«чужая» семья

Провожу очередной день в скуке и однообразии. Он тянется мучительно медленно. Как никогда жду вечера, надеясь на встречу с Робином, но в то же время хочется оттянуть этот момент, потому что знаю — он будет задавать вопросы, ответы на которые я не хочу озвучивать. Во мне будто сидит капризный ребенок-партизан, отказывающийся выдавать имя обидчика. Но как я могу переложить всю ответственность на плечи Робина? Ради чего он будет рисковать всем? Ради того, чтоб мне жилось спокойнее? Как-то это эгоистично что ли. К тому же, все глупые поступки совершаются ради кого-то и ради чего-то. После полудня сажусь за ноутбук иии… «здравствуй, гугл». Убиваю время. Сначала ищу информацию про город, в котором нахожусь в данный этап своей жизни. Штат Мэн. Сторибрук. Население около 150 тысяч, но город довольно развит, его жизнь не стоит на месте. Размышляю над тем, что если мне придется здесь задержаться, — а я, по очевидным причинам, этого хочу — то мне нужно будет найти работу. Листаю вакансии, чтобы примерно понимать, чем дышит этот город, что востребовано, а что нет. Мне крайне повезло, что мы с отцом позаботились о сбережениях на черный день. Когда я родилась, папа в тайне от матери открыл счет на мое имя и регулярно, до самой смерти, каждый месяц переводил туда n-ую сумму. Когда я выросла, отучилась и устроилась на работу, все свои свободные деньги переводила туда же. Я думала, что однажды все эти деньги пойдут на обучение и жильё для моих детей, но в сложившейся ситуации я вынуждена их тратить. Официально устроиться на работу я не могу. Пользоваться поддельными документами — не в моем стиле. Я использую их только для перелета, когда нет возможности воспользоваться одним лишь автобусом. Хоть острой нужды в деньгах у меня нет, но сидеть на месте я не могу. Приходится брать различного рода подработки, и я с удовольствием соглашаюсь на работу с ежедневной оплатой, где все плевать хотели на мое резюме и мое имя. Я адвокат и довольно успешный. То есть, была. В одном из городов, где я останавливалась полгода назад, мне удалось подработать в качестве преподавателя. Читала студентам лекции по юриспруденции. Ровно до тех пор, пока мое лицо не оказалось в газете. Пришлось в срочном порядке менять геолокацию. К моменту, когда Грэм прибыл туда, меня там уже не было. С преподаванием мне больше не везло, но я думаю, что раз уж моей карьере адвоката конец — спасибо Грэму, который позаботился о том, чтобы меня лишили лицензии — то лекции в университете — это то, чем я могла бы заниматься. Со стопроцентной вероятностью бегу впереди паровоза. Как Робину удалось вселить в меня уверенность и надежду за каких-то жалких 4 дня? Мужчина слюни по мне пускает и я поплыла? Готова отдать себя на растерзание Хамберту ради чего? Ради отношений, которые еще неизвестно, как сложатся? Хотя, если копнуть глубже, дело-то вовсе не в отношениях. Дело в том, как ко мне относится Робин, в том, как смотрит на меня. Дело в уюте и спокойствии, которые я испытываю рядом с ним. И в том, что чувствую, глядя в его глаза. Я хочу наконец перестать убегать, но Хамберт — враг, который раздавит меня, как комара. Уж сколько я боролась с ним… До последнего, пока не потеряла всё. Стараюсь не думать обо всем этом. Но отстраниться не получается. Мыслей целый рой и их никак не заткнуть. Только один человек может это сделать — Робин Локсли. Я с удивлением ловлю эту мысль. Ведь правда, когда он рядом, я не тревожусь вообще ни о чем. С ним я забываю, что разбита вдребезги. С ним забываю о ненависти и желании отомстить за себя. С ним я готова плыть по течению и решать свои проблемы по мере их поступления без страха оказаться на кладбище. Хотя, кладбище — это на самом деле наилучший вариант. Потому что Грэм не станет меня убивать, хоть и может. Он намерен действовать куда изощрённее: психиатрическое учреждение, например. Он уже пытался