Птичка певчая моя

      — Ты как сам? Выглядишь измотанным.       Да, Чимин очень поизносился за последнее время и сейчас старается натянуть на лицо ровную маску спокойствия, все еще стоя на коврике у двери.       — Зайдешь? Или жалеешь, что приехал? — спрашивает серьезно Юнги, все еще держа распахнутой входную.       — Нет, с чего бы, — Пак все же входит внутрь, объятый сомнением.       Зачем он приперся?       Сказал, что переживает, не соврал. Но теперь чувствует себя нелепо, видя, что директор в порядке и даже не пьян.       — Тэхён сказал, что вы прихватили алкоголь с бара, я подумал, что…       — Что я нажрусь в стельку? — глухо смеется Мин, разглядывая парня. — И в мыслях не было, а бутылки я взял для Намджуна. Попросил его помочь добыть информацию о Хилле, которая может быть глубоко зарыта, но сможет помочь нам. Просто иногда не только деньги решают вопрос поисков, а всего лишь изысканный алкоголь, который, кроме как в нашем баре нигде по Сеулу не найти.       — Я как раз хотел спросить вас об этом. Тоже вспомнил о Джуне, а вы уже опередили меня.       — Молодец, сообразительный мальчик, — похвала без тени насмешки рождает на чиминовом лице слабую улыбку. — Тебе не спится, я смотрю?       — Да, часто бывает бессонница, — признается блондин, почесывая пшеничный затылок. — Убедился, что вы в порядке, поэтому поеду домой.       — Стой, стой. Не сбегай так сразу, — Юнги хочет коснуться птенчика, чтобы не дать ему испариться через мгновение, но сдерживает себя, зная, что это будет неуместно. — Можем выпить чая. Если хочешь, конечно. Я не буду настаивать.       — Можно, — Чимин несмело соглашается, разуваясь и следуя за руководителем на кухню.       Мин ставит чайник и достает пару чашек, бросает туда пакетики фруктового чая и заливает кипятком. Не добавляет сахара, зная и эту маленькую деталь о парне — не любит сладкое, бережливо сохраняя фигуру от любых соблазнов.       — Тебе нужно хорошо отдохнуть, усталость на лице написана, — констатирует Юнги, вглядываясь в лицо хмурое, но по-прежнему прекрасное. — Возьми выходной завтра, я найду замену.       — Нет, ничего такого не нужно, господин Мин. Я не настолько вымотан.       — Юнги. Мы же это проходили. Пожалуйста, когда мы не на работе, зови меня так, мне очень нравится слышать свое имя из твоих уст, — Мин тут же чувствует неловкость, повисшую в воздухе и добавляет: — Прости. Все же, завтра не выходи. Выспись, побудь дома, выдохни, наконец. Не хочу видеть тебя в постоянном напряжении.       — Хорошо, Юнги, — Чимин бросает быстрый взгляд на мужчину и перехватывает скромную улыбку, вызванную принятой во внимание просьбой. — Думаю, что все же пора ехать. Спасибо за чай, не думал, что вы пьёте с добавками, — усмехается Пак, поднимаясь.       — Думал, я литрами только кофе хлыщу?       — Именно, — уже шире лыбится парень. — Вы тоже ложитесь уже, полагаю, что не только мне нужен хороший сон.       — О нем мне можно только мечтать, Чимин, — вздыхает Юнги, уже провожая его. — Мне очень приятно, что ты приехал. Не припомню, чтобы кто-то беспокоился обо мне настолько, чтобы ночью примчаться.       — Что ж, я рад, — блондин прячет глаза, выходя. — Доброй ночи.       — Доброй, доброй.       Теплейшее чувство разливается щекочущей негой по минову телу, как только он запирает за Чимином дверь и облокачивается на нее.       Да, он окончательно влюбился, спасать не нужно.       Чимин давно так не высыпался, хотя еще ночью ему казалось, что он и вовсе глаз не сомкнет. Но он настолько крепким сном забылся, что даже не переворачивался с бока на бок — так и проспал на левом, зарывшись под подушку головой.       Удивительно, но сегодня разум довольно ясный — ничего не грызет и не гложет. Кто знает, может быть сознание просто еще в полудреме и разгонится чуть попозже, обязательно возвращая Чимина к неустанному самокопанию. А пока все внутри затихло, нужно пользоваться и отвлечься.       