Обыкновенная история

Он все же тронулся с места, когда бездействие стало невыносимым, и завернул в отель только потому, что это было по пути: взглянуть еще раз в лицо тому, из-за кого все началось. Запомнить — пусть останется келоидным рубцом в памяти. Не было ни злости, ни ярости; не хотелось причинять ему боль; только себе хотелось. Чтобы стало хуже, чем Никите. Потому и заехал. — Вы… ко мне? — недоверчиво-сонный голос Ромы в трубке. — То есть, вы прямо сейчас в отеле? — Да. Могу подняться, — бесцветно ответил он. Рома назвал этаж и номер; Вадим не помнил, как ехал в лифте и шел среди однообразных дверей по обе стороны узкого коридора. Встретил его Рома в пижаме, с заспанными глазами и растрепанными волосами; на полу рядом со скомканной постелью стоял раскрытый чемодан, уже почти упакованный. Рома настороженно смотрел на Вадима. Наверное, лицо у него было таким, что настороженность — это еще неплохая реакция. — Разбудил? Вадим переступил порог и закрыл за собой дверь, но дальше не пошел, прислонившись к стенке. — Ничего… Просто хотел вздремнуть немного перед отбытием, — Рома пожал плечами, тоже не зная, куда себя деть, — каникулы закончились, я теперь опять допоздна учусь и работаю, спать толком не успеваю. — Вы на заочном? — зачем-то поинтересовался Вадим. — На очно-заочном. Папа говорит, что такой режим дисциплинирует, что я меньше буду страдать ерундой и что практика на работе важнее, чем добрая часть изучаемых предметов. — Простите, что помешал. — Да в самолете посплю, — в глазах Ромы был вопрос. И Вадим сказал. — Никита… мой парень узнал, что я изменил ему. Рома вытаращил глаза, тотчас взбодрившись. Он оставался красивым даже теперь, в пижаме, взъерошенный, и казался Вадиму странно чужим в этот момент. В другое время — неделю, да хотя бы и день назад, — находись Вадим с ним в одном номере возле большой кровати, у него возникли бы определенные мысли, которые, впрочем, и мыслями нельзя было назвать. Сейчас — ничего. Ноль. Будто откуда-то со стороны видел и Рому, и самого себя, не заключенный в оковы плоти. — Как? — выдохнул Рома. — Мы с Ярославом проболтались… слишком громко обсуждали мои прошлые грехи и нынешнюю праведность. — Вы с Ярославом? А он-то откуда?.. — Я ему еще в Москве рассказал. — Да, — Рома покачал головой и сел на кровать, — из вас, Вадим Станиславович, получился бы плохой разведчик. — Из меня и партнер плохой, как выяснилось. И шеф никудышный… Арина, узнав об этом, решила уйти от меня. — И она тоже?.. — Рома приоткрыл рот, как будто только что осознав банальную истину, — так вы, наверное, убивать меня пришли? — Убивать? — Вадим нахмурился, плохо соображая. — Ну… я же типа вашу жизнь разрушил, — пожал плечами Рома, удивительно спокойно реагирующий на перспективу быть убитым. Ох… Этот мальчишка и его вечные гонки. — Такими темпами ты сам убьешься. А жизнь мою я разрушил. Рома опустил глаза, уставившись в открытый чемодан. — Ну… можете мне по морде дать. Зачем-то же вы пришли? Наверное, это будет справедливо. Балбес. Если бы такие проблемы решались простым «по морде», люди ходили бы с фингалами, зато счастливые. — На кой мне твоя морда… Когда он направлялся сюда, он и сам толком не знал, зачем. Теперь же, увидев Рому, хотел попросить об одном. — Основные рабочие вопросы мы с вами уладили. Теперь по оперативным делам пишите нашему менеджеру по продажам, а если возникнет что-то срочное, чего бы он не мог решить, сообщайте Ярославу Григорьевичу напрямую. — Не вам, — понял Рома. — Не мне. — Хорошо, — он взглянул на Вадима исподлобья, нервно покусывая губу, — Вадим Станиславович… А он прямо вот бросил вас? — Не знаю. Он пока не хочет со мной разговаривать. Накатывала смертельная усталость. Хоть ложись прямо на полу и отрубайся. — Если любит — простит. Вы же единожды оступились. И моя вина в этом тоже есть… Ну, хотите, скажу ему, что это я вам на шею повесился? — Нет. Я не хочу, чтобы вы вообще как-то пересекались, отныне и впредь. Не надо оправдываться за меня. Только хуже