Четыре из пяти

      Сначала в квартиру вплыл большой свёрток, а за ним — Беркович с многообещающей ухмылкой. Свёрток он положил на кухонный стол и накинулся на заботливо подвинутые Кириллом поближе дымящиеся пельмени.       — Во-первых, объект без каких-либо сомнений предпочитает мужчин, — начал он, жуя, — и ходит в тот же клуб, где ты меня склеил. Ни за чем дурным замечен не был. С кем попало не ебётся, вещества не принимает. Но — одно милипиздрическое «но»: у него сейчас кто-то есть.       — Кто-то?       — Залётный британский студент. Молодой и красивый. И богатый.       — Как я?       — Ты, Соколов, средненький нувориш с вечной мерзлотой в башке, и пашешь круглосуточно. А он — английский аристократ, у которого в семье уже несколько поколений никто не слышал слов «ходить на работу».       — Ого. То есть объект — мальчик с запросами?       — Непонятно. Гардероб у него не улучшается, ходят они по музеям и питаются шаурмой. На метро он как ездил, так и ездит. Так что не то наивный, не то наоборот — очень расчётливый.       «Расчётливых я повидал, — подумал Кирилл. — Расчётливый бы на меня так не смотрел».       — Но этот британец здесь предположительно только до Нового Года, так что, вероятно, у тебя ещё будет шанс склеить разбитое сердце. Если его не увезут, конечно. Но это вряд ли, я в сказки не верю. Я продолжу за ним поглядывать, если тебе интересно. Ладно. Это первое. А вот второе. Держи! — Беркович подвинул свёрток поближе.       Развернув шуршащую бумагу, Кирилл увидел две коробки со световыми мечами.       — Коллекционные! Мне подогнали, а я же не так сильно шарю, у меня только пылиться будут. Ты же любишь вот это вот всё?! — радостно спросил Беркович.       — Ну… — задумался Кирилл, — люблю.       «Звездные Войны» уже долгие годы отдавались в груди тянущей тоской. Четвёртый эпизод напоминал о лете девяносто первого, а третий… третий просто ударил под дых, когда вышел.       — И синий, и красный тебе привёз. Чтоб ты сам выбрал, на какой ты стороне.       — У меня не тот род деятельности, знаешь ли, чтобы выбирать, — Кирилл забрал коробку с красным у Берковича из рук.       — Я тебе оба дарю, — Беркович улыбнулся и нежно погладил его по плечу. — Может, не всё ещё потеряно?

***

      На второй курс Кирилл пошёл уже в другой стране. Поначалу ничего будто бы и не изменилось: те же хмурые люди, тот же воздух с утренними сероводородными выбросами с аффинажного завода, те же ежедневные дрязги, очереди и пустые витрины.       Но каждый день в программе «Время» сообщали о текущих изменениях в правительстве, новых указах и независимости очередной из союзных республик. Красный флаг на райисполкоме сменился на трёхцветный, бюст Ленина в сквере кто-то облил краской, а самое главное, КПСС больше не существовало, и Голикова, сталкиваться с которым в коридорах не хотелось, благополучно из педсостава убрали за ненадобностью. Кириллу было поначалу немного обидно за бессмысленно потерянную невинность, но вскоре он об этом думать перестал.       Потому что у него был Костя.       В сентябре они поехали на Столбы, где чуть не заблудились, пытаясь найти место подальше от других туристов. Сидели на коряге под сосной, пили чай из термоса, Кирилл тёрся носом о разрумянившиеся на свежем воздухе Костины щёки.       В октябре Костя всё же затащил его на балет, где Кирилл благополучно уснул, не проникнувшись видом прыгающих мужчин в колготках. Потом долго ждали трамвая на морозе, целый час ехали домой в наконец соизволившей приехать полупустой промёрзшей «тройке», и Кирилл растирал ледяные Костины пальцы в своих ладонях.       Наступила зима, они кидались снежками в парке, заходили греться в «Стекляшку», брали по стакану сока на разлив, а когда темнело, и в снежном городке у ДК включали новогоднюю иллюминацию, шли туда кататься с высоченных, опасно крутых горок. Костя познакомил Кирилла с родителями, уговорив их пригласить его встретить с ними Новый Год («У него же здесь никого нет»).       После курантов и поздравления Кириллу поставили раскладушку в Костиной комнате. Когда из родительской комнаты перестали раздаваться звуки, Кирилл перелез к Косте под одеяло, и они долго лежали в темноте, в обнимку, под доносившиеся с улицы заливистый пьяный хохот и редкий шум проезжавших мимо машин. Грудную клетку раздирало безграничным счастьем. Хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась.       А второго января в десятки раз подскочили цены; товары, до сих пор копившиеся на складах, заполнили витрины. Очереди пропали, талоны потеряли смысл, а шокированные люди, чьи сбережения в одночасье сгорели, не могли понять, как выживать в новой реальности.       Кириллу быстро стало ясно, что одной подработкой он не обойдётся, и он брался за всё, что подворачивалось под руку: сторожил, грузил, ремонтировал. Костя тоже начал работать: писал курсовые на заказ и переводил инструкции на потоком хлынувшую в страну импортную электронику.       Воздуха между учёбой и работой, казалось, не оставалось больше ни на что, но Кирилл в редкие свободные вечера всегда приходил к Косте, и они, плечом к плечу и переплетясь ногами, сидели на полу, зарывшись в учебники. Потом каждый раз звучала фраза: «Мам, тут Кирилл уснул, устал после работы, давай не будем его будить. Всё равно поздно уже, его в общагу не пустят». Елена Ивановна всегда соглашалась: Кирилла она уже успела полюбить, потому что он мог таскать тяжести (Костин отец недавно пережил инфаркт) и чинить подтекающие краны (лучше, чем мастера из ЖЭКа). Матрас от раскладушки расстилался на полу рядом со «спящим» Кириллом, его перекатывали туда прямо в одежде, а после этого достойного МХАТа спектакля, ночью, на узкой Костиной кровати они обучались искусству бесшумного оргазма. Успешно. Вопросов ни у кого не возникало.       «Какой хороший этот Кирилл, — услышал он во время очередного перекатывания, — наконец-то нормальный друг у тебя появился, не то что эти твои лохматые».       — Что за лохматые друзья у тебя? — спросил он потом.       — Да там, два Вовки из класса. Они не лохматые, просто один с хаером ходил несколько лет назад, так и зацепилось. Мать их не любит, но они нормальные пацаны, просто мало общаемся в последнее время.       Однажды Кирилл рассказал Косте, что хочет перебраться в Москву после университета. Костя там не бывал, но идеей загорелся.       — У нас будет большая квартира в центре, с огромными окнами, — мечтательно смотрел он в потолок, пока Кирилл целовал его в живот, — и мы будем пить кофе по утрам и читать газеты, и у нас будет большая лохматая собака…       — Лучше кот, — поднял Кирилл голову, расстёгивая молнию на джинсах.       — Хорошо, большой пушистый кот, и к нам будут приходить друзья…       — Какие друзья, Кость, как мы им объясним, почему мы вместе живем?       — Как? — задумался Костя. — Да никак. Мы будем плевать на такие вопросы с высокой вышки.       — Кончать.       — Или кончать, — ухмыльнулся Костя. — Обкончаем всю Москву, если нужно.       После успешной летней сессии Кирилл пришёл за зарплатой в магазин, но получил только часть суммы.       — Остальное — вот, — бухгалтер махнула рукой с ярко-красными ногтями на коробки с водкой у стены. — Один ящик.       — Что? — не понял Кирилл.       — Остаток зарплаты — товаром.       — И что мне с этим делать?       — Не знаю, продашь. Выпьешь.       — Я столько не выпью. И кому я её продам?       — Кому угодно. На улице желающих — вагон.       — Да у меня нет времени на это, я на север завтра уезжаю, мне деньги нужны! Галина Григорьевна, вы издеваетесь?       — А мне что поделать? Хочешь — иди к зав, разбирайся с ней.       Кирилл выбежал из кабинета и без стука зашел в соседний, к заведующей.       — Почему мне зарплату выдают водкой?! — с порога заорал он.       — Кирилл, можно без нервов? — она достала из сумки пудреницу и, не глядя на него, принялась размазывать по лицу осыпающийся на стол хлопьями розовый порошок. — Садитесь.       Кирилл присел напротив и уставился на неё, делая вид, что успокоился.       — Почему я не могу получить зарплату, как обычно?       — Потому что у нас мало наличных.       — Это магазин! Что значит, мало наличных?       — Мы же тебе не из кассы платим, — она наконец отложила пудреницу и посмотрела на Кирилла.       — Но можно хотя бы нормальными продуктами? Которые есть можно.       — Продай водку, купи продуктов.       — То есть я, чтобы поесть, должен ещё поработать, после того, как здесь надрывался? У вас вон на полках хлеб лежит, молоко, крупа — всё есть. До развала никто не гнушался домой что-то унести — а теперь что? Почему не этим?       — Потому что там всё подотчетное, — сказала зав и вдруг испуганно замерла.       — А водка, значит, нет? То есть вам привезли партию левой «Столичной» — ещё и палёной, наверное? А теперь вы боитесь её продавать в зале и решили зарплату ей выдать?       — Это твои больные фантазии, Кирилл, — её лицо вновь стало равнодушным. — Сейчас везде с наличными проблема. Извини, но я ничем не могу помочь. Или водка, или ничего.       Он вышел на улицу с ящиком, плюнул на землю, и поднялся в подъезд к Косте. Поставил ящик так, чтобы не видно было из-за двери, если откроет кто-то из родителей, и позвонил. Открыл Костя. Кирилл жестом позвал его выйти на площадку и показал на ящик.       — Ты же уезжаешь завтра утром… Это чё?       — Это моя зарплата. И мне её некуда поставить. Можно у тебя?       — Не знаю, родители такое не разрешат.       — А в обход родителей?       — Да как? Они там в зале сидят, я через них не протащу.       — Вон же, — Кирилл показал внутрь квартиры на стоящий при входе комод, заваленный со всех сторон каким-то тряпьем, макулатурой и лыжными палками. — Он как раз снизу подлезет, газетами прикрыть, и не видно. Спасай, а? Если что — вали на меня.       — Ладно, — вздохнул Костя.       Ящик поместился. Кирилл прижал Костю всем телом к стене тёмной прихожей, уткнулся носом в шею.       — Три недели… — прошептал Костя. — Как я без тебя?       — Выходи на Енисей каждый день. И я тоже буду.       — И ты ещё говоришь, что не романтик.       Дома всё словно застыло. Только Марина стала чуть взрослей. Они снова пили чай. С гостинцами в этот раз было скудно. Кирилл купил только по одному «Марсу» и «Сникерсу», но Марина завизжала от радости: ещё не пробовала. «Марс» разрезали на кусочки.       — Невесту нашёл? — лисьим взглядом уставилась на него Марина и прихлебнула из чашки.       Кирилл, рассасывая во рту карамельно-шоколадный взрыв, непохожий на привычные, вечно покрытые белёсым налётом конфеты, задумался. Он иногда спрашивал себя, не нужно ли ему заканчивать со всем этим, стать нормальным, пытаться построить обычную семью, как все — нормальные, но каждый раз у него был один ответ. Он не видел для себя иного будущего, кроме как жить с Костей в квартире с огромными окнами, принимать друзей у себя в гостях, ругаться о том, что кота надо было кастрировать вовремя, до того, как он научился ссать в тапки, целовать Костю в сонный нос по утрам, и отдаваться ему каждый раз полностью. Любой другой сценарий казался абсурдом.       Их, наверное, никто не примет, они будут жить под постоянной угрозой уголовки, но это неважно.       Всегда можно наврать.       — Может быть, — сказал он.       — Правда?! — Марина распахнула глаза от удивления, и как будто на минуту стала обычной тринадцатилетней девочкой. — Как её зовут?       — К… Катя.       — Хорошее имя. Она учится с тобой? Она красивая? Веселая? У тебя есть фотография?       — Нет, но… она милая и очень умная. С другого факультета.       — Как здорово, — мечтательно сказала Марина, — надеюсь, вы скоро поженитесь…       — Рано об этом думать, — не стал он разочаровывать сестру. — А ты не меняешься, Марусь.       Уже наступил вечер и мама уснула в кресле. Кирилл перенес её в кровать. То ли он стал сильнее, то ли она значительно потеряла в весе.       — Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил он её назавтра.       — Устала за год, — ответила она, глядя куда-то в стену.       — Это-то понятно. А вообще? Хуже, чем в прошлом году?       — Разве что немного, но я же не молодею…       К сожалению, она была права. Он хотел сказать ей, чтобы бросала эту работу, которая изнашивает её раньше времени. До пенсии ещё десять лет, а выглядит она на все шестьдесят. Но он прекрасно понимал, что ей и Марине нужно на что-то жить. Раньше он мог помочь хоть чем-то, а теперь, с этими ценами, ему самому с его работами еле хватает денег. Слава богу, отец вовремя сдох: одной статьёй расходов меньше.       Хотелось выть от обиды. Почему его семья, Костина семья — хорошие люди, которые ничего плохого никому не сделали, которые честно трудились долгие годы — были вынуждены теперь существовать, пересчитывая последние копейки? Если б только можно было вырваться куда-то, забрать их всех, увезти, защитить, подарить им хорошую жизнь, которой они заслуживали… Если бы.       Вернувшись в Красноярск, Кирилл сменил случайные подработки на постоянные утренние полставки грузчиком на продуктовой базе — там обещали платить наличными. Теперь он вставал в полчетвёртого, чтобы успеть дойти пешком до базы к четырём, заканчивал в восемь, возвращался в общагу, мылся, опаздывал на первые пары, после учёбы шёл в магазин, работал там до девяти вечера и в десять валился спать в своей комнате без задних ног.       — Зачем ты столько работаешь, коржик? — Костя массировал плечи обессиленного Кирилла, развалившегося у него дома на полу в субботу вечером. — Ты всех денег не заработаешь.       — Ну а как по-другому? Ты сам работаешь всё время. У тебя зрение уже сколько? Минус шесть? А потом ослепнешь совсем, и что? Без меня и шагу не сможешь ступить.       — Я не был бы против, чтобы ты стал моим поводырём, ты и так редко до меня добираешься, — Костя лёг рядом и протиснул голову Кириллу под руку. — Будешь рассказывать мне, что вокруг происходит.       — Тебя бы в больницу эту глазную на берегу, может тебя починят? — Кирилл притронулся губами к Костиному носу.       — Да что они мне предложат? Упражнения какие-нибудь. А они не помогают. В Америке, я читал, изобрели какую-то лазерную операцию, она может вылечить.       — Ну значит, считай, что я зарабатываю на то, чтобы свозить тебя в Америку и починить.       — Смешной ты. Такого мы никогда не заработаем.       — Ещё как заработаем. И на операцию, и на квартиру в центре Москвы. Я сильный, ты умный.       — Оптимист, — Костя вздохнул. — Не видишь, что ли, какая инфляция? Такое не скоро стабилизируется, а пока не стабилизируется, мы в лучшем случае не умрём от голода.       Всё было именно так. Денег катастрофически не хватало. Магазин продолжал платить водкой, и в Костиной прихожей стояло уже три ящика. Кирилл никак не мог решить, что с ними сделать.       В очередной октябрьский выходной он пришёл к Косте, и тот встретил его с возбужденным лицом.       — Слушай! Ты про ваучеры слышал?       — Ну слышал. Фантики какие-то.       — Нет, ты послушай. Меня мать попросила разобраться. Мы же получили три штуки на семью, а никто не понимает, что с ними делать. И я всё перечитал во всех газетах, послушал, что по телевизору говорят, потом ещё в библиотеку пошёл, и в книжный, и всё собрал. Хоть и мало конкретики, но вот, смотри, — Костя протянул Кириллу общую тетрадь с какими-то конспектами и графиками, — на этом можно заработать.       — Ты веришь в это что ли?       — Да что тут верить? Сами по себе они, конечно, ничего не значат, их просто нужно правильно вложить. А акции — это уже потенциальный доход. Это рабочая система на западе. Главное, чтобы тут тоже нормально заработало. Ты послушай…       Костя начал объяснять принципы работы акционерных обществ, биржевых торгов, колебаний курса, о том, что если повезёт, можно получить неплохую прибыль всего за несколько лет, а если не повезёт — ничего страшного, ведь эти ваучеры достались им практически бесплатно. Кирилл не понимал и половины монолога, испещрённого незнакомыми словами, а потом спросил:       — Но чтобы получать по-настоящему большие суммы, трех ваучеров ведь мало?       — Ну… Их может быть и шесть… — Костя потупил глаза в пол, а потом из-под ресниц посмотрел на Кирилла. — Если ты захочешь.       — Семейный бюджет? — пошутил тот.       — Ну… Вроде того.       Кирилл еле заметно улыбнулся. Этому полуслепому кроту с удивительной головой, кишащей странными фантастическими идеями, он был готов отдать всё. Даже если ни черта не выгорит.       — Ладно, — сказал он. — Но даже шесть — это вроде как мало. Что такое эти десять тысяч за бумажку? Ты же сам мне про инфляцию объяснял. Если она не замедлится, то всего через несколько месяцев они ничего не будут стоить.       — Это условное число, как я понял. Что ты за них по итогу получишь, зависит от предприятия, а не их реальной стоимости. Потом уже они могут вырасти в цене. Никто этого не обещает, конечно. Но шесть это мало, ты прав. Это нужно, чтобы очень сильно фортануло. Как в лотерею выиграть. А больше одного в руки никто не даёт, к сожалению.       — Может, купить у кого-то можно будет?       — Может, но ты представляешь, сколько для этого денег нужно? Число может и условное, так ты пойди объясни это. Разве что кто-то совсем отчаявшийся согласится… Ладно, вложим хоть куда-нибудь, может и повезёт.       Утром на следующий день Кирилл вышел из Костиного подъезда. Он отошел всего на несколько метров, когда услышал сиплый голос:       — Людка! Людка, ты стерва! Людка! Ну дай ты денег! Это последняя! Клянусь могилой матери! Больше ни-ни! Никогда! Людка! Людмила! Людочка. Ну пожалей же ты меня. Всего одну, и бросаю.       Очень немолодой потрёпанный жизнью мужичок в одной майке и трико бежал за резво шагающей женщиной в сером драповом пальто.       — Уйди, скотина, — рявкнула она, — ты мне жизнь испортил. Ты последние уже пропил, мне тебе нечего дать.       — У матери своей попроси. Она сжалится, она добрая. Людка. Ну горит же всё. Горит, не могу.       — Подонок ты. Её-то хоть в это не впутывай.       — Ну Людка! — мужичок вцепился в рукав, Людка пнула его коленом, тот охнул и упал на асфальт. Людка пошла дальше.       Кирилла затрясло. Он ненавидел подобных пьянчуг так же, как и своего отца в такие моменты. «Был бы он жив, у нас могло бы быть семь этих ваучеров…» — подумал он, и вдруг его осенило. Дождавшись, пока Людка скроется за углом, он направился к мужику, который тщетно пытался подняться.       — Эй, дед, вставай, — подал он ему руку.       Тот, кряхтя, принял, наконец, вертикальное положение.       — Тебе что, водки нужно?       Мужик растёкся в улыбке, блеснув серебряными коронками.       — Я завязываю. Последнюю бы. Только не на что. Денег эта жаба не дает. Ух, змея, — помахал он вслед Людке кулаком.       — Можно не деньгами.       — А чем?       — Ваучеры уже получили?       — Вчера!       — Ну вот, ты мне ваучер, я тебе бутылку.       — Ты что, сдурел? На него же две «Волги» можно будет купить!       — Ну какие «две “Волги”», — Кирилл покачал головой и скривил лицо в фальшивой жалости, — обманули тебя. Ничего он не стоит. Сколько у тебя зарплата была последняя?       — Шесть…       — Ну и что, полторы «Волги» ты на неё купишь?       — Нет…       — А зарплата-то растёт как на дрожжах, а ваучер как был десять тысяч, так и останется. Не успеешь ни на что его обменять. А так — хоть подлечишься, пить перестанешь… Давай?       — Ну нет, ваучер не отдам… — мужик уверенно помахал головой.       — Ладно, как хочешь, — Кирилл похлопал его по плечу и пошел дальше.       Не прошло и десяти секунд, как мужик догнал его.       — Чёрт с тобой. Давай.       — Мудрый ты дед, — улыбнулся Кирилл. — Давай, жду тебя с ваучером через пять минут вон у той берёзы.       Он вернулся в квартиру и, сказав Косте, что это для соседа из общаги, вытащил одну бутылку из тайника и вышел на улицу. Мужик ждал его в назначенном месте. Обмен случился. Одним ваучером стало больше.       Кирилл быстро убрал его в сумку — бумага казалось липкой, пропитанной не то потом, не то какой-то тошнотворной безысходностью. «Зато Костя обрадуется», — подумал он.       В свою следующую субботнюю ночёвку он заранее тайком вытащил ещё пару бутылок и спрятал их в сумку. Утром, на улице, снова увидел этого мужика, шныряющего по двору. Увидев Кирилла, тот заулыбался и подошёл ближе.       — Сынок, ты, это, у тебя, может, ещё есть чего? Так я тебе другой ваучер отдам.       — Ну не знаю… — Кирилл сделал вид, что задумался. — ты ведь неделю назад клялся, что последняя.       — Не хватило… — поник опухшим лицом мужик.       — Ну ладно, — притворно вздохнул Кирилл, — думаю, найдётся. Тебе сейчас?       — Сейчас бы, конечно.       — Хорошо. Пять минут, под березой. Шуруй давай.       Мужик побежал в свой подъезд, Кирилл вернулся в Костин и встал у двери. Он смотрел, как стрелка на часах передвигалась, деление за делением, а сердце бешено колотилось. Он вытащил одну бутылку из сумки, переложил её в карман куртки и вышел на улицу. Сделка снова совершилась.       А потом Кирилл погулял по окрестностям, и ему попался ещё один такой кадр. Неделей позже он снова приготовил несколько бутылок и обошёл все близлежащие дворы между Мичурина и Малаховской. Опухшие мужики были везде, не все поддавались на уговоры, но бутылок к вечеру у него уже не было. Ещё через неделю расширил радиус до Кировского района.       Если начинало темнеть, а стекло в сумке ещё звенело, Кирилл напоминал себе, что Косте нужна операция, маме — отдых, Марине — образование. Кровь приливала к лицу, чувства обострялись. Он принюхивался, пытаясь уловить малейшие нотки перегара у прохожих, прислушивался к разговорам, в которых угадывался то жалостливый, то агрессивный тон, вглядывался в лица, ища в них знакомые с детства черты регулярного употребления. Некоторые приводили друзей. Некоторые узнавали его неделю спустя и подходили снова. Мужик со двора продолжал возникать перед ним регулярно, и, раз за разом, отдал ему ещё четыре ваучера. Кому из его семьи они принадлежали, Кирилл не спрашивал. Когда выдали очередную зарплату — очередным ящиком, Кирилл, как обычно, принёс его Косте, задвинул под шкаф, а в комнате вывалил на Костину кровать двадцать с лишним жёлтых бумажек разной степени помятости.       — Что это? — Костя взял одну, рассмотрел и испуганно взглянул на Кирилла.       — Что видишь.       — Где ты их достал?       — Пойдём.       Кирилл привёл его в коридор и вытащил пустой ящик из-под комода.       — Что это значит?       — Обменял.       — На водку?       — Ага.       — Но как? Один к одному, получается?!       — Да.       — Но… — Костя теребил край футболки. — Это же нечестно…       — Почему нечестно? Это просто то, что они готовы заплатить. Бутылка, получается, ценнее, чем какие-то туманные будущие деньги.       — Но… им же можно это объяснить! Рассказать то же самое, что я тебе рассказал!       — Костя, они читают те же газеты, что и ты, но они до сих пор ничего не поняли, и вряд ли поймут. «Столичная» для них гораздо яснее.       — И что теперь? — растерянно спросил Костя, глядя на разбросанные по кровати бумаги…       — Продолжим, — Кирилл подошёл и обнял его сзади. — Они сами отдают с радостью, я тебе клянусь. Я никого ни к чему не принуждал. Это их выбор. Они не готовы брать на себя ответственность за свою жизнь, а мы — можем.       Когда они пошли спать, Костя, уже в темноте, прошептал:       — Мне кажется, ты очень хорошо понял, что такое свободный рынок.       Открыв глаза утром, Кирилл увидел Костино лицо с искусанными губами.       — Я долго думал, — сказал тот. — Возможно, ты всё правильно говоришь. Наверное, есть те, кто может пойти на такую глупость, но их ведь мало? Мне не очень нравится эта идея, но — хорошо, давай попробуем продолжить. Сколько-нибудь, да наберём.       А потом несколько месяцев подряд, в выходные, они брали дедов «Москвич», на котором, с тех пор как Костин дед умер, никто не ездил, загружали в него пару ящиков, и ехали на очередную из рабочих окраин города. Находили какого-нибудь хмыря, который искал опохмелиться, и проводили первый обмен. Говорили ему, что если его друзьям нужно, пусть приходят тоже. Это срабатывало.       Костя оказался неправ. Они очень быстро избавились от уже имеющихся бутылок. Сначала попытались было платить за ваучеры наличными, но владельцы бумаг вдруг начинали требовать суммы бóльшие, чем стоимость водки. Зато вид бутылки в поле зрения продолжал творить чудеса. Тогда Кирилл попросил на работе, чтобы зарплату выдавали только водкой, без наличных. Заведующая удивилась, но согласилась. А на его вторую зарплату и Костины доходы от курсовых и переводов они покупали оптом на базе ещё несколько ящиков.       Стопка ваучеров, спрятанная в Костином шкафу, исправно продолжала расти.       Сам Костя обменом не занимался и ни с кем не общался. Он сидел за рулём, чтобы если что, можно было сразу свалить.       Однажды это пригодилось: подъехал джип, остановился неподалёку, из него вышли два амбала и направились к ним. Один крикнул: «Эй, пидорки, это наша территория». Кирилл быстро захлопнул багажник и запрыгнул в машину, молясь, чтобы этот драндулет завёлся без проблем. Юркий «Москвич» не подвёл, и они поспешно скрылись с места, слившись с движением на Металлургов.       Костя на удивление спокойно вёл машину до самого гаража, но там наконец взорвался.       — Откуда они про нас знают? — спросил он, захлёбываясь слезами в объятиях пытавшегося успокоить его Кирилла.       — Я не думаю, что они знают. Они просто называют так всех, кто им не нравится.       — Мне страшно. Давай не будем больше, пожалуйста. У нас уже и так достаточно накопилось, нам хватит. Сколько можно их всех обманывать? А если они поймут? А вдруг милиция? Я каждый раз боюсь. Очень боюсь.       — Не бойся, — мокро шептал Кирилл Косте в ухо, просовывая ладонь ему в трусы, — не поймут. Они не такие умные, как ты. Ещё всего несколько раз, зато потом — квартира в Москве с большими окнами, где-нибудь у парка, чтобы открываешь — и свежестью тебя сносит, и ты будешь сидеть на балконе по утрам с нашим котом, а я тебе буду кофе варить, и сходим на все балеты твои любимые в Большом, и в Америку будем ездить, как к себе домой, и не только, и видеть начнёшь, как человек…       Костя кончил ему в кулак и всхлипывая, согласился продолжать.       Перед майскими Кирилл увидел, как из соседнего с Костей дома выносили гроб. Он узнал вдову — та самая Людка, которая не хотела давать деньги на водку своему мужу. Кирилл проводил процессию взглядом. Где-то в глубине груди тусклой искрой замерцала капля сочувствия к Людке и всей её семье, но быстро погасла, когда Кирилл вспомнил, с каким лицом усопший каждый раз нёс ему ценные бумаги, приближая этот момент.       Обменять ваучеры на акции нужно было до конца года, и весь июнь, между экзаменами, они занимались поиском чековых аукционов. Костя объяснил, что нельзя просто записаться на один аукцион и вложить все ваучеры там («Так можно, конечно, очень много выиграть, а можно всё проиграть, и это вероятнее»), и важно диверсифицировать. Они сидели ночами, изучая списки уже объявленных аукционов и пытаясь размышлять, какие индустрии могут пойти в гору.       Итоговую стоимость полученной акции предсказать было невозможно. Она должна была зависеть от общего числа ваучеров, предложенных участниками, на которое делилось количество акций, выделенных предприятием для аукциона. И количество, и номинальная стоимость акций, указанные в сообщениях об аукционах, варьировались без какой-либо закономерности, и казались совершенно произвольными. Поэтому было решено на них не ориентироваться, а полагаться только на чуйку. Более рациональных методов для этой системы не нашлось.       Предприятий, занимающихся ископаемым топливом — самой очевидной из перспективных индустрий — в списках не оказалось, и для начала они составили маршрут по другим, решив следить за новыми объявлениями, приезжая в каждый новый город.       Потом купили, наконец, билеты на поезд, и стали готовиться.       Традиционный летний визит на север пришлось отложить на осень, и Кирилл переживал о том, что давно не виделся с семьёй, но перспектива двух месяцев приключений вдвоём с Костей затмевала любые переживания.       Но за два дня до отъезда Кирилл пришёл к Косте и обнаружил того одного дома и в слезах.       — Отец снова с инфарктом в Двадцатой. Я не могу поехать, мне надо здесь быть, с матерью. Завтра билеты сдам. Тебе придется самому.       Кирилл растерялся.       — Я не смогу один, ты чего? Я же не понимаю ни черта во всём этом. Это ты — мозг.       — Да прекрасно ты всё понимаешь, — Костя наморщил переносицу и сжал ладонь Кирилла в своей, — я же знаю тебя. Ты в капитализме — как рыба в воде, я уже убедился. Я тебе только помешаю.       Потом он снова расплакался, сказал, что боится, что отец в этот раз не выкарабкается.       Кирилл не знал, как его поддержать.       