доказать, что я невменяемая. Меня прерывает стук в дверь. Округляю глаза и сглатываю вмиг возникшее напряжение. Может, мне стоит пистолетом обзавестись и стрелять научиться, чтобы не реагировать вот так на каждый шорох? Что меня останавливает? Уголовное законодательство, полагаю. Не хватало еще за решетку загреметь из-за этого урода. И угораздило же меня связаться с ним. Как вообще так случается, что вроде бы хороший человек, без всяких там предпосылок к тирании и психопатии, в какой-то момент становится самым ужаснейшим существом на свете? Ведь мой случай далеко не единичный. Что, у них просто однажды что-то щёлкает в голове и их переклинивает на объекте своей любви настолько, что они готовы сожрать тебя заживо, лишь бы не досталась никому другому, лишь бы твоя жизни была под его контролем, и плевать, что в ответ лишь ненависть? Как этот мир допускает подобное? Стук повторяется и довольно настойчиво. Хромаю в сторону двери с трясузимися поджилками и немного ее приоткрываю. На меня таращится пожилая женщина. Интерес в ее взгляде быстро сменяется на шок, а затем на злость. — Я могу вам чем-то помочь? — спрашиваю. Вместо слов бабуля толкает дверь, да так резво, что меня отталкивает назад. Невольно переношу вес тела на больную ногу и сдавленно стону от боли. Недовольная дама, ворвавшись в мой номер, плотно закрывает за собой дверь. Смотрит так, будто придушить хочет. — Ты! — с ядом в голосе цедит она. Веду бровью, вопрошая, какого, собственно, черта. Я вижу вас впервые в жизни. — А я-то думаю, куда это наш мальчик стал пропадать по вечерам, вчера вообще ночевать не пришел! Неладное заподозрила! А это все ты, стерва такая! Чего это он тебя тут прячет? У меня глаза округляются от напора этой женщины. Боевая дама. Только вот я тут при чем? Она тараторит так быстро, что я едва за ее мыслью следить успеваю. — Поверить не могу! Вы сошлись и он не хочет, чтоб я знала, да? Что же ты творишь, дрянь такая! Мало ты ему нервов потрепала? Мало тебе, гадина такая? Бабуля крепко сжимает ручки своей увесистой сумки, замахивается и бьет меня ею по плечу. — Эй, полегче, дамочка! У меня тоже характер есть, бабуля. Твое счастье, что воспитание отца не позволяет мне хамить людям сильно старше себя. — Всю душу мальчику наизнанку вывернула! — продолжает негодовать. — Мало тебе было? Решила добавить своего яду в его жизнь? Что, скучно стало? Он с таким трудом пришел в себя после всех твоих потаскушных выходок! И чего тебе не сиделось в своей Испании? Какого черта ты приехала? Тут до меня доходит. Решаю прояснить ситуацию, пока снова не огребла за грехи своего двойника. Мне тут и своих проблем хватает, дополнительных — спасибо, не надо. — Я не Рони! — перекрикиваю бабулю. — Я не жена Робина! Округлившимися глазами разглядывает мое лицо. С подозрением оглядывает с ног до головы, пристально и несколько раз. — Шутки шутить со мной вздумала, дрянь такая? Молчу. Даю ей возможность осмыслить. На всякий случай кошусь на ее руку, готовясь к ударам сумкой. Черт его разберет, что у старушки на уме. — И правда. Взгляд другой, голос. Кажется, даже ростом ниже. Тогда, кто ты такая, а? Если бы я знала, бабуля! Если бы я только знала… — Возможно, я ее сестра, но это ничем неподтверждённый факт. Женщина вздергивает подбородок и рентгеновским зрением смотрит мне в глаза. — Неподтверждённый, как же, — продолжает пребывать в недовольстве. — Да тут даже тест днк не нужен — двое из ларца! Вопрос-то в другом. Ты такая же неуравновешенная потаскуха, как она, или ваше сходство заканчивается на внешности? — Надеюсь на второй вариант. — Тогда следующий вопрос: что тебе нужно от Робина? — Робин, — дёргаю плечами и говорю таким голосом, будто это самое очевидное, что может быть. Да, защитница у этого семейства — что надо. Люто смотрит на меня, оценивает, анализирует. Готова напасть в любую секунду. Кобра! — Мне ничего не нужно от