Птичка певчая моя

      Чимин кутается в свое пальто, которое носит крайне редко, предпочитая кожанки да бомберы, но сегодня вечером как-то особенно холодно, и выбор верхней одежды был очевиден. Рядом шагает Джин, одетый довольно легко и дрожащий осиновым листком на легком ночном ветру, только вот Пак не догадывается об истинной причине озноба парня.       Молодые люди идут по тротуару главной улицы города, уже безлюдной и иногда разрезаемой шумом проезжающих редких машин.       — Почему ты не выбрал заведение поближе к дому? Живешь в центре, а работаешь на окраине, — размышляет Чимин, сжимая и разжимая замерзшие пальцы в карманах кремового пальто.       — Меня туда устроил друг отца, я не мог отказаться, а когда поработал немного, то обзавелся друзьями, поэтому теперь не хочу менять место работы. Не сейчас уж точно, — Сокджин поправляет тонкий шифоновый шарф, который практически не греет шею и прячет руки в карманы тренча, доходящего до самых ботинок.       Пак мельком смотрит на профиль парня, все еще вспоминая его взгляд, из-за которого он, собственно, и согласился пойти с ним.       Полчаса назад Чимин окончив свое выступление завершающей песней, сошел со сцены и сразу же сквозь толпу пробрался к бару, полностью забитому гостями, и не найдя свободного места, прошел вдоль стойки, чудом заприметив один свободный стул. Только он примостился на него, радуясь тому, что, наконец, выпьет и снимет напряжение, к нему обратился уже знакомый голос:       — Чимин, нельзя так сладко петь.       Блондин тут же одарил взглядом развернувшегося к нему парня и узнал в нем Сокджина, которого не видел в баре с момента их последнего разговора.       — Кого я вижу, — Пак лучезарно улыбнулся и кивнул Тэхёну через несколько голов, чтобы тот принёс выпить. — Ты куда пропал?       — Работы было по горло, за последнюю неделю наше заведение словно стало популярнее, и не было отбоя, поэтому работал на износ, — улыбаясь, пожал плечами парнишка и глотнул белого вина.       — Как ты достал приглашение? Директор лично их выписывал, не припомню твоего имени в списках, — Чимин опустошил в пару глотков рокс с любимым виски и снял надоевшую узкую перчатку, под которой ладонь уже изрядно вспотела.       — Отец помог, у него имеются какие никакие связи, и как только я прознал, что будет такое мероприятие, упрашивал как мог, — звонко хохотнул Джин. — И безумно рад, что отец выпросил заветный конвертик. Я поражен твоими новыми текстами, Чимин.       — Перестань, — Пак лениво улыбнулся, принимая похвалу. Ему действительно очень приятно, так как он старался сильнее обычного.       — А вот и не перестану. Помнишь, в нашу первую встречу я говорил о том, что в твоих строчках маловато эмоций? Так вот теперь забираю свои слова назад — песни дышат чувствами, — искреннее восхищение сквознуло в его хмельных глазах. — Колись, как ты так быстро смог справиться с этим?       — Все до банального просто — влюбился, как школьник, — пряча неловкую улыбку, склонил голову набок блондин.       — Я так и понял. Да что там, трудно было не заметить этого в песнях. Особенно в первой, — Сокджин растянул по лицу мечтательную улыбку, но она тут же угасла, а взгляд наполнился тусклым светом, который не спас даже неон, отражающийся в радужках. Чимин гадал, в чем причина такой быстрой смены эмоций, но ничего логичного на ум не приходило и он спросил напрямую:       — Что-то не так?       Парень с минуту молчал, пока Тэхён, возникнув рядом, добавлял порцию в чиминов фужер, а когда удалился, тише ответил:       — Прекрасно, наверное, полюбить кого-то… — Джин опустил взор в свой бокал, вертя его меж пальцев. Хотел утопить в вине мерзкое чувство, которое выедало его изнутри с того самого момента, как он переступил порог бара — горько от игры, в которую оказался втянут против своей воли.       — Почему ты так говоришь? Ты не влюблялся?       — Было, к сожалению, — сухо. — Но ничем хорошим не кончилось, поэтому больше не хочу, чтобы было больно.       — Не всегда любовь обращается болью, ты же знаешь это?       — Пока не довелось встретиться с обратной стороной этого чувства, как не прискорбно это признавать, — Сокджин допил остатки и выдохнул. — Но не поэтому мне вдруг стало грустно, Чимин.       — Поделись, если станет легче, — Пак со всей внимательностью обшарил глазами лицо парня напротив, отчего-то чувствуя, что обеспокоен. Сокджин располагает к себе и выглядит до того наивно, что хочется его обнять и пригладить растрепанную копну волос.       — Услышав сегодня твою музыку, я в очередной раз почувствовал себя бесталанным и никчемным, — криво посмеялся Джин. — Теперь хочу сжечь каждый свой текст, видя, насколько он бездарен.       — Боже, какую глупость ты городишь, — возмутился неподдельно Чимин, вскидывая ладони. — Я больше, чем уверен, что ты себя недооцениваешь.       — Глупость я, наверное, скажу сейчас, но… Не мог бы ты… — замялся, подбирая слова, которые ощутил желчью на кончике языка, зная, что за ними последует, если Чимин вдруг согласится. Ему нужно, чтобы тот согласился. Но вместе с тем до скрежета в груди, он не хочет этого. — Не мог бы ты уделить совсем немного своего времени и пробежаться по моим песням?       Пак пристальным взглядом изучал Сокджина, все еще видя нерешительность в его глазах и безмерную тоску, вызванную тем, что тот не чувствует в себе таланта. Не зная, как сильно ошибается в своих домыслах.       — Прости, это были бредовые мысли вслух, — тут же отмахнулся парень, заелозив на стуле. — Не могу просить тебя об этом, забудь…       — Я посмотрю, Джин, — Чимин ближе наклонился к парнишке, снизу заглядывая в пунцовое от смущения лицо. — Нет проблем.       — Тогда, может, сейчас? — видя, как блондин замешкался, Сокджин поспешил добавить: — Просто неделя опять будет загруженной, а попросить тебя во второй раз я не осмелюсь.       — Хорошо, — сомневаясь, все же согласился Пак, помня, что обещал Юнги вместе уехать домой. Но ему очень захотелось помочь парню, стоило только заглянуть в эти растерянные глаза, полные сомнений в себе. А с Юнги объяснится завтра, тот поймёт.       Они доходят до конца второго квартала и Джин вяло произносит:       — Давай свернем здесь, через этот прогулок будет быстрее, — Чимин молча кивает на это, следуя за парнем. Они заворачивают за угол и улица, освещенная придорожными фонарями сменяется мрачным узким переулком. Освещение здесь было когда-то, только уже очень давно никто не менял лампочки, поскольку жильцов в стареньких домах уже издавна нет. Где-то слышатся тихие разговоры, и Чимину кажется, что голоса доносятся за спиной, будто кто-то мимо проходит, но понимает, что ошибается, когда привыкшими к темноте глазами цепляется за несколько силуэтов впереди.       Кучка мужчин толпится у большой мусорной бочки: двое довольно крепких мужланов курят, а рядом потирает озябшие ладони еще один парнишка помоложе, худощавый и сутулый.       — Они не выглядят доброжелательно, — совсем тихо проговаривает Пак, замедляясь. — Давай лучше вернемся на главную улицу и пойдем путём подлиннее, но безопаснее.       — Расслабься, я их знаю, проблем не будет, — неуверенно отзывается Джин, прибавляя шаг и заставляя блондина тоже ускориться и нагонять его, семеня позади.       — Джин-а, — протягивает громко один крепыш, бросая окурок в урну. — Опаздываешь.       Чимин ощущает легкую тревогу, рождающуюся в солнечном сплетении, но все еще топает за Сокджином, уверенный в том, что это всего лишь его знакомые.       — Мы уже порядком подмерзли, договаривались же на конкретное время, — высоким писклявым голосом бурчит тощий пацан, а он именно пацан — Пак глядит на него и понимает, что ему едва перевалило за восемнадцать. Но лицо такое, будто он уже повидал эту жизнь сполна, причем не с самой лучшей ее стороны.       Тревога нарастает, когда Джин останавливается и не думает двигаться дальше — таранит стеклянными глазами асфальт под ногами и цедит:       — Человеческий фактор не учитываешь, Бомгю?       — Ты еблан? Никаких имен, — ерепенится этот самый Бомгю, звуча еще писклявее, отчего в ушах звон нарастает.       — Никаких имен? — Пак обращается к Джину, сбитый с толку и не понимая, что происходит. Тревога уже гудящей лавиной сползает от груди к пяткам, вызывая крупные мурашки по всему телу, и без того дрожащему от холода. — Джин, что происходит?       — Это тебе не у него надо спрашивать, сосунок, — грубо харкает под его ноги верзила, подходя ближе. Чимин таращится на огромный сгусток слюны на своих ботинках и поднимает взгляд выше — перед ним громадный шкаф, будто только что откинувшийся, лицо его исполосовано шрамами, один из которых перечеркивает левую сторону лица, проходя прямо через глазницу с мутным белком. Одет громила в потасканную кожаную куртку, местами дырявую и грязную, а голова его полностью лысая, не прикрытая ничем.       — Джин, — дрожащим, но громким голосом блондин снова обращается к парню рядом, смотря на его опущенную голову. — Что, блять, происходит?       — Чимин, если когда-нибудь сможешь, прости меня, — бесцветно выдавливает из себя Сокджин, в карманах до боли вжимаясь ногтями в ладони, сжатые в кулаки. — У меня не было выбора, они заставили меня…       — Завали хлебало, — рявкает шрамированный и кивает остальным, давая сигнал приблизиться. — Хороший мальчик, сделал свое дело, теперь можешь съебаться отсюда.       — Мирэ? — выдыхает неизвестное имя Джин, нервно топчась на месте.       — Через час будет дома, — равнодушно за спиной мужлана отзывается худощавый. — Проваливай отсюда, иначе тоже отгребешь.       Парень бросает на Чимина последний взгляд, полный жалости и сочувствия, только вот блондину теперь до этих эмоций никакого дела нет — он ощущает себя загнанным зверем, который добровольно пришел на убой, доверившись почти незнакомому человеку. Он уже понял, что совсем проебался, когда вышел из бара вместе с этим проклятым Джином, поверив слепо в его невинные глаза и просьбы, а теперь стоит, окруженный ублюдками в почти беспроглядной подворотне и не чувствует земли под ногами.       Пак не успевает заметить, как Сокджин разворачивается и уносится прочь, потому как внезапно чувствует дичайшую боль в области челюсти, и его голова уносится влево. Перед глазами все сразу же кружится, а подбородок горит от удара.       — Босс не врал — ты слишком смазливый, — гадко смеется шрамированный, потирая костяшки. — Нужно это подправить.       И влепляет пощечину, отчего тут же на щеке расползается красный отпечаток громадной ладони. Чимин хватается за саднящую кожу, шипя:       — Хилл настолько труслив, что решил поручить подобное своим грязным шестеркам, а не лично разобраться?       Знает же, что после резкого выпада ему прилетит еще, но что теперь терять? Не будет унижаться и умолять о том, чтобы его отпустили, не в его характере подобная херота.       — Малец то с характером, как я погляжу, — вставляет свои пять копеек второй бугай, такой же лысый, но без шрамов — вместо них все лицо расписано татуировками. Вообще, глупо очень, благодаря этому такого отморозка очень легко будет опознавать, почему-то думает об этом Чимин, с вызовом глядя ему в глаза.       — А кто из вас ему жопу подставляет? Просто интересно, — усмехается Пак, ощущая, как лицо безбожно разгорается от очередного удара. — Наверное, ты, дрыщ, эти два здоровяка явно не прогибаются под чужие члены.       Ему бы заткнуться, но защитная реакция всегда у него была странной — за нее он и получает от этого самого худощавого парня новый удар в переносицу, слышится хруст, от которого тут же мутится сознание. Пак чувствует, как из одной ноздри плавно начинает течь полоска алой крови, попадая на губы и меж них, оставаясь металлом на языке. Чимин слизывает соль, сухо улыбаясь.       — Что ж, видимо, я угадал, — пальцами проходится под носом, чтобы в рот больше не стекало и обтирает запачканные подушечки о свое светлое кашемировое пальто. Он вообще не вяжется здесь, не к месту выглядит — нежный и светлый зефир, попавший в кучку угля в печи, который сейчас запачкают и вымажут.       — Ты слишком много пиздишь, выродок, — раздражаясь, снова плюет шрам, но уже Чимину прямо в лицо, залепляя сгустком левый глаз. Пак рукавом избавляется от вонючей слюны и неожиданно для всех смеется.       — Вы такие клишированные, ну ей богу. Будто фильмов пересмотрели, даже фразочки киношные переняли, мда. Жаль, что ваш ублюдошный Хилл не нашел никого лучше для этой работенки, — блондин в ответ харкает под ноги здоровяку, тут же напрягаясь всем телом и готовясь к очередному удару.       И он его получает — верзила вскидывает тяжелую ногу и массивной подошвой ботинка попадает прямо в солнечное сплетение, отчего Пак тут же складывается пополам, падая коленями на грубый асфальт и хватаясь за грудь. Дышать сразу становится нечем, приходится рыбой немой воздух глотать, но тщетно — лёгкие будто захлопнулись и больше ничего не пропускают.       — Заткнулся, наконец-то, — лающий смех дрыщугана режет пространство вокруг, и он подходит ближе, садясь на корты перед блондином. Чимин по-прежнему пытается сделать хотя бы вдох, не слыша никого над собой. Он видит лишь силуэт, склонившийся над ним и хватается за торчащую из-под куртки футболку у самого горла, тянет на себя и запинаясь от нехватки воздуха хрипит:       — Надеюсь, что после этого в благодарность за твою работу Хилл разорвет твое очко на мармус, — и разжимает на автомате пальцы, потому как в эту же секунду за волосы тощий его хватает и опускает лицом на свое торчащее согнутое колено, отчего вновь слышится повторный хруст носовой перегородки, и кровь хлыщет с новой силой, марая джинсы Бомгю. Выпуклая косточка задела не только переносицу, но и рядом, словно вдавив глазное яблоко глубже. Больно, глаз в несколько мгновений обрастает набухающими веками.       — Не хочу спойлеров, но сегодня пострадает только твое очко, ублюдина корейская, так что готовься — залечу без смазки.       Дрыщ тянет Чимина за волосы, вынуждая подняться, а затем толкает его к здоровякам, наблюдающим за ними с гадюшными оскалами. Татуированный перехватывает блондина и тут же заламывает его руки за спиной, нагибая и заставляя снова опуститься на колени. Второй верзила встает напротив и ухмыляется, склоняя голову в раздумьях то влево, то вправо.       — Черт, рот то хорош, может опробуем? — омерзительный скользкий смех пробирает все чиминово нутро, сея панику в голове. — Я первый.       Шрам явно лидер среди них, Пак заплывшими глазами пытается запомнить всякие мелкие детали о каждом, но выходит плохо — голова уже туго соображает, занятая ужасом, от которого не сбежать. Никто не проходит мимо, некого позвать на помощь. Полная безнадежность и отчаяние, да такое, что хочется взвыть, но ни за что в жизни он не позволит себе и пикнуть перед этими выродками.       Шрамированная туша стремительно расстегивает ширинку, достает вялый маленький член, который от ветра тут же скукоживается и подходит ближе, почти касаясь им чиминова лица. Ему только и остается, что вертеть отяжелевшей от боли в переносице головой по сторонам, лишь бы не коснуться мерзкого органа.       — Не ломайся, сученыш, — агрессивно шипит шрам, пытаясь толкнуться членом в мельтешащий рот. — Уверен, эти пухлые губки сосут отменно. Малой, иди подержи лицо этой псины, — нетерпеливо приказывает мужлан, надрачивая себе двумя пальцами.       Сутулый Бомгю приближается к мотыляющему головой Чимину и стальной хваткой впивается в подбородок, останавливая и больно давя на скулы. Сует большой палец меж плотно сжатых губ и шоркает им внутри, вынуждая раскрыть рот. Это вторжение в ротовую полость вызывает пару рвотных позывов, за которые Пак получает от хилого очередную пощечину, настолько сильную, что кожа ощущается раскроенной.       — Не вздумай, иначе я эту рыготину обратно в твою глотку запихаю, — сквозь зубы выплевывает шрамированный, все еще пытаясь сунуться в полуоткрытый рот, истекающий скопившейся слюной, которую из-за чужой хватки Чимин не в силах сглотнуть или сплюнуть. Уже выделяющейся головкой мужчина собирает обильную влагу, проводя по губам и скользит членом внутрь, входя на всю длину и заставляя блондина давиться, задыхаясь.       Чимину мерзко.       Чимину больно.       Чимину хочется сдохнуть прямо в этом переулке возле огромной мусорки.       Лишь бы это кончилось.       Лишь бы не ощущать, как сзади уже онемели кисти под жестким цепким перехватом чужих, вжимающих в копчик.       Лишь бы не ощущать, как колени ужасно горят от долго нахождения на промозглом кривом асфальте.       