Четыре из пяти

      «Надо что-то делать с этими снами», — подумал Кирилл, в очередной раз открыв глаза задолго до будильника. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Увиденное не выходило из головы. Нужно было отвлечься. Он потянулся к телефону и отправил сообщение Васильичу. Ответ пришел почти сразу. У него оставалось полчаса.       Он сходил в душ и в одном халате спустился в кухню. Сварил кофе и пару яиц, открыл ноутбук, зашёл на сайт «Коммерсанта». Через несколько минут раздался звонок с ресепшена.       — Кирилл Анатольевич, к вам курьер из ООО «Ландыш».       — Доброе утро, Петр Андреевич. Впустите, пожалуйста. Как ваши внуки?       — С гриппом справились, слава богу. Ваши пельмени вчера уплетали за милую душу.       — Рад слышать. Могу ещё занести.       — Не откажусь. Хорошего вам дня.       В дверь позвонили, и Кирилл, сделав глубокий вдох, пошёл открывать.       На пороге стоял юноша — с дерзкой усмешкой и на вид какой-то слишком молодой, почти мальчик. Но Васильич принципиально не держал никого моложе двадцати двух и без высшего образования, не доверяя паспортным данным и досконально проверяя прошлое вплоть до детских прививок и семейных болезней. Соответственно, у этого «ландыша» просто щенячья генетика. Кириллу такие обычно не нравились. Васильич об этом знал, и не прислал бы, если бы в такое нестандартное время суток нашлись другие варианты. Сойдёт. Мальчик обвел глазами видимую часть пентхауса и довольно хмыкнул.       — Куда проходить? — спросил он.       — Сюда, в кухню, — Кирилл легонько подтолкнул его за плечо. — Ты готов?       — Всегда готов.       «Тоже мне, юный ленинец», — Кирилл на мгновение улетел в детство. Присяга, галстук, улыбающиеся родители.       — Хорошо, — он протянул мальчику конверт, который тот, проверив содержимое, спрятал в своем рюкзаке. — Приступай.       Кирилл развязал пояс халата и надавил мальчику на плечо. Мальчик послушно встал на колени и взял в рот. Когда эрекция дошла до нужной стадии, Кирилл попросил мальчика встать, спустить штаны и опереться на стол, а сам надел презерватив и потянулся за смазкой.       — Можно и без неё, у меня уже…       — Целее будешь, — строго ответил Кирилл, и воткнулся скользким членом в призывно откляченную задницу.       Он закончил быстро, выкинул презерватив в мусорное ведро, сел на барный стул, взял в руку чашку с ещё не остывшим кофе и взглянул на часы. Почти рекордные 10 минут от входной двери.       — Спасибо, свободен, — бросил Кирилл мальчику, который всё еще крутился рядом и стрелял глазами, как будто чего-то ожидая.       — И даже завтраком не угостишь?       — Это в твой тариф не входит. Иди давай. Молодец, справился за десять минут, получил за час. И ещё весь день впереди. Проведи его с пользой, сходи в Третьяковку, обогатись культурно.       — Ладно, — пожал плечами мальчик, поднял с пола рюкзак и отправился было к выходу, но перед дверью обернулся. — А чем ты занимаешься?       — Иди уже, а то я Васильичу расскажу, как ты относишься к своим трудовым обязанностям.       Мальчик скривил лицо и молча вышел, демонстративно хлопнув дверью.       Кирилл обхватил голову руками. Господи, надо было просто в душе подрочить, и никаких разговоров.       И правда, может, рассказать Васильичу, что его подопечный лезет, куда не нужно?       Васильич был на самом деле Владленович, а Васильичем стал из-за того, что кто-то когда-то, ещё в начале его бизнес-деятельности, сравнил его с Иваном Грозным. Его мальчики получали отличные условия работы, но от них требовалась абсолютная конфиденциальность и малейшее нарушение жестко каралось. Ходили слухи про слитые несколько лет назад фотографии одного известного православного священника и раскалённую кочергу, после этого загадочным образом оказавшуюся в заднице у слившего, но вроде бы это было лишь слухами, а вдаваться в детали Кирилл не хотел. Просто знал, что волшебные слова «скажу Васильичу» прекращают все лишние вопросы.       Он снова взглянул на часы и вздохнул. Ещё даже восьми нет. Сон из головы так и не вышел, и теперь к нему добавились обрывки воспоминаний об отце, который отметил его посвящение в пионеры так, что упал с лестницы и сломал ногу, а потом ещё месяц строил из себя самого несчастного инвалида в мире.       За секунды от двери машины до двери банка Кирилл успел пожалеть о том, что согласился на эту должность, требующую постоянного ношения костюмов. В Москве в десять утра стояла невыносимая жара.       Половина кондиционеров внутри здания не работали. Кирилл подумал, что надо бы устроить всем ответственным выволочку на тему несвоевременной профилактики, но потом вспомнил, что это не его работа. Хотят страдать — пусть страдают.       Телефон в кармане завибрировал. Кирилл, не прекращая бодрого шага, достал его, обнаружил очередную бессмысленную рассылку, заодно заглянул в календарь проверить, что у него после встречи с главой IT-отдела, потом открыл договор, который нужно было успеть просмотреть и вернуть с пометками до обеда, и на полном ходу врезался в кого-то. Живот обожгло, экран телефона покрылся бежевыми брызгами, раздался звон разбившегося фарфора.       Кирилл поднял голову и застыл. Перед ним стоял парень, с растерянным взглядом и подрагивающими пухлыми губами, с покрывшейся нервными красными пятнами шеей, в очках, с взъерошенными волосами и в клетчатой рубашке…       Появившийся из-за угла Сергей, на встречу с которым и приехал Кирилл, начал выговаривать парню, и тот, пробормотав что-то, поспешно ретировался.       Кирилл мог поклясться, что растерянный взгляд на секунду сменился на тот знакомый, особый, характерный для мужчин, которые любят других мужчин. Оценивающий, как будто примеряющийся.       Но может, ему показалось. Может, он просто хотел это увидеть.