будет… Я сам. Даже если не простит, то не простит заслуженно. — Постараюсь больше не приезжать, — поколебавшись, сказал Рома, — буду вести дела с вашей компанией удаленно. А если вдруг понадобится… тогда все обговариваем с Ярославом Григорьевичем, это я понял. — Я бы тоже не хотел больше приезжать. Никогда, — он прикрыл глаза; стена холодила затылок. — Простите. В кои-то веки этот парень просил прощения за то, за что и впрямь следовало бы. — Я же не знал, что выйдет вот так… мне действительно было очень интересно с вами. Вы классный. Хотелось бы мне, чтобы всё у нас сложилось по-другому. — А по-другому уже не получится. — Да. Я знаю, — Рома рассеянно накручивал яркую прядь на палец, — и, Вадим Станиславович, он вас простит. А даже если и нет… это ведь не конец всему? Вадим не знал — он впервые ощутил, каково это, когда любимый человек не желает тебя видеть. И не желает по причине твоей же ошибки, которую ты вполне мог бы избежать и прекрасно знал, как. Но не сделал этого, поплыв по течению, пока стремнина не закрутила и не унесла к водопаду. — Понятия не имею, — глухо ответил он. — Самое главное — все живы, — решил Рома, — получается, меня вы не планируете убивать, да и сами не собираетесь накладывать на себя руки из-за этого, верно? Ни вы, ни ваш парень. А пока вы живы, есть возможность помириться… Да и вообще, любые возможности есть. Да. Любые. Поверить, предать, простить, отпустить, дать шанс… Живые люди всегда неидеальны. А Рома наверняка подумал о своем погибшем гонщике, который в его глазах навечно останется совершенством — и это единственное преимущество, которое есть у мертвого. Они с Никитой живы. Этого преимущества у них нет — зато есть все остальные. Вадим кивнул. — Да. Вероятно. Поэтому я буду очень признателен, если ты сделаешь всё, что в твоих силах, чтобы не провоцировать новые встречи. Мне и последствия тех встреч, что были, еще долго расхлебывать. — Хорошо. Буду стараться, — он убрал прядь за ухо, обнажив блестящий гвоздик, и тихо спросил: — Вадим Станиславович… а я вам хоть немного нравился? Или просто был удобным вариантом потрахаться? Какой же идиотский вопрос. Особенно сейчас. — Ты был каким угодно, только не удобным, — горько усмехнулся Вадим. — И то верно, — Рома отзеркалил усмешку, — и чего я так на вас зациклился. Ведь даже не люблю… Это я точно могу сказать, потому что знаю, что такое любовь, и ни с чем никогда ее не спутаю. Может, меня действительно привлекло то, что вы гей и не заморачиваетесь по этому поводу, в отличие от других мужчин в вашем положении. В отличие от меня. Потому и заинтересовался вашей жизнью и вами. Наверное, я так, как вы, не смогу: ради чего, ради кого?.. Ради Тохи? Я вообще не уверен, получится ли у нас… Пока буду жить, как живется, и попытаюсь впредь не доставлять вам никаких хлопот — и так уже успел. — И на этом спасибо. Что больше не зацикливаешься… и что постараешься. Вадим, наконец, нашел в себе силы оторваться от стены. Время шло; телефон молчал; рейс Ромы уже скоро. — Береги себя. — Да… и вы, — Рома поднялся с кровати, чтобы проводить его до двери, — вы же и правда ничего такого не сделаете?.. — Такого?.. А. Не сделаю, конечно. Я не способен на безумные поступки. Максимум, на что я горазд, это изменить своему парню, — Вадим чуть задержался на пороге, в последний раз окидывая взглядом красавчика, из-за которого началась вся эта сумасшедшая и в то же время до безобразия обыкновенная история. Красавчик смотрел на него прямо, больше не пряча глаза. Да… Теперь все точки расставлены. — Все мы делаем ошибки, — сказал Рома напоследок, — просто последствия разные, и их масштаб далеко не всегда зависит от серьезности промаха. Ответить Вадиму было нечего, поэтому он просто кивнул, махнул рукой — и, развернувшись, поспешил по длинному коридору к лифту. Квартира встретила тишиной. Она всегда встречала его тишиной, вот только раньше Вадим знал, что Никита на связи и что, если очень захочется, можно позвонить ему, или приехать в гости, или