Птичка певчая моя

      — Блять, Чимин, чего ты еще ожидал, когда сосался с этим мажором? — Тэхён задыхается от возмущения, снуя за баром туда-сюда и от нервов облизывая губы чаще обычного. — Что это вообще было? Орешь, что не гей, а потом на глазах у всех облизываешь сыночка одного из этих богачей. Я нихуя не понимаю, для чего?       — Да потому что Юнги меня выбешивает, — эмоционально, но не громко отвечает Пак, постоянно оборачиваясь на директора в ожидании, когда же их посиделка закончится и можно будет с ним поговорить.       — Чем он тебя так бесит? — Тэ звучит так, будто он на стороне Юнги. — Он отвалил от тебя, как ты того и хотел, так в чем твоя проблема?       Блондин ладонью растирает лицо, не заботясь о том, что смажет добрую часть макияжа, выглядит вымотанным и усталым взглядом окидывает друга.       — Подожди-ка, — склоняет в бок голову Тэхён, скрещивая руки на груди. — Только не говори мне, что…       — Даже не вздумай произнести вслух, — Чимин тычет в него указательным пальцем, останавливая. — Я по твоей хитрой роже вижу, о чем ты сейчас думаешь, но нет. Ничего подобного и в помине нет, так что молчи.       — Как скажешь, — поднимает Тэ ладони, сдаваясь. Но если заглянуть в чиминовы бегающие с недавних пор глаза еще раз, то сразу становится все ясно — Пак то пропал. — Что собираешься делать?       — Дождусь, пока они закончат и поговорю с Мини, что еще то?       — Ты же знаешь нашего руководителя, ведь так, Чимин? Если он вслух произнес об увольнении, то решения своего не изменит. К чему тогда эти пустые разговоры? Будешь только нелепо выглядеть перед ним.       — Я все же попробую, — Чимин то и дело оглядывается на столик и напрягается, когда видит, что гости расходятся и Юнги вот-вот направится в свой кабинет.       Что он будет говорить?       Как оправдается?       Он не успел обдумать, теперь придется на ходу крутиться.       — Тогда самое время пробовать, — кивает в сторону минова кабинета Тэхён, поджимая губы в тонкую полоску, говоря тем самым «Удачи, безнадежный Пак Чимин».       — Что это значит?       С наездом задаёт свой вопрос Чимин, входя в кабинет и обрастая смелостью, хотя пока шел сюда, вовсе не чувствовал себя уверенно, но как только взглянул на каменного Юнги, то понял, что терять ему нечего — его и так уже уволили, его и так игнорируют целую неделю. Причем именно второе является главным раздражителем и причиной его хамоватого тона.       — Ты знаешь еще какие-то смыслы слова «уволен»? — Мин заходит за свой стол и лениво растекается по креслу, сняв перед этим пиджак и повесив его на спинку. Даже взглядом не одаривает взбудораженного птенчика, лишь прикрывает глаза, топя макушку в кожаной обивке кресла. — Ты нарушил служебный этикет, Чимин. Ты очень хорошо знаешь, что согласно ему, ни один сотрудник не имеет права заводить какие-либо личные отношения с гостями.       — У меня и нет никаких личных отношений с гостями.       — Не строй из себя идиота, тебе не подходит, — ровно выговаривает Юнги и тянется к папке с документами, которые давно пора было разобрать. Хочет хотя бы в этом бесполезном занятии сейчас спрятать обуревающий его жгучий гнев.       Как же он зол.       Как же сильно хотел прямо в зале оттащить Чимина от этого Минсо и уволочь в свой кабинет, чтобы как следует изодрать его рот своими поцелуями. Показать, что он единственный имеет право касаться его губ, хотя по факту не имеет на него никаких прав.       Безумно хотелось распластать блондина на этом самом столе, на котором сейчас Мин так старательно перебирает страницы в толстой папке, хотел содрать все эти звякающие побрякушки вместе с одеждой и зубами исполосовать каждый сантиметр безупречной чиминовой кожи. Наоставлять ярких засосов везде, тут и там разбросать свои метки, доказать, что Чимин и его тело может и должно принадлежать только Юнги, что только ему предназначено.       И вместо этого смог лишь разъедающую его кислотой ревность развернуть совсем в другую сторону, обратить всего в одно слово.       