Робина. Мне нужен он, — выражаюсь более ясно на случай, если она вдруг с первого раза не поняла. Я не из робкого десятка и не люблю, когда у меня пытаются отнять моё. Понимаю, что она его защищает, но бабуле пора нажать на тормоз, пока я не надавила на газ. Я уважаю старшее поколение, но не всегда могу проигнорировать хамство в свой адрес, особенно когда источник хамства совершенно безосновательно прет как танк. — Я далеко не Рони, не собираюсь разбивать Робину сердце или выворачивать его наизнанку. Хотя бы потому, что знаю, как это больно. И я никогда не причиню ему такую боль. По крайне мере, сделаю все для того, чтобы этого с нами никогда не случилось. Женщина тушуется. Топчется на месте, поджимает губы и роняет взгляд в пол. — Да-а-а, — тянет она, поднимая на меня глаза. — Ты точно не Рони. От той таких слов сроду никто не слышал. Ну слава Богу, что она поняла это раньше, чем попыталась меня убить. — Так значит, между тобой и Робином… — Что-то есть, — заканчиваю за неё. Мой смущенный взгляд и легкая застенчивая улыбка заставляют женщину окончательно поубавить свой пыл. — Ты… прости меня, ладно? Накинулась на тебя. — Вы его защищаете, я понимаю. — Бабушка, почему так долго? Дверь открывается и я слышу знакомый детский голосок. Среагировать не успеваю, как два маленьких темных глаза таращаться на меня. — Роланд! Что ты здесь делаешь? Я же велела тебе ждать меня внизу? А вот теперь у меня к этой даме вопросы. Оставила пятилетнего любопытного пацана с шилом в попе одного в холле гостиницы? — Мамочка! — верещит мальчик и крепко-крепко обнимает меня за ноги. У меня внутри все сжимается. Я ужасно рада видеть этого славного малыша, но понимаю, как все плачевно может закончиться. — О, Роланд, милый, это не… — Привет, дорогой мой, — перебиваю женщину и качаю ей головой, взглядом умоляя ничего не говорить. Подхватываю ребенка на руки. Улыбаюсь ему, целую в лобик и в носик. — Я по тебе соскучился, мамочка, — обнимает меня за шею, а я в ответ стискиваю его в своих крепких объятиях, и улыбка не сходит с моего лица. Этот малыш — бальзам на мое разбитое материнское сердце. Имею ли я право использовать ребенка в качестве лекарства от боли? — У меня есть вкусное печенье с твоей любимой банановой начинкой. Хочешь чаю? Роланд активно качает головой и я хромаю в сторону дивана вместе с ним на руках. — Вы тоже можете пройти, — через плечо оглядываюсь на женщину, остановившись на полпути. Усаживаю Роланда на диван. Он быстро освобождает себя от куртки, а я в то время снимаю уличные ботинки с его ножек. — Мамочка, почему ты хромаешь? У него округляются глазки и так забавно приподнимаются бровки. Улыбаюсь ребенку и глажу его по головке. — Подвернула ногу, но все скоро пройдет. — Так, милая, — бабуля подталкивает меня сесть на диван. — Садись-ка ты, я чай сама заварю. — Неудобно как-то. Вы у меня в гостях. — Неудобно просиживать штаны на диване и гонять хозяйку с заварником, когда она на ногу еле наступает. Я ещё добавила, да? Ты прости меня за это. Я ведь думала… — Ничего. Прекратите извиняться. Вы не знали. Говорю ей, где взять чай, где достать печенье. Немного неловко, но приходиться смириться. Зато Роланд счастлив, что я рядом. Жмется ко мне и я его обнимаю. За чаепитием особо не разговариваем. Только я и Роланд. Он без конца рассказывает мне о своих друзьях и игрушках. Такой забавный. Прелестный малыш. Робин воспитал отличного парня. Этот пятилетний паренек и правда выдает умные мысли, несоответствующие своему возрасту. Когда чашка малыша пустеет, мы включаем ему его любимый мультик. Он берет вазочку с печеньем и удобно устраивается на пуфе перед телевизором. Тогда-то женщина и затягивает меня в разговор. — У тебя нет своих детей, да? — спрашивает она, и я кидаю удивленный взгляд на ее лицо. — По моему опыту, так сильно любят чужих детей только те, у кого нет своих собственных. Она выбила весь воздух