Ассистентка дьявола.

Италия. Неаполь.

В кабинете солнце залило половину пространства и озарило мужской силуэт, что докуривал, кажется, уже не первую пачку сигарет. Остелла поняла это потому, что в глазах защипало от острого, плотного дыма, пропитанного никотином в тот момент, когда она тихонько юркнула в помещение. Уокер располнел ещё сильнее. Лысина сверкает, как бриллиант в сотни карат, что освещают лучи яркого, полуденного солнца. Кристофер стоит рядом, глаза понурые; в них кроме боли нет и крупицы света, что давал бы хоть огонёк надежды — когда-нибудь весь этот кошмар закончится. Но. Нет. Ости наблюдала за тлением сигареты, задыхаясь от страха, что всё вернётся на круги своя. Она молила Бога, в которого не верила по сей день, чтобы весь этот земной, персональный для неё ад закончился. И она уехала куда-нибудь. Наверное, это была бы прекрасная, жаркая страна, где у неё был бы свой огромный, белый дом с распростертой изумрудной лужайкой и садом, что пахнет тысячами и одной розой. Она бы готовила тёплые завтраки любимому мужу. Она бы стала хорошей мамой. Она бы завела двух котов. В один из грустных вечеров на заказе, она придумала им имена; кота породы «Сфинкс» назвала бы Любовь, а шотландскую вислоухую Надежда. Она бы заплетала маленькой девочке косички, и говорила бы ласковое: «Доченька». Ости бы научила её делать красивый мостик, колесо — посадила бы дочку на шпагат. Её малышка бы стала гимнасткой… — Ты провалила задание, Остелла, — пространство разрезалось хриплым, грубым, противным до тошноты голосом. Уокер казался ей большой свиноматкой — самим исчадием Ада: от него веет гнилью, падалью и смертью. Ости его ненавидит, но она однажды сама подписала контракт, будучи в состоянии глубокого разочарования. Тогда она думала, что жизнь дарит ей ещё один шанс. Но как же она ошибалась. И теперь она расплачивается за это. — Чего ты молчишь? Зубы белые, как соль, ещё одна доза этой улыбки и наступит смерть. Молниеносная, быстрая и, разумеется, самая болезненная. Настолько противно быть в его обществе, что лучше, правда, сейчас умереть и больше не мучится: — Язык проглотила? , — скрип стула сопровождает поднятие этой огромной туши, тяжелый топот ватных ног и теперь она чувствует острый запах никотина возле себя. Пол Уокер поднимает заострённый подбородок, чувствуя, как его палец становится мокрым от горячей капли. Её глаза красные — боль так и пульсирует в её нутре, отдавая вибрациями наружу, и Уокеру это не нравится. Он ненавидит слабость, поэтому следует звук короткий, но звонкий. Ости оказывается на полу, прижимая холодной ладонью место удара, больше захлёбываясь во внутренней истерике: — Ты отработаешь каждый доллар, что я высылал тебе, бесполезная девка, — он с презрением смотрит на неё, а Ости всё больше надрывается, моля Всевышнего, чтобы он помог ей умереть в эту секунду — быстро и не мучительно, — почему я не получил всей той информации, что ждал более года от тебя? О тебя нет никакой пользы. А что взять, — он мерзко рассмеялся, выплёвывая последующие слова, — чего я ждал от простой, дорожной шлюхи? Ости резко зажмуривает глаза, понимая, что диалог сводится к тому руслу, в который она абсолютно не готова заворачивать: — Босс, молю, пожалуйста, дай… — она прерывается, стараясь подняться, — дайте мне ещё одну попытку. Она находит в себе последние крупицы смелости, соскребает их со своего нутра и смотрит глубоко в его глаза, пытаясь найти там хоть какое-то спасение. Но только лишь в следующую секунду он берёт её за горло, зажимает так, что мозг уже перестаёт получать нужные миллилитры кислорода, отчего в глазах темнеет, а в грудине жалобно сводит от недостатка воздуха: — Выйди и позвони мистеру Полянди, сообщи ему о моём презенте, — Кристофер молча кивает и выходит, радуясь, что имеет возможность не наблюдать страдания бедной девушки воочию. Спустя секунду в кабинете его уже не было: — А ты, — он зажимает горло сильнее, Остелла