Уволен.       — Заявление можешь написать сейчас здесь, можешь потом и передать через кого-то, мне разницы нет. Рассчитают тебя завтра же. Спасибо за сотрудничество, всего доброго на новом месте, Чимин, — Мин ослабляет галстук и возвращается к документам, в которые даже не вглядывается, просто бездумно листает, ощущая, как весь изнывает от собственного хладнокровия.       Он серьезно на такое способен?       Умело и почти с профессиональным актерским мастерством изображать безразличие к человеку напротив? К Чимину, от которого он так старательно отгораживается, отпихивается всеми силами, прибегая даже к крайним мерам, как сейчас, увольняя, но к которому так сильно хочется притянуться, прижаться всем телом и вымолить ответное чувство.       Без Чимина мало, что важно.       Не важно ничего.       Теперь Юнги и бар его не нужен, если в нем каждый вечер не будет разноситься чиминов ангельский голос. А он самолично от своего самого любимого в мире звука отказывается, самолично избавляется от него уверенно и безропотно.       Мазохист, ей богу.       — Господин Мин, я же знаю, вы это несерьезно, — не сдается Пак, расстегивая свою рубашку на пару пуговиц — слишком душно от заполнивших кабинет эмоций.       В ответ тишина — только шелест бумажек, листаемых директором и делающим вид, что он в них вникает, снова закуривая. Безумно хочется в рот все сигареты разом сунуть и подкурить, чтобы максимальная концентрация никотина вытеснила из легких все, что сейчас их так безжалостно сдавливает и лишает возможности ровно дышать, пока Мин все еще чувствует Чимина здесь, рядом.       Чем ближе он подходит, тем острее ощущается его аромат, который Юнги языком слизать с шеи хочется, а не строить из себя айсберг, о который Пак мучительно медленно разбивается и ко дну идет.       — Признайте, что просто приревновали и на эмоциях меня выгоняете, — решается и дальше провоцировать директора Чимин, ухмыляясь и будто насмехаясь над Мином, что тот тут же в голосе улавливает, но из последних сил себя сдерживает.       И молчит.       За ним было последнее слово, за ним и остается, несмотря на глупые попытки Чимина разговорить его и убедить отказаться от своего решения.       — Господин Мин, если вы думаете, что я буду умолять вас оставить меня, то вы ошибаетесь, — все острее цепляется крючками блондин, подходя ближе. Еще пара шагов, и он окажется непозволительно близко.       Непозволительно, потому что для Юнги почти не выносимо.       Снова молчит, захлопывая папку и переходя к следующей.       Папки, папки, их на столе слишком много, какие-то тонны макулатуры и документов, важных и не очень. Чимин в эту секунду ненавидит абсолютно все, что сейчас лежит перед директором, хочет кучей бросить все в неработающий камин позади себя и сжечь, лишь бы больше ничего не привлекало внимание директора и не отвлекало от него самого.       Лишь бы он глаза свои на него поднял и взглянул, как он умеет.       Как смотрел на Чимина после того, как они поцеловались где-то очень высоко, там на пляже, над морем.              Всю эту неделю Пак маялся, не находя себе места с того самого дня, как Юнги отправил его домой с больным горлом.       Но не потому что не смог доработать смену, а потому что поперся к Тэхёну.       Он и не знал, что своим присутствием немного подпортил его свидание с Чонгуком, когда напросился к ним, чтобы отвлечься. Выведенный из себя приказным тоном и сталью в голосе Мина, Чимин будто ошпаренный выкатился из его кабинета, на что получил уйму вопросов от Тэ, и когда сознался в том, что его нервы на пределе, другу ничего другого и не осталось, как позвать к себе.       Ким прекрасно помнил, что Чонгук должен сегодня приехать к нему, что его ждал полный нежности вечер, но все же не смог оставить Пака, зная, что тот будет один торчать в своей квартире, самокопаясь и, скорее всего, набухиваясь в одиночку.       