пригласить к себе. Или ничего этого не делать — и все равно согревать душу мыслями о нем. Сейчас мысли о нем совсем не грели — Никита по-прежнему не был готов. И Вадим рад был тому, что по пути домой заехал в алкомаркет. Начинать бухать, как выразился Ярослав, он не собирался, но без бокала-другого на ночь не смог бы заснуть. Утром обеспокоенный Ярослав начал было задавать вопросы, но, увидев состояние Вадима, оставил эту затею. Арина вела себя по-прежнему, разве что отчужденнее, и во время перерыва все же вручила ему заявление. — Подпишете, когда посчитаете нужным. Я готова обучить своего преемника и передать все дела. Вадим умолял Ярослава поговорить с ней — его собственные аргументы вряд ли в чем-то убедили бы Арину, — но и уговоры зама оказались бессильны. — Есть в ее словах логика, — вздохнул тот, когда они с Вадимом остались наедине, — Арина призналась, что давно задумывалась об этом: мол, ей скоро тридцать, у нее экономическое образование, и ей хотелось бы качественно развивать свою карьеру и компетенции, не ограничиваясь ролью помощника руководителя. Она оставалась столько лет на одном месте, потому что наша компания стала ей практически родной. А теперь… ну, дополнительный стимул. Когда-то же нужно идти дальше. — Да… логично, — пробормотал Вадим, потирая лоб, — у нее все получится, в этом я ничуть не сомневаюсь. Но, Григорьич, мы-то без нее как?.. — А вот так, — Ярослав развел руками, — придется, куда деваться. Теперь наша задача — найти достойного кандидата на ее должность, а уж Арина все ему расскажет и покажет. У нее же будет возможность за это время отфильтровать подходящие вакансии, если она еще ничего себе не присмотрела. Может, и присмотрела… Молчит пока. Вадим беспомощно согласился. Да, придется. Придется оставаться таким же собранным, как Арина. Но если у нее это получалось словно бы само собой — от вчерашней эмоциональности не осталось и следа, — то Вадим каждые полчаса проверял телефон, будто бы взглядом можно было загипнотизировать дисплей, чтобы он чудесным образом высветил сообщение от Никиты. Только сообщений по-прежнему не было, и с каждой безумно долго тянущейся минутой ему становилось все хуже — в основном от мыслей о том, как себя чувствует Никита. Насколько ему больно прямо сейчас. Долго Вадим не выдержал. — Уже больше суток прошло, — заявил он, поднимаясь с места, — по всем правилам, утро вечера мудренее — значит, хоть какие-то мысли у него появились с утра. Возможно, он даже принял решение… Я не знаю — но если не узнаю сейчас, меня разорвет. Достанет ли ему смелости для того, чтобы вновь попытаться обрести потерянное? Он пробовал думать о том, что может произойти, встреться он лицом к лицу с Никитой — но не получалось: ни когда он шел к парковке, ни когда ехал за рулем, ни во дворе. Все потому, что он сам себе до сих пор не мог аргументированно объяснить причины своих поступков. Как же он объяснит Никите, чтобы это не звучало ложью? Достаточно ли будет вместо всех объяснений просто сказать, что он любит только его? Вадим не знал. И было страшно. Вот только жизнь без Никиты уже не то чтобы жизнь. Полчаса спустя он стоял на лестничной клетке перед знакомой дверью: сколько раз Никита открывал ее, приветствуя его со счастливой улыбкой на лице? Сколько раз сам Вадим отпирал ее своим дубликатом ключа? Ключ все еще был при нем — Никита не говорил о том, что Вадим больше не имеет права им пользоваться. Он просто знал, что теперь Вадим не воспользуется им без разрешения. Хотя, может, и стоило бы ради того, чтобы с ним поговорить: это ведь такая мелочь по сравнению с уже произошедшим. Вадим вздохнул и позвонил. Знакомая трель по ту сторону двери в тишине квартиры. У Никиты дома всегда было очень тихо: он даже музыку слушал редко. Единственное, что наполняло квартиру, это стук по клавишам, когда Никита сосредоточенно трудился, а Вадим сидел рядом. Если он сейчас дома, то наверняка работает, не давая себе ни сна, ни отдыха — он часто так делает, а теперь ему это вдвойне