Когда умер его собственный отец, он ничего не почувствовал. Тот ушел в новогоднюю ночь искать бухло. В магазинах алкоголя не было: сухой закон, и мать накрыла праздничный стол только с газировкой. Отец, обнаружив это, разозлился, швырнул стул в стену, вышел в сорокаградусный мороз и не вернулся. Спустя сутки его нашли в сугробе с початой бутылкой технического спирта в руке.       Кирилл, которому тогда было тринадцать, пытался нащупать в себе хоть какую-то жалость и заставить себя заплакать на похоронах, потому что знал, что от него этого ждут, но так и не смог. Марина была ещё слишком маленькой, чтобы понять, что действительно произошло, а мама как будто начала оживать. Тем летом они даже сходили в фотоателье и сделали семейную фотографию новым составом. Это была последняя фотография, на которой мама улыбалась.       Теперь он завидовал Косте, в чьём детстве никто не швырялся стульями, не орал «ты что, не мужик?», не бил. Он осознавал неуместность этих чувств, но не мог перестать завидовать этим искренним переживаниям, которых сам ощутить не мог.       — Хорошо всё будет с твоим отцом, я уверен, — он прижал Костю к себе покрепче.       Объятия перетекли в поцелуи, поцелуи в ласки, а потом Костя шепнул:       — Я хочу, чтобы ты… перед отъездом… меня, ну… в меня, короче.       — Чего вдруг? Вроде и как есть нормально.       — Боюсь чего-то. Ты меня обнимаешь, а мне как-то мало этого. Мне надо, чтобы ты меня со всех сторон обнял, понимаешь?       Кирилл не понял, но согласился.       Это не было похоже на тот странный, уже почти забытый случай двухлетней давности с профессором. Кирилл, входя, видел, как менялось лицо Кости. Он пытался быть как можно осторожней, помнил, как страх потенциальной боли ещё в тот первый раз поверг Костю в панику. А теперь Костя принимал его полностью, без остатка, впиваясь ногтями в его спину, сжимая зубы, часто дыша.       Кирилл мелкими поцелуями осыпáл его лицо, пытаясь успокоить.       Потом они лежали, обнявшись, в темноте, и Костя сказал:       — Я понял, чего я боюсь. Что я тебя потеряю.       — Дурак ты, — Кирилл пробурчал ему в волосы. — Куда я от тебя денусь? Я с тобой, кажется, навсегда застрял.       Они договорились, что Кирилл будет периодически звонить и отчитываться, куда ему удалось записаться. Всё оказалось не так просто. В первую неделю Кирилл смог попасть в три города, но половину этого времени провёл в поездах, а по приезду на место было по горло дел. Требовалось найти в местной прессе детали аукционов, понять как добираться до учреждений, в которых проводилась запись, успеть заехать в каждое, и не опоздать на следующий поезд. Между делами — помыться, переодеться, поесть. Только через неделю он смог забежать на почту и позвонить. Связь работала плохо. Он перечислил все аукционы и спросил, как тот поживает и как здоровье отца. Костя ответил что-то, но Кирилл не расслышал — помехи. Кириллу оставалось только надеяться, что на той стороне слышимость была лучше.       Он был доволен собой: успел всё, что было запланировано, смог не попасть под дождь и не отравиться вокзальными пирожками. Все газеты, которые покупал в городах, брал с собой, чтобы почитать новости и лучше спланировать ближайшие недели.       Планы быстро пошли наперекосяк. Адреса регистрационных офисов в последний момент менялись, зачастую приходилось нестись на другой конец города, чтобы потом еле не пропустить поезд.       Он замечал лица, с которыми сталкивался во время предыдущих регистраций, иногда знакомился с ними. Кто-то рассказал, что адреса меняются, чтобы отсеять несерьёзных инвесторов с двумя ваучерами, кто-то рассказывал о других аукционах и об индустриях, которым отдавал предпочтение. Кирилл слушал и запоминал. После этого менял планы, отклонялся от маршрута, и терялся в калейдоскопе поездов, аукционов и расчётов — сколько же положить на кон в следующий раз. Ощущение бешено колотящегося сердца и сухости в горле стало настолько привычным, что оказавшись на плацкартной полке или в очередном клоповнике, гордо зовущемся гостиницей, он не мог заставить себя уснуть. А когда засыпал, просыпался посреди ночи в панике, вспоминая, что не звонил Косте уже несколько дней, и каждый раз обещал себе, что утром обязательно доберётся до телефона. Если иногда и находилось несколько минут, чтобы попасть в переговорный пункт на вокзале или близлежащей почте, то либо снова были помехи, либо никто не отвечал. К августу его попытки дозвониться сошли на нет. Он переживал, но успокаивал себя тем, что скоро вернётся.       Пачки ваучеров постепенно растворялись, сумка теряла в весе, август подходил к концу.       Ни одного аукциона по нефти и газу до сих пор не было объявлено, и никто ничего ему не мог сказать.       В Екатеринбург Кирилл приехал поздно вечером и заселился в гостиницу. Поездка уже заканчивалась, ещё всего два города — и домой, и он решил шикануть, выбрав место чуть подороже. Душ, в кои-то веки, оказался не на этаже, а прямо в номере, и он впервые за эти полтора месяца помылся по-человечески, долго нежась под обжигающей водой, и чисто побрился. В гостинице даже обнаружилась прачечная, и с утра, выспавшись, он получил свою одежду уже чистой и выглаженной. Кирилл посмотрел на себя в зеркало перед выходом. Волосы отросли за последние недели, и теперь торчали во все стороны. Он пригладил их мокрой ладонью, и они послушно улеглись ровной волной. Кирилл настолько привык к постоянной стрижке под машинку, что теперь, даже в своих заношенных джинсах и спортивной куртке, казался себе кем-то другим. Не пацаном с периферии, а приличным человеком.       Он вышел и отправился по первому адресу, с раздражением обнаружив, что и этот перенесли. Проверив по карте, он понял, что удобнее будет заехать туда после двух остальных офисов в списке, что и сделал.       В новом месте сидел молодой парень в костюме и галстуке, с ровным легким загаром на лице, слишком тщательно уложенными тёмными волосами и крупными губами. Возраста непонятного, но вряд ли намного старше Кирилла.       Парень окинул его презрительным взглядом, но Кирилл не мог не заметить, что он был хорош собой.       Кирилл начал заполнять заявку.       — Сколько ваучеров? Один? — язвительно спросил парень.       — Нет.       — На всю семью принёс?       — Нет, — Кирилл протянул заявление.       Парень пробежался по нему глазами.       — А, мелкий инвестор, — чуть добрее протянул он и снова посмотрел на Кирилла, уже с интересом. — Паспорт.       Кирилл протянул ему паспорт, тот пролистал его.       — Временная прописка в общежитии? Студент?       — Да.       — Эконом? — парень поднял глаза и заметил, что Кирилл пристально разглядывает его. Он сглотнул и поправил галстук.       — Нет. — Кирилл задумался. — Не я.       — А кто? — парень пронизывающе посмотрел ему в глаза.       — Напарник…       — Мхм… — он кивнул, продолжил сверять заявку с паспортом и вскользь спросил: — А напарник где?       Кирилл понял.       — Дома остался, — бросил он, и после паузы добавил: — Слушай, а ты не знаешь, по нефтянке какие-то аукционы планируются? Или по газу?       Парень поднял глаза и снова обвёл его взглядом. Кирилл расправил обтянутые футболкой плечи и чуть напряг бицепс. Парень снова уткнулся в заявку и облизал губы. Кирилл встал со стула и подошёл к висевшей на стене картине с непонятным изображением, развернувшись вполоборота к парню.       — Что это? — спросил он, положив руку на пах. Парень поднял на него глаза и теперь уже оглядел полностью, задержавшись на руке.       — Кандинский… репродукция… — парень оттянул узел галстука.       — Понятно. Так что там с нефтянкой? — Кирилл сел обратно на стул.       — Ээммм… Там… — он оглянулся по сторонам, посмотрел на часы. — Мне уже закрывать пора. Поможешь мне… эээ… коробки тяжёлые поднять, я тебе расскажу.       — Хорошо.       Парень встал с места, подошёл к двери, щёлкнул ключом в замке, развернул табличку стороной «закрыто» к стеклу и выключил свет.       — Пойдём, в подсобке всё.       История повторялась. Кирилл пожал плечами и проследовал за парнем.       Тот зашёл в маленькую комнату, места в которой, помимо шкафов с толстыми папками хватало только для них. Кирилл зашёл внутрь и закрыл за собой дверь.       — Информация не бесплатная, — парень развернулся к нему лицом. Только сейчас Кирилл заметил, что тот чуть ниже его и намного худее.       — Ага, — он шагнул ближе и упёрся рукой в стену рядом с головой парня. — И по какой цене?       Парень потянулся к нему губами. Кирилл покачал головой, протянул свободную ладонь к ширинке парня, и сжал его член под тканью. Парень издал стон. Кирилл довольно кивнул.       — Значит, по такой. Рассказывай, я слушаю, — он расстегнул ремень и брюки на тяжело дышащем парне, приспустил его трусы, вытащил член и начал медленно его поглаживать.       — Нефтяных и газовых аукционов нет, — ответил тот заплетающимся языком.       — Что значит «нет»? — Кирилл резко сжал член парня, а вторую ладонь переставил ему на горло. Член стал ещё тверже, парень закатил глаза. Кирилл удивился, но не подал виду. Он усилил хватку на горле, потянул член на себя и повторил: — Что значит «нет», сучка?       Парень застонал.       — Они тянут специально.       — Так, продолжай, — Кирилл продолжил водить по члену ладонью.       — Чтобы Вася с улицы в них не вкладывался, чтобы только своим дать доступ.       — Вася с улицы типа меня?       — Эээ, — прохрипел парень, — ну да, мелюзга всякая.       Мелюзга? Он охуел?       — Когда они собираются начать?       — Плюнь в лицо своей сучке, тогда она всё скажет.       «Господи, какая ж мерзость», — подумал Кирилл, но в лицо парню харкнул, попав в глаз.       — Сучка довольна? — рявкнул Кирилл. Его настолько взбесило это «мелюзга», что ему не пришлось даже притворяться, что он в ярости.       