Чимин раньше бы проклинал такую тусовку, на которой он явно был лишним — втроем они смотрели какие-то глупые комедии, но причастным себя к обстановке он не ощущал, лишь был наблюдателем того, как милуются эти двое.       Раньше бы отпускал в их сторону дебильные издевки, подшучивая и ужасно смущая чувствительного Чонгука, но беззлобно и со всей братской любовью.       Раньше бы не хотел оказаться на месте Чона, которого Тэхён то и дело наглаживал, наивно полагая, что Чимин этого не замечает и заинтересованно смотрит очередной фильм. Но ему не было никакого дела до мелодрамы, он беззастенчиво следил за друзьями, которые так нежно ворковали друг с другом, что у блондина невольно щемило сердце.       С каким же безоговорочным обожанием Тэхён прикасался к младшему, а тот в смущении отводил глаза, но не отнимал чужих ладоней, наоборот, все больше идя им навстречу. Чона любили, его боготворили, и он сам начинал отдавать это все в ответ, пусть и не с такой силой и скоростью, но это только пока.       Раньше Пак ни за что бы в жизни не хотел представлять себя на месте Чонгука, которого другой мужчина со всем трепетом целовал за ухом и нашептывал нескончаемые нежности.       Раньше.       Но все координально изменилось, и сидя рядом с ними, Чимину до безумия хотелось оказаться на месте Чонгука.       И чтобы на месте Тэхёна был Юнги.       Как только это осознание стрельнуло в его голове, тут же захотелось испариться, растаять в воздухе, лишь бы больше не видеть этих двоих, лишь бы больше не ощущать этого острого желания снова оказаться в миновой машине и украдкой разглядывать его профиль, по которому уже неосознанно скучал.       Той ночью Чимин не сомкнул глаз — метался по постели, охваченный новым волнующим чувством.       Влюбился.       В мужчину.       В Юнги.       Бесповоротно затерялся в нем и даже не понял, как и когда. И это уже было не важно.       Каждый день, приближающий его к этой странной субботе, был невыносим.       Чимин после смен не хотел возвращаться домой, потому как укладываясь спать, постоянно пытался по крупицам собрать хотя бы что-то, что смог выловить за рабочий день. А этого чего-то — незначительных пустых взглядов или всего пары слов — было настолько мало, что иногда Пак в своей памяти к концу дня не обнаруживал ничего и с тоской кое-как засыпал.       Просыпался утром в надежде, что сегодня Юнги станет прежним — прекратит свою пытку игнором, обязательно скажет, как Чимин сегодня невероятно выглядит или взглянет так, что ноги подкосятся. Желал хотя бы чего-то в свой адрес, но тщетно.       Он словно тенью для Мина стал, словно он даже сотрудником перестал быть, словно его и в помине не существует — даже рабочие моменты директор старался решать через Хосока, не обращаясь к Паку лично.       Чимин без остатка растворился в том, что чувствует — принял как есть, понимая, что его топит. С головой утягивает под толщу влюбленности, которая теперь и смысла не имеет, ведь он сам попросил отказаться от него.       И от него отказались.       Так просто и быстро, что Чимин медленно, но верно начал сходить с ума. Каждую ночь он со дна своей черепной коробки поднимал те немногие моменты, которые были между ними.       Вспоминал, как Юнги вырвал его из того несчастного отеля, забрал и спрятал, как что-то очень нужное и важное.       Вспоминал, как Юнги касался его, и каждый раз эти обрывочные клочки памяти фантомными вспышками разгорались на чиминовой коже очередной бессонной ночью.       Вспоминал свой самый вкусный поцелуй — тот самый, на верхушке обрыва, о котором сам же и попросил.       Вспоминал, как несмотря на все упрямство, грубость и полный уход в отказ Чимина, Мин оставался рядом, готовый помочь ему полностью провалиться в нового себя.       И он все отверг. Только теперь, когда он при виде Юнги ощущает свое сердце бешеным скорым бегунком, ему до одури плохо.              Сейчас он находится совсем близко к директору — все пытается дождаться хотя бы взгляда в свою сторону, и плевать, что этот взор будет говорить, лишь бы он был обращен к нему одному, но Мин по-прежнему ковыряется в бумагах, изредка поглядывая в экран ноутбука и всем своим видом показывая, что разговор окончен.       