необходимо. Получается ли у него сконцентрироваться? Сердце Вадима колотилось и кололо — а что тогда творится с сердцем Никиты? Парень слишком сдержан, чтобы не переживать глубоко и тяжело. Орешек… Наверное, он вздрогнул, услышав звонок. Наверное, сразу понял, кто пришел — за столько времени вместе они научились чувствовать друг друга. Как только сам Вадим не почувствовал его, когда он стоял за дверью в приемной… Секунды убегали одна за другой. Тишина. Еще звонок. Звук в пустой квартире. Может, его действительно нет дома? Может, открыть эту дверь и ждать внутри, пока он не вернется? А потом, когда он посмотрит на него своим неповторимым взглядом сквозь очки, и в глазах его будет больше боли, чем негодования, Вадим упадет перед ним на колени и примется молить о прощении… Может, так? Он вздрогнул, когда услышал тихие шаги. Нет, не услышал… Почувствовал. Вот сейчас Никита подошел к двери и остановился. А сердце его громче шагов. Вадим сглотнул: — Открой, Никита. Все еще тишина. — Орешек, прошу тебя, — пульс учащался, голос срывался, а Никита молчал. — Что мне сделать, чтобы ты меня хотя бы выслушал? Последние слова он произнес слишком громко. Если кто-то из соседей дома — услышат. Вадиму было бы все равно, вот только он не хотел проблем Никите. Ему и так нелегко. В следующий момент щелкнул замок, и у Вадима мурашки побежали по коже: усталое лицо, тени под веками и красные глаза — не как после слез, а как после долгой напряженной работы за компьютером без перерывов. Мало же ты спишь, с грустью подумал Вадим, а Никита раскрыл перед ним дверь и тихо произнес: — Что за глупости, Вадик. Заходи. Поговорим по-человечески. Он глубоко вдохнул, войдя в квартиру, оглядываясь вокруг, пока Никита закрывал дверь. Словно возвращение на родину после изгнания. Когда Никита повернулся к нему, Вадим шагнул навстречу и крепко его обнял. Так крепко, что он резко выдохнул от неожиданности. — Люблю тебя, — шептал Вадим, целуя его в щеку, в висок, в шею, в ухо. — Люблю тебя, орешек. Прости, умоляю, прости… Не могу без тебя. Больше не могу. Какая чушь, мелькнуло где-то в голове. Ведешь себя, как идиот. Несерьезно. Неубедительно. Эгоистично. Никита не пытался его оттолкнуть — но и не обнимал его в ответ. Просто стоял и позволял себя целовать. А когда Вадим взглянул ему в глаза, они выглядели еще более усталыми, чем минуту назад. Что делать дальше? Встать перед ним на колени? Так он станет еще грустнее. Поговорить с ним спокойно и серьезно? Не сможет. Повторять, что любит его, пока Никита не поверит?.. — Пойдем в комнату. Хочу выпить чаю, — с этими словами Никита высвободился из его ослабевших объятий. Вадим пару секунд смотрел ему в спину, прежде чем отправиться вслед за ним. — Присядь. Я сейчас приду, — голос Никиты был спокойным, как всегда. Если бы Вадим не научился различать оттенки — а за столько времени это стало естественным навыком, — он бы и не понял, насколько парень взволнован. Ему больно, билось в голове Вадима. Как же ему больно… — Я с тобой, — он сделал было шаг навстречу, но Никита покачал головой: — Подожди меня здесь. Я скоро. Зачем вдвоем толкаться на кухне. А он ведь тоже пока не знает, как вести себя с ним, сообразил Вадим. Сейчас все обдумает — и, наверное, примет какое-то решение… И этого решения Вадим боялся до дрожи. Как же у него тихо, думал он, оглядывая давно ставшую родной комнату. Если не стучать по клавиатуре, слышно их дыхание. Особенно когда Никита сидел, положив голову ему на плечо, а Вадим обнимал его. Сказать, что он не ценил эти моменты и поэтому теперь плакал о них, было бы неправдой: он всегда их ценил. Он понимал, что Никита значит для него. Тем глупее и нелепее казались ему собственные поступки и все то, через что он заставляет проходить своего любимого. И себя самого. Никита вернулся через несколько минут. Разливая чай, он избегал взгляда Вадима, даже когда передавал ему чашку. Вадим глубоко вздохнул, поймал его руку и осторожно потянул, заставляя сесть рядом. — Орешек, скажи, что