***

      Кирилл вышел из кабинета профессора и направился прямиком к туалету. Открутил вентиль торчащего из стены латунного крана, расположенного слишком высоко и распыляющего воду во все стороны, помыл руки водой — огрызка хозяйственного мыла, обычно валявшегося на краю раковины, там не оказалось — и прополоскал рот. Более интимные места здесь мыть не рискнул, и направился к выходу, чтобы побыстрее добежать до общаги и отдраить себя, как следует, от того, что сейчас произошло. Уже шёл десятый час, свет в коридорах был выключен, и только последние лучи низкого июньского солнца, еле попадавшие в окна, с трудом освещали тёмно-серые стены фойе.       Рядом со входом в одну из аудиторий, возле кучи беспорядочно наваленных друг на друга стульев, стоял, уткнувшись лбом в стену, какой-то парень, и, кажется, хныкал.       — Ты там живой? — спросил Кирилл, подойдя поближе. Парень подскочил на месте и поспешно вытер глаза.       — Живой, — плачущим голосом ответил он.       — Чего ревёшь?       — Я… очки разбил. Тут эти стулья, я не заметил, запнулся, и вот… — он протянул Кириллу ладонь. В ней лежали очки с одной треснувшей линзой и выпавшая, расколотая на куски вторая.       — Ну и что? Новые купишь.       — Меня мать убьёт, их так долго делали.       — Прям убьёт?       — Ну поругает, — сморщил он курносый нос.       — Ну и поругает. Иди домой уже, чего ты тут стоишь?       — Я… у меня минус пять и астигматизм, я до дома не дойду, — опять заплакал он.       — Далеко живёшь?       — Нет, тут рядом, на Чайковского. Над продуктовым.       — А, понял. Я там работаю.       — Кем?       — Грузчиком, — тихо произнес Кирилл, посмотрев в пол. Работы своей он стеснялся, несмотря на приличную добавку к стипендии и продукты «из-под прилавка» от симпатизировавших ему продавщиц.       — Ого. Сильный? — перестал всхлипывать и восхищенно распахнул глаза парень.       — Тебя подниму, если нужно, — отшутился Кирилл, удивившись, что тот не скривил морду, как другие.       Парень улыбнулся.       — Давай я тебя до дома доведу, хочешь? — предложил Кирилл и сразу же пожалел об этом. Очень уж хотелось помыться. Хотя не такая уж это и большая петля, а если этот малохольный под машину угодит, Кирилл себе никогда не простит.       — Я был бы очень благодарен, — втянул тот сопли.       — Ну веди, Сусанин. Как тебя зовут-то?       — Костя. Федоренко. А тебя?       — Кирилл. Соколов.       — Красивое имя. Кирилл.       — Имя как имя, — буркнул он, пытаясь скрыть, что ему приятно.       Они молча вышли из института, молча неторопливо пересекли площадь. Кириллу было неуютно: он не знал, что спрашивать, а тело продолжало стремиться под душ.       На светофоре Костя, прекратив, наконец, зловещую паузу, спросил:       — А ты на каком учишься?       — На машиностроительном. А ты?       — На экономическом. Второй курс закончил.       — Я только первый.       — Нормально?       — Без троек. А чего тебя так поздно занесло туда? Сессия же закончилась.       — Я в библиотеку ходил книги сдавать и зачитался случайно.       — Зачитался случайно, — Кирилл покачал головой. — Ты прямо настоящий очкарик. Знайка?       — Чем больше я знаю, тем больше я понимаю, что ничего не знаю. Это Сократ сказал.       — Ага. Точно ботаник.       — Я не ботаник, — обиженно протянул Костя. — Ты сам-то чего в такое время шлялся по коридорам?       — Да хвост один сдавал.       — По какому предмету?       — Сопромат, — наврал Кирилл.       — Понятно, — вздохнул Костя. — Это сложно, я слыхал. Сдал?       — Сдал, сдал.       Они подошли к хорошо знакомой Кириллу серой кирпичной хрущёвке со стеклянными витринами на первом этаже, где он, после пар, в синей спецовке разгружал блоки замороженного мяса, которое загадочным образом не всегда доходило до покупателей.       — Ты на каком этаже живешь?       — На третьем.       — Давай доведу до квартиры. А то опять запнешься обо что-нибудь.       — Ага. Спасибо.       — Ты до оптики-то завтра сам доберешься?       — Чёрт.       — Чего?       — Мать с отцом завтра работают, а оптика далеко. Это я до следующей недели не выберусь, пока мать во вторую смену не пойдёт.       — Ну хочешь, я тебя провожу? — Кирилл опять пожалел о вылетевших словах. У него же друзья есть, наверное, пусть они водят.       — Правда? — улыбнулся Костя. — Ты сможешь?       — Не работаю завтра, так что смогу. А где это?       — Там, где труба, знаешь? Котельная.       — Знаю.       — Недалеко от неё.       — Понял, рядом, значит. «Далеко». Я уж боялся, что на левый придется ехать.       — Я редко куда-то выхожу. Так что мне далеко, — вздохнул Костя.       — Ну ладно. Когда приходить-то за тобой завтра? — спросил Кирилл, когда тот остановился у одной из дверей.       — В десять нормально?       — Не вопрос. Договор, — Кирилл протянул руку.       Костя протянул свою в ответ и обхватил его ладонь. Кирилл почувствовал нежное прикосновение длинных пальцев, и в груди ёкнуло. Он посмотрел на уже совсем не зарёванное лицо, на вздернутый нос, ямочки на щеках, губы, чуть приоткрытые, улыбающиеся одними уголками, и покрасневшие уши, и отдёрнул руку.       — Завтра в десять, чтобы как штык! — бросил он, убегая по ступенькам.       Общага находилась в пяти минутах отсюда. Кирилл галопом преодолел это расстояние за две. Быстро забежал к себе в комнату за полотенцем и не успокоился, пока не оказался в душе, выскабливая остатки вазелина из причинных мест жесткой мочалкой.       «Что ж за ерунда-то такая», — думал он потом в кровати.       Кирилл уехал из Дудинки не только потому, что не видел будущего за полярным кругом, но и потому, что к семнадцати годам не увидел там ни одной красивой девчонки. Такой, чтобы сердце защемило. Его друзья умудрялись влюбляться и даже заниматься сексом с одноклассницами, а ему казалось, что у них слишком низкие требования. В этом он еще больше убедился, когда у них появился новый физрук, свежий выпускник физкультурного техникума, лет от силы двадцати пяти. Когда Кирилл впервые его увидел, у него перехватило дыхание. Он наблюдал за ним постоянно, таращился на его мускулистые плечи в футболке и на округлые ягодицы, очертания которых проглядывались в мешковатых спортивных штанах, когда тот наклонялся. А уж как он улыбался… Таких ровных белых зубов Кирилл ни у кого из знакомых не видел. «Хочу быть как Георгий Павлович», — думал он и наворачивал круги по школьному стадиону в пасмурные воскресные утра, пока не наступали морозы, и тогда усердно отжимался дома. Каждое «молодец, Соколов» во время сдачи нормативов обволакивало тёплым одеялом.       А через месяц после выпускного физрук женился на его однокласснице Вике, с которой, как оказалось, начал сожительствовать ещё во время учёбы.       И тогда Кирилл совсем растерялся: он не мог понять, как такой красавец пошёл на поводу у Вики, к которой Кирилл бы и пальцем не притронулся.       Он уехал в Красноярск, поступил в Институт Космической Техники. Космосом никогда не бредил, просто этот ВТУЗ, будучи расположенным в рабочем районе среди заводов, показался самым приземлённым из инженерных вузов города, и здесь, в своей поношенной одежде и с простой стрижкой под машинку, Кирилл не почувствовал себя чужим рядом с другими абитуриентами.       В Красноярске красивых девчонок он тоже почему-то не нашёл. То есть, они, конечно были, но ни одна из них не цепляла его достаточно, чтобы хотелось с ней познакомиться поближе.       