перехватывает его руку, жалобно прося отпустить, сжалиться над ней. Горячие слёзы текут по щекам, и слёзные дорожки уже начинает щипать от повторного круга слёз, — ты… — он опускает её на колени, убирая руку с горла, перехватывая её волосы, — снимай брюки, шлюха. Она начинает заливаться слезами, содрагаться от накатившей истерики и от дрожи, что с силой железного молота пробивает её тело. Руки находят свободный край юбки, сжимают до боли кончиками пальцев: — Не надо, прошу, я обещаю, что сделаю всё, что смогу… я… — Снимай, я сказал, — он рявкает до жути мерзко и громко, сильно перехватывая волосы, что Ости вскрикивает от боли, содрогаясь в рыданиях, — снимай и соси, я хочу посмотреть, как качественно ты выполняла свою работу! Уокер, не выдерживая этой заминки, резко снимает брюки с себя, оголяя свой орган, довольно крупных размеров, и заталкивает прямо в глотку Ости с такой скоростью, что она чуть ли не давится. После начинает двигать своим жирным туловищем в быстром темпе, давая иногда возможность дышать девушке, которая стёрла голые коленки в кровь под натиском силы Уокера: — Давай, — мерзко, сквозь зубы шипит он, толчки всё резче и резче. Ости чуть ли не захлёбывается в рыданиях, ища опору в ногах и трясущихся руках, — ты будешь сосать или нет? Ости лишь жалобно хныкает, не имея возможности сказать. Уокера окончательно это выбешивает, сделав последние рывки, раскрывая горло сильнее и глубже, он вынимает член, откидывает девушку на пол, что бьётся сильно головой о мраморную плитку. Глаза красные от бесконечного потока слёз, рот опухший и болит, в душе тьма и непроглядная пустота. В эту секунду она лишь только жалеет, что появилась на грёбаный, названный каким-то иудой свет: — Я знаю, что ты уволилась, — он протирает свои руки влажными салфетками, словно вытираясь от грязи, — теперь ты вернёшься в эскорт, Остелла. Первый заказ через два часа, Кристофер отвезёт. Твой долг — пятьдесят тысяч долларов, а после уже сама решишь, куда ты денешься. Мне будет абсолютно плевать. Иди, не хочу видеть тебя. Выйдя из кабинета, Ости отрывает кусочек ткани от её юбки, по-прежнему дергаясь в рыданиях, прикладывает хлопок к коленкам, что стали кровоточить сильнее от движения. После прикладывает руку ко рту, чтобы не закричать и идёт в кабинет Кристофера, чтобы подготовится к заказу. В душе сплошная, беспробудная тьма.

Франция. Авиньон.

— Я, конечно, всё понимаю, но ты так не пойдешь на церемонию, малыш. Вам с Люцифером бы тоже обновить костюмы, а то Вы слишком застряли в палеолите со своей обыденностью, — Мими в своём репертуаре. На самом деле, мне даже очень понравились костюмы Люцифера и Мальта. По простой причине — они не отличаются от сотни их других экземпляров абсолютно ничем, но малышке Мимилене так, судя по всему, не кажется. Я краем глаза слежу за тем, что происходит в просторном зале с панорамными окнами, а параллельно смотрю лекцию по истории искусств. Наш преподаватель — Мисселина, не женщина, а просто ангел. Добрая, понимающая, но рассказывает так монотонно, что я еле держусь, чтобы не заснуть, ловя рукой, думаю, сотый по счёту зевок. Всё равно мне интереснее смотреть, как Мими, будучи такой малышкой — ростом она мне достаёт еле-еле до плеча — отчитывает, пока одного из двух — двухметровых, накаченных боссов за их выбор внешнего вида. Всегда поражалась её дерзости и наглости; меня восхищает это качество в ней. Делает, что хочет. Говорит на прямую, никак не боясь задеть человека. Цитата: «А что? Я должна лицемерить? Нет, уж, сладкая, пусть лучше знают правду о себе, чем ходят в собственных иллюзиях». Если считает нужным что-то сказать, то говорит, и пусть горит всё синем пламенем. Но она всегда попадает точно в цель, и многие её потом сильно благодарят за прямоту и силу характера. Что сказать обо мне — я всегда боюсь задеть чувства других людей, поэтому каждое моё слово тысячу пятьсот раз взвешено, прежде, чем быть озвученным: — Сладкая, а ты что скажешь? , — вклиниваясь в поток моих мыслей, подруга появляется передо мной с айпадом, где я вижу две фотографии: модель-мужчина в чёрном костюме с белой рубашкой и чёрными туфлями; и фотография, где мужчина в обтягивающей, чёрной водолазке, чёрных брюках в оранжевую, широкую клетку — зауженных к голени; яркими, горчичными носками и белыми кроссовками. Акцент на глазах — имиджевые очки, где оправа с прозрачным стеклом, а на дужке висит цепочка серебряного цвета, что придаёт модели брутальности, — какой вариант лучший? — Вики, скажи этой неугомонной, что классика всегда в тренде, — прищуривая взгляд, подначивает меня Маль, делая глоток кофе. Я закатываю глаза, вынимаю один наушник и громко вздыхаю: — Дорогие мои, просила же, у меня пара! Лекция по тео… — Ой, Мисселина пока мысль поймает, пол пары пройдёт. Давай, что лучше? Я громко вздыхаю, и тем не менее, принимаюсь смотреть: — Мне оба варианта нравятся. Один обычный, а другой добавит чего-то нового. — Что нравится больше! , — возмущается Мими и оборачивается на Маля, что подмигивает ей, а она хитро улыбается в ответ, и снова поворачивается ко мне с лисьим взглядом: — Честно? — Ну конечно, милая, — я прикладываю ладонь под подбородок, поправляя уложенную чёлку, кладу одну ногу на другую: — Тогда классика, — пожимаю плечами я и смотрю на довольного Маля, специально игнорируя злобный взгляд подруги, зная, что после он меня поблагодарит за это, а она выскажет чего доброго обязательно. Однако на прошлой неделе я прекрасно запомнила их диалог с Мими на счёт современной моды для мужчин. Хоть он и, в какой-то степени, дизайнер, но не приемлет эти новшества в мире fashion-индустрии для мужского пола: — Спасибо большое, Вики, — Мими недовольно отходит, принимаясь печатать в планшете ответы, скорее всего, на рабочие письма, — ну и ходи как дед старомодный. Надеюсь, хоть Люцифер меня поймёт… Я делаю вид, что не замечаю упоминание его имени. Втыкаю наушник и отгоняю мысли о вчерашнем дне: о Дино, который теперь улетает послезавтра, не давая мне даже шанса поговорить с ним. Может, оно и к лучшему? Как говорил тот незнакомец в клубе: я просто всё гиперболизирую и придаю большое значение. Пусть уезжает, теперь хоть не придётся никак подстраиваться, играть в «недоотношения», придумывать что-то, чтобы казаться нормальной парой. Хотя, кого я обманываю? Мне кажется, по той ситуации понятно стало сразу всё. А я чувствую себя полной идиоткой, которая сначала делает, а потом только думает: — Вики, свяжись с ассистентом мистера Хангри, предупреди его о том, что пригласительный мы выслали, и самолёт нашей компании заберет его и его семью, — говорит мне Маль, а я вздыхаю, и захожу в систему, где записаны все акционеры и инвесторы компании «Молинг». Ищу в поиске мистера Хангри — разумеется, он француз. Отключаюсь от пары, чтобы не дай бог не шокировать Мисселину, и принимаюсь звонить нашему партнёру: — Bonjour, voici Victoria Doublel, l'assistante de Malta Burlow chez Moling. Je m'inquiète pour la cérémonie… Спустя пару часов мы заканчиваем работу в зале, где должна состояться церемония. Что мне сильно нравится в этом помещении, так это то, что расположено оно на двадцать втором этаже огромного небоскрёба в центральном районе Авиньона. Вид отсюда открывается магический — настолько волшебный, что кажется мне иногда не реальным. Особенно ночью, когда город усыпан мерцанием серебра от плеяды звёзд, что возвышаются над ним в бесконечной темноте космоса. Или то, как закатные лучи солнца раскрашивают своей кистью в приятные, тёплые оттенки улочки и расположенные на них домики с жилыми комплексами. Дизайн нашего же помещения пока оставляет желать лучшего, но все работники трудятся над тем, чтобы успеть к назначенному времени. Тем более окончательный вид уже был сегодня утверждён, все бумаги подписаны. Осталось главное — и это моя задача — найти музыкантов — живых — для запланированной