Хот-Спрингс

      Ещё с час он катается по городу, развлекая себя рассматриванием вывесок и людей на улице. Если взглянуть вот так поверхностно, проехаться по центру каждого из американских городков, то кажется, будто они и не несутся в пропасть. Кризис, стагнация экономики, безработица. Всё это будто бы прячется в проулках, подальше от главных улиц, где кипит сытая, красивая жизнь. Где женщины осыпаны золотом и жемчугом, а мужчины пьют не вино из брикетов, а дорогой европейский алкоголь и проигрывают состояния за рулеткой, чтобы тут же поставить ещё столько же. Энтони даже отчасти рад, что жизнь, какой бы она ни была, позволяет ему не соваться дальше этих фасадов, не испытывать все прелести новой реальности на собственной шкуре. Ведь, откровенно говоря, он совершенно не был бы к этому готов, окажись он среди тех, кто за чёрствый хлеб продаёт последние ботинки. Вероятно, он бы придумал, как выкрутиться, но проверять не хотелось.        — Милая, забронируй столик на двоих, будь куколкой, — Энтони протягивает девушке на стойке регистрации отеля пару купюр.       — С удовольствием, сэр. Кстати, вас уже ожидают.        — Где?       — В вашем номере, сэр.        Привычная обольстительная улыбка смягчается. Алекс ждёт его. Энтони хочется думать, что он даже скучал по нему. Хочется совсем немного обмануться, что за эти несколько дней между ними разгорелось что-то такое... Энтони не может подобрать слово. Он думает об этом, пока поднимается на лифте. Думает, пока идёт к номеру. Думает, пока проворачивает ключ в замке и открывает дверь. Думает, пока лежит на полу бесконечного коридора отеля, пропитывая кровью ковровое покрытие. Думает даже тогда, когда глаза закрываются, а сознание начинает уплывать так далеко, что думать практически не получается.        Темнота. В самом начале его окружает темнота, абсолютное ничего. Холод и гул появляются позже. Тогда, когда темноту заполняют красные пятна. Они то заливают всё вокруг, то отступают, вновь оставляя его наедине с пустотой. К этой пляске цвета прибавляется запах серы. Энтони видит себя со стороны, стоящего как истукан в этой черноте, опоясанный красным. Он уверен, что видит себя, хотя и не может узнать. Собственное тело кажется каким-то абсурдно длинным, ломаным, непропорциональным. Он пытается посчитать конечности и вечно сбивается со счёта. Вокруг него появляются и другие фигуры, но каждый раз, как Энтони пытается посмотреть на них в упор, а не периферийным зрением, они ускользают, будто бы это лишь иллюзия. "Значит, это всё", думает он. Красное вокруг его светлой фигуры стелется и колышется, как рябь на воде. Среди гула, словно сквозь радио-помехи, пробиваются голоса. Сразу много, безумная какофония из сотен: мужских, женских, юношеских, старческих, истеричных, спокойных. Но все они будто говорят не с ним, будто они пытаются о чём-то договориться между собой, что-то решить. Энтони пытается сосредоточиться хотя бы на одном из них, не получается, их слишком много.  Внезапно всё заканчивается. Энтони открывает глаза и щурится от яркого света, бьющего сквозь незадёрнутые с вечера шторы.        — Тони, если ты сейчас же не проснёшься, я забираю твой кусок пирога!       Молли сидит на краю его кровати, уже одетая к завтраку, короткие светлые волосы собраны в волнистую причёску. Энтони резко садится на постели. Кошмар отступает. Он делает попытку воспроизвести хоть что-то из сна. Ему удаётся зацепиться за чей-то образ, далёкий и близкий одновременно, но исчезает и он, оставляя после себя лишь чувство чего-то безвозвратно утраченного.        — Держи карман шире, Молс. Сейчас спущусь. Дай переодеться хотя бы.        Когда он спускается, вся семья уже в сборе, видимо, им пришлось его подождать. Энтони садится рядом с сестрой, мама ставит перед ним тарелку с ароматным вишнёвым пирогом. Песочное тесто и чуть кислая начинка внутри, а сверху любовно выложенная сетка. Энтони смотрит на мать, и сердце почему-то сжимается от тоски.        — Ешь, bambino, уже и так всё остыло, пока ты отсыпался.       На её лице собираются ласковые морщинки, она вся будто светится изнутри, излучая материнскую безусловную любовь. Пирог отвлекает от не оформившихся мыслей. Энтони решает, что подумает обо всём после завтрака.        "Сегодня воздушное судно "Граф Зеппелин" отправляется в кругосветное путешествие. Отправной точкой стал Нью-Джерси..." задорно сообщает сообщает радио.       — Я бы тоже хотела полетать, пап!        — Вы с Тони мелкие, вас никуда не пустят.        Начинается шутливая перепалка. Молли не остаётся в долгу, с удовольствием подкалывает старшего брата. Энтони смотрит на них и в этот раз даже не может придумать дурацкую остроту, чтобы вклиниться в диалог. В любом случае отец быстро пресекает хоть и шуточные, но споры.        — Говорят, скоро в Миннесоте откроют аэропорт для пассажиров. Если будешь хорошо себя вести…       — Я буду! Давай на день рождения! Давай?       — Сначала завтракай, обезьянка.       