длились вечно, но я уже знаю, что до самого показа мы не увидимся. Мне позарез нужно дошить оставшиеся модели.

***