Когда три недели назад дома у друзей, празднующих конец занятий и начало сессии, Томка из его группы начала к нему клеиться, он решил проверить, действительно ли «не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки», и выпил несколько стопок подряд, закусив одним огурцом.       Комната вскоре пошла кругом, а Томка, чей язык уже побывал в самых дальних закоулках его рта, затолкала его в хозяйскую спальню, стащила с него штаны, пьяным шёпотом рассказывая, какой же он красивый, и как всем девчонкам на курсе он нравится, но ей больше всех, ведь они-то так, пустышки, а вот она ему даст всё, что он захочет.       Он ощущал её руки, блуждающие по телу, но как ни старался, никакого, хоть самого ничтожного желания не чувствовал.       — Ты что, импотент? — вдруг резко спросила она после тщетных попыток привести его в боевую готовность.       Он промычал что-то в ответ, а она встала, оделась и вышла из комнаты.       Проснулся Кирилл уже утром. На двуспальной кровати с ним втиснулись ещё трое человек: четыре грязные пятки у его лица принадлежали каким-то незнакомцам, а рядом на подушке мирно сопела голова хозяина квартиры, однокурсника Пашки. Пашка был в одних плавках, и Кирилл засмотрелся на его выступающие ребра, впалый живот, родимое пятно на боку, дорожку волос над резинкой трусов и очертания выпуклости под ними.       Внизу живота скрутило, и Кирилл подумал, что какая-то у него замедленная реакция: соблазняли вчера, а организм отреагировал сегодня. Соблазняли вчера? Кирилл не помнил, как застёгивал штаны. Он приподнялся на локтях, и увидел, что одет и застёгнут. От мысли, что кто-то из этих троих вчера натягивал на него трусы и брюки, его бросило в жар, а к паху прилила кровь — от стыда, конечно же. «Вот же позор», — подумал он, выползая из кровати.       А потом началась сессия, и думать о случившемся было некогда.       Пока не пришлось сдавать историю КПСС.       Профессор откровенно валил его на мелочах, под конец сказал, чтобы приходил на пересдачу, и, укоряюще покачав головой, добавил:       — Стыдно не знать досконально историю организации, которая дала тебе все жизненные блага и подарила счастливое детство и радужное будущее.       Кирилл хотел было сказать, что счастливого детства никогда не было ни у него, ни у его родителей, деда сгноили в лагерях, а сам он остался безотцовщиной в том числе благодаря совсем недавней политике партии, но промолчал. Воевать из-за такого идиотского предмета было лишним, главное — наскрести на тройку.       Время пересдачи в восемь вечера слегка смутило. Сессия уже закончилась, в институте почти никого не было.       Кирилл пришел к профессору Голикову на кафедру. В кабинете было идеально чисто. Книги на полках стояли так ровно, как будто их никто никогда оттуда не доставал. Он сел на стул напротив профессора и начал отвечать на его вопросы. Тот продолжал валить, и Кириллу хотелось встать и врезать ему в нахальную морду, которая смотрела на него прищурившись, оценивающим взглядом.       — Ладно, — сказал Голиков. — Я вижу, что предмет мой вы не уважаете. Давайте решим этот вопрос по-другому.       Он встал из-за стола, подошёл к двери и запер её изнутри. Потом щелкнул выключателем, и только настольная лампа с зелёным абажуром продолжила освещать кабинет.       — Садитесь в кресло, Соколов, — строго сказал профессор.       Кирилл послушно перебрался в низкое кресло. Голиков подошёл к нему, на ходу расстёгивая ширинку, которая оказалась на уровне лица Кирилла.       Он сразу догадался, что сейчас произойдёт. Никто никогда не говорил об этом напрямую. Это всегда были осколки чьих-то историй, пошлые шутки, матерные частушки, слухи о тех, кто сидел когда-то в Дудинской колонии и потом, выйдя на свободу, остался в городе. Но из этих частиц постепенно складывалась картина того, что могло происходить. Где-то, с кем-то, иногда. И порой, услышав краем уха очередной пересказ сплетен, Кирилл чувствовал, как колыхалось что-то глубоко внутри.       По-хорошему, Кириллу нужно было испугаться и убежать, пожаловаться кому-то. Ничего нормального в этой ситуации не было. Но кому жаловаться, он не знал. И уж точно его слово не имело бы веса против профессорского. И Голиков, скорее всего, это понимал.       Но самое странное — как ни было бы ему в тот момент стыдно за это осознание — в Кирилле проснулось любопытство. И даже появилась мысль, что если так можно сдать этот чёртов экзамен, то он, наверное, и не против. Тем более, неприятным Голиков ему не казался. Хоть ему и было под шестьдесят, одевался он опрятно, выглядел бодро, за собой явно следил. В юности, возможно, даже был хорош собой.       Висящий профессорский член смотрел на него продолговатым отверстием сплющенной крайней плоти, прищурившейся, как и её хозяин.       — Ну? — Голиков помотал им из стороны в сторону и погладил Кирилла по щеке сухой ладонью с обручальным кольцом.       — Что ну?       — Соси, Соколов.       — Я не умею.       — Учись. Пригодится такой смазливой морде, как ты. Рот открывай, и поехали. Ложечку за Ленина, ложечку за партию.       Кирилл открыл рот, потянулся чуть вперед, и Голиков проскользнул членом внутрь. Он двигался, а Кирилл, обхватив его губами, думал, что ему совсем не противно. Член увеличивался в размерах, заполняя рот и проталкиваясь в глотку. Пахнул почти как свой, если не помыться после смены, но с примесью чего-то чужого. Власти Советов, наверное.       — Тебе чего, нравится? — захохотал Голиков.       — Почему? — Кирилл выпустил член изо рта.       — Посмотри, — Голиков показал пальцем вниз. Под легкими летними брюками Кирилла угадывался очевидный стояк.       Он пожал плечами:       — Наверное.       — Далеко пойдёшь, студент, — Голиков вновь потрепал его по щеке. — Хочешь чего-то поинтереснее?       — Чего? — спросил Кирилл, изображая наивность, но понимая, что сейчас ему придётся пожертвовать своей задницей.       — Того. — Голиков выудил из ящика письменного стола оранжевую плоскую банку «Норки», спустил штаны до колен и встал у стола, опёршись на столешницу.       — А что делать? — неуверенно поинтересовался Кирилл.       — Снимать штаны и бегать, имбецил. Хуй доставай, смазывай, и вперёд. Ты же инженер? Как там у вас, штыри, пазы? Упругое тело, силовое воздействие? Разберёшься.       Кирилл сделал всё, как просили, и чуть не потерял разум от горячей узкой задницы. Он двигался внутри, а по движению правого локтя Голикова догадался, что тот параллельно наяривал сам себе. Профессор постанывал, пыхтел, потом начал подвывать. Кирилл рассматривал его бледную, повидавшую жизнь жопу, кожа на которой уже начала морщиться, и вспоминал изгибы пятой точки физрука, слишком явно всплывавшей теперь в памяти. Он никогда не видел её голой, но сейчас мог представить — гладкую, упругую. Он закрыл глаза, любуясь образом спортивного красавца, который выгибается перед ним, впуская в себя… Кирилл, почувствовав, что конец близко, наконец расслабился и застонал сам.       — Давай, Соколов, — вернул его к реальности Голиков, — спускай прямо внутрь.       И он спустил. Профессор тоже. Прямо на потрескавшийся линолеум.       Через минуту он покинул кабинет с зачеткой, в которой красовались буквы «ОТЛ» и размашистая подпись Голикова.       — Сопромат, — прошептал Кирилл, уставившись из-под одеяла в потолок, и тихо засмеялся. — Сопромат.