из моих легких одной фразой. — У меня… Я… — перевожу дыхание, смотря на нее округлившимися глазами. — Прости, милая, ты не обязана отвечать. Кажется, она понимает, что тема болезнена для меня. Иначе как еще объяснить ее сочувствующий взгляд? — Ты прости меня еще раз. Я ведь просто беспокоюсь о Робине. Эта вертихвостка всю душу из него вытресла. Бедный мальчик, — она недовольно покачивает головой. — Я ведь практически с пеленок его вырастила, он мне как сын. — Робин упоминал, что вы работали в доме его родителей. — Да. Но то была непросто работа. Я эту семью любила. И они относились ко мне соответствующе. Она устраивается поудобнее, делая глоток ароматного чая. — Се́мьи родителей Робина враждовали, а у этих двоих зародились чувства. Все были против этих отношений, не говоря уже про свадьбу. Их обоих лишили преданного, наследства и прочего. Они все равно поженились, но начинать пришлось с нуля. Малыш Робин был на мне, пока его родители трудились как проклятые. Эта семья выбилась в люди по́том и кровь и все это происходило на моих глаза. Роб рос на моих глазах. Я улыбнулась. Очень милая женщина, когда не пытается пришибить меня сумкой. Она спрашивает откуда я, чем занимаюсь и как мы познакомились с Робином. Про знакомство говорю как есть. Про остальное умалчиваю, но женщина мудрая и умная, понимает, что я не договариваю. — Ты вроде бы хорошая девочка, Реджина. У меня на такое чуйка. И я, кажется, начинаю понимать, что Робин увидел в тебе. Но, послушай меня, послушай очень внимательно, — она зачем-то берет мои руки в свои, — секреты, поверь мне, ни к чему хорошему не приведут. Я достаточно пожила на свете, чтобы знать это наверняка. Если тебе есть, что рассказать, то расскажи. Не мне — Робину. Он хороший и понимающий. Что бы там ни было, он тебя поддержит. И тут даже неважно, в каких вы отношениях. Если он подпустил тебя к своему ребёнку, значит — доверяет тебе. А если доверяет, в беде не бросит. — Я знаю, — качаю головой, а у самой слезы в уголках глаз. — Понимаю, что мы знакомы всего ничего, но кажется, ваша семья — это именно то место, где я готова пустить корни. — В чем же проблема? — Ну, их две на самом деле. Под взглядом этой женщины слова льются рекой. Как она делает это, ума не приложу. Словно гипнотизирует и заставляет тебя говорить. — Во-первых, есть человек, который непременно обрубит мне эти корни. Во-вторых, Робин и Роланд — чужая семья. Не моя. У меня чувство, будто я занимаю место Рони. Особенно, когда этот чудесный ребенок зовет меня мамой. Она очень внимательно всматривается в мои глаза на протяжении нескольких секунд, будто мысли прочитать пытается. — Кто же тебя, девочка, в угол-то загнал, а? — сочувствие и в голосе, и во взгляде. — Кто вселил в тебя столько неуверенности? О, бабуля, если б вы только знали. Меня не в угол загнали — меня на кресте распяли. — Роланд, дорогой, — дожидаюсь, когда он обернется. — Хочешь посмотреть мультики в больших красивых наушниках? Его глаза загораются, он улыбается и утвердительно качает головкой. Достаю головную блютуз-гарнитуру, соединяю с телевизором и вуаля. Теперь мы можем говорить без оглядки на ребенка. Пусть ему всего 5, он ничего не понимает из наших разговоров, но впитывает как губка. Дети, они слышат все, чего слышать не надо. Слово за слово, и я выкладываю этой женщине все как на духу. { Про то, как Грэм впервые ударил меня, когда я обвинила его в изменах. Про то, как в тот же вечер выставила его за дверь. Он расценил это как следствие моего вспыльчивого характера — мол, побешусь да успокоюсь. А когда понял, что характер мой куда сильнее, чем он думает, и я не стану это терпеть, не позволю так с собой обращаться — вот тут и началось самое интересное. Он бы мог сделать так, чтоб мои заявления на развод терялись, будто и вовсе не существовали. Но он позволял мне довести дело до суда, а затем на каждом заседании находил