Парень капризно надул губы и ничего не ответил. Тогда Кирилл отпустил его шею, резко развернул лицом к стене и прижал за плечи одной рукой, а другой начал стягивать с него брюки вместе с трусами.       — Сучка хочет так? — прикрикнул он, и парень застонал. Он словно издевался. Кирилл потерся о голую задницу пахом, только сейчас осознавая, что тоже возбуждён. Он расстегнул свои джинсы, стянул их с себя, плюнул на ладонь, размазал слюну по головке, и увидел как парень ладонями раздвигает свои ягодицы.       «Вот же блядь», — Кирилл прицелился и резко вошёл.       Парень завыл.       — Когда аукцион? — Кирилл чуть вытащил член и снова вошёл до конца резким движением.       — Аааа, в конце августа, запись уже идёт, осталось несколько дней.       — Где? Здесь, в Екатеринбурге? — Кирилл продолжал грубо трахать.       — Нет, ааах, в Сыктывкаре, аааа…       — Есть какие-то ограничения?       — Нееет…       Кирилл застонал, почувствовал, что сейчас кончит.       — Только не в меня! — парень взвизгнул, слез с члена, сел на пол, и дроча, подставил рот. Кирилл кончил на его лицо.       Парень, продолжая дрочить, спросил:       — Поссы на меня, а?       — Чего? — опешил Кирилл.       — Ну… золотой дождь…       — Фу, мерзость какая, — Кирилл поморщился, застегнул ширинку и вышел из подсобки, оставив парня сидеть на полу. Он взял свои заявку и паспорт, бросил их в сумку к ваучерам, которые так и не достал, отпер дверь и выбежал на улицу.       Было мерзко. Утреннее ощущение свежести улетучилось без следа. Он планировал сегодня снова попытаться позвонить, успеть перед поездом, но теперь даже сама мысль о разговоре вызывала панику. Он приехал на вокзал, нашёл душевые, заплатил, и в тесной, дурно пахнущей заплесневелой кабинке отскребал от себя то, что сейчас произошло.       Он изменил. Он — сволочь. Он — грязный предатель.       Эти фразы крутились в голове, пока не появилась ещё одна:       Я сделал это ради нас.       Всё, что я делал до сих пор, я делал ради нас, наших семей и нашего будущего. Ради нашего счастья.       Стало легче. Дыхание восстановилось.       Кирилл вышел и поменял свои билеты на новые — в Сыктывкар. Потом ехал двое суток с двумя пересадками. Записался на аукцион и оставил там все последние ваучеры. Сил больше не было. Пришло время двигаться обратно в Красноярск.       Он добирался четверо суток, плохо спал и сразу же, с вокзала, рванул прямо к Косте.       Костя открыл дверь и, прежде, чем успел что-то сказать, Кирилл обнял его со всей силы, и они долго стояли так, не говоря ни слова.       — Господи, как же я соскучился, — прошептал он, наконец.       — Правда? — недоверчиво сказал Костя, и Кирилла накрыло волной стыда.       — Правда… А ты как думал?       — Не знаю… Откуда мне? Тебе полотенце дать? От тебя несёт.       Кирилл помылся с дороги и пришёл к Косте в комнату. Огляделся. Всё вроде бы было прежним, но что-то мешало привычному ощущению дома, которое окутывало его когда он приходил сюда раньше. Костя лежал на кровати, глядя в потолок. Его лицо осунулось, под глазами пролегли тёмные круги. Кирилл лёг рядом, положил руку ему на грудь. Взял Костину ладонь в свою, прошелся подушечкой большого пальца по всем фалангам, по линиям на ладони.       — Как твой отец?       — Нормально, оклемался. Они у друзей на даче отдыхают.       — Я рад. И я правда очень скучал, — добавил Кирилл и рассказал про все перипетии последних недель, обходя стороной лишь екатеринбургские события.       Костя повернулся к нему и, наконец, улыбнулся.       — Я тоже очень скучал.       Они сцепились голодными губами. Кирилл расстегнул Костину рубашку, и, влажными губами спускаясь от шеи к животу, стащил с него левый рукав и замер. На сгибе локтя виднелась гематома со следами уколов. Костя виновато прикрыл пятно ладонью.       Кирилл попятился.       — Это что?       — Ничего, я анализы сдавал.       — Какие анализы?       — Обычные. Гемоглобин, — нервно пояснил Костя.       Кирилл снова оглядел комнату и вдруг понял.       — Магнитофон твой где?       — Сломался, — еще резче ответил Костя.       — Ты издеваешься? Что происходит?       — Да ничего не происходит. Чего ты психуешь?       — Я психую? Ты думаешь, я идиот? Что ты натворил?       — Ничего.       — У тебя несколько следов от иглы. Это не анализы, не пудри мне мозги. Ты похудел, у тебя круги под глазами. Не говори мне, что это потому что ты по мне плакал.       — Я плакал! Я правда плакал, — Костин голос трясся, — мне было грустно без тебя. Я есть не мог. И мне просто в вену попасть не могли. Поэтому несколько раз укололи.       Костя сидел на кровати, дёргая ногой. Кирилл сел рядом, положил руку ему на колено.       — Честно?       Костя закивал. Кирилл обнял его, поцеловал за ухом.       — Извини. Я просто столько газет перечитал за последнее время, там такое пишут…       — Ничего страшного, — Костя улыбнулся, Кирилл завалил его на кровать, стащил с него штаны и провел губами по члену. Пять минут спустя тот никак не вставал. Костя извинился, сказал, что, наверное, переволновался, и ушёл в туалет.       Кирилл, лежа на кровати, вдруг подумал, что всё равно что-то не сходится. Он встал и начал один за одним открывать ящики письменного стола. В последнем, в самом дальнем углу, он нашел то, чего боялся.       Когда Костя вернулся и увидел Кирилла, разложившего на кровати шприц, ложку и жгут, он побледнел и затрясся.       — Зачем ты это сделал? — холодно произнёс Кирилл.       Костя молчал.       — Зачем ты врал?       — Потому что я не буду больше. Какая разница теперь?       — Не будешь больше?       — Не буду.       — А когда ты в последний раз принимал?       — Вчера вечером…       — И больше не будешь?       — Не буду, говорю же! Достал...       — Костя, — вздохнул Кирилл. — Мы с тобой сколько таких видели, которые за последним разом приходили? Ты же знаешь, что он никогда не последний?       — Но это другое, я же правда в после…       — Я тебе не верю. Как так вышло вообще?       — Как? Как?! Мне плохо было! А ты не звонил. Я думал, что ты пропал, бросил меня, уехал с этими чёртовыми ваучерами. Я пошёл посидеть с Вовками, они и предложили. Но я правда больше не буду… — Костин голос дрожал.       — Ты думал, что я тебя бросил? Ты с ума сошёл?       — А что? От тебя ничего не было слышно. Я и понял, что ты меня выебал перед отъездом, и тебе ничего больше от меня не надо было.       — Ты думаешь, я два года с тобой был только для того, чтобы тебя выебать? Если б мне только это было нужно, я бы не ждал всё это время — нагнул бы тебя ещё на острове. Господи, Костя. Ну зачем?! Ты же сделал самое мерзкое, что можно было сделать. Я на тебя смотреть теперь не смогу!       Костя долго молчал, глядя в пол, а потом робко спросил:       — Значит, я тебя всё же потерял?       Кирилл взглянул на него, на его покрасневшую шею и дрожащие мокрые ресницы, от которых раньше всё тело пробирало нежностью, и вместо неё ощутил то самое холодное равнодушие, которое чувствовал к отцу и всем тем, кто дрожащими руками отдавал ему ценные бумаги в обмен на палёную жижу.       — Да, — уверенно сказал он. — Я не собираюсь оставаться здесь, чтобы смотреть, как ты себя загоняешь в гроб.       Костя зарыдал.       Кирилл оделся, взял свою сумку и направился к двери.       Костя бросился за ним, пытаясь удержать, но Кирилл просто отмахнулся и вышел в подъезд. В голове стоял туман.       Не видя ничего вокруг, он дошёл до общаги и, обнаружив там сборище друзей своего соседа, заорал на всех матом. Они разбежались, и он, наконец, остался один.       Кирилл рухнул на кровать и беззвучно закричал в подушку.       Он не понимал, как Костя мог с ним так поступить, после всего того, что он ради него сделал.       Когда он вышел на улицу следующим утром, то увидел Костю, сидящего на ограде напротив входа. Тот, заметив Кирилла, подскочил и побежал к нему навстречу. У Кирилла не было сил даже поднять на него глаза, и он торопливо двинулся в другую сторону. Сердце стучало в ушах, воздуха не хватало. Он слышал, как Костя зовет его, тихо бормочет: «Прости, я больше не буду, я обещаю, только не бросай меня», но не оборачивался. Тот, наконец, догнал Кирилла и схватил за ладонь трясущимися пальцами. Кирилл дернул рукой, Костя отцепился, потерял равновесие и упал. Кирилл не оглянулся. Когда он вернулся, Костя всё ещё ждал снаружи. Кирилл быстро зашёл внутрь, Костя рванул за ним. Кирилл попросил комендантшу, чтобы вызывала милицию, если Костя опять будет пытаться зайти.       Он приходил каждый день до начала учебного года, сидел весь день на ограде напротив входа, и каждый раз Кирилл его игнорировал.       Первого сентября, когда у Кирилла начался четвёртый курс, Костя не пришёл. Кирилл два дня оглядывался по сторонам, боясь столкнуться с ним в коридорах. А третьего увидел на доске объявлений в фойе его портрет в черной рамке.       Всё вокруг остановилось, слилось в беззвучную массу, и остались только он и фотография, с которой на него смотрел единственно важный в этом мире человек. Он рванул к Костиному дому, бежал на красный, уворачиваясь от сигналящих машин, ничего не видя перед собой.       Дверь была открыта. Гроб стоял посреди большой комнаты, рядом родители, вокруг какие-то другие, незнакомые люди.       Потом всё было как будто не с ним: обнимающая его Елена Ивановна, вся в слезах, поездка на Шинное в расхлябанном «пазике» с выбитым окном, могила в тени под развесистой яблоней с вызревшими мелкими красными плодами, возвращение, поминки. Он сидел на табуретке за столом вместе со всеми и ничего не слышал. Перед его глазами проносились картины того самого первого лета, касание прохладных длинных пальцев, земляничные поцелуи, щекочущий уши шёпот и стоны. Этого никогда больше не будет.       