Багерлее

За окном темнело, появились первые звезды, наводящий тоску тюремный забор с колючей проволокой едва виднелся в сумерках. За день в камеру Рокэ так никого и не посадили, чему Ворон, с одной стороны, был рад, но с другой стороны, ведь даже поговорить не с кем, и Рокэ изводился от скуки и острой нехватки внимания. Раздался привычный шум дверного замка, Алва сел на кровати и даже совершенно неожиданно для самого себя обрадовался, увидев Окделла. Вот только вид у надзирателя был отчего-то мрачный, а взгляд его стальных глаз вместо страсти пылал яростью, что не предвещало ну вот ни кошки хорошего. — Эр Рокэ, соизвольте объяснить, какого Леворукого Вы все это устроили?! — ледяным тоном произнес Окделл, стиснув кулаки, — Ну вот каких закатных кошек дался Вам этот Придд?! — Да разве же я сделал нечто плохое? Восстановил справедливость, и только — пожал изящными плечами Алва, нервно сглотнув при виде сжатых кулаков. Да, так и задумывалось, что Окделл непременно разозлиться, но не до такой же степени… — Были бы у Джастина деньги, он бы и вовсе не попал в эти застенки, а у меня эти самые деньги есть, и их до неприличия много. А что же, Вы так расстроены тем, что в Вашем гареме убавилось на одного любовника? — Да Вы же ни кошки не понимаете, что натворили! — Окделл впечатал кулак в стену, — Мой дядя… Эр Ларак, он… Этот Придд ему успешно помогал кое в чем, ясно Вам?! Эйвон Ларак разводился со второй женой, а окрутившая его хищная молодая стерва задумала обобрать супруга до нитки. Кто, как не мошенник, может дать толковый совет, как защититься от козней такой же, как он сам, аферистки? Несколько дней назад она сама себе поставила синяк и вызвала полицию, благо, Придд сразу предупредил об этом старом, как мир, трюке… Рокэ не ответил, вжался в изголовье кровати, побелел, как бумага, в широко распахнутых синих глазах метались неподдельный страх и смятение. Ричард с досадой вздохнул, ну вот, он дрожи напугал того, кто просил его защитить. Да, безумно хотелось влепить этому Алве пощечину, но, закатные твари, как можно ударить того, кто боится насилия? Как можно поднять руку на того, кому плохо, одиноко, безысходно? Как можно причинить боль тому, у кого сейчас нет никого, кто бы понял и поддержал? Вот Эстебан Колиньяр непременно бы так и сделал, и получил от этого истинное наслаждение, он любит, чтобы у него ползали в ногах и умоляли больше не делать больно… — Рокэ, успокойтесь, я Вас и пальцем не трону, — как можно мягче произнес Ричард, — В смысле, не ударю, не сделаю больно, обещаю Вам. Так и что же Вами двигало, позвольте узнать, ну неужто приревновали? — Раз уж Вы мною пользуетесь, извольте делать это только со мной, — негромко отозвался Рокэ, — Ни одной моей любовнице и голову не пришло бы дать, к примеру, Марселю Валме или даже близнецам Савиньякам, хотя соблазн быть с ними весьма и весьма велик. Ну, разве что когда я сам желал развлечься с друзьями, тогда да, случалось. — Вы отдавали своих возлюбленных друзьям? — удивился Окделл — Любовниц, — поправил Рокэ, — Они были мне не более, чем любовницы, да и разве же я их принуждал? Они сами желали, Катарина Ариго и вовсе окрутила самого Фердинанда Оллара, выскочила за него замуж, хоть тот и... впрочем, этого Вам знать не нужно. — Что ж… Пойдемте, — Ричард властным жестом указал на дверь, и Рокэ понял: надзиратель сейчас поведет его в ту самую уютную комнату для семейных свиданий. Как и в прошлый раз, сначала был приятный теплый душ, в серых глазах надзирателя больше не было злости, они снова горели желанием. Хотелось подольше понежиться под ласкающими тело струями воды, но уже вымывшийся Окделл сам вдруг принялся намыливать Рокэ, спускался скользкими руками все ниже, коснулся пальцами в пене ложбинки между ягодиц. Рокэ замер в волнении — будет ли сегодня надзиратель так же аккуратен и нежен, как в прошлый раз? Одному только Леворукому известно, что у него там на уме! Ричард вытер любовника полотенцем, отвел к кровати и улегся, демонстративно заложив руки за голову, и Алва вдруг смутно понял, какое требование за этим последует — ведь сам он точно так же укладывался, давая любовницам понять, чего от них желает! Бледные щеки Ворона зарделись от стыда, каррьяра, ну неужели же ему, Рокэ Алве, придется делать Окделлу минет?! — Так значит, Вы желаете быть моим единственным любовником, — нехорошо усмехнулся Окделл, — Ну, что ж, продемонстрируйте, насколько сильно Вы этого хотите, эр Алва! Рокэ несмело забрался сверху — надзиратель все так же и лежал, заложив руки под голову, ласкать даже не думал, но если… если он как следует заведется, может, обойдется вовсе даже без минета, Окделл возьмет инициативу свои руки? Ворон смущенно, несмело поцеловал любовника в шею, спустился губами к ключице, ощущая, что в него упирается налитый от желания член надзирателя, как тот вдруг с усмешкой произнес: — Ну же, эр Алва, Вы прекрасно понимаете, что целовать нужно вовсе даже в другом месте. Да, помню, Вы этого, конечно же, не умеете, но там уже разберетесь, что к чему. Приступайте уже, у Вас такие красивые губы, я мечтаю, чтобы они ласкали мой член, ну же, скорее порадуйте меня! Стало предельно ясно: отвертеться