встречи. Мы уезжаем на двух машинах: в одной я и Люцифер, в другой Мими и Маль, так как им нужно доехать до офиса Геральда, чтобы решить вопрос с передачей части акций. Мы же, да я и сама в шоке, что согласилась ехать с ним в одной машине, направлялись обратно в офис. В автомобиле была полнейшая тишина. Воткнув наушники в уши, я полностью отключилась от внешнего мира, погружаясь в приятные образы и картинки, что рисовал мне мой любимый музыкант. Надо бы осуществить давнюю мечту, сходить на концерт Тома Оделла. Вернусь на виллу, обязательно посмотрю расписание его тура: — Дабель, ты будешь и дальше игнорировать меня? Может сделать вид, что я просто не расслышала? Ладно, в этом нет никакой пользы, только разозлю его ещё больше: — Нет, даже не пыталась, — поворачиваю к нему голову, встречаюсь, ничего не обычного, с каменным взглядом, что не выражает абсолютно ничего. Он вообще хоть какие-то чувства умеет испытывать? С минуту он буравит меня взглядом, а после так вообще холодном голосом разрывает пространство: — Остановите машину, — водитель останавливается, и мистер Денница выходит из автомобиля, резко хлопая дверью. Через пару секунд открывается и моя, и я, стараясь не нарываться на новый конфликт, выхожу следом за ним: — Вы можете ехать, — таксист кивает и мы остаёмся посреди пустынной улицы, где изредка проезжают машины. Я вижу в отдалении начало бизнес-сектора, но, а здесь же, рядом с нами стоит огромный отель, а напротив открывается потрясающий, сияющий под полуденным солнцем вид — на реку Рону: — И что всё это значит? , — обнимаю себя руками и перехожу дорогу, чтобы насладиться красотой этого места вдоволь. Спустя какое-то время Люцифер, подходит ко мне с левой стороны и облокачивается на перила поясницей: — Ты чем вчера думала, когда вышла на дефиле в моей рубашке, стервочка? , — он выжидающе смотрит на меня в такой же чёрной рубашке — вот кто здесь точно приверженец классики: — Ничем не думала, — он усмехается, а я лишь просто стою и молчу. Хватит с меня наших увлекательных игр в кошки-мышки, я уже устала от этого. Он всё прекрасно знает о моих чувствах к нему, и поэтому я не позволю ему играться со мной. Надо лишь зеркалить его поведение. Он строит из себя бесчувственную глыбу льда? Прекрасно, отвечаем тем же: — И как же твой мальчик пережил это? — О, ты интересуешься? Тебе разве не всё равно? — Дабель, — он сощурил взгляд и немного грубоватым голосом продолжил. Видимо, я начинаю его бесить своим спокойствием, — если я спрашиваю, значит да. — Ему нужно время подумать, — я прикрываю глаза, наслаждаясь тёплым ветром, что щекочет моё лицо приятными касаниями: — Подумать? — Да, подумать, — а я и не знала, что на этой реке есть прогулки на яхте. На бирюзовой глади воды проплывала мимо, видимо, парочка влюблённых на небольшом белом кораблике. Они делали фотографии друг друга, громко смеялись и наслаждались обществом своей второй половинки: — Зачем ты тогда поцеловала меня? , — тон его голоса резко меняется на более тихий и утробный. От этого я резко разворачиваюсь, и смотрю на него, не веря своим ушам: — Что? Он сжимает челюсти, смотря на меня недовольным взглядом: — Ты правда не услышала? — Нет, я просто… я просто… — мысли путаются между собой, сердце начинает стучать громче, — что? Что вообще происходит? К чему это? — Ты умеешь отвечать на вопросы? Я выдыхаю, ещё сильнее сжимая себя в объятиях, пытаясь найти хоть какую-то опору в себе. Щёки заливает красным, как бы я не хорохорилась, я по-прежнему живой человек, и мои чувства далеко не искусственно созданные. И ему хватает наглости вот так просто спрашивать? А что вообще на такое отвечают? «Извини, Люцифер, я просто настолько теряю голову рядом с тобой, что тот поцелуй для меня был как глоток спасительного воздуха?» Или может: «Знаешь, я в тебя влюбилась, а ты, придурок этакий, ведёшь себя как эгоист и чёрствый кусок хлеба». Вот как ему лучше рассказать? Какой вариант