мне нужно сделать, чтобы ты меня простил? Никита покачал головой и коснулся рукой лба, словно у него болела голова. — Вадик, — голос его звучал тише обычного, но в этой комнате почему-то казался невыносимо громким. — Дело ведь не в том, что тебе нужно сделать. Дело в том, что ты уже сделал. — Господи, орешек… — Знаешь, как я себя чувствую? — продолжал Никита, теперь уже не сводя с него покрасневших глаз. — Как мне было плохо… и как мне плохо до сих пор? Знаешь, что я спать толком не мог? Что я вставал, шел на кухню, делал себе кофе и садился за работу, чтобы немного отвлечься, чтобы не думать об этом… Вадим стиснул зубы, представляя это ярче, чем хотелось бы, и прижал Никиту к себе, гладя его по голове, не в силах произнести ни слова. — Знаешь, почему я был так неуверен, когда ты предложил съехаться? Наверное, что-то подсказывало мне, как будет больно, если вдруг между нами случится размолвка. И до этого моя жизнь была полна тобой; так что же произойдет, думал я, когда мы будем вместе каждый день? Неужели я полюблю тебя еще сильнее? Настолько, что уже не смогу представить, как я буду без тебя… И что случится со мной, если вдруг мне не останется больше места в твоей жизни. — Не говори такого, — прошептал Вадим, не выпуская его из объятий, — ты моя жизнь, орешек, ты мое счастье. Больше никто не сможет мне его дать, слышишь? Никакая работа… никакие успехи… боже, да что сравнится с тобой? Прости меня, Никита. Я больше не хочу причинять тебе боль. Никогда. Никита прикрыл глаза и судорожно вздохнул. — Вадик… раз ты меня любишь, зачем тогда… — Если скажу «не знаю», прозвучит неубедительно. Но я и впрямь не знаю. Словно помутнение нашло: командировка, нервы, пьянка в честь контракта… и он тут как тут. Вот и получилось. Я сам себя не понимаю, орешек: как я вообще мог такое сделать, когда все мои мысли только о тебе? Как я могу себя оправдать, если у меня самого это в голове не укладывается? Смотрю на себя со стороны и думаю: вот идиот несчастный, пилит сук, на котором сидит. — И после этого ты хочешь, чтобы я тебя простил? Даже если ты сам не находишь объяснений своим поступкам? — Так ведь сам себя я не смогу простить — это только твоя привилегия. Тебе решать, орешек. Просто знай: ты мне нужен больше, чем все остальное в этом мире. Но если вдруг ты скажешь, что больше не хочешь меня видеть, если ты окончательно вычеркнешь меня из своей жизни… Имеешь право. Эти слова дались ему нелегко. Но такое право у Никиты действительно было. Если не простит — Вадим уже ничего не сможет с этим сделать. — Я, со своей стороны, могу лишь пообещать, что такое больше не повториться. Что сделано, то сделано, ты верно сказал; у меня нет машины времени, чтобы отправиться в прошлое и все исправить. Но за будущее я в ответе. Никита помолчал, потянулся к чашке, глотнул чаю… Вадим не отрывал от него глаз, словно он мог исчезнуть в любой момент. — Вадик… А ты раньше… до него… изменял мне? Хоть раз, хоть спьяну… — Нет, — поспешно ответил Вадим. — Даже мысли не возникало. — Тебе было со мной скучно? Ну, в постели? — такие неожиданные вопросы приводили Вадима в еще большее отчаяние. — Да нет же, орешек, — простонал он, — мне всегда было хорошо с тобой. Всегда. Я не желал ничего другого… и никого другого. Я не знаю, что со мной произошло — и знаю, что оправдания мне быть не может. Бес попутал, с катушек съехал, вел себя, как животное — что угодно можно сказать, но это всё прозвучит, как полный бред. Не смогу объяснить, Никита. Смогу лишь поклясться, что это было в первый и последний раз. И понадеяться, что у тебя все еще остались чувства ко мне. К такому вот мне. — Конечно, остались, — просто ответил Никита, — разве чувства могут взять и исчезнуть на раз-два? Мне больно именно из-за того, что они есть. И как теперь я смогу верить твоим обещаниям? — Я никогда не лгал тебе, орешек. Ни разу в жизни. И обещаний, данных тебе, я тоже не нарушал. Не договаривал? Да. Утаивал правду? Да, потому что знал, как тебе будет плохо. Но