Отец смеётся. Энтони кажется, что он никогда так не смеялся раньше. Открыто, светло, с теплом. Может быть, только в их далёком детстве, когда они с Молли притащили с улицы грязного щенка и запеленали в рубашку старшего брата. Да, тогда он смеялся точно так же. Беззлобно, просто, очаровываясь детской непосредственностью. Энтони ещё сказал, что хочет, чтобы отец смеялся так всегда. Правда, когда он принёс облезлого кота, отец лишь выкинул блохастого и отругал сына. Что ж, видимо, коты ему нравились меньше.        — К вечеру приедет Марко, присмотрит за вами, ужин приготовит Долорес, нам с мамой нужно будет уйти.         "Уйти". Энтони цепляется за это слово, словно оно прячет в себе что-то неуловимое, тревожащее. Он снова переводит взгляд на мать, которая не торопясь закончила завтрак и теперь, слюнявя изящные пальцы, переворачивает страницы какого-то женского романа, погружённая в историю. Всё это кажется таким... отдалённым, как если бы он наблюдал за семейной сценой сквозь окно, запотевшее от утренней росы. Мать сидит во главе стола, напротив отца, и время от времени кидает ему кокетливые взгляды — лёгкие, невинные, совсем девичьи. В этот момент кажется, что между ними вовсе не бывает ссор. Все эти взгляды — идиллия. Энтони знает, это иллюзия. Они так и не смогли научиться быть вместе, не смогли освободиться от острых углов, выцарапывающих друг в друге старые раны.        День проходит в хороводе мелочей. То с Молли они собирают пазлы — маленькие кусочки, которые складываются в нечто необъяснимое, неясное. Может, это лошади на фоне заката, а может, парусник, разбивающий океанские волны. То Молли устраивает им с матерью показ мод, примеряя мамины платья, на удивление со всей серьёзностью подходя к выбору каждого наряда. Пока мать в приподнятом настроении, напевая себе что-то под нос, собирается на ужин, Энтони пытается читать «По ту сторону Рая». Слова, как вода сквозь решето, ускользают, как бы он ни пытался сосредоточиться. Однако текст отчего-то кажется жутко знакомым, будто он уже читал его раньше.       К вечеру появляется Марко, младший брат отца. «Оторви и брось», — говорит о нём отец. Марко — балагур, который умеет раскрасить любую тень весёлым словом, шуткой, разговором. Он шутит с Долорес, её заразительный смех разносится по дому, захватывает всё вокруг и даже проникает в стены. И вот этот смех, шум электрического фена, болтовня родственников — они заполняют всё пространство. Энтони, сидя у себя в комнате, делает радио погромче, пытаясь заглушить гул, который не имеет, ни начала, ни конца.       — Милый, ты как тут?        Мама стоит в дверном проёме, красивая, в шубе поверх шёлкового синего платья. Её любимого. Энтони почему-то вновь делается очень грустно. Может, потому что вот такая идиллия в их доме – явление временное, а может, почему-то ещё. Он не знает.        — Лучше всех!       — Ты сегодня какой-то задумчивый. Тебя что-то расстроило?       — Нет, мам. Видимо, не выспался просто.       — Хорошо.        — Иди, отец наверняка уже ждёт.        — Береги себя, Тони.        Она целует его в лоб на прощание, и ему неожиданно хочется расплакаться. Он чувствует, будто что-то упускает. Что-то важное. Очень-очень важное. В глазах стоит силуэт мамы в пушистой шубе на фоне яркого света из коридора. Гул во всём доме начинает давить на виски, он крутит ручку радио, пытаясь заткнуть накатившую из ниоткуда тревогу.        — Салют, Америка! Рад вновь оказаться в эфире!       Энтони сосредотачивается на голосе из динамика. Шум вокруг стихает, не слышно ни Долорес, смеющейся над шутками Марко, ни брата с сестрой, которые в очередной раз не могут что-то поделить. Ничего, только голос.        — Сегодня мы поговорим о Генри Холмсе. Каждого ребёнка Чикаго пугали байками об этом изобретательном парне, хорошо, что беднягу повесили тридцать лет назад!        Ведущий смеётся, а следом в эфире раздаётся смех множества голосов. Энтони закрывает глаза, вслушиваясь в трёп по радио. Конечно, он знал о Холмсе. Кажется, ещё во времена его отца эта история стала байкой, чтобы пугать детишек на Хэллоуин.       — Чтобы погружать гостей отеля в забытье, Холмс использовал газ. Через лабиринт скрытых путей он доставлял их тела в мрак подвала — и там расправлялся с ними с холодной жестокостью. Проснись. Проблему с утилизацией останков он решал с помощью мощной печи — обычно она служила для обогрева здания. Проснись. Выход из этого проклятого места был невозможен. Проснись. У несчастных жертв не было ни единого шанса на спасение: подвал был напичкан скрытыми механизмами, тупиками и потайными коридорами. Оттуда не было слышно ни единого звука. Проснись, проснись, проснись…       Непрекращающееся "проснись" заполняет собой всю комнату, а следом и черепную коробку. Энтони кажется, будто он весь сейчас состоит из этого "проснись". "Проснись, проснись, проснись". Оно съедает все звуки, сливается в кашу и превращается в крик мифического зверя. Отчаянный вопль, сигнал бедствия, семь ангельских труб. Голову разрывает от отчаянного воя, который не заткнуть, не задушить, не перебить ничем. Приёмник злобно шипит и искрит, повторяя одно и то же.        Энтони, не раздумывая, вскакивает с кровати. Надо заглушить, остановить это. В ящике письменного стола лежит подаренный отцом кольт. Он знает это, он помнит, как сам складывал его туда. В барабане две пули. Прокрутить, взвести курок, спустить крючок. Три простых действия. "Проснись, проснись, проснись". Выстрел.