никоим образом не получится, а ведь надежда была, пусть лишь робкая, но все же. Рокэ едва слышно вздохнул и с видом великомученика спустился ниже, страдальчески заломив прекрасные черные брови. Каррьяра, в худшем бреду под сакоттой с морисским порошком Рокэ и представить не мог, что с ним когда-нибудь произойдет нечто подобное! Несмело обхватил налитую бордовую головку губами — закатные твари, как же хорошо, что здесь есть душ, никакого отвратительного вкуса или запаха, только неимоверно стыдно, это какой-то невероятно абсурдный сон… Но ничего не оставалось, как продолжать, хоть Рокэ и решительно не понимал, что же ему надо делать. Попытался взять до неприличия большой член Окделла глубже, почувствовал резкий приступ тошноты, отстранился, закашлявшись. — Не надо пытаться взять глубоко эр Алва, просто оближите вот, языком поиграйте, — довольным, охрипшим от возбуждения тоном подсказал Окделл От обращения «эр Алва» хотелось вскочить, швырнуть что-нибудь на пол, чтобы звон и осколки во все стороны, ну вот нельзя разве называть на «ты», как в прошлый раз?! Как же, ведь нужно непременно унизить, напомнить, что Рокэ Алва, влиятельный бизнесмен, недосягаемая, как звезды, мечта, стал подстилкой какого-то надзирателя в обмен на возможность дожить целым и невредимым до дня освобождения. Кошкин Дорак, ну, вот надо же было ему столь бездарным образом облажаться в суде! Рокэ старательно облизывал член Окделла, водил языком по стволу, вновь возвращался к сочащейся предсеменем головке, по страстным вздохам и глухим стонам смутно догадываясь, как нужно правильно делать, но все равно ни кошки толком не выходило. От непривычных движений уже и язык устал, и челюсти ныли, Рокэ жалобно застонал и всхлипнул. — Иди сюда, хороший мой, — позвал вдруг Окделл, — Понимаю, тебе тяжело и непривычно, но мне было приятно уже только от одного только факта, что ты меня ласкаешь губами, сокровище мое. Рокэ с чувством невероятного облегчения и благодарности скользнул в объятия Окделла изящным движением, тот накрыл его губы долгим поцелуем, от которого закружилась голова, спустился ниже, расцеловывая влажными умелыми губами грудь, снова вернулся к губам, гладил, шептал нежности и говорил, как ему было хорошо. Ворон сам подставлял шею жарким поцелуям и выгибался навстречу теплым ласковым рукам, раз уж происходящее неотвратимо и неизбежно, почему бы просто не получить удовольствие, ведь Окделл такой умелый и чуткий любовник! Поцелуи кончились, Ричард достал масло и принялся готовить любовника пальцами к тому, что будет дальше, Рокэ стонал от невыносимо-приятного ощущения, накатывающего огненными волнами удовольствия, от желания перед глазами была сверкающая пелена, а Окделл и не думал заканчивать, ласкал, пока Алва не принялся сбивчиво умолять, захлебываясь от стонов. — Встань на колени и обопрись на локти, — донесся, как сквозь вату, голос Окделла, — Давай, мой сладкий, а я пока возьму еще масла, его маловато, но благо, у меня с собой второй флакон Рокэ разочарованно вздохнул, ну вот почему нельзя, как в прошлый раз, лицом к лицу, вот обязательно заставлять его отдаваться в этой унизительной коленно-локтевой позе, задрав кверху зад?! Уткнувшийся в подушку, покрасневший от смущения Алва не видел, что Ричард не только достал из кармана гайифское масло, но и глянул на свой заранее незаметно пристроенный на тумбочке телефон - все происходящее записывалось на видео. — Хочешь, чтобы я взял тебя, мое сокровище? Скажи, порадуй меня! — довольным тоном произнес Окделл, — Ну же, Рокэ, хочешь, чтобы я сделал тебе приятно? — Да, Дикон, сделай, хочу почувствовать тебя внутри, — глухо отозвался Рокэ и тут же застонал от саднящего распирающего ощущения — Расслабься, сокровище мое, ты же знаешь, тебе будет хорошо, — Окделл ласково огладил любовника по спин и ягодицам, — Скажи, когда будешь готов. — Вроде, уже не больно, — услышал Ричард и принялся двигаться аккуратно, медленно, безошибочно попадая в ту самую чувствительную точку, заставляя Рокэ выгибаться и сбивчиво просить еще Рокэ самозабвенно стонал, не понимая, кто он и где находится, рвано вскрикивал, умолял ускориться, сгорая от нестерпимого желания, движения Ричарда стали глубокими, сильными, он медленно выходил почти до самой головки и резко вгонял свой крупный член обратно, заставляя любовника хрипеть, забывая, как дышать. — Ласкай себя, мой сладкий, — сказал вдруг Ричард, — Давай, ты же так невыносимо хочешь кончить, ласкай себя рукой, Рокэ! Дважды повторять и не требовалось, Ворон довел себя до пика всего в несколько рваных движений, закричал: «Каррьяра, Дикон!», ярко почувствовав, что Окделл излился в него, надзиратель подгадал так, чтобы кончили вместе. Алва бессильно рухнул на кровать, тяжело дыша и слыша лишь бешеный стук своего сердца, а Ричард перевел дыхание и отправился за полотенцем, незаметно прихватив с собой телефон. В ванной Окделл поставил беззвучный режим и быстро промотал снятое видео. — Что ж, эр Алва, больше неприятностей Вы теперь вряд ли захотите учинить, - довольно улыбнулся Ричард, — Иначе рэи Ваши будут весьма и весьма ошарашены тем, что их соберано отсасывает и стонет под тюремщиком, как последняя шлюха.