Лишь бы не ощущать, как от многочисленных пощечин и ударов глаза еле раскрываются, а кожа лица будто вздулась и вот-вот лопнет.       Лишь бы не ощущать, как чужой член движется в его рту, задевая при каждом толчке небный язычок. Но проблеваться хочется не из-за рефлексов, хотя из-за них Пак то и дело содрогается от позывов, отчего каждый раз получает плевок куда-то в районе затылка. Ему тошно от одного только запаха, который ударяет в нос мочой и немытым телом, тошно от ощущения чужой гладкой кожи на своем языке, тошно от изредка попадающих в рот лобных волосков.       Его насилуют орально, и Чимин внутри себя молится, чтобы до иного не дошло. Но он не верит, что чудо произойдет — ему становится до безумия страшно, настолько, что вся физическая боль сейчас улетучивается на задний план, сменяясь липким ужасом от всего происходящего.       Шрамированный резкими рывками давит на затылок Пака, чтобы тот насаживался еще глубже и почти не дышал, давясь членом. Он однозначно хочет задушить блондина своим органом, а тот был бы не против задохнуться. Умереть всяко кажется лучше, чем все это.       Глаза рефлекторно слезятся, и несколько капель все же срываются, пробегая по щекам и обжигая солью расцарапанные пощечинами щеки.       — Ты же хороший мальчик? Я уже вот-вот, сглотнешь все до капли, — прерывисто командует мужик сверху, задышав чаще и начиная мычать перед оргазмом, который Чимин через несколько секунд физически распознает по тому, как горячее кислое семя заполняет весь его рот.       Тошнота, давно подкатившая к глотке, усиливается во стократ, и Пак не может задавить спазм — сплевывает вязкую сперму на землю, а затем сразу же изрыгается, роняя голову еще ниже. Он и не замечает вовсе, что его вывернутые массы нехило пачкают ботинки шрама, все еще стоящего перед ним и сующего обмякший член обратно в трусы.       — Ах ты ж выблядок! — разрывается криком громила и со всей силы пинает Пака по подбородку, попадая замызганным кончиком ботинка по губам, которые в миг лопаются и кровоточат, оба неба за ними ужасно жжет от боли. — Я тебе покажу сейчас, как марать мою обувь.       Он кивает второму, держащему Чимина сзади, чтобы тот отпустил и ногой давит меж лопаток, пригвождая парня целиком к земле, уже влажной от стекающей крови, выхарканной спермы, блевотины и… Слез. Чимин больше не может держаться непроницаемым — никогда в жизни ему не было так хуево, так больно и физически и морально, так до черных пятен в глазах страшно и одновременно так никак. Одним вонючим членом из него словно вытрясли душу, и теперь он тряпичной затасканной куклой пластается по асфальту, не сопротивляясь и позволяя втоптать себя в грязь еще больше.       Шрам мочится прямо в рвотное месиво, специально отойдя подальше. Все, что Пак ел за сегодня, все, что пил — все мелкими пятнами отпечатывается на его лице, от тугого напора разлетаясь брызгами вокруг. Верзила застегивает молнию и усаживается рядом на корточки, за слипшиеся волосы поднимая поникшую чиминову голову, заглядывает в грязное, искалеченное лицо, вызывающее только отвращение и жалость, и омерзительно улыбается:       — Я же говорил, что засуну все это обратно, — он хочет ткнуть блондина лицом в его же рвотные массы, но сзади тощий сучонок его останавливает.       — Погоди, он еще мне не отсосал, а я не хочу трахать рот, обгаженный этой мерзостью.       — Точно, тогда твой выход, — оскалом берется лицо со шрамами, и он отходит в сторону, желая закурить.       Хиляк кое-как справившись с обмякшим чиминовым телом, вновь ставит его на колени и не встречает никакого сопротивления, когда сует в разбитый раскуроченный рот свой член, намного длиннее предыдущего, но хотя бы не такой зловонный. Пак хочет сопротивляться, но помутненным замыленным сознанием догоняет, что сделает только хуже. Его запросто могут убить, он уверен, да и сил бороться совсем не осталось, он ослаб и почти теряет сознание, поэтому с ним тощий паренек забавляется довольно долго, видя, что парень абсолютно истощен.       