Номер пять

Уже выйдя из здания, Хёнджин чувствует себя глупо: реагирует не лучше обиженной школьницы. А с другой стороны: «Какого хуя?» — думает про себя он, сидя в машине и докуривая уже непонятно какую по счёту сигарету под обеспокоенный взгляд Киёна. Вытяжка не справляется и водителю приходится открыть окна, чтобы видеть дорогу. Хёнджин напоминает себе, что он Феликсу никто, и, видимо, у того есть причины, чтобы что-то скрывать. Мозгами-то он всё понимает, но менее паршиво от этого не становится. Сейчас он осознаёт, что ему нравится Феликс. Сильнее, чем кто-либо до этого. «Блять, Хван, столько было вариантов, а ты влип в это», — почти вслух рычит он и ударяет затылком в подголовник, а Киён, наверное, думает, что его директор ебанулся. Хёнджин устало закрывает глаза, и сразу предстаёт образ ухмыляющейся Ёнсук, что, возможно, скоро станет женой Феликса. Но тот точно вёл себя не как любящий жених, и их взаимоотношения кажутся, мягко говоря, странными. Он зажмуривается и надавливает основаниями ладоней на глаза, чтобы, проморгавшись, уставиться в телефон и набрать Феликсу сдержанное сообщение: «Прости, я не должен был так реагировать». Ответ приходит слишком быстро: «Не извиняйся за свои эмоции. Это ты меня прости». Прекрасное сообщение: Хёнджину позволили злиться и извинились. Вот только после него Феликс пропадает на месяц. И можно было бы выдохнуть, напиться, забыться, потрахаться с Джисоном, уйти с головой в работу… Что там обычно делают люди с разбитым сердцем? Но почему-то забывать Феликса совсем не хочется. Да и не получится: договор-то уже подписан и следующая запланированная встреча не за горами. Хёнджин, наконец-то, додумывается порыть информацию на «Ли Ёнбока». И возможно, лучше бы он этого никогда не делал. На его запрос открывается множество статей с говорящими заголовками и цитатами: «Ли Ёнбок, единственный сын главы компании Ли Гюбо, возвращается из Австралии, чтобы стать преемником», «Наследник корейской компании не знает корейского языка», «Ли Гюбо доставлен в Национальную университетскую клинику Сеула после инсульта», «Ли Гюбо преждевременно покидает пост главы компании», «Ли Ёнбок — мальчишка на посту генерального директора», «Укрепление позиций посредством взаимовыгодного брака: Ли Ёнбок и Чу Ёнсук объявили о помолвке на презентации нового градостроительного проекта», «С назначением Ли Ёнбока на пост главы, акции компании Ли Гюбо упали на 11,3%», «Совет директоров выносит вопрос о временной замене Ли Ёнбока на посту генерального директора». Это пиздец. Негодование Хёнджина сменяется ещё больше отравляющим осознанием, в какой ситуации сейчас находится Феликс. У Хёнджина было мало преград в жизни: обеспеченные родители вложились в его образование и бизнес, а ему только остаётся использовать свой талант и усердно работать, чтобы жить припеваючи. Он боится даже представить себя в ситуации, когда на его голову сваливается столько проблем и уверен, что все эти статьи — только верхушка айсберга. Будто в беспамятстве, Хёнджин набирает сообщение: «Феликс, я рядом и всегда готов выслушать». И только после чужого ответа «Спасибо, Хёнджин» он осознаёт, что не соврал. Что он действительно хочет быть рядом с Феликсом, в каком бы то ни было статусе. Кроме этого ответного сообщения, он больше ничего не получает от Феликса и не лезет в его жизнь, надеясь, что тот разберётся и сам пойдёт на контакт. Тем временем без его присутствия, Хёнджин осознаёт, что, кажется, уже слишком сильно привязался: утро становится неполноценным без совместного американо, день тянется слишком долго без живых обсуждений стратегий развития в какао и без обмена тупыми видео в тик токе, вечерами он чувствует себя одиноко без взаимных рекомендаций фильмов, разговоров по видеосвязи ни о чём и без вечерних посиделок в баре в родном районе Каннам. Хёнджин чувствует себя капризным обиженным ребёнком, потому что без Феликса он отказывается от общения со всеми друзьями. Глупо, конечно, но он ничего не может с собой поделать и погружается в работу, ожидая их следующей вынужденной для Феликса встречи. В назначенный день у входа в офисное здание, сидя в салоне