больше не стану — ни совершать идиотские поступки, ни скрывать от тебя что бы то ни было, — он крепко держал Никиту за руку, словно за соломинку хватался. — Я люблю тебя, Вадик, ты знаешь. Но что если у меня не получится тебя простить? Пришлось глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть, чтобы голос не дрожал. — Я пойму. И приму любое твое решение: я могу лишь исполнить твою волю. — Значит, исполнить волю? — Никита поставил чашку на стол и сжал его ладонь в ответ, накрыв ее второй рукой — крепко, болезненно; покрасневшие глаза за стеклами очков стали вдруг такими строгими, словно Вадим был провинившимся школьником, а Никита — суровым директором. — Тогда вот она: я не хочу, чтобы ты больше виделся с ним. Меня тошнит от одной мысли о вас вместе. Если ты с ним работаешь — значит, прекращай. Пусть кто угодно этим занимается, но не ты. И еще: больше никаких недосказанностей. Случится что — меня ставишь в известность в первую очередь. Я сам определюсь, что делать с этой информацией; ты за меня не решай. Ясно? — Предельно, — пробормотал Вадим. Никита никогда не разговаривал с ним так. Еще немного — и за уши оттаскает. И поделом. — Сможешь не только пообещать, но и исполнить? — Смогу. «Я всё смогу, если ты дашь мне второй шанс». Никита кивнул, кусая губы. — Я никогда не ревновал тебя. Ни к кому. А сейчас… Я ни одного мужика не хочу видеть рядом с тобой. — Даже Ярослава? — все же решился пошутить Вадим. — Ярослава можно, — Никита вздохнул и отпустил его руку. — Вадик… тебе самому всё это надо? Я бы не хотел превращаться в чокнутого параноика, который контролирует каждый шаг своего парня. Да и нет у меня на это ни времени, ни сил, ни желания. Поэтому… ты сам готов делиться со мной всем, в том числе не самым приятным, и прекращать общение с теми, кто вызывает у тебя самого — или у меня — подозрения? — Да. Мне надо… я готов. И ты не чокнутый, орешек; как раз тебя очень хорошо можно понять. Свои шаги я буду контролировать вместо тебя. Помолчав, он добавил: — Как и в минувшие годы. То, что произошло в этот раз — преступная оплошность. Но, знаешь, я не рецидивист. Одного такого урока мне хватит на всю жизнь. Может, даже на следующую. — Хорошо бы, — прошептал Никита, и Вадим рискнул обнять его и погладить по спине. Как же сильно он любит этого парня. А теперь, если Никита подарит ему прощение, его впору боготворить… Его замечательный, искренний, великодушный орешек — самый лучший человек на свете. Сколько боли он причинил этому человеку! До сих пор не верилось, что он на такое способен. Но, как оказалось, способен. В первый и последний раз, решил Вадим. Повторного шанса не будет. Он сам не позволит себе его получить. Стресс, бессонная ночь, тяжелый разговор и всё высказанное, наконец, дали о себе знать: Никита зевнул, снял очки и помассировал закрытые глаза. — Тебе надо поспать, — Вадим поцеловал его в лоб и отстранился, — какие планы на завтра? — Работа над кандидатской, — Никита снова зевнул. — Дома? — Ага. — Давай-ка на боковую, орешек. У тебя и так перегруз получился. Утро вечера мудренее. — Да… Сейчас. — Мне можно остаться? — поколебавшись, уточнил Вадим. Уходить от Никиты сейчас, вновь оставляя его одного… Нет, немыслимо. — А куда ты пойдешь на ночь глядя, — пожал плечами Никита, — только спать будешь на диване. — Да хоть в углу на коврике. Никита ушел в душ, а Вадим, откинув голову на спинку дивана и прикрыв глаза, пытался уложить в голове всю степень его великодушия. Нет, не заслуживает он Никиты… А Никита его любит, любит даже после такого — боли, обиды, разочарования, которые тем сильнее, чем ближе человек, ставший их причиной. Так уж выходит — близких легче всего получается ранить в самое сердце, даже не целясь. Поэтому Вадиму не хотелось упускать его из виду ни на секунду, хотелось идти за ним в ванную, потом в спальню, обнимать всю ночь, повторять слова любви и мольбы о прощении. Но он понимал, что Никите все еще нужно время. Он сделал один трудный шаг — а перед следующим