способ унизить меня, поставить в неловкое положение и выставить в невыгодном свете. Каждое мое слово он превращал в десятки фраз, действующих против меня. Только после четвертого суда я поняла, что ему это в удовольствие. У него ко мне какая-то больная любовь. На развод я больше не подавала, но и его к себе близко не подпускала, хоть он и преследовал меня везде и всюду. Однажды просто затолкал в машину, отвез в свою квартиру и запер. Я провела там две недели, разумеется, с его регулярными визитами. Когда поняла, что этот цирк просто так не закончится, устроила пожар, чтобы выбраться и сбежать, но не рассчитала время приезда пожарных и надышалась дымом. Очнулась в больнице под его пристальным надзором. И дала ему повод отнять у меня самое дорогое — Генри. Грэм сыграл на том, что я сожгла его квартиру, якобы безосновательно, и пытался получить полную опеку над моим ребёнком, разглагольствуя о моей невменяемости. Даже справки липовые подделал. И всё твердил: «Это может закончиться в любую минуту, Реджина, просто вернись домой». Признаться, пару раз я была готова сдаться. А потом моё сознание острым ножом резала мысль, что он сделает со мной и во что превратит жизнь моего сына, вернись я к нему. Я боролась, сколько могла, но когда поняла, что ситуация начала перевешивать в его пользу, нашла биологическую мать Генри. Она появлялась и ранее в нашей жизни, сожалела, что бросила сына, но тогда я ее прогнала, заявив, что у Генри есть мать и вторая ему не нужна. Но когда дело встало вот так… Эмма, Грэм или приюты и куча дебильных приемных семей? Разумеется, я выбрала первый вариант. Я не стала объяснять Эмме, что и как, просто попросила его забрать. В кротчайшие сроки отказалась от родительских прав на Генри в ее пользу. Но Хамберт и на этом не остановился. Он сделал все, чтобы разрушить мою карьеру. И к кому бы за помощью я не обращалась, он находил их слабые места и давил до тех пор, пока я не оказывалась у разбитого корыта. Вот такая у него политика: если я не с ним, значит — ни с кем; либо я живу по его правилам, либо моя жизнь превращается в кошмар. Больной ублюдок. После того, как мне не осталось, за что бороться, и больше нечего было терять, я переехала в соседний город. Наивно полагала, что раз он разрушил мою жизнь, то успокоится и отпустит. Но нет, Грэм по-прежнему был одержим мною. Подкупил психиатра: создали мне целое лечебное дело, доказали, что я чокнутая. У него столько связей, что мои попытки доказать обратное ни к чему не привели. Он запер меня в психушке. Буквально. Мне повезло, что там оказался очень сердобольный медбрат, который и помог мне сбежать. С тех самых пор я только и делаю, что убегаю. } — Неужели он до свадьбы не проявлял своего дряного характера? — В том-то и дело, что нет, — смахиваю очередную порцию слез со щёк. Я над своей разбитой жизнью ещё ни разу не горевала. Думала, если позволю себе заплакать, буду жалкой и слабой. А я хотела оставаться сильной, чтобы однажды найти способ вернуть все на свои места и утереть Хамберту нос. — Он был хорошим. И внимательным, и заботливым, и весёлым. Несмотря на важную должность, он никогда не зазнавался, не вел себя так, будто люди вокруг него — ничто. Я не любила его, но он любил меня и он очень хорошо относился к моему сыну, Генри его обожал. Он нравился моей матери, а это, не поверите, какая редкость. И когда Грэм сделал мне предложение, она была вне себя от счастья. Он крупная политическая шишка, богат и у него куча достойных связей. И я решила, почему бы и нет. Это лучше, чем все те мерзкие старики 50+ с толстенными кошельками, которых моя мать подсовывала мне время от времени. Думала, убила двух зайцев один махом. И мать от меня отвяжется, и у Генри будет отец. Как можно было быть такой наивной дурой? — Ох, милая, поплачь, — бабушка обняла меня и я дала волю своим эмоциям. Мне нужно наконец оплакать ту Реджину, которая