Song: Gallant — Open Up       Пак больше не в силах выдержать этого безразличия. Настолько ледяного и пробирающего, что все чиминово нутро коркой берется. Он резким движением захлопывает ноутбук и всей пятерней хватается за листы, сминая их в кучу и отбрасывая на пол.       — Обратите уже на меня внимание, — рявкает блондин, слыша шелест свалившихся бумажек у своих ботинок.       Юнги неторопливо встает и ровно произносит:       — Ты что себе позволяешь?       — Я не верю вам, господин Мин. Ни на йоту не могу поверить в то, что вы так усердно разыгрываете, — грудь заметно вздымается от участившегося дыхания, а сердце в ней быстро заходится.       — Я дал тебе ровно то, о чем ты просил, — Юнги прикрывает веки, совсем не способный вынести этого жалобного чиминова голоса. И жмурится, как только блондин делает еще шаг и кладет ладони на минову грудь.       Его орган под ребрами такой же шумный и громкий. И Пак чувствует это кончиками пальцев, будто чужое сердце пульсирует прямо на подушечках.       — Больше так не могу, — Чимин сжимает пальцы, чтобы сбросить эти импульсы со своей кожи и сминает хлопковую материю. Дрожит, склоняясь к лицу руководителя и касаясь кончиком носа его, опуская веки. — Не могу.       — Пак, перестань, — минов голос совсем его не слушается, не поддается и выдает лёгкое возбуждение и нервы, становясь сиплым. — Тебе пора, я все сказал.       Юнги памятник при жизни нужно ставить, он держится на последнем божьем слове, чувствуя чиминово сбитое дыхание на своих губах, которых вот-вот коснутся, и не делая ничего в ответ. Стоит столбом, к которому так отчаянно пытается приложиться парень напротив.       Мин уверен, что это будет лишь временным забвением, потом же птенчик вновь будет отпираться и убегать, приговаривая, что ему стыдно за все это, а Юнги слышать это еще раз не хочет, не хочет, чтобы снова ранило.       И только поэтому висит на волоске, хотя до безумия хочет поцеловать, тем более, когда Чимин так близко, вот он — сам пришел, сам ластится, как звереныш, нуждающийся в нежности.       — Я никуда не уйду, пока вы не признаетесь в том, что всю эту неделю искусно меня дурили, — каждое слово горячим выдохом ложится на миновы губы, вынуждая облизываться и задерживаться языком на иссушенных трещинках. — Вам не все равно, я знаю. Я слышу, как сейчас тарабанит ваше сердце, господин Мин.       Юнги хочет отвести голову в сторону, лишь бы прекратить эту пытку призрачной близостью, но Пак не позволяет — хватает за подбородок и ведет обратно, вновь соприкасаясь.       Отчаянно и до одури нежно трется кончиком носа о его, в невозможности открыть глаза, чтобы окончательно не сгинуть — так и ласкается, почти не чувствуя уже онемевших ног, на которых еле стоит.       — Уходи, — цедит Юнги.       А в голове неистово упрашивает остаться.       — Я же сказал — не уйду, — блондин разжимает, наконец, пальцы, отпуская ткань уже измятой рубашки и ведет их выше, желая ощутить гладкую мягкую кожу кончиками. С особым трепетом оглаживает минову шею, запоминая все начертанные тропинки, по которым намеревается пройтись губами. — Господин Мин, вы очень жестокий.       Мин сцепляет кисти за спиной, гася в себе неуемное желание прикоснуться к тонкой талии Чимина, сжать до фиолетовых синяков, смять и раздавить в своих пальцах. Сделать больно, вымещая всю злость за его сегодняшнюю выходку. Руки немеют, не слушаются, нервно дрожа на уровне поясницы и повисая в воздухе.       Пак больше не выдерживает мучительно затянувшегося момента, ощущая лишь жгучее сосредоточие всех своих эмоций на уровне солнечного сплетения — будто все органы там столпились и собираются вырваться наружу, давя изнутри так сильно, что дышать уже нечем.       Он невесомо касается миновых губ своими, совсем немного, почти неосязаемо, и ведет головой вниз и вверх, трется, будто собираясь с силами, чтобы по-настоящему поцеловать.       