***

      Обсуждая с Сергеем замену компьютеров для операционистов (старые уже с трудом тянули современное ПО), Кирилл не мог отделаться от мыслей о столкнувшемся с ним парне: не давала об этом забыть прилипающая к телу рубашка с отвратительным запахом растворимого кофе. Может, выдать бюджет на нормальный? Чтобы пили человеческий эспрессо, а не эту химозную жижу. В конце встречи он спросил:       — А вот тот молодой человек, с которым сегодня произошел инцидент…       — Виталий?       — Да. Он не виноват, я сам не смотрел, куда шёл. Мне кажется, он перенервничал без причины. Где его можно найти?       Виталия, притаившегося за двумя экранами, он обнаружил в углу опен-спейса, подошёл к нему и, усевшись на его стол, предложил оплатить химчистку. Тому явно не понравилась подобная наглость, и, нахмурившись, он вежливо отказался, но перед этим — Кирилл мог поклясться — снова окинул его тем самым оценивающим взглядом.       Кирилл провёл день в разъездах и совещаниях, и то растерянное, то хмурое, то присматривающееся лицо Виталия не выходило из его головы. А когда, наконец, добрался до дома и лёг спать, вдруг понял: с момента столкновения он ни разу не вспомнил о своих кошмарах.       Тогда он вышел в кабинет, уселся за стол, включил компьютер и открыл список сотрудников банка.       — Прости, — сказал он стоявшей неподалёку фотографии.

***

      Выйдя утром из общаги, Кирилл зашёл в хлебный магазин, где купил два коржика с орехами, и в соседний молочный, за бутылкой кефира. Пока шёл до Чайковского, сорвал зубами с бутылки зеленую фольговую крышку, умял один из коржиков, запивая его кефиром, и хотел было приняться за второй, но решил почему-то оставить его. Для Кости.       Думать о вчерашней истории с экзаменом не хотелось. Сессия была за спиной, каким образом — неважно.       Зато ощущение нежного рукопожатия не отпускало, продолжая заставлять сердце биться чуть быстрее. «Успокойся, Соколов, — повторял он себе, — проводишь его куда надо, и дело с концом».       Ровно в десять Кирилл, волнуясь, позвонил в дверь. Услышал топот, поворот замка, и на пороге появился запыхавшийся Костя.       — Я готов! — бодро заявил он и захлопнул за собой дверь.       Кирилл от неожиданности просто протянул ему коржик.       — Это мне? — удивился Костя. — Спасибо! Я позавтракать не успел.       Он откусил сразу огромный кусок, и довольно застонал.       — Два ража меня шпаш, — сказал он, жуя.       — А у тебя счётчик стоит?       — Совершенно верно, у меня всё учитывается, — Костя отряхнул крошки с рубашки.       — А вознаграждение по итогам положено? — усмехнулся Кирилл.       — Конечно, — уверенно кивнул тот. — За каждые пять спасений — приз.       Кирилл молча брёл чуть позади Кости, посматривал за него под ноги и разглядывал со спины. Костя немного сутулился, выгибая вперед шею, на которую спадали завитки отросших светлых волос. Заправленная в слегка великоватые индийские джинсы рубашка в сине-зеленую клетку с закатанными рукавами открывала покрасневшие от долгих часов сидения за столом локти, бледные предплечья, тонкие запястья и уже знакомые — осязательно — длинные пальцы рук.       — Ты сам-то где живёшь? — Костя повернул к нему голову.       — А? — вздрогнул Кирилл.       — Живёшь где?       — Там, — Кирилл махнул вправо, — в общаге, на Инструментальной.       — А, хорошо. Значит не заставил тебя переться не пойми куда в такую рань.       — Десять утра это рань?       — Я поспать люблю, — вздохнул Костя.       Поспать. Отец бы Кирилла за такое вздрючил без вопросов.       — А почему общага? Ты не местный?       — Из Дудинки.       — Ого. Мать туда плавала на теплоходе. Говорит, красиво очень.       — У твоей матери странное представление о красоте.       — А что, нет? Горы, озёра же.       — Ну если её вывезли из порта автобусом и в тундру повезли, то, может, и красиво. А сам город — сплошная тоска. Серые коробки и снег восемь месяцев в году.       — А олени у вас там есть?       — В городе?       — Да.       — Бывает, что забредают.       — Очуметь. Никогда оленя не видел. Они красивые?       — Да. Когда на воле.       Они переходили дорогу у Дворца Культуры, и на середине улицы Кирилл вдруг заметил резко вырулившую из-за поворота машину, которая направилась прямо к ним, не сбавляя скорости. Он рванул вперёд, схватил Костю за запястье и потащил его к тротуару.       Машина пронеслась мимо, даже не затормозив.       — Блядь, да что же за урод! — Кирилл махнул кулаком вслед машине.       Побледневший Костя стоял, уставившись в потрескавшийся асфальт. Кирилл шагнул ближе и обнял его за плечи.       — Всё хорошо, никто не умер, — шепнул он, ощущая, как растекается по организму тепло от близости чужого тела. Поскорее бы уже разобраться с этой чёртовой оптикой и не видеть его больше.       — Три… — пробормотал Костя трясущимися губами.       — Что три? — не понял Кирилл.       — Спас меня. В третий раз.       — А, это, — Кирилл сделал шаг назад. — Ну хорошо, награда всё ближе. Только в оставшиеся разы давай без смертельной опасности обойдёмся.       — Договор, — улыбнулся Костя.       До оптики дошли без дополнительных приключений и разговоров, и, пока Костя отошёл куда-то с техником, Кирилл сел на скамейку в углу и огляделся. В приглушённом свете — слишком приглушённом для такого заведения — и под тихие голоса посетителей его разморило, и он погрузился в полусон.       Возникли осколки картин: отец с ремнём, испуганная мать, маленькая сестра, которую он обнимает, прячась с ней в соседней комнате. Потом Новый год без отца: он снова злой ушёл куда-то, а потом его окоченевший труп с утра на соседней улице. Потом большое, непрекращающееся стадо оленей, которые заполняют всё пространство, их рога похожи на лес, текущий мимо него. Один олень поворачивается к нему, смотрит прямо в глаза и говорит: «Ну всё, мы закончили. Слышишь? Эй».       Он открыл глаза. Костя сидел рядом, с рукой на его плече. И в круглых очках. В них он почему-то показался Кириллу особенно наивным и беззащитным. Кончики его пальцев касались шеи, и рука Кирилла предательски покрылась мурашками. Он поспешно растер предплечье, хоть в этом освещении Костя вряд ли что-то бы заметил.       — Тебе скучно? Прости.       — Нормально, я просто утомился ещё вчера.       — Провожать инвалидов до дома — тяжёлая работа, я согласен, — вздохнул Костя.       — Придурок, — усмехнулся Кирилл. — Ты так быстро очки получил?       — Да, подфартило. Тебе больше не придётся меня сюда провожать.       — Да мне и не сложно было, — Кирилл смутился. Неужели по нему было понятно, что он не хочет здесь быть?       — Я наконец-то могу тебя полностью рассмотреть, — сказал Костя, когда они оказались под ярким солнцем.       — И как?       — Ну, — Костя загадочно поднял бровь, — даже лучше, чем мне казалось.       — Скажешь тоже, — буркнул Кирилл, сдерживая уголки губ, упорно стремившиеся разъехаться в улыбке.       