ему бы больше понравился? Но вместо этого я, конечно же, отвечаю то, что является самым меньшим из всех возможных зол: — Зачем ты позвал меня на танец? Люцифер усмехнулся, в свободном жесте покачав головой: — Дабель, играешься со мной? Я твой бо… — Давно хотела спросить: кто тебе открыл этот гештальт с властью, — резко перебиваю его, — Откуда такая мания величия? Я помню, что ты мой босс. Мы сейчас общаемся как два человека, окей? Если как босс и подчиненная, то я, пожалуй, пойду. — Ты на вопрос мне ответишь? Как же ты достал! Неужели не видно, что я не хочу отвечать на этот вопрос? — Захотела, так пойдет? — Потому что я придумал такое задание. В глазах загораются красные вкрапинки, и я понимаю, что Люцифер начинает злиться. Он подходит ближе, оставляя довольно мало пространства для спокойного ощущения себя; его тембр стал более низким: — Зачем ты это сделала? — Захотела так. — Дабель, — голос ещё ниже, — кому ты делаешь хуже своей упертостью? — Да ты достал! Зачем, зачем… Бесконечные вопросы! Я в тебя влюбилась потому что, идиотка такая! Вот почему! Влюбилась в тебя, босс. Доволен? — я усмехаюсь, будто бы он этого и так не знал, — ты меня бесишь, потому что ты играешься с моими чувствами! Ты меня бесишь, потому что тебе плевать на меня. Я ненавижу то, что я познакомилась с тобой и с твоей корпорацией, потому что то, что я испытываю к тебе, когда ты рядом — я ненавижу. Я не хочу находится рядом с тобой, потому что ты чёртов эгоист, которому плевать на Всех. Зачем ты это делаешь? Боже, что я вообще здесь делаю? Я хочу уйти, и я уйду! , — я резко разворачиваюсь, чувствую, как мои волосы хлещут по его лицу, но не тут то было, чувствую крепкую хватку на запястье, и резкий толчок, и теперь я ощущаю твердость его мускулистого тела. А после… Он целует меня. И целует так, что мне даже трудно сделать глоток спасительного воздуха. Ведь я ему отвечаю, моё сердце трепещет так, что пульс я чувствую висками. Я запускаю руки ему в волосы, сжимаю их, видимо, сильно больно, раз Люцифер издал грубый стон, усиливая хватку на моей талии, будто отвлекая меня от этого действия. В голове — пустошь. Нет не единого повода думать, что это не правильно. Это ещё как правильно! Правда, больше вся эта ситуация похоже на какой-то глупый сюжет для посредственного романа, но мне всё равно. Моё дыхание учащается, я перехватываю его губы, вжимаясь сильнее в его тело. Он в ответ настолько сладостно сильно стискивает талию, что аж больно. Внутри бушует тайфун чувств: начиная от эйфории и заканчивая чувством, что всё это настолько большая ошибка, что я несомненно пожалею. Но это будет потом. Завтра, послезавтра, через пару минут, а может и несколько секунд. Но сейчас горячие губы, предательское, сбивающееся дыхание и мурашки на кончиках пальцев. Сладостное покалывание внизу живота, и я инстинктивно прижимаюсь к нему ещё сильнее: — Стой, — останавливает он, и я разочарованно хныкаю. Я даже не буду придумывать себе оправдание: его нет. Продолжаю целовать его, он отвечает мне, но уже менее напористо, будто призывая остановиться, — Вики… Ты… — Ты можешь замолчать? , — я впиваюсь в его губы, и на этот раз его сила напора только увеличивается. Я начинаю чувствовать, как в животу скапливается напряжённое покалывание, отчего моё настойчивое состояние только усиливается: — Остановись, — на выдохе говорит он, — ненадолго, — целует ещё раз, — надо кое-что сделать, — я открываю глаза, солнечный свет с раздражением щиплет глаза, грудь тяжело вздымается: я сбивчиво дышу, в унисон с его дыханием. Он смотрит выжидающе, а я смотрю в ответ, испытывая приятное ощущение бездумья. Мы стоим так недолго, но после он кивает, будто сам себе, берёт меня за руку и ведёт в непонятном направлении. Мы заходим в тот самый отель, на который я сразу же обратила внимание по приезде сюда. Внутри всё довольно уютно. И теперь я понимаю, что он намерен сделать. А против ли я? Нет. Но мне страшно. Он