своего Ягуара, он опять нервно курит под обеспокоенным взглядом Киёна. Скорее всего, тот прекрасно понимает причину волнения Хёнджина: всё-таки водитель не мог не заметить его нервного состояния и отсутствия встреч с Феликсом в этот месяц. На этот раз у входа его встречает сам Феликс в сопровождении охраны. Хёнджин, прежде чем покинуть машину, поправляет пиджак и пальцами зачёсывает назад волосы, встретившись в зеркале заднего вида с хитрым взглядом своего водителя. — Удачи, Хёнджин, — мягко произносит Киён, когда он открывает дверь и выходит навстречу Феликсу. Вид того откровенно пугает Хёнджина: черты стали ещё острее и вместо щёк выпирают скуловые кости, на мертвенно-бледной коже сильнее выделяются пятна веснушек, а под глазами западают тёмные круги. Но и без физических изменений заметен его усталый потухший взгляд, и от него в груди неприятно сжимается. Но Феликс ярко улыбается ему, и Хёнджин надеется, что это не только из вежливости. Встреча проходит с долей неловкости, но вполне спокойно, а под конец они и вовсе расслабляются, будто не было этого месяца разлуки. Феликс приглашает выпить в их любимом баре, после которого они, захмелевшие, оказываются, неожиданно, у Хёнджина в квартире. Феликс ведёт себя нарочито легко и непринуждённо, но Хёнджин ему не верит, зная о всём происходящем в его жизни пиздеце. Чтобы уже румяный от выпитого Феликс ещё больше расслабился, он старательно поддерживает игру, надевая весёлую маску, и уводит разговоры далеко от настоящего, далеко от Сеула: — Номер пять, — ставит на стол плотный напиток шоколадного цвета в роксе, — мой любимый коктейль авторства Дэвида Палеторпа, — он потряхивает круговым движением второй бокал у себя в руке, наблюдая за жидкостью, обволакивающей стеклянные стенки, — я путешествовал по Европе в июне двадцать первого года, и на стадионе Ференц Пушкаш во время футбольного матча познакомился с Даниелем, — он мягко улыбается, смотря на Феликса, но замечает его отрешённый взгляд. — Из-за ничьи настроение после игры было достаточно дружелюбным, и я сам не заметил, как мы отправились в бар, напились, а очнулся я уже на сидении самолёта в небе над Лиссабоном, — он прерывается и делает глоток, смакуя горьковатую сладость на языке, и всё ещё внимательно наблюдает за Феликсом. — Даниэль мне устроил отличные выходные в своём родном городе с прогулками, древними замками и множеством баров. Там-то я впервые выпил и влюбился в этот коктейль. Феликс не торопится реагировать, будто задумываясь над чем-то своим. Затем он тепло улыбается Хёнджину и, выпив предложенный напиток, откидывает голову на торец спинки дивана. Приоткрыв рот и медленно облизнув губы, он с улыбкой мечтательно произносит, смотря в потолок: — France… Ma France bien-aimée! Как я обожаю эту страну, — вздыхает он. — На первом курсе университета нас с Ёнсук отправили в Париж по обмену, — широко улыбается он, оголяя белоснежные зубы, и закрывает глаза. Он кажется внешне расслабленным, но только не для Хёнджина, который не верит в его спокойствие, и сам напрягается от режущего слух имени Ёнсук, а Феликс тем временем медленно продолжает: Романтика и атмосфера города так вскружили мне голову… блять, я был молод, наивен и влюблён, — делает паузу, — а мой юношеский максимализм пророчил мне с Ёнсук вечный союз, — выделяет он, — поэтому я решился именно тогда и именно во Франции сделать ей предложение. Для Хёнджина улыбка Феликса не успокаивающая, а наоборот предвещающая катастрофу — начало этой истории никак не сочетается с тем, чему он стал свидетелем в их прошлую встречу. Хёнджин тщетно пытается читать чужие эмоции, но, кажется, Феликс запер их очень глубоко: язык его тела молчит, пока конечности расслабленно раскинуты на мягких подушках. Даже не видно движения его груди и острого кадыка, будто он и не дышит вовсе. — Мы тогда оба ещё совсем плохо знали французский, — продолжает Феликс, не стирая с лица улыбки, — и я решил сделать ей предложение английским стишком на День святого Валентина… боже, какая глупость, — усмехается он, а затем после небольшой паузы с выражением зачитывает строки своим бархатистым низким голосом:

Roses are red,

Violets are blue,

I’m in Paris,

And I love you.

Он замолкает ненадолго, всё так же с закрытыми глазами, блаженно улыбаясь и откидываясь на спинку дивана, чтобы потом продолжить: — А после четверостишия я решил добавить что-то очень высокопарное, — он прочищает горло и произносит торжественно медленно, понизив и без того глубокий голос: We will definitely return to Paris to tie our fate even more tightly… and say «I do» while standing at the wedding altar, — он тяжело вздыхает с широкой улыбкой, которая сейчас откровенно пугает Хёнджина, и обречённо добавляет: Придурок, наивный придурок. В комнате воцаряется молчание. Страшное, давящее молчание. Феликс лежит головой на диване и не подаёт признаков жизни. Хёнджин, не двигаясь, пристально наблюдает за ним и готовится к продолжению откровений, которые не заставляют себя долго ждать — губы Феликса отмирают, и он еле слышно произносит: — Мы ведь знакомы с пелёнок из-за родителей. Были обречены на дружбу и, кажется, на любовь, — он замолкает ненадолго, после чего его речь звучит ещё тише, еле различимо для слуха, — мы и не знали, что для нас всё предрешено. Но тогда это было и неважно — кроме друг друга у нас никого не было рядом, и в этой взаимной поддержке мы закрылись от всех, — уголки губ Феликса приподнимаются, и он театрально мечтательно произносит: Ёнбок и Ёнсук против всего мира, — он вздыхает и продолжает уже без улыбки, — в школе и в университете мы держались особняком и никого к себе не подпускали. Всё, что я делал в этой жизни — впервые я делал вместе с ней… Хотя нет, — ухмыляется он, — впервые дрочил я без неё, но и это продолжалось недолго. Но вдруг даже намёк на веселье стирается с его лица, а глаза, резко распахнувшись, смотрят в потолок отрешённо. И после недолгого, но разъедающего обоих, молчания он продолжает монотонно: — Тебя когда-нибудь предавал самый близкий человек, Хёнджин? Когда-нибудь твой любимый человек ебался с помощником твоего отца у тебя под носом, общаясь с тобой, как ни в чём не бывало? — его тихий голос начинает дрожать, а из уголков не моргающих глаз катятся слёзы. — У тебя бывало такое в жизни? Внутри Хёнджина всё рушится. От произнесённых Феликсом слов, от его стеклянного взгляда, от влажного блеска на его висках, от отчаяния в голосе. Пазл его истории складывается в ещё больший пиздец, и Хёнджин без понятия, как на это всё реагировать. Тем временем Феликс начинает тяжело дышать и почти скулит шёпотом: — Я так в ней нуждался, Хёнджин. Она так была мне нужна. Он зажмуривается, смыкая брови на переносице, и по его вискам начинают обильно течь слёзы. Феликс с подрагивающей челюстью сжимает губы в напряжённую полоску и совсем не дышит. Но вдруг он резко опускает голову, опирается локтями на колени и зажимает зубами кулак в немом крике — Хёнджин почти слышит разрывающую пространство его мольбу о помощи. Феликс сжимает плечи и обнимает себя одной рукой, продолжая до боли кусать костяшки другой. Тишину начинают разрезать его тихие всхлипы и тяжёлое дыхание, а Хёнджин откровенно теряется и не может пошевелиться. Собравшись, он аккуратно подходит, садится на колени перед ногами Феликса, заглядывает в лицо и осторожно пытается убрать его руку подальше, но Феликс в ответ отворачивается, впиваясь зубами в кулак ещё сильнее. Хёнджину невыносимо видеть его таким — невыносимо видеть его попытки заместить моральную боль физической. Ему наконец удаётся с силой оттащить его руку и зажать голову в своих ладонях. Но Феликс всё равно сопротивляется, плачет и опускает лицо. Тогда Хёнджин резко встаёт, крепкой хваткой за плечи подталкивает его к спинке дивана и, оседлав чужие бёдра, надёжно фиксирует Феликса в своих объятиях, прижимая его голову к груди. — Феликс, я рядом, слышишь? Я рядом с тобой, — тихо произносит он, пытаясь успокоить его и себя. Застыв под тяжестью чужого тела, Феликс тихо плачет, уткнувшись в его грудь и подрагивая на каждом всхлипе. Спустя время Хёнджин слышит его приглушённый шёпот: — Блять, какой я слабак, нельзя плакать, Феликс, — его голос больше не слушается, выдавая фразы почти беззвучно, но он повторяет словно мантру, — нельзя плакать, нельзя плакать… Хёнджина разрывает от негодования и чужой боли. Хочется забрать часть его страданий на себя, разделить с ним непосильную ношу, но он только тихо убаюкивающе произносит: — Можно, Феликс, это не слабость, нет, — он легко покачивается, пытаясь успокоить, — это не слабость, Феликс, не слабость. И кажется, это срабатывает. Подрагивания становятся всё реже, пока вовсе не исчезают. Его всхлипы становятся тише, а дыхание выравнивается. Теперь Феликс просто сидит в чужих объятиях с опущенными конечностями и опаляет горячим дыханием грудь Хёнджина через рубашку. Но вдруг он чувствует на пояснице ладони Феликса, что, оторвавшись, поднимает голову и смотрит на него своими красными от слёз глазами. Он ровно дышит и спокойно изучает Хёнджина, который чуть наклоняется и рассматривает его в ответ. Неожиданно чужая ладонь поднимается вверх по спине Хёнджина и, оказавшись на затылке, опускает его голову ниже. Он не успевает ничего понять, как чувствует губы Феликса на своих. Их первый поцелуй. Солёный от слёз. Горький от тяжести момента. И сладкий от того, что это губы Феликса. Губы, желанные Хёнджином. И этот поцелуй короткий. Настолько, что он осознаёт его, только когда Феликс отрывается и снова утыкается в его грудь. А Хёнджин сидит. Крепко обнимает в ответ. А в его голове абсолютный вакуум.