Костина зажатость исчезла, он уже не боялся сделать неосторожный шаг и обращал внимание на то, что происходило вокруг. Замечал котов в окнах, последний, уже свалявшийся под утренним дождем тополиный пух и неравномерные прутья чугунной ограды сквера. А когда они снова проходили мимо Дворца Культуры, он дёрнул Кирилла за руку:       — О, смотри, «Звёздные войны» показывают.       На афише, которую они до этого благополучно проигнорировали, каллиграфическим почерком был выведен список киносеансов на ближайший месяц: «Роман с камнем», «Профессионал», «Звёздные войны», что-то индийское.       — А что такое «Сборник мультфильмов»? — спросил Кирилл.       — Это сборник мультфильмов.       — И что там показывают?       — Как повезет. Могут крота чешского целый час крутить, а могут «Тайну третьей планеты».       — Понятно, это я видел.       — А «Звёздные войны» видел?       — Нет.       — Фантастику любишь?       — Наверное, — Кирилл не хотел врать, но признаться, что к фантастике равнодушен, не решился.       — Я хочу пойти. Давно хотел. У моего одноклассника отец — директор универмага, у них видик есть. Все однажды пошли к нему смотреть эти «Звёздные войны», а я болел. А потом что-то с кассетой случилось, и всё. В этот раз не упущу шанс. Пойдёшь со мной?       Кириллу показалось, что Костя издевается над ним. Он всего лишь предложил помочь, а теперь мало того, что Костино присутствие вызывает у него чувства, которые должны оставаться при нём — только такие, как Голиков, могут выпячивать свои извращения — так теперь он хочет продолжить общаться. А он ведь наивный, как ребёнок. Фантастику в кино смотреть ходит. Хлопает этими своими ресницами и рот открывает на любую глупость, которая из Кирилла вылетает. Но как же от этого давит под рёбрами… Нет-нет-нет. Разойтись и всё. И всё.       — Хорошо, — попрощался он со здравым смыслом.       — Правда? Пойдём тогда на дневной, в субботу?       — Через три недели? Пойдём.       За три недели всё пройдёт.       — Сам дойдёшь теперь? — спросил Кирилл на углу Инструментальной.       — Дойду, — улыбнулся Костя. — Если опять не упаду нигде.       — Мне теперь всегда с тобой ходить? Чтобы спасать?       Костя надул губы.       — Везде не надо. Мне нужно в ближайшие дни в Краевую библиотеку, а потом я бы по центру погулял. Хочешь со мной?       Он издевается.       — В ближайшие дни не могу. Я послезавтра к матери на Таймыр улетаю на две недели.       — Понятно, — заметно погрустнел Костя. — Но к фильму же приедешь?       — Приеду, — уверенно произнёс Кирилл.       — Тогда встретимся у афиши перед сеансом?       — Договор. — Кирилл протянул руку. Костя пожал её, и снова от нежного прикосновения всё всколыхнулось.       Дудинка встретила неизменным тоскливым пейзажем.       Мать сидела в кресле целыми днями и молчала — ничего нового для июля. Она работала учительницей физики. Девять месяцев постоянных разговоров у доски и ещё месяц экзаменационной нервотрёпки. Потом на месяц она всегда уходила в себя, и до августа Кириллу с младшей сестрой Мариной приходилось со всем справляться своими силами.       К августу мать оживала, и иногда они ехали отдыхать: в основном в Хакасию или на Алтай, а иногда даже на Чёрное море. Когда отец ещё был жив, ни одна поездка не обходилась без того, чтобы он не нашёл компанию таких же любителей беленькой и потерял человеческий вид до конца отпуска. Каждый раз, конечно, обещал, что больше такого не повторится. «Бля буду».       Однажды он напился прямо перед отпуском, и уснул, когда все уже сидели на чемоданах. Его не смогли разбудить и уехали втроём. В Москву. Это была лучшая поездка в жизни Кирилла. Москва поразила его своими размерами, красивыми, тянущимися ввысь зданиями, широченными улицами и бесконечными зелёными парками, и он пообещал себе, что когда-нибудь обязательно сюда переберётся.       Но поступать в какой-то из московских университетов ему было боязно, а Красноярск показался удобным перевалочным пунктом. В меру большой, но ближе по духу. А уже с дипломом можно будет двинуть дальше.       Марина очень обрадовалась торту с розочками, чудом пережившему полёт и три часа тряски в автобусе-коробочке, и поставила чайник на плиту.       — Как она? — спросил Кирилл.       — Июль, — пожала плечами Марина, и Кирилл подумал, что у неё слишком взрослые для двенадцатилетней девочки глаза. — А у тебя что нового? Невесту нашёл?       — Тебе лишь бы на свадьбу попасть, — улыбнулся Кирилл.       Зацикленность Марины на свадьбах и невестах его иногда пугала. Но так или иначе, фанатично рисуя девушек в белых платьях, Марина обнаружила в себе художественный талант. Она занимала первые места на городских конкурсах и мечтала поступить в Академию в Ленинграде.       — Не нашёл пока, — продолжил Кирилл. — А чего мать про август говорит? Поедете куда?       — Нет, — вздохнула Марина. — Денег не хватит. Даже с северными. И с потерей кормильца. Но, по-моему, она просто не хочет никуда. Слишком устала в этом году.       Кирилл оставил сестру наедине с тортом и пошёл к матери в комнату.       — Как ты, сынок? — встретила она его вымученной улыбкой.       — Не жалуюсь, — он сел рядом на пол и взял её за руку. — Марина говорит, ты никуда не хочешь ехать в августе.       — Да куда мне?       — Ну что значит, куда? Не сидеть же здесь всё лето. Сколько его там осталось.       — Да я и привыкла уже.       — Привыкла? К чему? Вот к этому?       — А разве плохо у нас дома?       Плохо. Тускло. Холодно. Траурно. Почему она этого не видит?       Кирилл вышел прогуляться по улицам, которые теперь казались ещё более унылыми, чем он их помнил. У продуктового магазина увидел знакомое лицо. Вика. Она помахала ему рукой, и он подошел поздороваться. Под её левым глазом красовался синяк.       — Кирюшка, — Вика бросилась ему на шею.       — Привет, — сдержанно ответил он, не отвечая на объятия.       — Ну что там, на большой земле?       — Молочные реки, — пожал он плечами. — А что с лицом?       — Да ничего страшного, — махнула она рукой. — Я просто Гошеньку обидела, так что всё заслуженно.       — Ага, — только и нашёл слов Кирилл. — Ну я пойду тогда.       Профессиональный спортсмен Гошенька поднимает руку на тщедушную Вику? Заслуженно? Фантазировать об этой заднице резко расхотелось.       Но он уже и так о ней не думал. Думал только о дрожащих плечах в своих объятьях, и перестать, как ни пытался, за эти бесконечные две недели не мог.       Он учил Марину варить борщ и штопать носки на грибке, в воскресенье посмотрел с ней «Чипа и Дейла», вёл бессмысленные разговоры с мамой и бродил по улицам среди серых панелек, где один раз увидел издалека Гошу, и вдруг понял, что красавцем тот на самом деле и не был.       А по вечерам Кирилл приходил на берег, опускал пальцы в ледяную воду, и представлял, что может быть, за сотни километров выше по течению, Костя тоже решил прогуляться к реке и опустить в неё руку, и они будто снова касаются пальцами, потому что вода, как кто-то когда-то сказал, помнит всё.       Какая чушь.