берёт ключ-карту, который ему даёт молодой человек, и мы двигаемся к лифту. На самом деле, здесь довольно многолюдно, но как только мы заходим в кабинку лифта, оказываемся здесь совершенно одни: — Ты точно этого хочешь? , — он смотрит на меня выжидающе, словно в самую душу, но я лишь слабо киваю, и он поддаётся на встречу. Вжимает в стенку лифта, впиваясь в губы грубым, но страстным поцелуем. Я не сдерживаю стона от такого напора, и он перехватывает мои руки, которые намереваются скользнуть по его спине, и запрокидывает над головой. Его язык мягко облизывает мою нижнюю губу, и я тону в блаженстве до тех пор, пока не срабатывает звонок, и двери лифта не распахиваются. До нашего номера идти оказалось недолго. Карточка приложена. Дверь открывается, и тут же резко закрывается, так как босс прижимает меня к ней спиной, снова заглядывая в мои глаза: — Мы можем остановиться, — неужели я настолько трясусь от страха, что даже он это чувствует? Да, мне волнительно. Даже очень, ведь в первый раз вроде у Всех так. Но и я понимаю, что я этого хочу настолько сильно, что даже страх меня не останавливает. И именно с Люцифером я согласна, почему-то, попробовать: — Я чувствую твоё сомнение, — он аккуратно ведёт меня к кровати, и мы садимся, точнее он садится, а я устраиваюсь на нем, уперев две ноги по бокам его бёдер и всматриваюсь в лицо Люцифера, а после припадаю к его губам требовательным поцелуем. Он отвечает — мягко, но, через какое-то время всё же отталкивает, хотя я чувствую яро его возбуждение, и тоненькая пелена в глазах затуманивает разум уже ни на шутку: — Я… я, — пытаюсь подобрать слова, мысли путаются, а он смотрит, держа руку на талии, и аккуратно её поглаживает, — просто… — Вики, я не буду заниматься с тобой сексом, когда ты не уверена в том, что хочешь этого. Это, как минимум, не доставит удовольствие никому, а, как максимум, оставит пагубный отпечаток. — Нет, нет, нет, — начинаю возражать я, — я… — божечки, да как правильно говорить такие вещи? Ты знаешь, я же девственница, Люцифер! Ну ты главное не волнуйся, мы сможем… Ай, какой бред!!! — Что не так? Набрав полную грудь воздуха, я нащупываю стальной стержень моей внутренней опоры, и после, на полном выдохе нахожу смелость сказать: — У меня никогда не было близости, — шепчу я, а Люцифер словно замирает на несколько секунд. И пространство между нами становится тяжелее: то ли от его взгляда, то ли от моего нервного состояния. Мне даже на какое-то мгновение становится страшно от затянувшегося молчания. Я же вообще не знаю, как мужчины реагирует на девственность? Может это самый жирный и большой красный флаг? Однако мои сомнения тут же улетучиваются, когда взгляд Люцифера оттаивает, и, спустя очень долгое время, мне посчастливилось увидеть малюсенькую брешь в этой беспроглядной пучине льда. Нежность. Трепет. Гордость. — Никогда? , — повторяет он, словно сам не может поверить своим словам. Я мотаю головой в разные стороны, избегая его взгляда, однако он аккуратно берёт меня за подбородок и вынуждает взглянуть на него. А мне так неловко, что я еле сдерживаюсь, чтобы не отвернуться. Однако, благодаря этому, теперь я окончательно вижу, что в его глазах что-то изменилось, из-за чего моё дыхание останавилось на несколько секунд. Люцифер всматривается в меня, словно ищет там ответы на все волнующие его вопросы, и видимо находит, так как после, с измененными, хрупкими прикосновениями, прислоняется к моим губам. Целует сладостно, горячо, и я отвечаю ему. Понимаю, что в этот раз я готова. Сколько бы я не пыталась с Дино — во мне никогда не было плотной уверенности, что я хочу сделать это именно с ним. И он ждал. Ждал, как самый благородный, хороший, замечательный, добродушный, незаменимый, лучезарный, добрый… друг. Да, именно друг. Я, быть частной, никогда, настало время признаться себе, не воспринимала Дино всерьёз. Именно поэтому он и страдал, так как я не умею говорить прямо, зато отлично