Чем бы заняться сегодня?       Пак хотел бы вернуться к своим привычным и немного позабытым увлечениям — дособирать лего, разбросанное в гостиной уже месяц, или наконец-то дочитать любимую мангу, которая мозолит глаза последним томом на тумбочке у его кровати, но почему-то тяги ни к тому, ни к другому не находит.       Парень подходит к окну и распахивает темные шторы, впуская в спальню ласковый солнечный свет. Совсем теплеет уже, весна в этом году быстрее расходится, заполняя собой улицы и Чимину кажется, что сегодня можно обойтись и вовсе без верхней одежды. Возможно, это обманчиво, но настолько надоело уже таскаться в куртках да пальто, что парень каждый день на термометре выискивает лишний плюсовой градус.       Так и сейчас, он глядит на черные черточки, в полусне пытаясь понять, на какой же цифре остановилась температура сегодня. +17. Это намного теплее, чем вчера — Пак невольно улыбается, теперь точно зная, чем заняться — хочет вытащить себя из дома и вернуться только к ночи, а до этого гулять и гулять, сунув наушники в раковины и листая любимый плейлист. Хочется впустить в лёгкие весну, чтобы освежила, помогла дышать заново — все эти дни Пак словно задыхался, а теперь ему срочно нужно на воздух. Да на подольше.       Парень умывается и решает не завтракать. Купит что-то вредное и запрещенное — отдыхать, так отдыхать. Вытаскивает с полки широченные джинсы-трубы, которые почти не носит, но сегодня очень хочет облачиться именно в них. Затем отыскивает среди вешалок любимый легкий свитер, больше похожий на толстовку, но все же это свитер из тончайшей пряжи персикового цвета с глубоким вырезом, любимым Чимином треугольным вырезом, доходящим почти до солнечного сплетения и оголяющим изящные ключицы. Пак вьет вокруг шеи тоненькую, едва заметную золотую цепочку с небольшими круглыми камушками по всей длине, которая обязательно на солнце будет мелькать зайчиками, скачущими по молочной коже. Парень без особого старания укладывает золотистые волосы, не прибегая к лаку, а лишь немного приглаживая влажными пальцами и смотрится в зеркало.       Довольно улыбается сам себе, видя отражение свежим и отдохнувшим. Распахнут этому дню полностью, радуясь, что сегодня мозг находится в спячке, не заводя очередную шарманку размышлений.       «Проснулся? Или решил продрыхнуть до вечера?»       Чимин бы ответил едкой шуткой, будь это сообщение от Тэ или Чонгука, но оно от Юнги.       «Проснулся и уже собираюсь выходить».       Пак вчера еще отнекивался от выходного, но сейчас скрещивает коротенькие пальцы, пока ждёт ответа в мессенджере, надеясь, что его не вызовут к вечеру на работу.       «Я как чувствовал. Подождешь несколько минут?»       Что? Что это значит?       Пока Чимин держит над экраном зависшие в воздухе пальцы, соображая, что ответить, по квартире уже раздается звонок, пугая. Телефон шумно валится на пол из вздрогнувших кистей, и парень быстро хлопая ресницами тянется к ручке, даже не удосуживаясь посмотреть в глазок.       — Господин Мин?       — Даже не буду больше поправлять, — сдается Юнги, вновь слыша официоз, от которого устал. — Только не говори мне, что встречаешься с кем-то, иначе будет неудобно.       — Неудобно? Вы о чем?       — Знаешь, я вчера после твоего ухода сел и задумался, когда я в последний раз брал выходной. Когда понял, что совсем не могу вспомнить — ужаснулся. Поэтому, решил, что сегодня тоже буду отдыхать.       — А я здесь при чем? — Чимин не язвит, он действительно не понимает, как связан выходной Юнги и он сам.       — Я хочу провести свой единственный свободный день с тобой, Чимин.       