Чимин почти не ощущает привкуса елозящего по внутренним стенкам щек члена, не ощущает плоти на языке, не ощущает все еще перманентных рвотных позывов — он вообще больше не чувствует ничего. Он словно испарился с лица земли, а его бренное тело осталось в проулке на растерзание животным, только вот бездушное тельце уже не реагирует ни на что, оставаясь безвольным и податливым.       Остатками почерневшего разума Пак понимает, что нужно сделать хотя бы что-то, даже если за этим последует еще какой-то необратимый пиздец, например, сломанные ребра или выбитые зубы, или же изнасилование по полной программе в задницу. Становится настолько плевать, лишь бы каждый из исходов привел к конечному — дайте ему тупо подохнуть, он и не пикнет, радуясь, что наконец с приходом кончины избавится от этого уничтожающего унижения.       Блондин на мгновение словно возвращается в свою вялую оболочку и ощущает как по кончику языка дрыщ проходится уже слишком уж отвердевшей головкой — сейчас кончит. Пак не выдержит еще одного окончания в свой рот, он просто выблюет с чужой спермой всю свою душонку. Только Бомгю начинает толкаться еще чаще, Чимин крепко сжимает челюсти, впиваясь зубами в набухшую плоть, ставшую еще более чувствительной перед разрядкой. Укус настолько болезненный, что дрыщуган орет не своим голосом и выдирает член изо рта, не заботясь о том, что так сделает себе только хуже. Пытается вглядеться в темноте в свой орган и еле-еле замечает следы от зубов, наливающиеся кровью, которые потом обязательно перерастут в синяки.       — Сучье отродье, — продолжает орать Бомгю, пытаясь ладонями унять жжение в члене. — Тебе полный пиздец.       Он хватает Чимина за шею и тянет на себя быстрым коротким движением, сдавливая, желая удушить. Лицо блондина постепенно наливается синевой, а рот раскрывается в немой попытке захватить воздуха, но тщетно.       — Все, достаточно, — командует татуированный, подходя ближе. — Мы не за тем здесь, чтобы убить его, приказ был другим. Моя очередь, малой, в сторону.       Сутулясь и все еще держа на чиминовой шее напряженные корявые пальцы, хиляк хочет додавить до конца, но отступает, резко отнимая руку, перед этим хватаясь за многочисленные цепочки и разрывая каждую. Бросает куда-то в сторону, не глядя и отходит к шраму, все еще обуреваемый желанием выпотрошить блондина за то, что теперь член в штанах огнем горит от боли.       — Я не такой добрый, как эти двое, — угорает татуированный здоровяк, давя с силой на позвоночник, чтобы Чимин стал раком.       Вот оно.       Лучше бы его задушил этот конченый Бомгю несколько минут назад, лучше бы.       Жирный тучный мужлан кулаком бьет по ребрам с правой стороны, уже устраиваясь сзади и громогласно указывает:       — Сильнее в пояснице прогибаемся, малыш, иначе твои ребра после следующего удара будут раскрошены.       Пак хочет отключиться от этого мира, лишь бы не узнать того, что это такое, когда тебя ебут в жопу. И именно так — насилуя со всей жестокостью, на ледяном ветру, в ночи и темнющей подворотне, где даже бомжи не обитают. Здесь теперь только и будет, что виться полумертвая чиминова душа, которую через несколько мгновений из него начнут вытрахивать, втаптывая всю его сущность в дерьмовое месиво под ногами.       — Подожди, мы забыли о крошечной детали, — писклявит Бомгю где-то выше, но Пак уже совсем плохо различает пространство, не понимая, где он сам, в какой позе, и жив ли вообще. Глотает тонны слез, безжалостно щиплящие, давя в себе всхлипы, лишь бы не выбесить отморозков еще больше своим нытьем.       Пока костлявый роется в заднем кармане джинсов, Чимин, вертя в обезумевшей от страха голове одно лишь имя из четырех букв начинает едва заметно шарить непослушной ладонью по земле. Выискивает самое ценное, желая ощутить хотя бы фантомно изящное украшение, которое теперь безбожно разорвано и валяется здесь, словно мусор. Спустя короткое время блондин нащупывает мелкие камешки, соединяемые цепью и рьяно прячет в ладони, надеясь, что никто из троицы не заметит этого.       Пусть отнимают последнее — пусть хоть сердце его вырвут или вытрахают его через задний проход, не важно. Уже ничего нет важного, нет святого ничего, кроме этой невесомой побрякушки, которую Пак сжимает как последнюю надежду.       