умею избегать ответственности. Лучше же оттянуть, чем сразу обрубить проблему на корню. Будто бы время многое сможет решить само, без моего вмешательства. Теперь же я уверена, что это была моя самая большая глупость — отношения с Дино. Потому что привлекает меня совершенно другое, и я понимаю, что за подобное меня можно счесть психически не здоровой. Люцифер. Он абсолютная противоположность ему. Сколько бы он не делал мне больно — именно в эту секунду я с ним, и ни о чём не жалею. Чувствую, как внизу скапливаются неприятные покалывания от горячего желания, и уже в груди зарождаются маленькие искры острого нетерпения; тело так и жаждет получить хоть маленькую каплю его прикосновений, однако Люцифер останавливается, припадая лбом к моему, пытаясь выровнять дыхание, а после произносит: — Не сегодня, — он закрывает глаза, облизывает губы, — не надо… — Почему? — Потому что, — сладкое дыхание ласкает моё лицо короткими рывками, — первый раз не должен стать бессмысленной долбежкой; ты должна быть точно уверена, — он вглядывается мне в глаза, будто вселяя мне тем самым свою уверенность, — а сейчас… нам стоить поговорить. Я удивлённо моргаю глазами, не понимая до конца смысла этой остановки. Однако уверенный взгляд Люцифера отрезвляет меня, и я робко киваю, окончательно теряясь в происходящем. Я отодвигаюсь, сглатывая ком в горле, поправляю развалившуюся мальвинку на голове и, сев в позу лотоса, поворачиваюсь к нему. Много ли правильных выводов можно сделать, основываясь лишь на своих догадках? Теперь мне это кажется глупым вопросом. — Давай поговорим, — на выдохе произношу я. И мне кажется, в моём голосе точно звучали нотки сожаления, но даже если так и было, Люцифер тактично промолчал: — Не уверен, что способен правильно вести такие диалоги… — он встаёт и направляется к окну, складывая предплечья на груди. — Говори, как чувствуешь, — я разворачиваюсь на кровати, и подползаю к другому краю, одновременно с этим восстанавливая привычный ритм дыхания, — как минимум, нужно обсудить то, что случилось пару секунд назад. Его уголки губ поднимаются к верху, а сам он оборачивает свой прищуренный взгляд ко мне, где, как кажется, скопился весь сарказм этого мира: — Тебе не понравилось разве? Я уверена, мои щёки точно заливаются пунцовым цветом, но, взяв всю свою волю в кулак, я смело смотрю ему в глаза, отчего его улыбка становится ещё ярче: — Понравилось, — отвечаю я, и отзеркаливаю его позу, складывая предплечья на груди, — а тебе? Через секунду Люцифер начинает слегка посмеиваться низким бархатом его голоса, в котором до сих пор присутствует заметная хрипотца, однако в этот момент меня больше интересует то, что впервые вижу его искренний смех и улыбку. Это очень красивый звук. А ещё он сам очень красивый. — Понравилось, стервочка, понравилось, — сквозь улыбку говорит он, — и мы бы не остановились лишь на детских прелюдиях, если бы ты не умела удивлять в самые нужные моменты. Вот объясни мне, — он успокаивается, сжимая обе руки в замок, и попеременно разминая кисти, — как ты умудрилась при такой внешности сохранить свою невинность? , — на последнем слове он актёрски вздохнул, а я нахмурилась. В смысле при такой внешности? Обычная же. Конечно, я не спорю, что симпатичная, но и что с того? Много красивых людей на планете. — Мне даже разговаривать с тобой не надо, чтобы понять, о чём ты думаешь, — солнечный блик упал на его шею, точнее — на тот открытый край его рубашки, где теперь красиво переливаются чёрные узоры татуировки, — твои ноги, Дабель, это, как минимум. Как максимум, это сочная задница, которой ты постоянно щеголяешь перед моим носом в коротеньких кусочках ткани. И, — на этом моменте его голос слегка меняет октаву на более нижнюю, — не только передо мной. — У тебя проблемы? Что за ханжество? Это адекватная длина! , — возмущаюсь я, поправляя края своей не-короткой белой юбки, — мне что, в свои двадцать нужно носить паранджу? — Хотя