когда-то была счастлива, и ту жизнь, которую похоронили заживо. Нам сказочно повезло, что Роланд уснул под мультики и не видит моих слез. Не знаю, сколько минут я так проплакала на плече этой невероятно доброй и умеющей сочувствовать женщины. Но моя истерика стихла в тот же миг, как я увидела Робина в пределах своего номера. Его рабочий день еще не закончен. — Я написала ему, что мы с Роландом у тебя, — пояснила бабушка. Робин кинул взгляд на спящего сына и тихо прошмыгнул ко мне. Сел между мной и бабушкой, взял мое зареванное лицо в свои ладони и обеспокоенно заглянул в красные и опухшие от слез глаза. Потушевался несколько секунд, словно не зная, что сказать или сделать. Не смею его в этом винить — унимать женскую истерику далеко не то же самое, что детскую. — Что? Что случилось? — неперпеливо спрашивает он у меня. Я положила руку на его грудь и почувствовала, как бешено бьется его сердце. Это из-за меня? — Что ты ей наговорила, бабушка? — приобняв меня одной рукой, Робин обернулся на женщину. — Почему она в таком состоянии? — Притормози, Локсли, — прошу его слегка охрипшим голосом. — Не сметай все на своем пути. Бабушка тут не причем. — Тогда кто причем? — вновь обращает на меня взгляд. — Обстоятельства. — И как имя этим обстоятельствам? Я понимаю, что в данную минуту, видя меня в таком подвешенном состоянии, этот мужчина готов разорвать любого за мои слезы. Вижу его взбешенный взгляд и то, как темнеют его красивые глаза цвета океана. Но мне не страшно, я знаю, что его гнев направлен не на меня. Смотрю на мужчину с благодарностью за беспокойство обо мне. Выдавливаю слабую улыбку, как способ показать, что со мной все не так ужасно, как видится. Подумаешь, наплакалась. Зато наконец выпустила наружу всю свою боль. Ничего не изменилось, но дышать стало легче. Прикладываю ладонь к его щетинистой щеке, второй касаюсь губами. — Спасибо, что пришел, — шепчу ему, понимая, что он из-за меня с работы сорвался. Разве за такое он не заслужил хотя бы банальное «спасибо»? Ставлю галочку в уме, что позже нужно поблагодарить и бабушку. Это она позвала его. Я и не подозревала, что мне это нужно, пока он не появился здесь. Опускаю голову на мужское плечо, и Робин обнимает меня крепко-крепко, откидываясь на спинку дивана. Вижу, как они с бабушкой переглядываются. Робин извиняется глазами, что был резок с ней, а она улыбается в ответ, легонько хлопая его по плечу. Мое сердцебиение учащается от умиления. Смотрю на них и готова с ума сойти от переизбытка эмоций. Чужие люди. Чужая семья. Но один готов мир наизнанку вывернуть для меня, другая — принимает с распростёртыми обьятиями, едва пообщавшись со мной. Слезы вновь наворачиваются на глаза, когда сопоставляю реакцию своей родной матери на просьбу о помощи с реакцией этих людей. Хотя их-то я о помощи даже не просила. Кора могла бы вмешаться, и тогда бы моя жизнь не покатилась снежным комом под самую высокую гору. Но для нее общественное мнение, статус и положение в обществе важнее жизни собственного ребенка. «Что ты от меня хочешь? Ты сама во всем виновата, Реджина. Не могла стерпеть пару тройку измен? Я всю жизнь твоему отцу изменяла, он знал, и никто от этого не умер. Вернись и будь хорошей женой для Грэма Хамберта». Я всегда знала, что Кора не питает ко мне нежных материнских чувств, но эти слова тогда сильно ударили по мне. Она любит меня, но любит по-своему, как умеет. — Мы должны помочь этой девочке, Робин, — слышу, как бабушка шепчет своему почти сыну. Отрываю голову от мужского плеча, собираясь возразить. Но на меня смотрят две пары глаз. Строго, но в то же время с нежностью во взгляде. Понимаю: возражения не принимаются. Что, если мне всегда нужно было именно это? Не человек, выше Грэма по статусу и могущественнее него, а именно небезразличные ко мне и к моей беде люди, готовые встать на мою защиту вопреки моему желанию не впутывать их.