***

      В гости зашёл Беркович. Кирилл познакомился с ним, когда только переехал в Москву и впервые попал здесь в гей-клуб. Беркович оказался ментом родом с Сахалина, и беседа об оторванности регионов от центра сблизила их больше, чем неудачная попытка секса. Как Кирилл ни пытался, на Берковича у него не стояло, но разговоры о насущном затянулись до утра и периодически случались вот уже почти десяток лет.       Беркович теперь занимался частными расследованиями, следя по большей части за женами и мужьями сильных мира сего, а до этого — за потенциальными и настоящими «ландышами» Васильича. Это он в своё время, когда фотографии Кирилла стали появляться в прессе, а особенно после того, как про него написали статью в одном из мужских журналов, и светить лицом в клубе стало проблематичным, и познакомил Васильича с Кириллом.       Именно ради профессиональных услуг Кирилл позвал Берковича сегодня на ужин.       — Так, а искать что? — уточнил Беркович, получив всю имеющуюся у Кирилла информацию о Виталии. — Хорошее или плохое?       — Для начала хотя бы понять, в какую сторону его клонит. А там уже удостоверься, что плохого нет.       — Удивляешь меня. Неужто бездушный Соколов влюбился?       — Завали ебало, Беркович. Ещё ничего не понятно.       — Непонятно ему. А он ведь подчинённый, к тому же. Не боишься?       — Сначала проверь что к чему, а там я уже решу, бояться мне или нет. Жрать пошли.

***

      Вернувшись, Кирилл не мог найти себе места. Каждый раз на работе думал о том, что Костя сейчас находится двумя этажами выше, и оглядывался по сторонам, чтобы случайно не столкнуться с ним.       До встречи оставалось дня три. Кирилл пошёл в галантерею за мотком резинки. Магазин располагался рядом с ДК, и Кирилл заскочил в кассу. Он спросил, остались ли билеты на субботний дневной, и пожилая кассирша в окошке ответила, что почти не осталось. Давно такого не было.       «Не будет билетов, разойдёмся по домам, и всё. Проблема решена», — подумал Кирилл и направился к выходу. А потом остановился, развернулся, достал мелочь из кармана, положил в углубление в окошке кассы и сказал:       — Два.       В условленное время он подошел к ДК. Костя уже стоял у афиши, но, приблизившись, Кирилл услышал, как тот снова хлюпает носом. Изображая наивность, он спросил, что случилось.       Костя пробормотал что-то про очередной упущенный шанс, и Кирилл, еле сдерживая довольную улыбку, полез в карман и достал оттуда два билета.       — В четвёртый раз?! — воскликнул Костя.       — Получается, так.       — Ты уже придумал, что хочешь в награду?       — Честно — даже не начинал.       — Тогда начинай. Ты же видишь, какой я нерасторопный. У тебя не так много времени осталось.       По экрану побежали начальные титры, появились космические корабли, лазерные лучи, белые футуристические коридоры и роботы. Большая фигура в чёрном шлеме и развевающемся плаще вышагивала под тревожно-торжественную музыку. Сперва Кириллу показалось, что он никогда не поймёт, что происходит в этой экранной неразберихе, но постепенно втянулся и не мог оторваться.       Периодически он ощущал, как в его локоть упирается Костин, и тихо материл неудобные узкие кресла. Он повернул голову к Косте и залюбовался, как тот, раскрыв рот, зачарованно смотрел на экран.       Вдруг Костя повернулся к нему и взглянул прямо в глаза.       Кирилл быстро откинулся на спинку кресла и снова уставился в экран. Через какое-то время его колена еле заметно коснулось Костино. «Он издевается», — подумал Кирилл, но колено не убрал.       Фильм закончился, и поток людей вывел их на улицу. Кирилл хотел было направиться в сторону дома, чтобы оказаться, наконец, в своей кровати, и разобраться с напряжением последнего часа, но Костя неуверенно спросил:       — Может, на берег сходим?       — Ну давай, — так же неуверенно вздохнул Кирилл.       Они завернули за угол и направились к старой лестнице, спускавшейся от местного парка к Енисею. Наверное, её колонны и перила когда-то, лет двадцать назад, были нежно-голубыми, а теперь облезли, покрылись плесенью и мхом. Парк был таким же запущенным — с засохшим фонтаном и поломанными скамейками.       На небольшом галечном пляже семья с тремя детьми собралась на расстеленном одеяле вокруг арбуза, трое рыбаков закидывали спиннинги. Чуть поодаль стояла заброшенная проржавевшая баржа, а рядом, под тополями, лежали несколько больших бетонных блоков толщиной в метр, груда бревен и гора щебенки.       Они сели на блок, свесив ноги.       — Красиво здесь. Вроде грязно, заброшено, а красиво, — неуклюже выразил свои мысли Кирилл.       — Постапокалиптическое место, — задумчиво ответил Костя. — Мы сюда раньше ходили иногда, когда я маленький был. Шашлыки делали.       — Больше не ходите?       — Сюда — нет. На остров ездим. Как мост открыли пять лет назад, так и начали. Сначала пешком, а теперь автобус ходит: пятнадцать минут, немного пройти, и ты там. И почти никого, все туда в основном в заводь идут, купаться. Но там противно, весь ил взболтали. А мы ходим на протоку. Там только рыбаки, но они тут везде. Я тебе хотел сказать, — прокашлялся Костя, потупившись в землю, — до пятого спасения не нужно ждать. Можешь награду хоть сейчас попросить. Авансом.       У Кирилла похолодели руки.       — А я не успел даже подумать, — тихо ответил он.       — Ничего прямо не хочется?       — Не знаю, — вздохнул Кирилл. — Был бы ты девчонкой — было бы проще.       — Почему? — робко спросил Костя.       — Ну не знаю, попросил бы поцеловать, и дело с концом.       Зависла тишина.       — Если бы я был девчонкой, я бы согласился, — еле слышно прошептал Костя, и Кирилл почувствовал прикосновение к мизинцу руки. Он опустил глаза и увидел упирающуюся в ребро блока Костину ладонь рядом со своей.       — Ты что?! — прохрипел он пересохшим внезапно горлом, спрыгнул с блока и отодвинулся на шаг.       Костя тоже спрыгнул и попятился от Кирилла в сторону лестницы. Тот шагнул ближе.       — Прости, — дрожащим голосом произнес Костя. — Я неправильно тебя понял? Только не бей меня, пожалуйста, я уйду, и всё.       — Да подожди ты, — Кирилл шагнул ближе, схватил Костю за запястье, и, осмотревшись, потащил его за баржу.       Там прижал его за плечи к ржавому борту и сказал:       — Ты серьёзно или издеваешься?       Костя молчал, губы его дрожали.       — Ты серьёзно… — понял Кирилл, и прижался губами к Костиному рту.       Оторвался на минуту и посмотрел в испуганные глаза за линзами очков. И тут испуг сменился на искры, Костя улыбнулся, и, обхватив руками шею Кирилла, сам накрыл его губы своими. От неожиданности Кирилл раскрыл рот, и, как Томка на той пьянке, Костя проскользнул внутрь языком и стал орудовать им, как у себя дома. Только в этот раз Кириллу нравилось. Он ответил и утонул в поцелуе, прижав Костю к барже.       