бы так, чтобы все люди мужского пола могли спокойно работать, а не бегать каждые пять минут в туалет, — я закатываю глаза, громко выдыхая: — Как-то раньше мне мало кто говорил про это, даже мои парни… — О, да, кстати, как же наш мальчик? Это что? Измена получается? Я прикусываю губу, понимая, что Люцифер точно сочтёт меня идиоткой, если я признаюсь ему — что всё это была игра для него же самого: — Не всегда всё складывается гладко. Да и к тому же, всё было решено ещё вчера, я ещё никому не говорила. Та выходка с рубашкой — в общем, я виновата, я теперь и расплачиваюсь. — А мы и заметили: сплошные страдания и рыдания, — он прищуривает взгляд, а я наоборот стараюсь только и не смотреть на него, меня ж можно прочитать, как открытую книгу. Но он не продолжает, так как, конечно, всё прекрасно понял. — То есть, ты в меня влюбилась? — Да, — а чего уже скрывать? И так всё понятно, а ходить вокруг да около — это полный бред. — Да? — И кто из нас плохо слышит? Он смеётся второй раз за последние три минуты, и мне кажется, нет счастливее человека на планете в эту минуту, чем я. От этой улыбки приятное тепло разливается по рёбрам, грудине и сердцу, отчего я инстинктивно улыбаюсь: — Что будем делать? , — он смотрит выжидающе, а я лишь пожимаю плечами, и заново плюхаюсь на кровать, складывая ноги под себя: — Ты прекрасно знаешь о моих чувствах. Теперь дай-ка вспомню, — я прикладываю палец к подбородку, и делаю задумчивый взгляд, — нет, не получается. Ты мне ничего такого не говорил, так что… — Дабель, ты же толком меня не знаешь, собственно, как и я тебя. Это простая симпатия, — я замираю, словно и не было прошедших секунд. Так это всё, что было сейчас — результат простой симпатии? — Что ты сказал? — Правду. — Тебе не кажется, что ты слишком много о себе думаешь? — Я пожил побольше тебя, стервочка, и знаю о чём говорю. И просто предупреждаю — ни к чему это не приведёт. Мы разные. Слишком. У меня от возмущения аж поджилки затряслись. Если он так быстро сдаётся, то нам говорить тогда вообще не о чем. Многие же люди разные и ничего. Что это за странные страхи? — Я не настолько открытый человек, Дабель, как ты. И не могу — направо и налево — чувствами разбрасываться, — он сжимает кулаки, челюсти напряжены, в глазах алая дымка, — Я не знаю, что это, — небольшая заминка, буквально на несколько секунд; в пространстве стало болезненно тихо, — Но ты бесишь меня тем, что не моя. Вот, знаете, как это бывает — когда внутри просто происходит бешенный взрыв эмоций, и ты не понимаешь; не можешь осознать — что творится вокруг. Ты стоишь как вкопанный, и пытаешься прочувствовать реальность, но не получается. Словно тысячи иголок впивается в голову, одновременно принося невыносимую боль, но при этом, тут же - дозой дофамина залечивают свежие раны, чтобы избежать болезненного шока. Не моя… Не моя… Не моя… От этих слов в груди словно пламенным молотом ударили, но ты и не чувствуешь боли отэтого, только освобождение… Освобождение от всего, что приносило страдание и тоску за последние недели. Не моя… Звенит в голове ещё раз, прежде, чем хриплый тембр голоса нарушает тишину комнаты: — Получается, мы поговорили? А я, смотря в его глаза, отвечаю, не задумываясь ни о смысле, ни о правильности. Лишь основываясь на чувствовании, и интуиции, в следующее мгновение звучат мои слова: — Получается, что да, — и он подходит ко мне, поднимает подбородок, наклоняется и целует. Мягко, горячо, сладко и приятно, отчего моя кожа покрывается беглыми мурашками. Я зарываю руки в его смоляные волосы, а его кисти ложатся мне на талию, прижимая как можно нежнее, и как можно ближе к своему торсу. И мы целуемся, стоя у окна, что открывает вид на самую древнюю в истории столицу романтики. Теперь Франция на полную мощность светит своей внутренней звездой, озаряя каждого своим сиянием. И теперь я, спустя много времени, понимаю — что значит выражение: «Я чувствую, что я, наконец-то, дома».