Юнги взирает на птенчика с нескрываемой надеждой, но не напирая. Он даже не двинулся с места, чтобы не заставить его чувствовать себя под натиском — так и торчит за порогом, хотя Пак вежливо отошел в сторону, разрешая войти.       — Можешь просто мотнуть головой в сторону, если против, я не буду задерживаться и уеду. Только не растягивай эту паузу, прошу — мне тоже не по себе пацаном стоять перед тобой и молиться на положительный ответ, — улыбается Юнги, приклеенный к полу. Чимин ощущает собственные щеки полыхающим костром, когда с его рта сползает глухое «Да», и в ответ на него приходится блаженный взгляд миновых карих напротив. Юнги хочет сказать, что он приятно удивлен и был готов к другому ответу, но не хочет смущать парня еще больше своими словами, он чувствует его сомнения, стоя в двух шагах, поэтому молча кивает и ждёт, пока блондин зашнурует свои белые кеды.       — Куда мы едем? — Чимин подставляет лицо теплому ветру, проникающему сквозь открытое окно, и прикрывает глаза, чувствуя веками пригревающее сверху солнце.       — Увидишь. Хочу показать место, по которому всегда очень скучаю и не имею возможности бывать там чаще. Почему-то уверен, что тебе понравится.       Чимин слышит совсем другого Юнги.       Не серьезного и строгого руководителя, тыкающего Хосока носом в ошибки его официантов или отчитывающего Тэхёна за очередную разбитую дорогущую бутылку, а обычного человека, делящегося сейчас своим личным. А может и сокровенным, Пак не знает.       Он ведь ничего не знает о Юнги.       Только то, что он любит фруктовый чай да хранит безделушки от Чонгука.       А что еще?       Какой цвет его любимый?       Какие фильмы он смотрит и смотрит ли вообще?       Чем любит заниматься, когда все же есть свободные полчаса?       Любит ли животных?       От чего может расхохотаться до слез?       Чего боится больше всего?       Да даже такую ерунду, как заставка на телефоне, он не знает, а это из разряда доступного.       Просто Чимин никогда не задумывался о таких незначительных вещах, которые становятся самыми важными, как только человек начинает проникать внутрь и нравиться.       Хочет ли он знать все эти мелочи о Юнги?       Хочет ли узнать настоящего Юнги?       Хочет ли его самого?       Теперь эти вопросы, которые раньше вызвали бы бешеный приступ хохота, не кажутся забавными. Они пугают, потому как предполагают возможность положительных ответов.       Пак пытается быть незаметным, когда разглядывает Мина, ведущего автомобиль.       Поначалу задерживается долгим взглядом на ладонях, покоящихся на кожаной обивке руля и изредка ведущими его влево или вправо. Кисти, увитые выступающими венами, выглядят изящно, хотя они совсем не тонкие и не угловатые, а наоборот — массивные и сильные.       Чимин волочет глаза дальше, переходя от рук к плечам — широким, скрытым под тонкой черной спортивной ветровкой.       Еще одна деталь, которую парень всегда замечал, но не отмечал, как интересную — никогда он не видел Юнги в чем-то цветном, только в черном, и крайне редко в темно-синем или темно-зеленом.       Признаться честно? Он бы и не хотел видеть ничего, кроме черного, потому как он безумно идет не только директору Мину, но и просто Юнги, которым он сейчас предстает в своих обычных спортивках да кепке.       Чимин внимательным взглядом упирается в минов профиль, уже не замечая за собой того, что он откровенно пялится.       Скользит по линии подбородка, точеным скулам, кончающимся где-то в черных волосах, густых и растрепавшихся от ветра. Ведет взглядом свою пытливую дорожку к губам, которые время от времени подрагивают, будто вот-вот Юнги что-то скажет, но он молчит. Это неосознанные импульсы, не нервные, просто особенность.       Мин все замечает, кожей чувствует изучающий взгляд сбоку и давит в зародыше хитрую улыбку, решаясь на маленькую шалость.       