необходима передышка. Может, ему и стоило бы побыть наедине с собой — но Вадим уже не мог этого допустить. Впервые за всё то бесчисленное множество раз, что Вадим ночевал у него в квартире, они спали раздельно. Впрочем, Вадим и не спал, до самого утра не смыкая глаз. Утром он позвонил Ярославу и сообщил, что планирует поработать из дома. Ярослав не стал уточнять — просто принял к сведению, а Вадим, пока Никита не проснулся, вынул из шкафа свои домашние вещи, отправился в ванную, где по-прежнему лежали его бритва и зубная щетка, а потом на кухню готовить завтрак. Правда, ко времени пробуждения Никиты тосты и кофе уже успели остыть, и Вадиму пришлось повторить подвиг — но он был рад чем-то себя занять. Любой рутинной суетой. Просто смотреть в глаза Никиты в тишине казалось ему невыносимым. Хотя Никита выглядел спокойнее и бодрее, чем вчера. На его вопрос, не идет ли Вадим на работу, тот честно сказал, что хочет побыть с ним — и он довольствовался этим ответом. — Я приготовил кофе, — сказал Вадим, когда Никита усаживался завтракать, — но только теперь подумал: может, хватит пока? Ты сам говорил, что пьешь его слишком много. — Ладно уж, одной чашкой больше, одной меньше, разница невелика. Да и получается у тебя лучше, чем у меня. Комок в горле. Иному сложно было бы поверить в искренность Никиты в такую минуту, но Вадим знал: его орешек говорит то, что думает. Он всегда честен — и он любит его. Несмотря ни на что. Подойдя к Никите, он обнял его сзади и прижался губами к макушке. — Я даже не шаг не хочу от тебя отходить, — прошептал он, — ни на секунду. — Вадик… ты ведь не за меня переживаешь, а за себя. Вадиму не хотелось об этом думать в подобном ключе, но Никита продолжал: — Ты не отходишь от меня ни на шаг, чтобы я не ревновал. Чтобы рядом был я, а не другие парни. Или чтобы не тестировать свою верность на прочность. Не знаю. Но вот что я скажу: ты ведь мне ничего не должен, Вадик. Я не хочу, чтобы ты был со мной из-за чувства вины. Не так. — Орешек, — он стиснул его крепче, — конечно, я испытываю чувство вины. Но я сейчас с тобой не из-за него. Может, я и эгоист, но я люблю тебя. Это всегда было чистой правдой. Ты мне очень нужен — и да, рядом с тобой мне гораздо лучше, чем вдали от тебя. Разве это плохо? Я хочу, чтобы ты снова мне улыбался. Хочу, чтобы снова был в состоянии мне поверить. Хочу исполнять твои желания и оправдывать твои надежды. Видишь, как многого я хочу? Да, я точно эгоист, и я очень люблю тебя, и надеюсь, что ты меня тоже… — Я тоже. Вчера перед сном и сегодня утром я дал себе время подумать еще — и пришел к выводу, что было бы жестоко не простить первую ошибку… пусть даже такую… жестоко не только по отношению к тебе, Вадик. Жестоко по отношению к себе. Мне ведь будет плохо без тебя, гораздо хуже, чем от осознания твоей вины. Я люблю тебя, и поэтому я тебя прощу — но только однажды. Второй раз я такого просто не вынесу. Раньше я не мог представить, что это настолько ранит. Не причиняй мне больше такой боли, Вадик. Никогда. А если разлюбишь, просто откровенно скажи мне об этом. Честнее и безболезненнее будет расстаться, чем обманывать и скрывать. — Ты гораздо благороднее меня, — Вадим прижался лицом к его волосам. — Я всю жизнь буду тебе благодарен за этот шанс. И разлюбить тебя я не смогу. Никита все-таки заставил его сесть рядом, чтобы спокойно позавтракать и выпить кофе без виснущего на шее виноватого; потом предупредил его, чтобы дал ему нормально поработать и не стоял над душой. Вадим понимал, что ведет себя глупо — но он, как капризный ребенок, хотел быть рядом всё время. Они мало разговаривали в тот день: оба работали, сделав лишь небольшие перерывы на обед и ужин, и Вадим не возражал. Такой режим позволял Никите управлять эмоциями, либо совсем не думая о случившемся, либо спокойно и планомерно прокручивая всё в голове без внешнего вмешательства, принимая решения, которые он сам считал нужным. Вадим не мешал ему. И не уходил. Работать предстояло много. Очень много.