Спустя несколько дней из члена потекло. В КВД пожилой врач с усами Будённого оповестил о гонорее, выписал антибиотики, устыдил за беспорядочные связи, напомнил про презервативы и потребовал прийти снова через три месяца провериться на всё остальное. Эпидемия на дворе, как-никак.       Кирилл молча кивнул и вышел. Он не был удивлён. Он не почувствовал себя даже на каплю грязнее, чем в Екатеринбурге. Лишь с горечью порадовался, что не успел ничего передать Косте.       Он вылечился, вернулся к учебной рутине, и собирался было на сороковой день навестить Костиных родителей, но тут из Дудинки пришла телеграмма.       Умерла мать.       И если до сих пор его съедали злость, обида и отвращение к самому себе, то в этот момент всё вокруг стало бесцветным, и последние эмоции отключились. Остались только звенящая пустота и список дел.       Он всё же пришел к Костиным родителям, чтобы спросить, не смогут ли они временно приютить у себя его сестру. Других родственников у них с Мариной не было. Они согласились, и он вылетел в Дудинку.       Там выяснилось, что у матери был рак в последней стадии, она не лечилась и даже не проверялась, просто очень долго терпела.       После похорон Кирилл увез Марину в Красноярск, устроил её, уже девятиклассницу, в школу рядом с Костиным домом, взял академический отпуск, и вернулся обратно на север. Там оформил опекунство, приватизировал квартиру и продал её — не выгодно, но лучше, чем ничего. Перед окончательным выездом решил проверить почтовый ящик, о существовании которого до сих пор даже не вспомнил.       Ящик оказался битком набит письмами. Кирилл вытащил несколько и догадался, что всё это — извещения с аукционов. Когда он записывался, регистраторы отказывались принимать адрес общаги. Указать Костину прописку без его паспорта он не мог, и пришлось давать свою постоянную северную.       Он вытащил все сертификаты из конвертов. На них стояли цифры, которые ничего ему не говорили. Сидя на полу, обхватив голову руками, он думал, насколько же это всё теперь бессмысленно. Он собрал их в кучу, чтобы вынести и сжечь, но уже в дверях вспомнил о Марине. Тогда он аккуратно сложил их в сумку и отправился обратно в Красноярск.       Там он оперативно купил 18-метровую гостинку на Злобино, с ободранными обоями и облезлым полом цвета поноса — главное, подальше от тех улиц, где каждая трещина на асфальте напоминала о Косте.       Потом приехал забрать Марину, и, пока она собирала свои вещи, Елена Ивановна позвала его в Костину комнату. Они сидели на кровати, и, сжимая его ладонь — так же, как это делал Костя, — она рассказала, что умер он не от передозировки, а от отравления. В крови нашли бытовые яды, а героина почти не было. Дозу он купил у бабки-барыги из соседнего дома, её потом задержали и посадили.       Кириллу стало плохо, когда он представил, как Костя мог мучиться тогда. «Он пытался держаться, а я… — подумал он. — Но он всё равно бы вернулся к этому… Они все возвращаются. Может, лучше так, сразу, чем если бы он постепенно себя травил и терял человеческий вид…»       — А я ведь предупреждала его про этих лохматых. Это всё они. Вот как перестал с тобой общаться, сразу всё пошло под откос.       «Может, я гораздо хуже, чем эти его друзья…» — подумал он. Взгляд упал на стопку знакомых книг на полу.       — Елена Ивановна. Мне Костя обещал когда-то дать эти книги почитать. И тетрадь вот эту, — Кирилл показал на них, — вы не будете против?       — Конечно-конечно, — измученно улыбнулась та. — Можешь ещё что-нибудь взять.       Кирилл пробежался пальцами по лежащим на столе бумагам и увидел край чёрно-белого фото. Он сразу вспомнил прошлогодний день рождения у Костиных друзей, куда он так не хотел идти. Они сидели на диване, он в бессчётный раз загляделся на Костин профиль с его вздернутым носом, кудряшками, чуть приоткрытым в момент внимания ртом. Кирилл коснулся своим мизинцем его руки, и тут щелкнула вспышка. Он испугался тогда, но казалось, никто ничего не заметил. Фотографировали не их, они просто попали в кадр. Кирилл положил фото в одну из книг и спросил:       — Он говорил что-нибудь в последние недели перед…?       — Был очень расстроен почему-то. Однажды зашла к нему, а он плачет. Я спросила, что случилось, а он говорит, мол, я всех надул, всех обманул и сам себя тоже. Так и не поняла, о чём он. У него ещё ведь зрение село сильно, на последней проверке минус восемь оказалось. Он продолжал говорить, что его наказывают, а я всё не могла понять за что. Ты знаешь?       — Не знаю, — почти прошептал Кирилл, чувствуя, как теряет опору под ногами.       Он забрал Марину в новую квартиру и решил больше никогда не общаться с Костиными родителями.       Квартиру разделили шкафом на две части, поставили в каждую по раскладушке и столу. Кирилл уволился с обеих работ: база была теперь слишком далеко, а магазин напоминал о Косте, и устроился в обувную палатку на Злобинском рынке. Хозяйка-челночница, увидев, с какой лёгкостью он продавал вместо одной по две-три пары китайских кроссовок, которые развалятся за месяц местной погоды, сказала, что он далеко пойдёт. Она упрашивала его, чтобы выходил работать чаще, но он согласился только на выходные. Он хотел закончить этот чёртов ВТУЗ просто из принципа, хотя прекрасно понимал, что в современном мире никому не сдались эти бессмысленные инженерные корочки.       Его зарплаты и Марининого пособия теперь хватало только на еду и базовые расходы, но этого было достаточно, чтобы оба могли продолжать спокойно учиться.       Когда Марина закончила девятый класс, Кирилл уговорил её уйти в техникум, чтобы получать какую-никакую, но стипендию, а в девятнадцать уже иметь профессию. Она сперва плакала неделю, поняв, что никакая питерская академия ей не светит, и, за неимением лучших вариантов для своих способностей, поступила в Строительный на архитектуру.       Костины вещи долго лежали в коробках в углу комнаты. Только на годовщину его смерти Кирилл вытащил их и разложил перед собой. Поднёс тетрадь к лицу. Она всё ещё хранила запах той комнаты. Раскрыл. От Костиного мелкого почерка отличницы в горле встали слёзы. Буквы оживали, говоря его голосом. Кирилл закрыл тетрадь и отложил в сторону. Только спустя несколько недель он решился открыть её снова. Открыл, начал читать и оторвался два часа спустя.       Потом взял лист ватмана, расчертил и написал в столбик названия и количество всех имеющихся у него акций.       На следующий день отправился искать, где можно узнать актуальные котировки. После нескольких часов скитаний по банкам, всё же нашёл недавно установленный удалённый терминал и получил данные сегодняшних торгов. Дома сопоставил цифры и остолбенел. Пачка сертификатов под его кроватью равнялась приличным деньгам. Он открыл страницу с объявлениями о продаже квартир и обнаружил, что на эту сумму можно было купить трёшку где-нибудь на левом берегу.       Он мог бы продать сейчас всё (только понять бы, как), и обеспечить себе и Марине более комфортную жизнь. Это было бы разумно и надёжно. Вот только достаточно ли?       Он вышел проветриться, болтался по улицам дотемна, зашёл в какой-то переулок и заметил небольшую неоновую вывеску, под которой курили трое мужчин. Он почувствовал на себе их взгляд и сразу узнал его. Это был взгляд как у Голикова. Как у парня из Екатеринбурга. Заинтересованный. Вожделеющий. Он вспомнил Костин рассказ о том, что в этом районе когда-то искали встреч такие, как они, и что сам Костя однажды приходил сюда, но так и не нашёл, где все собирались.       Ноги сами повели его к двери.       Кирилл вошёл и огляделся. Полная палитра посетителей. Все повернули головы, когда он возник на пороге. Он взял себе бутылку пива и встал у стены, рассматривая остальных. К нему подошёл парень лет восемнадцати, в косухе, с длинными волосами в хвосте и стеклянными рыбьими глазами, и попытался заговорить, задавая банальные вопросы. Кирилл отвечал поначалу сухо, но постепенно разговорился, избегая прямых ответов о себе. Парень же, представившийся Колей, вылил на него всю свою биографию. У него пили оба родителя, сам он работал в ларьке и играл на гитаре в группе с друзьями. Славы не искал, играл просто так.       — А если бы вдруг на тебя много денег свалилось, ты бы на что их потратил? — вдруг спросил его Кирилл.       — Не знаю, — задумался парень, — байк хороший, наверное, и гриндерсы.       — Понятно, — ответил Кирилл. — Может, пойдем? Только ко мне нельзя.       — Ко мне тоже, но я тут знаю рядом одно тихое место.       Парень привел его к школе. За ней, у теплицы, открыл незапертую дверь в небольшой, скрытый от любопытных глаз закуток.       — Руки покажи, — сказал Кирилл, расстёгивая ширинку.       — Чего?       — Руки покажи. Локти.       — А, — понимающе кивнул Коля и закатал рукава косухи. — Я это говно не трогаю. А У тебя гандоны есть? У меня нет, а я без них боюсь.       — Тогда давай так, — Кирилл с силой надавил ему на плечо, и тот послушно опустился на колени.       — Только в рот не кончай.       — Ага, — Кирилл надавил членом на губы.       Он сдержал обещание, вовремя вытащив, слив в стоящую рядом тачку с гнилой листвой и слегка запачкав косуху. Он застегнул штаны и сделал шаг наружу.       — Эй, — опешил парень. — А я?       — А ты мечтать научись сначала, — ответил Кирилл, не оглядываясь.       «Когда-нибудь я буду кончать на Москву, а не в гору мусора», — решил он.       