Продолжая оставаться сосредоточенным на дороге и будто бы ничего не подмечающим, Юнги кончиком языка подхватывает верхнюю губу и поджимает ее, а затем плавно переходит на нижнюю, прикусывая.       Слышит негромкий скрип кожаного сидения справа.       Среагировал.       Двинулся почти незаметно, но не неслышно.       Мин не скрывает победной улыбки, которую Чимин не успевает подловить — в смущении топорщит свой взгляд в стекло, которое опускает сильнее, чтобы запустить побольше кислорода.       Юнги не дразнит его нарочно.       Всего то хочет убедиться в том, что ему не кажется.       Хочет точно быть уверенным в том, что Чимин заинтересован и именно в нем.       Когда они доезжают до места, погода начинает портиться, но Юнги надеется, что небо не затянет сильнее и все распогодится, поэтому все же достает из багажника забавную плетеную корзинку и огромный белый плед, плюшевый и сложенный в несколько раз, но все еще достаточно объемный и пушистый.       Чимин рассматривает пляж, чувствуя, как поднявшийся ветер играет с его волосами, тормоша их в разные стороны и летящей чёлкой застилая глаза. Он щурится, но прекрасно видит перед собой морскую гладь, которая начинает волноваться, перебираясь волнами, ощущает ноздрями колючий соленый воздух, оседающий душной влагой на коже.       На побережье спокойно, несмотря на занимающуюся непогоду — дышится свободно. Хочется остаться здесь навечно, лишь бы не упускать этой возможности вдыхать и вдыхать.       — Идем, сначала я покажу тебе свое любимое местечко, а потом накормлю тебя здесь, на берегу, — слышится совсем рядом Юнги.       Пак послушно двигается за директором, топя кроссовки в зыбучем песке и прикладывая усилия. Ощущает, как песчинки забрались в обувь и теперь скрипят под пятками в носках, но это не раздражает. Мин ведет парня в сторону высоких скал, по которым можно забраться куда-то выше, но Чимину с берега совсем непонятно, куда ведет узкая тропинка, заплетающаяся между больших валунов.       — Камни скользкие, будь осторожен, — предупреждает мужчина, оборачиваясь и пытаясь разглядеть парня за собственными волосами, упавшими на глаза. Юнги достает из заднего кармана спортивок резинку и стягивает часть волосы на затылке в небольшой пучок, открывая лицо. Чимин никогда не видел подобной прически у директора, и сейчас приятно удивлен — ему безумно идет. Настолько, что засматривается дольше, чем хотел бы, поэтому как только видит насмешливый минов взгляд, то в спешке уводит глаза к камням, местами прикрытым деревьями, своими ветвями скрывающими дорожку и путь наверх.       — Вообще, тебе лучше полезть первым, чтобы я сзади мог подстраховать тебя.       — Ага, еще чего. Будете карабкаться и на зад мой пялиться, знаю я вас, господин Мин.       — Ты слишком быстро разгадал мой план, хитрый мальчишка, — раскатисто смеется Юнги. — Не полезешь вперед?       — Нет, нет. Не доставлю вам такой радости, — усмехается блондин. — Лучше буду запоминать, куда ступаете вы и буду двигаться так же.       — Тоже хороший вариант. Только прошу, осторожнее, свалиться проще простого.       — Давайте уже, — подталкивает его Чимин кивком головы и готовится лезть следом.       Мин карабкается уверенно, бесстрашно, потому как знает наизусть все выступы и выемки, по которым проще взбираться, если тропинка где-то обрывается, а Пак старательно запоминает каждое движение директора и следует за ним, ни разу еще не оступившись.       Скользко и немного страшно, если взглянуть назад, чтобы оценить проделанный путь. Дыхание перехватывает, поэтому парень оглядывается назад всего лишь раз, а затем лезет дальше, уворачиваясь иногда от ветвей, норовящих выколоть уже слезящиеся от ветра глаза.       — Долго там еще? — тяжело дыша спрашивает блондин, чувствуя болезненное напряжение мышц во всем теле.       — Почти добрались, — отвечает так же тяжело сверху Юнги, отодвигая в сторону очередную ветку и придерживая, чтобы она не оттянулась и не задела Чимина.       Когда оба, наконец-то, оказываются наверху, их тут же окружает небольшой негустой лесок, в котором прохладно и пахнет мокрой листвой. Здесь растения и не сохнут никогда, всегда орошаемые принесенной с моря влагой.       Пак старается не отставать от мужчины, быстро удаляющегося вперед, семенит за ним, стараясь уворачиваться от веток снова и попутно глядя под ноги, которые ступают то по склизким мелким камушкам, то по отломленным веткам.       Не успевая перевести взгляд вперед, и все еще следя за разбросанной дорожкой под кедами, Чимин неожиданно чувствует, как область в районе ключиц прожигает царапающей болью. Одна проклятая ветка все-таки задела его, хлестко стеганув кожу и заставляя прошипеть, потянуться к зудящему месту влажными пальцами.       Морщась от жжения, блондин не останавливается, потому как видит, как пролесок кончается и вокруг становится светлее. Правда, эта ясность обманчива — стоит только выйти из тени деревьев, глаз сразу режет потемневшее небо. Оно налилось не то, что серостью — глубинным мраком, будто ночь вот-вот опустится.       Чимину нравится, до безумия обожает такую погоду, которая вызывает тревогу и вместе с тем безмерную тишь и гармонию.       Он завороженно оглядывается, понимая, как высоко они забрались. Юнги стоит впереди, у самого края обрыва, отгороженного деревянным шатким подобием перил, ветхим и почти сгнившим. Взору предстает стелящееся полотно моря, бушующее сегодня и разъяренное. Шумное, грохочущее, но ласкающее слух шипящими волнами, съедающими берег широченными раскатами воды. Морская гладь почти сливается с небом, полоска горизонта смутно размыта и нужно пристально вглядеться, чтобы ее обнаружить.       Дух захватывает, как только Пак подбирается ближе к крутому склону, у которого Мин облокотился на перила спиной к прекрасному виду и в ожидании шарит по чиминову лицу довольным взглядом.       Видит, как птенчику нравится здесь.       И тает от мысли, что его любимое место, о котором мало, кто знает, пришлось Чимину по душе — это очень отчетливо читается в его глазах, полных восхищения.       — Боже, здесь невероятно красиво, госп… Юнги. Прежде ничего волшебнее я не видел, ей богу.       Лёгкие сводит от гуляющего по всему телу ветра, проскальзывающего под тоненький свитер, который теперь красочным цветным пятнышком маячит среди всей серости пейзажа.       — Я же говорил, что тебе понравится. С детства люблю приезжать сюда, когда на душе тревожно, всегда нахожу здесь умиротворение и прихожу в себя, — делится Мин, не отнимая взгляда от парня, которого находит сегодня особенно красивым — румяным после долго подъема, в восторге приоткрывшим рот и горящими глазами съедающим пространство вокруг себя.       — Погода свирепствует сегодня, — подмечает блондин, слегка ежась. Не холодно — от эмоций. — Но я с ума схожу, когда наступают дни, подобные этому. Стойкое ощущение того, что такая атмосфера — мое подлинное ментальное воплощение.       — Думаю, что так оно и есть, — в раздумьях протягивает Юнги. — Небо пока спокойно, хоть и выглядит зловеще. И оно тихо, но это временно — совсем скоро взбунтуется. Почему-то я уверен, что это и тебе подобно. Таишь в своем хладнокровии гремучее что-то.       Пак отворачивается, сознавая, что директор прав. Не зная его близко-близко, видит насквозь.       Чувствует.       Даже Тэхён или Чонгук вряд ли смогли бы в таком ключе описать характер Чимина, попадая в самое оно.       — Много людей знает об этом месте?       — Кажется, нет. Сколько бы раз я не появлялся тут, никогда не встречал ни души.       — И сами никому не показывали?       Чимин почему-то очень хочет знать, единственный ли он, кого Юнги пускал в это личное пространство.       — Только тебе.       Юнги хочет, чтобы птенчик знал. Он — единственный.       — Я тронут, — чистейшая правда, отнимающая у мужчины кислород.       — Что это у тебя?       Мин тянется пальцами к оголенной шее, на которой алеет длинная, сочащаяся мелкими кровяными капельками, полоска. Не касается, боится сделать неприятно.       — Зацепило веткой, — морщится Пак, уже и позабыв о том, что между ключиц по-прежнему раздражено и ноет.       Юнги ближе подходит, шурша мелким гравием, разбросанным под ногами.       — Болит?       — Нет, — мгновенно тушуется Пак, чувствуя знакомый аромат минова парфюма так близко. От высоты кружит голову, но еще сильнее кружит от близости, в которой он оказывается, когда Мин делает еще шаг навстречу, сокращая дистанцию.       Сердце заходится в бешеном ритме, толкаясь о ребра, как только теплые губы директора касаются саднящей раны и задерживаются, согревая неравномерным дыханием. Кончиком языка Юнги проходится по всей длине распоротой полоской кожи, смачивая слюной и зализывая рану. Тянет обильную влажную дорожку поверх имеющейся, слизывая металлический соленый привкус и сглатывая.       Боязливо, страшась спугнуть, дотрагивается ладонью до чиминовой грудной клетки и подушечками чувствует участившееся сердце, ощущаемое лишь болезненным комком.       — Юнги, что ты… ах… дела… — совсем путается в словах и вздохах Чимин, ощущая чужой язык уже не только на ране, но и выше, на шее, усыпанной крупными мурашками.       Не от холода — от эмоций, усилившихся во сто крат.       Пак тянет свои ослабевшие руки к миновым плечам, цепляется, как котенок, которого с реки вытащили. Только что не пищит, но почти в шаге и от этого.       Язык Юнги умело вырисовывает незримые узоры на атласной продрогшей шее, поддевая изредка языком цепочку, перекатывающуюся царапающими бусинками по чувствительной коже. Чимин давится стоном, который так и норовит сорваться с его обветрившихся уст.       Контраст холода, сковавшего тело целиком и полностью и жара, коим мин обдает чиминову кожу буквально вымывает остатки сознания, заставляет ближе прижаться, прильнуть в неслышной просьбе зайти дальше.       Хочется снова ощутить на своих губах его.       Чувственные и вбирающие без остатка. Жадно сминающие и разъедающие.       — Чимин, просто попроси, — он словно под подкорку забирается и мысли читает, будто книгу, раскрытую на самом интересном месте и доступную лишь для него одного.       — Поцелуй меня, — хрипит изнывающе блондин, вжимаясь пальцами сильнее в ветровку, шуршащую на миновых плечах под цепкой хваткой. — Поцелуй…       Юнги обмирает, не веря, что слышит это.       Не надеялся, но так отчаянно хотел, что теперь замер, судорожно размышляя, а стоит ли?       Абсолютно уверен в том, что птенчик потом будет топорщить перья и, возможно, пожалеет.       Но однозначно стоит.       Мин обещал себе отдалиться от него, оставить в покое, ведь это — то, чего хочет Чимин, а с недавних пор его желания важнее своих собственных. Обещал, но удержаться невозможно. Это смерти подобно — не ответить на просьбу, выказанную так трепетно.       Юнги целует и забывает обо всем, когда понимает, что Чимин с охотой отвечает ему, не сдерживаясь и отдаваясь на полную этому моменту. Столько часов Пак провел, вороша воспоминания о миновых губах, о вкусе, который все это время хотел снова почувствовать и разузнать до конца. И сейчас, когда их языки сплелись в единый сладко-влажный ком, Чимин расщепляется на атомы, которые ветер тут же разносит над обрывом и топит в морском покрывале под ними.       Эйфория пожирает с головой, снося на своем пути все, что может даже на долю секунды возродить путаные сомнения в душе блондина, эйфория, коей он доселе никогда не знал и в которую не думал, что когда-либо в жизни сможет окунуться настолько, что бездумно готов будет захлебнуться.       — Юнги-и, — протяжно зовёт его парень, разрывая ласку, и сразу же возвращаясь в нее с еще большей отдачей. Самозабвенно целует и целует, сминая миновы губы, прикусывая и тут же обсасывая, впитывая в себя соль. То ли прокусанной им же кожи, то ли моря, вклинившегося между ними полупрозрачнымм порывами с моря.       Все смешалось.       Смешался и Чимин, теряющий себя насовсем. Не желающий больше найти себя где-то еще, кроме этого обрыва, с которого и покатиться вниз на скалы не будет так страшно, как сейчас лишиться близости Юнги.       Мужчина крепкими бедрами вжимает Пака в кривые покосившиеся от времени перила, пробираясь ладонями под ткань свитера и касаясь узкой талии.       Чимин сыпется, ощущая горячие пальцы, блуждающие под материей и ласково поглаживающие. Жаром все естество охватывает, усиливая и без того дурманящее возбуждение, собравшееся тугим ноющим узлом в районе живота и ниже.       Ниже и вовсе все пропало, давя ширинку джинсов, изнемогая и просяще.       Чимин задыхается, едва стоя на дрожащих ногах, каждым своим обострившимся участком ощущая напор грубых пальцев, сжимающих до боли кожу в районе лопаток.       — Чимин, — так глухо, что он не сразу пропускает собственное имя сквозь вакуум в ушных перепонках. — Чимин, нам нужно остановиться…       Пак медленно раскрывает глаза, затянутые томной поволокой, не фокусирующиеся и мутные от желания. В толк не берет, почему все так внезапно оборвалось.       Пусто стало, слишком пусто и сразу же зябко — вернувшись в реальность, блондин озирается по сторонам.       — Нужно спускаться, — севшим голосом выговаривает Юнги, все еще удерживая Чимина в своих объятиях. — Это не так быстро, как добираться сюда, поэтому нужно поторопиться, темнеет.       — Да, верно, — рассеянный ответ рассеянного парня теряется в потоке ветра.       Мин бережно перехватывает его ладонь и зажимает в своей, ведя за собой сквозь пролесок, в котором стало еще темнее и почти не видно тропинки.       Спускаются довольно быстро, но парню так не кажется — он то и дело медлил, делая очередной шаг вниз, боясь оступиться, соскользнуть и полететь кубарем, но Юнги всегда страховал его, поддерживал ноги и руки, когда парень не знал, куда двигаться дальше.       Вновь топя ступни в песчаных буграх, доходят до места, где Юнги до этого успел расстелить плед, за время их отсутствия успевший засеяться песком и мелкими камушками, которые он стряхивает и складывает покрывало пополам, собираясь.       — Вы обещали, что накормите меня, — бурчит Чимин, поднимая голову к небу и вглядываясь в почерневшее небо.       Вот-вот что-то грянет, но Пак усиленно ищет пути остаться здесь еще ненадолго, не осознавая, что хочет растянуть этот день вместе еще ненадолго.       Он потом зароется в свои мысли, но сейчас на это нет времени.       — Ты же понимаешь, что скоро ливанет, да?       — Понимаю. Но мы же на машине, сможем в любую секунду добежать до нее и уехать.       — Ты меня удивляешь, Пак Чимин, — лукаво улыбается Юнги, стеля плед обратно и снимая кроссовки. Залезает на него и берется за корзинку, из который выуживает коробочки с сендвичами. — Неужто хочется побыть со мной еще немного?       — Не думайте о себе так высоко, господин Мин. Ничего подобного, — на полном серьезе отнекивается, но выглядит это глупо. — Просто хочу подольше побыть у моря.       — Ну-ну, — ухмыляется Юнги, протягивая парню толстый бутерброд, наполненный овощами и курицей.       Быстро перекусывают в тишине, разбавляемой лишь шумным беснующимся морем, криками чаек, орущих где-то совсем высоко и ветром, разгуливающим по побережью до сих пор.       