И целует.       До безумных вспышек в голове. До хаотичных бабочек в животе. До вскипающей крови в жилах.       Осторожно и так нежно, что у Юнги разом весь воздух из легких выбивает, словно пробки в квартире — шумно и резко, раскрывая его полностью и обличая его истинные чувства.       Чимину катастрофически мало, он хочет вновь ощутить то безудержное желание и жажду, с какой Юнги умеет его целовать, и он углубляет поцелуй, вынуждая поддаться.       Сдаться.       Покориться.              Юнги дает волю рукам и с безудержной страстью впивается в чиминову талию, притягивая к себе и вместе с тем бесстыдно изучая его рот. Играется с чужим языком, овладевая и всасывая его порой так сильно, что уздечка под чиминовым языком натягивается и ноет, но ему даже от этой боли хорошо — непросто хорошо, так охуенно, что он задыхается в миновых губах и дышать больше не собирается, лишь бы это это все не заканчивалось.       — Я жестокий? А ты? — рвано дышит мужчина в шею птенчика, покрывая хаотичными поцелуями. — Ты нагло сосался с этим пацаном у меня на глазах, Чимин-и, за такое нужно отвечать.       Мин вгрызается зубами в местечко под мочкой и слышит шипящий свист в ответ, а сам блондин железной хваткой цепляется за сильные плечи, чтобы не упасть от переизбытка эмоций. Директор своими касаниями, отнюдь не нежными, издевается над Паком, и эти ужасно-прекрасные пытки ему до жути нравятся.       Юнги вновь находит раскрасневшиеся и распухшие губы блондина и приникает с удвоенной силой, вымещая в этом поцелуе всю свою ревность, которую ощущает в грудной клетке горящей спичечной головкой до сих пор. Раздирает сладкие полные губы своими, желая истерзать всего Пака, изувечить своими ласками.       Как же ему не хватало этого птенчика, как он истосковался по нему, как сильно скучал.       Как он смог столько продержаться?       Как выдержал?       Он точно всемогущий, теперь точно знает.       Грубо искусывая чиминову нижнюю губу и тут же проводя по крошечным сочащимся ранкам языком, Юнги несдержанно что-то мурлычет в его рот, до стыда влажный, истекающий слюной и просящий еще.       — С ним ты чувствовал то же самое? — прерывается Мин, оставляя в покое ненадолго развороченные губы и впиваясь мутным от возбуждения взглядом в лицо напротив. — С таким же желанием целовал его?       Пак, безуспешно пытаясь хоть немного отдышаться, обхватывает лицо Юнги ладонями и большим пальцем проходится по таким же опухшим саднящим губам, как у него самого, шепча:       — Меня возбуждают только эти губы. И, о боже, как же сильно я всю неделю мечтал о них, — Чимин громко дышит на каждом слове, запинаясь от нервной дрожи по всему телу. — Не спал, лишь бы в голове постоянно представлять всевозможные поцелуи. Все ждал, когда же ты снова не сдержишься, когда же снова я почувствую тебя на вкус.       Чимин точно демон, бездушный искуситель, умеющий соблазнять одними лишь словами. То, с каким придыханием он говорит, заставляет вожделение разлиться по всему Юнги, с головы до пят, заполнить каждую вену, в которой вскипает до пены кровь, выжигая изнутри.       Охваченный неистовым желанием, Мин подхватывает парня и усаживает на свой стол, давит кистью на поясницу, вынуждая Чимина как можно шире развести ноги и вжаться пахом в его собственный, напряженный.       — Умолкни, — рычит Юнги, чувствуя, как птенчик возбужден, как бездумно и отчаянно он льнет к нему, подставляя шею для поцелуев. — Твои слова сводят меня с ума.       — Я именно этого и добиваюсь, — слишком приторно улыбается Чимин, отчего Мину совсем крышу срывает — он торопливо запускает пальцы в копну пшеничных волос и оттягивает назад, заставляя еще сильнее прогнуться. Юнги нависает над ним, до боли сжимая шелковистые пряди и окончательно трогается рассудком, когда видит такого Чимина — тот снизу вверх глядит на него уверенно и с насмешкой, раскрасневшееся лицо его полностью охвачено жаждой, слишком широко раскрыты губы, обильно увлажненные слюной, а развязная улыбка делает его лицо до ужасного пошлым и развратным, дьявольски вульгарным, грязным от собственных желаний.       — Блять, Господи, я готов спустить от одного твоего вида, — разложившимся от животной похоти голосом еле проговаривает Юнги, чувствуя сушь во рту и, полностью укладывая Чимина на спину, впивается в его рот, желая себе хоть немного той влаги, которая скопилась в уголках чужих губ вязкой слюной. С громким причмокиванием вбирает в себя каждую каплю, а затем сглатывает, продолжая своими губами двигаться по его, таким же зудящим от нескончаемых поцелуев. Виснет над птенчиком, вжимая бедрами в столешницу, прохладу которой блондин чувствует даже через рубашку, но это тут же забывается, как только он ощущает плавные движения в районе паха — Юнги ведет бедрами вверх и вниз, доводя не только птенчика, но и себя самого до исступления.       Жарко, до безумия жарко, голова совсем не работает, в ней не осталось ничего — одно лишь сплошное марево желания, вытесняющего собой все мысли.       Чимин, пользуясь тем, что Юнги оторвался от его губ и переместился к шее, жадно глотает воздух, но не помогает — лёгкие до краев забиты жаром, не пропускающим кислород, да что там лёгкие, все его органы словно давно расплавились и липкой массой растекаются внутри, накрывая собой все нервные окончания.       Предел где-то близко, и добираться до него мучительно приятно. Настолько, что Чимин больше не может сдержаться, не хочет оставаться молчаливым — как только Мин доходит до яремной впадины и начинает вылизывать это крошечное место, Пак не сдерживает давно рвущийся наружу стон. Такой протяжный, хриплый и чувственный, что Мин прикусывает кожу меж ключицами, мыча в ответ.       — Тише, — шепчет он куда-то в шею, — ты же не хочешь, чтобы нас услышали.       — Это не в моих силах, ты доводишь меня, — полуживо отзывается Пак.       — Я бы поспорил, кто кого доводит, — почти жалобно выговаривает Юнги, еле ворочая языком и вытягивая край чиминовой рубашки из-под брюк. Высвобождает пуговицы из петель одну за одной, добираясь до верха и распахивая полностью, оглядывает совершенное тело пьяными глазами, лаская каждый миллиметр подушечками пальцев и выдыхает: — Невероятный.       Чимин почти умирает от этих касаний к обнаженной коже, чувствуя мелкие ожоги от каждого минова пальца. Подтягивается и тянется к его рубашке, тоже охваченный желанием дотронуться до самого Юнги, минуя одежду. Справляется быстро и ловко, хотя руки безбожно трясутся.       Пак медленно, знакомясь с чужим телом, ведет руками по бокам, оглаживает плоский подтянутый живот и идет выше, добираясь до крепкой налитой груди, беззастенчиво разглядывая и запоминая каждую родинку, каждую неровность, проходясь по ним невесомыми тропинками.       Слишком интимно, слишком выбивается из страстной картинки, но Мину до кома в горле нравится — никто и никогда не притрагивался к нему с таким трепетом и благоговением. Чимин, так лилейно познающий его тело, несознательно растворяет Юнги в пространстве, словно опускает в воду сахарную вату, которая тут же тает и исчезает.       Так и Мин сейчас словно прекратил свое существование и теперь просто потерялся во вселенной, не желающий, чтобы его когда-то нашли.       Пак уже добирается ладонями до вытянутой тугой шеи, задерживается на выступающей вене и поднимается всем корпусом до конца, чтобы прильнуть к ней губами и кончиком языка ощутить пульсацию, усилить ее и окончательно свести директора с ума, не подозревая об этом.       Юнги теряет и без того крошечное самообладание, чувствуя уже себя настолько безвольным, что готов подохнуть на этом столе, с этим Чимином, с этой страстью и влюбленностью, и пока птенчик вылизывает его шею, иногда задевая чувствительную кожу зубами, он тянется к его ширинке.       