А потом, до конца учёбы, пока он дописывал диплом, его расписание выглядело одинаково: с утра скупить все свежие газеты с новостями, прошерстить на упоминания индустрий и предприятий, чьими акциями он владел, послушать новости, просмотреть бюллетень цен акций, который теперь приходил ему прямо на факс, отметить изменения. Он увидел, что упомянутые Костей в конспекте идеи действительно работают. Котировки скакали вслед за событиями в стране и в мире, реагируя на любые, даже, казалось бы, незначительные сообщения в прессе.       Он защитил диплом с отличием, закинул корочки в дальний угол и отметил окончание первой продажей. На вырученные деньги купил квартиру в центре, в старом доме недалеко от Площади Революции. Сдал её в аренду, даже не рассказав об этом Марине, с которой они продолжали жить в своей малометражке.       Теперь он работал на рынке почти каждый день, учился у хозяйки ведению бизнеса и пару раз сгонял с ней за товаром в Китай.       Потом были ещё сделки, и он начал покупать другие акции. Он не всегда был уверен, чем руководствовался: усвоенными ли принципами или просто интуицией, и не всегда сделки выгорали, но начали капать регулярные дивиденды, и его состояние стабильно продолжало расти.       Когда Марина закончила техникум, Кирилл привёл её в купленную годом ранее квартиру, из которой только что выселил жильцов, и объявил, что это её первый дизайн-проект. Выделил ей на это приличный бюджет и дал добро на свободный полёт фантазии. Результат оказался настолько хорош, что на вырученные от продажи деньги они купили ещё четыре квартиры в разных районах города, удачно успев перед кризисом девяносто восьмого, а когда продали и их, слухи о Маринином таланте начали расползаться, и уже к двадцати двум она стала одним из самых востребованных дизайнеров города.       Кирилл в это время заинтересовался новым жильём, задумавшись о том, что неплохо было бы начать вкладываться в строящиеся проекты. У него уже была доля в одной строительной компании, и на очередном собрании акционеров в Красноярском филиале он познакомился с кем-то из руководства, впечатлил его своим пониманием инвестиционного процесса, и ему предложили устроиться туда аналитиком. После нескольких удачных капиталовложений он поднялся до верхушки и, наконец, переехал в Москву.       Там появилось гораздо больше крупно мечтающих мальчиков, которые охотно подставляли задницы такому обеспеченному — и при этом всё ещё такому молодому и красивому — Кириллу, который быстро научился носить итальянские костюмы и полюбил лыжные курорты.       Выбравшись с очередной оргии под утро, Кирилл отправился в офис, и кое-как пережив рабочий день, под вечер уснул прямо на ковре у окна в зале заседаний. Проснулся от голосов. За тяжелой шторой его не заметили. Голоса — один из них принадлежал генеральному — обсуждали замену стройматериалов в планируемом проекте на гораздо более дешевые, чем указанные в смете, и подделку маркировки. Кирилл осторожно включил диктофон, который всегда носил в кармане для заметок, а на следующий день уволился и ушёл на вольные хлеба.       За последующие шесть лет работы на себя Кирилл преуспел в качестве независимого консультанта, и клялся, что никогда не будет работать на других, но в начале 2010 ему предложили место в руководстве банка, и он решил, что новый опыт не повредит. А всего через несколько дней после начала его работы обрушился подъезд в одном из домов того самого проекта. Погибло несколько семей. Так как это был проект доступного жилья, юридическая помощь, которую получили родственники погибших, оставляла желать лучшего. Продлившееся почти полгода расследование обнаружило, что материалы не соответствовали сметам, и виноватым был объявлен подрядчик — организация, которую ликвидировали несколькими годами ранее. Нашли её бывшее руководство, которое отрицало свою вину и говорило, что использовало только то, что предоставлял застройщик. Их обвинили в замене материалов на более дешевые и посадили, а выплачивать компенсации пострадавшим и их близким оказалось некому.       Того самого генерального только что показали по телевизору. Он говорил о том, что виноват в недостаточно ответственном подходе к выбору подрядчика. Пустил скупую мужскую слезу о погибших.       Кирилл достал из сейфа диск с записью. Он несколько раз за последние годы хотел отправить его в полицию. Впервые — ещё до начала строительства. Так и не решился, понимая, что, скорее всего никто ничего не сделает. Но ведь мог хотя бы попробовать что-то изменить. А теперь было поздно.       Он спрятал диск обратно в сейф и пошёл лепить пельмени. Он делал это каждый раз, когда становилось тяжело дышать. Доставал старую советскую мясорубку, крутил фарш, месил тесто, лепил, и закидывал всё в морозильную камеру. Есть это было почти некому, только Беркович обожал, каждый раз уминая по две порции и унося пакет для своего парня, да консьерж Пётр Андреевич никогда не отказывался, божась, что даже у его жены не так вкусно.       Потом, после двух часов пельменной медитации, позвонил своему адвокату и спросил, что делать, если у него есть доказательства преднамеренного вреда большой группе людей и невинности наказанных. Адвокат, расспросив о подробностях, сказал, что это сложная ситуация, и стоит пока повременить, а он проверит, как сделать так, чтобы сам Кирилл не оказался под ударом.       Ночью ему приснилось, что он идет по развалинам и видит детские руки, тянущиеся к нему из-под бетонных обломков и арматуры. А потом увидел другие руки: знакомые, взрослые, с длинными тонкими пальцами. Он бросился к ним, стал пытаться поднять придавливающий их бетон, но не мог. Его ноги разъезжались, поднялся ветер, он шептал «сейчас, потерпи», пытался схватить ладонь в свою, но та вырывалась, и как только у него получилось, она перестала шевелиться и обмякла.       Он проснулся на скомканных, мокрых от слёз простынях.       Кошмары начались, когда он купил первую квартиру в центре Красноярска. Ему приснился тот самый мужик, хозяин ваучера, с которого всё началось. Мужик шёл за ним, таращась пустыми глазницами, просил вернуть ваучеры обратно. Холодные руки хватались за его одежду, Кирилл отбрыкивался, но мужик цеплялся крепко.       Потом долго ничего не снилось, но вернулось с новой силой, когда Кирилл купил следующие квартиры, и продолжалось несколько дней. А потом сделок, добавляющих нулей к сумме на его счету становилось больше, и кошмары снились чаще. Каждый раз в них были разные люди — оказалось, что он запомнил всех: где кого встретил, кто сколько ему отдал. Они приходили то по одному, то толпой, и неизменно просили его вернуть всё назад.       С обрушением в кошмарах появились погибшие дети.       Но Костя до сих пор не приходил ни разу.       Кирилл больше не смог терпеть, оделся и поехал в ближайшую церковь.       Он всегда был атеистом. Волна массовой моды на крещения, которая в начале девяностых зацепила всех, прошла мимо него; дежурный крест он держал для периодических банных переговоров, а в храмах чувствовал себя неуютно. Теперь всё же решил положиться на опыт поколений.       Старая церковь в окружении рыжих осенних деревьев на фоне синего неба смотрелась слишком торжественно, даже пафосно, не создавая впечатления места подобающего для сближения с высшими силами.       Батюшка, из-под рукава рясы которого выглядывали часы подороже кирилловых, выслушав его исповедь, сказал, что грех, конечно, на нём немалый. Чтобы искупить, должно молиться усердно каждый день, а ещё неплохо было бы сделать что-то для прихода. Под «чем-то» подразумевалось пожертвование. Батюшка пространно поговорил о помощи нуждающимся, а потом вскользь упомянул ремонт в алтарной и облупившуюся позолоту на горнем месте. Кирилл встал, сказал: «Я подумаю над вашим предложением», и покинул храм. На улице дышать стало легче.       Вечером Кирилл отправился на минфиновский банкет. Там увидел знакомое лицо: Васильич. Подошёл к нему, чокнулся шампанским, и тот спросил, почему вот уже два месяца Кирилл не делает заказов — не случилось ли чего-то из ряда вон во время последнего визита. Кирилл сказал, что просто было не до этого.       Их отношения можно было назвать тёплыми. Ещё в начале знакомства Васильич позвал Кирилла к себе, пообщаться и понять, что ему нужно. Они выпили, разговорились. Оказалось, что вплоть до путча тот блядствовал для партийной верхушки.       — Меня даже официально оформляли в диппоездки, — рассказывал он. — Я по миру покатался, пил с Денёв на брудершафт. Любили меня. ЦК меня драл, правда, в хвост и в гриву, так что к развалу совка я уже был не в кондиции продолжать.       — В ЦК таким занимались? А как же статья? — удивился Кирилл.       — А что статья? Статья же не для них была, а для тех, кто против власти пёр. Меня тоже могли закрыть, если б я проговорился. А потом власть сменилась, статью убрали, а спрос не пропал и конфиденциальность никуда не ушла. И я начал подбирать хороших пацанов и давать им работу. Да и сам первое время по старой памяти кое-кого обслуживал. Тех, кто остался в наследство от той эпохи.       — И сколько сейчас там наверху таких, кто к услугам твоей конторы прибегает?       Васильич тогда усмехнулся и замолчал.       Потом они общались в основном по телефону, но периодически сталкивались на официальных приёмах. Кирилл каждый раз испытывал перед Васильичем лёгкий трепет. В свои пятьдесят с копейками он выглядел прекрасно, смотрел гипнотизирующе, и Кирилл ловил себя на том, что в воспоминаниях об экзамене Голиков давно превратился в Васильича.       Сегодня же, после нескольких рюмок Кириллу захотелось поделиться с ним этой старой историей. Сказал, что ему до сих пор стыдно, что он тогда лёг под власть. Хоть и был вроде как сверху, но ощущал себя именно подстилкой. Не разглядел, что всё тогда держалось на соплях.       — А кто из нас не ложился под власть, Кирюша? Только мы с тобой буквально, а другие — иными способами. Молчали, принимали, шагали с транспарантами. Жили двойной жизнью ради редких подачек. Банально, чтобы выжить. А когда власть сменилась — ты разве не перестал? Когда ты ваучеры по дешёвке скупал, ты же сам себя продавал новым хозяевам. Только ты, с твоим оборотом, может, за щеку взял, а вон тот — он показал на одного регулярно мелькающего на экранах крупного бизнесмена, — на двух кулаках сидит. Только это не значит, что ты добродетельней, чем он. Вы оба свой гонорар получили.       Кирилл задумался.       — А ты правда такой грозный, как про тебя говорят, Васильич?       — Про меня разное говорят.       — Про кочергу правда?       — Хорошая байка. Но не совсем верная.       — В какую сторону?       Тот усмехнулся и многозначительно взмахнул головой.       — Но ты правда их сильно наказываешь?       — А что, этот последний действительно что-то натворил?       — Нет, — побоялся подставить ландыша Кирилл.       — Да не боись, я только по делу выговор устраиваю.       — Только выговор?       — Кирилл, — вздохнул Васильич, — оставь мою работу мне.       Зависла пауза.       — Как ты с совестью справляешься? — тихо спросил Кирилл, глядя в пол.       — Что, спишь плохо?       Кирилл кивнул.       — Кирюш, мы здесь все, — он обвёл зал рукой, — не только свою жопу продали, но и совесть в дерьме изваляли давно. Её ничем не очистишь. Кто как пытается справляться. Мне вот пожертвования в детский дом время от времени помогают. Ненадолго, но всё же.       На следующий день Кирилл пришёл к руководителю благотворительных программ банка и заявил, что хочет добавить направление по борьбе с зависимостями.       — Кирилл Анатольевич, вы уверены? — скептически уточнила она. — Это ведь такая проблемная тема, нас не поймут.       — Почему проблемная?       — Людям понятны больные дети и брошенные коты. Если мы пойдем в направлении зависимостей, про нас будут говорить, что мы тратим деньги на бесполезные цели и поддерживаем преступность. Мы начнём терять клиентуру.       — Этим пусть пиар занимается. Подготовьте программу, я лично буду её курировать.       Она вздохнула, но не отказалась. К ноябрю банк сделал первое пожертвование в реабилитационный центр. Кирилл сфотографировался с огромным пластиковым «сертификатом», а потом разговорился с главным наркологом.       — А их дейстивительно можно спасти?       Врач грустно улыбнулась.       — У меня не будет для вас простого ответа. Это всегда зависит от множества факторов. Реабилитация это ведь не только детокс. Очень важно, что происходит потом. Можно надолго перестать принимать, но если мышление не изменится, то вероятность релапса остаётся высокой. Требуется как минимум помощь психотерапевта, а у нас на такое никогда не хватает средств. Мне каждый раз обидно видеть людей, которые сюда возвращаются. Ваши пожертвования смогут нам помочь.       — А что самое главное, чтобы выбраться?       Она задумалась.       — Надежда. Смысл. Свет.       Кирилл еле добрался до дома, вежливо улыбаясь всем, кто попадался ему на пути. А потом рыдал на полу до вечера и уснул прямо на ковре. Впервые за долгое время ему ничего не снилось.       Незадолго до Нового года позвонил Беркович, сообщил, что путь чист, британец вернулся на родину, и никого нового у Виталия не появилось. Кирилл обнаружил того на корпоративе, и, чтобы не слишком наседать и оставить ему свободу выбора, просто дал визитку со своим личным номером и предложил позвонить. Виталий посмотрел на него чуть менее презрительно, чем в прошлый раз, и Кирилл не знал, на что рассчитывать. Но он всё же перезвонил на следующий день. Кирилл от неожиданности сморозил что-то про профессиональную помощь, а потом, пока ждал, переживал о возможном недопонимании. Но Виталий приехал, и всё оказалось лучше, чем Кирилл ожидал.       Конечно, нежным, трогательным и взбалмошным Костей он не был. Он был таким же чувственным и отзывчивым, а ещё в меру саркастичным, прямолинейным и открытым к простым радостям, и всё время пытался скрыть смущение от мелочей вроде дырки на носке и восторга от елки.       Кирилл осторожно целовал его лицо, чувствовал как тот таял в его руках. «Только не испорти всё в этот раз», — повторял он себе.       Потом они сражались на световых мечах, хохотали, трахались, ужинали, не одеваясь.       После еды Виталий подошёл к огромному окну, прислонился к нему лбом, положил ладонь на стекло, у Кирилла закололо под рёбрами и он понял: это тот самый момент. Он схватил презерватив из пачки, удачно оставшейся в кухне ещё с того утреннего секса с ландышем, на ходу раскрыл, надел, в порыве прижал Виталия к стеклу, вошёл в него сзади, и шепнул:       — Давай обкончаем этот город вместе.       Когда они пошли спать, Виталий начал задавать ему вопросы о детстве и юности, и Кирилл рассказал. Он впервые рассказал кому-то обо всём без купюр. О кошмарах, об отце, о Голикове. О том, что без Кости вообще не было бы никаких денег, а он так с ним поступил. Виталий отреагировал без осуждения, сказал, чтобы будил его, если приснится плохой сон.       Утром он встал пораньше, сел поработать. Раздался звонок с неизвестного номера: ему позвонили друзья Виталия: его потеряли, телефон разрядился. Кирилл сначала разозлился, что тот раздаёт его личный номер кому попало, но пока Виталий сидел в спальне у розетки, перезванивал и успокаивал всех, Кирилл за стеной вспоминал, как тем летом перестал выходить на связь, увязнув в этих чёртовых аукционах, как последний торчок, забывая, что в мире есть более важные вещи, и постепенно забирая у Кости последние остатки надежды.       Это его вина. Всё до единого — его вина. Эти люди, чью нищету и смерть он собственноручно приближал, эти жильцы, погибшие при разрушении, которое он мог предотвратить, но не стал, потому что ему было всё равно, и Костя, который не смог спокойно смотреть на то, как человек, которого он любил, всё дальше уходил на тёмную сторону и утягивал его за собой, и которого Кирилл оттолкнул в самый тяжелый момент. Он никогда этого не искупит полностью, но у него всё ещё есть возможность исправить хоть что-то.       «Я хочу наконец слить запись. Ты узнал что-то?» — написал он адвокату за завтраком.       «Я сейчас занят, но перезвоню. Не пропадай».       Кирилл отложил телефон и посмотрел на Виталия, задумчиво жующего тост.       — Поехали со мной на лыжах кататься? — спросил он.       Виталий подавился. Кириллу очень нравилось, что тот ничего не принимает как должное. И тогда, впервые за семнадцать с лишним лет Кирилл позволил кому-то обнять себя со всех сторон.       Виталий уехал праздновать Новый год с семьей, а вечером прилетела из Красноярска Марина с сыновьями. Теперь уже пацаны бились на световых мечах под ёлкой, а Кирилл с Мариной пили вино на диване.       — Ну что, — улыбнулась Марина, — невесту нашёл?       — Марусь, ты так и не догадалась за все эти годы?       — Я догадалась, когда мы ещё на Злобино жили. Я у тебя искала молоток, а нашла журналы. А ещё я продолжала общаться с Федоренками после того, как пожила у них, и в итоге до меня дошло, кто такая «Катя». Всё ждала, когда ты сам расскажешь, а ты вечно отнекивался. А ты ведь, получается, жил тогда в полном аду? Мы-то с ними друг другу помогали справляться с потерей, а ты двух людей потерял и страдал в одиночестве? Какая же я была мелкая и глупая, даже поддержать тебя не могла нормально…       — Да ладно, я же сам молчал. Откуда тебе было знать? Не бери в голову.       — Ну так что, теперь-то есть кто-нибудь?       — Может быть, — улыбнулся он, и Марина распахнула свои огромные глаза и улыбнулась до ушей, в точности, как в детстве.       — Ну, не томи.       — Да нечего рассказывать пока. Одно свидание. И он молодой совсем. Ему понравилось, кстати, что ты с квартирой сделала.       — Хороший вкус? Это мы любим. А то, что молодой… Да и ты ещё, слава богу, ого-го. Кирюш, я надеюсь, что у тебя всё будет хорошо.       Кирилл переписывался с Виталием весь день тридцать первого. Пожалел, что не предложил ему остаться и познакомиться с Мариной. Решил, что пришло время завести кота. Первого утром проводил Марину с пацанами на самолет и вернулся домой.       Он присел на диван, откинулся на спинку, закрыл глаза на секунду. Открыл и увидел Костю. Тот сидел рядом, смотрел на него, чуть улыбаясь.       — Прости меня, — сказал Кирилл. — Я тебя не спас в пятый раз.       — Я давно простил. Сам виноват, не надо было тебя оставлять в долгу.       — Дурила, — Кирилл улыбнулся, но сразу погрустнел. — У меня кто-то появился.       — Я знаю. Он хороший.       — Хороший. Но он не ты. Я бы всё отдал, чтобы снова быть с тобой.       Костя улыбнулся шире, положил ладонь ему на колено. По телу пробежала дрожь. Кирилл открыл глаза. Голова болела от послеполуденного сна. Он сходил в душ, вышел, открыл коробку с синим мечом. Включил, помахал им перед зеркалом, вздохнул, сложил обратно.       Ближе к вечеру позвонил адвокат, спросил будет ли он дома через пару часов. Кирилл подтвердил. В условленное время адвокат перезвонил:       — У меня мало времени, не хочу подниматься, ты можешь выйти? В машине обсудим по-быстрому.       Кирилл взял диск, накинул пальто и спустился к выходу. Машины не было видно. Он набрал адвокату, тот поднял трубку и сказал только:       — Прости, Кирилл. Я налажал. Они сказали, что либо ты, либо моя семья.       Кирилл увидел перед собой незнакомца в чёрном и дуло с глушителем. «Господи, прямо как в кино», — пронеслась мысль. Раздался хлопок, всё озарилось ярким светом. Незнакомец исчез, вместо него возник Костя. Кирилл облегчённо вздохнул.       — Ты меня услышал, — сказал он. — Спасибо.       Костя улыбнулся и протянул ему руку.