И ту уничтожают: Бомгю приближается, и если бы Пак смог собраться с силами и поднять раскалывающуюся от стреляющей боли голову, он бы увидел, как сутулый между пальцев катает крошечную таблетку, обнажая кривые пожелтевшие зубы.       — Открой свой поганый ротик, скотина, — жесткие пальцы врезаются в подбородок и поднимают, снова пальцами другой руки проникая внутрь и раскрывая так широко, что челюсть воспламеняется болью с новой силой. Дрыщ пихает горькую таблетку прямо в глотку, заставляя Чимина закашляться и прохрипеть, но проглотить непонятно что.       Пак искренне надеется, что это — яд.       — Это тебе маленький презент, чтобы в ближайшие дни ты не смог забыть о произошедшем, — шепчет грязно Бомгю, склоняясь к чиминову уху и шлепает несколько раз по щеке, смешивая грязь со своих пальцев с чужой липкой кровью. — Надеюсь, ломать тебя будет не слабо, ублюдок.       — Хватит болтовни, давайте заканчивать, — злобно отзывается позади Чимина татуированная туша, уже расстегивая ширинку одной рукой, а другой сдирая с блондина джинсы. Задницей Чимин ощущает колючий холод, сжимаясь всем полуживым телом в крошечную точку от пробивающего насквозь страха.       Он еле тянется ладонью к своему лицу, желая заткнуть рот, с которого вот-вот сорвется вопль отчаяния, но рука слабой нитью валится обратно на землю. Чимин ногтями цепляется за асфальт, но боли не чувствует.       Он больше никогда и ничего не почувствует, потому как через пару мгновений вымрет, оставив после себя жалкую лужицу позора и бесчестия.       — Еще одно движение, и я отстрелю твой сучий член, выродок, — чей-то голос продирается сквозь толщу ваты в чиминовых ушах, но силы окончательно иссякают — он сдувается и опустошенно валится плашмя на землю, неспособный больше удерживать себя на весу, стоя на коленях и локтях. Припечатывается истерзанным лицом к асфальту, желая зарыться под него и сгнить. Это последнее, что успевает запомнить Пак.       Последнее адекватное воспоминание. Если сегодня вообще что-то можно считать адекватным.       Перед глазами все начинает мелькать ярчайшими цветными вспышками, мешаясь и создавая пятнистую пелену, сквозь которую Чимин не может ничего разглядеть вокруг. И дело не только в том, что веки разбухли до ужасных размеров, а в том, что вокруг все стремительно видоизменяется.       Пак совсем не воспринимает человека, который возникает на другом конце проулка — не понимает, кто это, видя лишь перед собой огромное расплывчатое пятно синего цвета. Ярко-ярко синего, близкого к индиго. Оно подрагивает, словно пламя над свечей от дуновения ветра, затем смещается, то влево, то вправо, а потом и вовсе будто подпрыгивает мячиком. Чимин жмурится и сразу жалеет об этом — все мышцы лица натягиваются, вновь посылая волну боли куда-то за переносицу.       — Я что-то непонятное говорю?       Юнги медленно приближается, стараясь не смотреть на блондина, который полумертвым птенцом растекся по асфальту, оставаясь со спущенными до колен джинсами. Внутри Мина все клокочет, разрывается, и он на волоске от того, чтобы не спустить курок пистолета, который все это время направляет в сторону татуированной скотины с расстегнутой ширинкой.       — Ты кто нахуй такой? — громила застегивает молнию, не успев достать член, и старается не делать лишних движений, поглядывая на недвигающегося парня у своих ног.       — Пять больших шагов назад, — приказывает ровным тоном Юнги, все еще двигаясь неторопливо. Он не сводит с мушки этого ублюдка, которому до безумия хочется прострелить голову и размазать его мозги о рожи подельников.       — Ты думаешь, мы поверим, что ты выстрелишь? — шрамированный насмехается над Юнги, подходя ближе к напарнику и оставляя тощего одного у мусорки, но тот спешит за ним.       — Если ты не завалишь свое ебло, то я заставлю поверить, — Мин лениво переводит оружие на чувака со шрамами. — Съебались все втроем, живо.       Юнги на удивление держит свои эмоции под контролем, хотя это становится все невозможнее с каждой секундой — Чимин не шевелится, он лежит пластом, полуобнаженный и изувеченный. Жалкий до зубовного скрежета. Внутри Юнги все умирает, но внешне он остается непроницаемым и нечитаемым.       — Еще одна корейская сволочуга, — выдыхает небрежно шрам, не повинуясь и, наоборот, делая несколько шагов навстречу Мину. — Лучше бы ты не появлялся здесь. Боюсь, тебя ждёт та же участь, что и этого ебучего сосунка.       Юнги пробирает нервный смех, больше походящий на истерический, но он больше не отвечает.       Тишину пронзает громкий выстрел, за которым через секунду следует оглушающий крик шрама, переходящий в вой и мычание.       — Сука! — орет. — Сука, как же… Больно, блять… — шипит сквозь слова верзила, трясущимися руками хватаясь за свое бедро, обильно истекающее кровью. Мужик валится на здоровую ногу, теряясь от боли в пространстве и равновесии, а тощий начинает скакать вокруг него, хотя помочь ничем не может.       — Я же предупреждал, — скучающе произносит Юнги, делая последние пару шагов вперед и почти касаясь носком ботинка чиминовой ладошки. — Повторяю еще раз — нахуй отсюда.       — Давайте, уходим, — тушуется лицо в татуировках, понимая, что лучше отступить, поскольку ни у одного из них с собой оружия нет, а шраму нужно вытащить пулю. Он помогает ему подняться, и юркнув под одну подмышку, пока хилый подпирает под другую, уносит раненного из подворотни.       Юнги дает волю эмоциям и тут же откидывает пистолет в сторону, падая на колени у головы птенчика, который мычит что-то несвязное в землю под собой. Мин судорожными пальцами приподнимает парня за плечи и тянет на себя, заключая в объятия и пытаясь согреть.       — Пятно, ты почему такое теплое? — внезапно заливисто смеется Чимин, пытаясь продрать мясистые налившиеся кровью веки.       — Чего? Какое пятно? Чимин, это я, Юнги, — Мин в недоумении прижимает блондина к себе еще крепче, чувствуя, как его собственная грудная клетка готова разорваться от боли.       — Пяяяятнышко, — тянет Пак, смеясь, уже не ощущая боли — она испарилась, и тело расслабилось. Стало легко, будто он и вес потерял, будто перышком стал. Внутри хорошо, тепло расползается по телу, а кончики пальцев наливаются сладкой патокой, будто под кожу залили сахарный сироп.       Мин спешно стягивает с себя пальто и бросает рядом, а затем осторожно, боясь сделать больнее, укладывает на него блондина. Обходит сбоку и хватается за джинсы, морщась от пронзающей мозг мысли — что было бы, задержись он еще на минуту?       Юнги мчался как оголтелый, не ощущая холода ветра, раздирающего лёгкие от быстрого бега. Он выскочил из бара почти сразу же после того, как поскуда Хилл в очередной раз спросил «Где он, Юнги?». Не знал, куда бежать, куда податься, куда успел уйти Чимин, он знал только то, что тот вышел с каким-то Джином, так сказал Тэхён.       Удача ли, а может чутье, но Мин сразу же выбрал верное направление, когда устремился влево от входа в бар, ведь помчись он в другую сторону, он бы не нашел Чимина. Не успел бы.       Стараясь больше не думать, Юнги натягивает джинсы на птенчика, и вновь укладывает на свои колени. Вытаскивает из кармана телефон, набирает Хосоку и объясняет, куда подогнать машину.       Хоби появляется через десять минут, которые Мин ощущает безжалостной вечностью, держа парня в своих ладонях и роняя на его затылок крупные слезы.       — Мой хороший, — гладит его по липким склеенным волосам, потерявшим свой цвет под слоем грязи. — Мой родной…       Он бормочет и бормочет, пока не замечает вдали бегущего к ним Хосока.       — Блять,— ругается громко Хоби, глядя на скомканное тело в руках директора. — Что произошло?       — Все потом, помоги мне донести его, — скрипит зубами Юнги, утирая слезную пелену и аккуратно поднимая чиминово тело.       — Ооо, — мычит Пак, протягивая испачканные ладони к Хосоку. — Еще пятнышко, какое красииивое. Оранжевое.       — Что, блять? Он под наркотиками?       — Думаю, да, — выдыхает отчаянно Мин, наконец удобнее беря Пака и с помощью Хоби направляясь к тачке. — Позвони Намджуну, пусть едет ко мне домой.       — Какие сволочи сотворили это, Юнги? — голос Хоби дрожит.       — Я это обязательно выясню. И закопаю ублюдков.