Стоит ему только избавиться от ужасно раздражающей и мешающей молнии и забраться рукой под резинку трусов, то тут же получает болезненный укус в шею. Мин обхватывает горячий член, ноющий от беспощадно долгой, но чувственной прелюдии и неторопливо проходится пальцами сверху вниз и обратно. Большим пальцем задевает головку, топя пальцы в предэякуляте, который тут же размазывает по всей длине и начинает наращивать темп, чувствуя, как у самой мочки его уха учащается и без того судорожное чиминово дыхание. Пак опускает ладони обратно, на минову талию и сжимает так крепко, что у Юнги все темнеет перед глазами, и мир вокруг перестает быть реальным, только он слышит скулящее:       — Боже, Юнги, я сейчас, амнх, я поч…       Чимин захлебывается в своем глубоком стоне не договаривая и распахивая от ужаса глаза, как только сквозь шум и вибрацию в ушах, сквозь свой протяжный оглушающий стон улавливает громкий стук в дверь.       — Господин Мин? — слышится за фанерой.       Кто это, оба не в силах разобрать, настолько все отключилось от мира, что посторонние звуки еле-еле проникают в этот кабинет, насквозь пропитанный запахом похоти и безудержного желания.       Стук повторяется, Чимин от него дергается, но не перестает бедрами подаваться навстречу напористым пальцам, которые не останавливаются ни на секунду. Юнги свободной рукой грубо притягивает к себе Пака за шею и жарким выдохом обжигает чиминову щеку, хрипло произнося:       — Я хочу, чтобы ты кончил, — властно полушепчет Юнги, ускоряясь на максимум и чувствуя, как под пальцами твердеет головка, а значит, птенчик уже совсем на грани.       Если бы сейчас Мин разомкнул ладонь и остановился, Чимин бы все равно кончил. От одних только слов, от одного только приказного тона, от низкого голоса, проникающего под кожу.       Пак запрокидывает голову назад, жадно хватая ртом воздух и сильно жмуря от накатившего оргазма глаза, чувствуя, как в грудной клетке нестерпимо больно вспарывает ткани сердце, забившееся в агонии. Слышится повторный стук в дверь, громкий и настойчивый, за которым следует очередное «Господин Мин», но блондина настолько кроет, что он не контролирует себя — очередной вымученный и вместе с тем сладостный стон раздается по кабинету, явно эхом отдающийся за его пределами, но Чимину до этого сейчас нет никакого дела — он пытается вновь научиться дышать и соображать.       Юнги все еще не разжимает пальцев, позволяет густому горячему семени затопить их полностью, делая липкими и скользкими, так и держит пульсирующий член, легонько поглаживая сочащуюся головку.       — Если и после всего этого ты сбежишь от меня, я точно свихнусь, — устало улыбаясь, шепчет Юнги, возвращая собственное дыхание к более или менее нормальному ритму. Все еще ощущая болезненное напряжение ниже пояса, тянущее и умоляющее о разрядке, Мин понимает, что удовольствие другого человека впервые ему оказалось важнее своего собственного, и от вида чиминова лица, блаженного и удовлетворенного, по всему естеству теплая нега растекается.       Мужчина достает из верхнего ящика тумбочки бумажные салфетки и останавливает птенчика, который уже хотел к ним потянуться:       — Я сам, Чимин, — мягко улыбается Юнги, бережно вытирая залитый живот и ниже, затем обтирает свои ладони и выбрасывает комок салфеток в урну под столом. Медленно застегивает обратно сверкающую рубашку и, оставляя нежнейший поцелуй в полюбившейся ему яремной впадинке, добавляет:       — Ты после оргазма еще красивее становишься.       — Юнги, ради бога, — неожиданно смущается Чимин. Зардевшись и опуская глаза, начинает заправлять края рубашки за пояс, вновь слыша надоедливый стук.       — Да что там такое случилось уже, блять? — раздражается Юнги и подходит к выходу, ждёт, пока Чимин окончательно приведет себя в порядок и замечает, что дверь заперта на ключ. Ухмыляется, понимая, что Пак изначально запер ее, будто знал, чем все кончится. Когда блондин ровняется с ним, Мин распахивает дверь и, видя перед собой растерянного Тэхёна, спрашивает:       — Что такого случилось, что ты ломишься сюда уже столько времени? Пожар, землетрясение, наводнение?       — Хуже — Хилл приехал.