Хот-Спрингс

      — Про радио тоже враньё было?       — Почему же? У меня правда своя передача на радио.        — Что-нибудь про кровожадные убийства?       — Не только, я ещё освещаю мир музыки и новинки книг.        — Но в основном, про убийства?       — В основном - да.       Они оба разморенно смеются. Энтони отнимает раскуренную сигарету и длинно затягивается, после с дымом выпуская остатки напряжения. Видимо, то, что он читал про развитие префронтальной, или какой там, коры у людей до двадцати пяти, правда. Ведь всё это такая большая глупость: увязаться за каким-то поехавшим мужиком, узнать, что он маньяк-вудист, и прыгнуть к нему в постель. А может, дело и не в этом? Может, он в принципе не способен принимать здравых решений? Есть ведь такой тип людей, всю юность порхают от глупости к глупости и не доживают до старости. Взять вот, к примеру, всех этих бандитских подружек. Сегодня в мехах, а завтра даже родная мать не знает, где она, потому что о таких не пишут, место для заголовка об их смерти занимает купленная реклама новенького форда. Но все и так знают, что с ними случается. Бабочка обожгла крылья и сгорела.        — Тони, глянь на меня, — Алекс берёт его свободную руку в свою и кладёт себе на грудь. — Я не хочу ничего обещать.  — Не надо.        Энтони улыбается совсем беззлобно, рассудив, что так и вправду будет лучше. Мир шаток, будущее непрозрачно, оба разъедутся по своим городам и, вероятно, больше никогда не увидятся. Этот момент должен застыть в янтаре без лишних обещаний, чтобы после не тянуло в груди от каждого "возможно" и "если". Пусть это короткое безумие останется росчерком красной краски поверх бледного холста.        Они засыпают в одной постели, как настоящие любовники, и в эту ночь Энтони не снится ничего, кроме бесконечного южного леса, затопленного водами Миссисипи. Ноги во сне утопают в размякшей земле, а в спину дышит нечто невидимое и необратимо тревожное.  Солнце слепит в раскрытое окно, а поднимающаяся с утра жара не оставляет выбора. Энтони бесшумно выбирается из постели, проверяет неудачливого любовника, тот спит и даже не успел за ночь истечь кровью и оставить ему кучу проблем.        После завтрака Энтони решает проведать Алекса, но тот успевает ретироваться раньше. Чем бы он там ни занимался, продуктивность феноменальная. Если бы каждый завод в стране работал так, как этот чёртов южанин, кризис кончился бы уже вчера. Но это не проблема, в городе ещё остались места, которые Энтони не успел поверхностно рассмотреть фоном к своим мыслям, а значит, все пробелы надо восполнить.       Местные лавки, смотровую площадку и "тайни таун" он успевает объехать до обеда. В лавках по-прежнему ничего, микромакет города больше похож на кучку сваленного мусора, за которую у туристов выманивают по три бакса с человека, а вот вид на город вполне себе ничего. Лысоватые леса вплотную облепили узкие улицы, заявляя свои права на эти земли, когда-то отнятые людьми у природы. Чем дольше смотришь, тем больше кажется, что появление человека, вся его жизнь, до нелепости краткосрочная, бесконечно неестественна, будто она нарушает какой-то баланс, который природа, всегда стремящаяся к равновесию, отчаянно пытается восстановить, отбивая территории. Вот такая вечная борьба.        Терапевтические созерцания сменяются извилистыми дорогами вдоль лесов. Он мог бы проехать пару миль и вернуться сразу к отелю, но желание проветрить голову после всех событий последней недели подсказало более длинную дорогу, в объезд города.  Дорога, окружённая лесом, быстро превращается в серые улицы одноэтажной Америки. Невысокие заборы, дети, веселящиеся на лужайке перед открытой дверью, самозабвенно выдумывая игры про ковбоев, пиратов и мафию. Энтони колесит от улицы к улице, со стыдом в итоге признавая, что окончательно запутался и не в состоянии вернуться к главной дороге. Повернув на очередном перекрёстке, он упирается в церковь. Белый фасад возвышается над крышами мелких домов и на фоне голубого неба выглядит совсем уж вычурно.        — Не подскажете, как выехать на главную?       Пастор стоит у алтаря, явно занятый подготовкой к вечерней службе. Высокий, в чёрной расе, он возвышается над Энтони почти на голову. Белая колоратка слепит глаз на тёмном фоне, буквально разрывая пространство между рубашкой и шеей.        — Потеряли путь?       — Можно и так сказать, — Энтони неловко смеётся. В какой-то степени он действительно его потерял. С другой стороны, нельзя потерять то, чего и не находил. Всю свою до безобразия короткую жизнь он идёт на ощупь, не зная, куда ему предстоит выйти. Общество вокруг, суровое воспитание и время, в котором они все застряли, не даёт большого выбора. Вариантов всего два: принять правила игры и, как старший брат, пойти вслед за отцом или вырваться в неизвестность, без цели, средств и с десятком стволов, навсегда направленных в спину. Выбор без выбора.  Пастор предлагает подбросить его до магазина в центре, а заодно и подсказать дорогу. Они выходят на улицу, где солнце уже поднялось так высоко, что, кажется, готово нещадно испепелить всё вокруг, не оставив ни намёка на жизнь. Энтони уже собирается сесть за руль, когда замечает, что машину повело. "Cazzo".        — Господь всегда посылает нам трудности, чтобы вернуть на путь истинный, — пастор осматривает пробитое колесо, пока Энтони курит, роясь в багажнике в поисках инструментов, абсолютно не понимая, что с ними делать дальше.       На удивление отец Пол, — они знакомятся, пока тот, закатав рукава рясы, меняет пробитое колесо, — оказывается вполне себе мирским мужиком. Он рассказывает Энтони, как в юности помогал своему отцу в мастерской, а после двадцать девятого ушёл в веру, став пастором местной церкви. Он делится, как пришёл к церкви и нашёл там ответы, а Энтони лишь кивает, слушая эту внезапную проповедь. Он никогда не был верующим. Мать таскала детей каждое воскресенье на службу, где они с Молли по праздникам пели в церковном хоре. Энтони нравилось петь, нравилось, когда взрослые хвалили его, трепали по светлым волосам и говорили, что он славный мальчик. А всё остальное... Остальное было для матери. Правда, как сочетался её брак с отцом и вот это истовство, он не понимал.        По пути в центр они продолжают свой преимущественно односторонний разговор. Отец Пол рассказывает про город, приход и немного про библию. Наконец ландшафт начинает вытягиваться, и одноэтажные дома вырастают на два или даже три этажа вверх. Теперь Энтони узнаёт улицы и здания, тревога отпускает. Они останавливаются у магазина на углу.       — Ну вот и приехали, дальше справишься сам?       Энтони заверяет отца Пола, что помощь ему больше не нужна, и отсюда дорогу до отеля он точно найдёт. Пол выбирается из бьюика и почти уже скрывается за дверью магазина, как его что-то останавливает. Он возвращается к машине и наклоняется к окну с высоты своего исполинского роста, чтобы по-заговорщически произнести последнюю проповедь.        — Иногда трудности на пути — это не господь, а дьявол, который раскинул силки и ждёт, что ты в них попадёшься. Береги себя, Энтони.       "Береги себя, Тони". Так когда-то сказала  мать, прежде чем в последний раз, так же, как и пастор, скрыться в дверном проёме, кутаясь в соболиную шубу, и больше никогда не перейти порог дома. Был ли отец для неё тем самым дьяволом или лишь силком? А может, вовсе и нет никаких высших смыслов во всём этом. Может, мы сами принимаем решения? И нет никого, кто был бы в ответе за них, кроме нас самих? Энтони стучит пальцами по рулю, бессмысленно таращась в лобовое стекло, будто там может появиться ответ на все его вопросы. Ответ не появляется. Энтони заводит двигатель и выезжает с обочины, стремясь уехать от мыслей о прошлом и о вечном.