Раздался шорох и они отпрянули друг от друга, оглянувшись по сторонам. Шорох оказался лишь собакой в траве, которая тут же исчезла, услышав хозяйский свист.       — Бля… — прохрипел Кирилл.       — Тебе не понравилось? — испугался Костя.       — Нет, — у Кирилла в голове пронеслись все Костины касания и загадочные взгляды, — наоборот. Я просто не думал, что ты такой... тоже…       Костя выдохнул и закивал.       — Я — тоже.       По пути домой, болтая без умолку, он засыпал Кирилла фактами своей биографии. Что начал что-то понимать о себе давно, лет в двенадцать. Потом, уже в шестнадцать, ему попалась какая-то книга на английском, а в ней все персонажи были «такие». Хозяину книгу так и не вернул — зачитал до дыр. Зато английский подтянул настолько, что стал знать больше учительницы. Он вообще хотел поступать в КГУ на иняз, но где-то недобрал и пришлось пойти в институт рядом с домом. Сильно по этому поводу не переживал, ведь «экономика это тоже интересно, а язык можно и самому выучить». До сегодняшнего дня не целовался. Тренировался на помидорах, как все. Усердно читал все выпуски «Спид-Инфо». В институте, кажется, есть как минимум двое «таких же» (Кирилл про своё рандеву с Голиковым решил промолчать), а ещё с ним однажды на остановке пытался познакомиться один пожилой товарищ.       — А почему ты подумал, что я… — недоумевал Кирилл.       — Было в тебе что-то. Ещё в тот первый вечер.       — Что ты там успел рассмотреть, ты же был слепой, как крот.       — Когда одно чувство плохо работает, другие обостряются.       Ничего себе, подумал Кирилл. Ведь до него самого дошло только в тот самый вечер, а этот ангелочек за полчаса общения догадался? Вот это мозг…       — Мне бы очень хотелось тебя ещё раз поцеловать, — сказал Костя, когда они подошли к подъезду.       — Мне тоже, — смутился Кирилл.       — Только у меня родители сейчас дома. И сегодня, и завтра. И на следующей неделе они в разные смены, так что постоянно кто-то дома будет.       — А ко мне нельзя. А может, — вдруг пришла ему в голову идея, — ты же говорил, что на острове есть тихие места.       — Да! — Костя хлопнул себя по лбу. — Ну конечно!       — Тогда завтра?       — Нет, лучше в понедельник. Там тогда вообще почти никого не будет.       — Ты бренчишь, — сказал Костя, когда Кирилл, спустя два дня, поставил свою спортивную сумку на асфальт на остановке.       — Я надеюсь, что ты пиво пьешь, — ответил Кирилл.       Автобус высадил их посреди острова. Они спустились под мост, потом долго шли вдоль зарослей высокой травы, и, наконец, вышли к берегу с узкой полосой поросшего травой и клевером пляжа — если можно было его так назвать — отгороженного от остального острова несколькими рядами берез и ив.       Людей было мало: только обещанный дед со спиннингом, и небольшая компания с машиной, гитарой и костром.       Костя продолжил идти, изгородь из деревьев становилась всё шире. Он нырнул в траву, Кирилл последовал за ним.       — Вот! — торжественно опустил свою сумку на землю Костя.       Перед ними открылась лужайка, одним краем упирающаяся в воду, другим — в густые ивовые заросли, а ещё с двух сторон росла высокая трава, скрывавшая всё от любопытных глаз. И только со стороны реки, на другом берегу — хоть и достаточно далеко — были какие-то здания.       — А оттуда нас не увидят? — поинтересовался Кирилл.       — Нет. Вообще не переживай. Там все как я.       — Как ты?       — Ага. Там глазная лечебница.       — Значит, я могу тебя со спокойной совестью зарезать?       — Если я тебя первым не зарежу. А я точно зарежу, если ты меня не поцелуешь, наконец, — улыбнулся Костя и шагнул ближе.       Потом Кирилл поставил «Жигулёвское» охлаждаться в воду, зафиксировав бутылки камнями, и присел на разложенный Костей плед. Костя без лишних разговоров завалил его на спину и снова прижался к нему губами. Они целовались долго, Кирилл лежал на спине, убрав руки за голову, а Костя, полулёжа на нём, не стесняясь, давал своим свободу.       Кирилл, почувствовав, что реакция его организма становится слишком заметной, высвободился из плена и спросил:       — Ты есть хочешь?       Не дожидаясь ответа, он уселся, достал из сумки приготовленные с утра и заботливо завернутые в фольгу бутерброды с колбасой, а ещё купленные у бабушек на Красрабе свежие огурцы и помидоры и чудом выживший газетный кулёк с земляникой. Потом подскочил и принёс две успевшие остыть бутылки.       Костя пожал плечами, но от еды не отказался.       Они разговорились — о семье и об учёбе, о кино и музыке, но Кирилл всё это время думал о том, что если Костя продолжит так лезть к нему с поцелуями, ему будет сложно держать себя в руках.       Еда закончилась. Кирилл пошёл за оставшимся пивом. Когда обернулся, увидел, как Костя стягивал с себя футболку. Сердце забилось быстрее.       Он сел рядом, и Костя снова набросился на него с поцелуями со вкусом пива и земляники. Между поцелуями они закончили ещё по одной бутылке каждый. Захмелевший Костя стащил с себя джинсы и остался в одних трусах.       — И ты раздевайся, жарко же, — ткнул он Кирилла в бок.       Кирилл нехотя снял с себя одежду и подтянул ноги к животу.       Костя прикоснулся пальцами к его ключице. Кирилл еле стерпел, чтобы не застонать. Костя продолжил водить ладонью по его груди.       — Ты осторожнее, — тихо сказал Кирилл. — А то я не сдержусь.       В его голове всё ярче проявлялись картины того, как он делает с Костей всё то, что он делал с Голиковым, и он боялся, что вот-вот совершит что-то непоправимое.       — Не сдерживайся, — ответил Костя и проскользнул пальцами ему в трусы.       Кирилл выдохнул и зажмурился. Мир сжался в спрятанный в ивах пятачок у реки. Он придвинулся к Косте и сделал то же самое. Оба замерли, пристально глядя друг другу в глаза, а потом, десять минут неуклюжих движений и сведенных мышц спустя, кончили, и Костя с криком «мать убьёт!» побежал застирывать в реке плед. Смешной паникёр, думал, глядя на него, прищурясь, Кирилл, разморившийся от алкоголя, солнца и удовольствия.       Остров стал почти домом. Они приезжали туда в любой свободный день, приносили еду, книги, и просто валялись часами под солнцем, разговаривали, читали и делали друг другу приятно.       Никто их не тревожил. Этот уголок словно был скрыт от чужих глаз каким-то магическим заклинанием.       Однажды, неловко подбирая слова, Кирилл предложил Косте поцеловать его «там». Костя смущённо улыбнулся, кивнул, потом, кончив, расплакался, и сказал, что это лучшее, что с ним случалось в жизни.       — Тебя за слёзы не лупили? — спросил Кирилл, в очередной раз удивляясь тому, как Костя мог расплакаться на пустом месте. Когда он сам плакал в последний раз, он не помнил.       — Нет. Меня вообще не лупили.       — Вообще?       Костя покрутил головой и потянулся лицом к паху Кирилла.       — Можно?       Кирилл кивнул и откинулся на спину. Он смотрел в идеально голубое небо без единого облака, слушал шелест ветра в листьях и плеск воды, и таял от Костиных губ на своём члене. Жизнь становилась слишком хорошей.       Каникулы кончались, солнечных дней становилось меньше. После очередного дня на острове, у подъезда, Костя, потупив глаза и шаркая подошвой кеда по асфальту, сказал, что хотел бы попробовать сделать всё.       — На острове, конечно, неудобно, но у меня родители в санаторий завтра уезжают до конца лета. Можно у меня.       Они договорились на понедельник, и Кирилл пришёл к нему прямо с работы, уставший и потный.       — Ох, какой ты… — сказал Костя, обняв Кирилла с порога.       — Какой? На помойке найденный?       — Лопух. Мужественный.       — Скажешь тоже. Я просто ящики таскал. Помыться хочу. Можно?       Уже в ванной Кирилл понял, что ему нечего надеть и вышел, обернувшись полотенцем.       — Я придурок, я забыл сменную одежду.       — Я не против, чтобы ты так ходил.       — Я против, задницу застужу.       — Я согрею.       — Костя, — расплылся Кирилл в улыбке, и только сейчас заметил, что тот в рубашке, застегнутой на все пуговицы. — Какой ты…       — Какой? «На помойке найденный»?       — Торжественный.       — Есть повод, — Костя улыбнулся. — А раз ты без одежды, давай тебя тоже сделаем торжественным.       — Что торжественного в том, чтобы ебаться в жопу, Кость?       — Кирилл, ты ведь тоже романтик. Ты мне сколько красивых пикников накрыл за последнее время? Так что не выпендривайся, пошли одеваться.       Пять минут спустя они сидели у стола со свечами и шампанским. Кириллу было неуютно в великоватых Костиных вещах.       — Кость, ну честное слово, — вздохнул он. — Ерунда какая-то.       У Кости затряслась губа.       — Эй, — сказал Кирилл, — ты чего?       Костины глаза увлажнились. Кирилл подвинулся к нему и взял за руку.       — Кость. А, Кость? Ну? Что случилось?       — Я… — всхлипнул Костя, — я, может… я волнуюсь. А ты — «ебаться в жопу», «ерунда».       — Ну чего ты волнуешься-то, дурила?       — Это же больно.       — И из-за этого весь маскарад? Ну будет больно, перестанем. И кто вообще сказал, что это я тебя буду «того». Может, я думал, что ты меня?       — Ты правда думал, что… — Костя удивленно взмахнул мокрыми ресницами.       — Ну да, а что?       Кирилл об этом вообще не думал. В голиковскую жопу он тогда вошёл, как по маслу, и даже не задумывался о том, что другому может быть больно. А ещё он прекрасно помнил, что один раз уже был готов положить свой собственный зад на алтарь ради проходного балла по ненавистному предмету. А ради трясущегося от страха Кости — тут даже вопросов не стояло.       Они справились. Было больно, но Кирилл, раз уже его посчитали мужественным, стойко всё вытерпел. Тем более, Костины стоны, конвульсии и довольная морда того стоили.       Эта же довольная, уставившаяся на него морда, была первым, что он увидел с утра.       — Чего? — сонно спросил Кирилл.       — Тебе на работу не надо?       — Сегодня — нет.       — А другие планы имеются?       — Неа.       — Отлично. Тогда позволь мне воспользоваться твоей грубой мужской силой.       — Вот так? — Кирилл сгреб Костю и крепко прижал к груди.       — Не-е-ет, — приглушенно протянул тот откуда-то из-под рёбер. — Фарш накрутить на пельмени. Мать попросила налепить, пока их не будет, а я с мясорубкой не дружу, обычно отец крутит. А там ещё мяса два кило. Сможешь?       — Как два пальца, — хмыкнул Кирилл.       Он собрал и прикрутил мясорубку к кухонному столу, нарезал мясо на небольшие куски и принялся прокручивать его, наблюдая, как под Костиными пальцами мука и яйца становятся упругим тестом. Накануне они так же умело орудовали с другим упругим предметом. Кирилл подумал, что ему очень повезло. Когда ты ненормальный, какова вероятность встретить кого-то настолько же ненормального, кто примет тебя таким, какой ты есть? А он встретил.       С миской фарша и шаром готового теста они переселились на большой обеденный стол у телевизора. Костя раскатал первый пласт и продавил в нём кружочки хрустальным бокалом.       — На, держи, — переложил он их поближе к Кириллу.       — И что делать?       — Как что делать? — удивленно спросил Костя. — Ты что, пельмени никогда не лепил?       — Нет.       — Вот уже чего не ожидал. — Костя вздохнул и покачал головой. — Смотри. Берёшь тесто, кладешь в середину фарш, складываешь, слепляешь, закрепляешь — и готово!       На его ладони красовался идеальный пузатый пельмень.       — На задницу твою белую похож.       — Да ну тебя, — Костя ткнул его локтем в плечо и продолжил лепить.       Первые у Кирилла не получались. То слишком много мяса, то слишком мало, то кончики, по которым растекся мясной сок, не хотели склеиваться. Про форму и говорить было нечего. Кирилл, вымазавшись в муке, смотрел, как ловко справлялся с работой Костя, и готов был биться головой об стену.       — Да не страдай ты, — вздохнул Костя на очередной шедевр. — Иди лучше телевизор включи, а то скучно.       Кирилл подошёл к телевизору и щелкнул кнопкой. Заиграла симфоническая музыка, и на экране появились танцоры балета.       — О, «Лебединое», — обрадовался Костя. — Я в прошлом году в наш театр ходил на него.       — Я в балете ничего не понимаю. Прыгают туда-сюда, не разговаривают.       — А я люблю… Наверное, именно на балете понял, что со мной что-то не так, — задумался Костя. — Потом даже специально ходил, чтобы понять, почувствую что-то опять, или нет. Почувствовал.       — А я и без балета справился. Давай что-нибудь другое, — Кирилл нажал на кнопку второй программы.       Изображение не изменилось. Он снова переключил несколько раз с одной программы на другую, открыл лежащую на телевизоре газету с анонсом передач, чтобы проверить, когда эти бессмысленные танцы закончатся, но там было указано что-то совсем другое.       — Перепутали всё. Может, музыку лучше? — спросил он. Костя кивнул. Кирилл принёс магнитофон из Костиной комнаты, поставил рядом на стол, дотянулся шнуром до ближайшей розетки и включил, не проверяя, что за кассета внутри.       …рясь с судьбой       Я на все четыре стороны       И кружатся над моей бедой       Вороны, вороны…       — Больно мне, больно! — заголосили оба. — Не унять эту злую боль!!!