Не хочется говорить, не хочется заводить ненужные беседы о ерунде, делая нелепо вид, что снова ничего не произошло — молча сидят, вытянув ноги вперед и теребя прищуренными взглядами морское одеяло.       — Ты все еще не хочешь говорить о том, что происходит?       — Не о чем.       Мин сухо смеется, склоняя голову набок. Стягивает надоевшую резинку с затылка, распуская волосы, которые тут же подхватывает ветер и треплет во все стороны. Думает о кепке, которую оставил в машине.       — Не упрямься, Чимин. Мы же не дети.       — Что вы хотите, чтобы я сказал вам? — Пак раздражается. Опять, когда дело доходит до разговоров о нем. Тем более, когда эти разговоры — с Юнги.       Все еще свято верит, что он — не гей.       Смехотворно и глупо, но принимаемо Юнги и понимаемо.       — Ты не должен ничего мне говорить. Я и сам все вижу, просто хочу, чтобы ты не корил себя и не грыз. Знаю, что как только ты вернешься в свою квартиру, то будешь биться в агонии сомнений. Будешь стыдиться того, что было сегодня. А это неправильно.       — Неправильно?       Ну все, шарманка заводится по новой. А Чимин только обрадовался, что все утихло.       — Неправильно то, что я снова сдаюсь вам, хотя все мое нутро кричит о том, что я не должен.       — Почему ты так узко мыслишь? Кто сказал, что то, что между нами творится — неправильно и плохо?       — Слушайте, для вас это в порядке вещей, я все понимаю. Но для меня — нет. Я не собираюсь из-за пары поцелуев менять свою ориентацию, запомните это уже, — Чимин зарывается носками в песок, вздымая его и рассыпая, желая закопаться в него страусом с головой и задохнуться среди тонны скрипучих песчинок.       — Ты не можешь по щелчку менять её или нет. Ты рождаешься с ней, просто не сразу можешь узнать себя. Это все проще, чем ты думаешь, просто принимать все это в таком возрасте куда сложнее, в этом вся проблема. А еще в том, что ты будто даже не пытаешься.       — Потому что я, блять, не хочу пытаться. Это не ясно?       — Ясно, конечно, ясно, — устало и бесцветно произносит Юнги, приподнимаясь и склоняясь к Чимину так близко, что кончиком носа задевает его, покрасневший от холода. Мягко обхватывает пальцами подбородок, вздергивая и вынуждая смотреть себе прямо в глаза, проходится большим пальцем по полной нижней губе, будто новый контур ей рисует, и тут же схватывает ожидаемую и уже предсказуемую реакцию — блондин мелкой дрожью берется и судорожно выдыхает, согревая своим выдохом миновы пальцы.       — Мне даже целовать тебя не нужно, чтобы твое тело так на меня отзывалось, — шепчет Юнги парню, сухими губами шелестя по шелковой мочке.       — Вот именно — тело, но не я сам, — звучит шершаво Пак, еле находя слова и еле проталкивая их через скопившийся сгусток слюны.       — Чимин, естество без эмоций никогда не сработает, тело твое может откликнуться только в связке с головой, поэтому я совершенно точно могу понять, что у тебя здесь, — Мин бережно жмется губами в блондинистый висок и продолжает: — по одному твоему движению, взгляду или вздоху.       От этого ласкового, но вместе с тем глубокого тона и непозволительно близкого и даже интимного поцелуя в висок, Чимина неслабо ведет, он застывает нерушимой глыбой, не зная, как теперь сбежать с этого побережья, на котором сам же настоял задержаться.       — Думаешь, перестанешь двигаться, не выдашь себя? — грудной смех щекочет чиминову мочку и затихает, когда Юнги отклоняется и прожигает взглядом чужое лицо в полумраке, уже севшим окончательно на землю вокруг. — Только вот глаза свои не можешь подчинить, по ним все понимаю.       Мужчина неспешно подается еще ближе и задерживается на губах птенчика своими, но не продолжает поцелуй — замирает на несколько вечных секунд, прикрывая уставшие от соли и влаги веки.       — И сейчас ты считаешь, что это неправильно? — роняет простой вопрос в чиминовы губы Юнги, заглядывает в глаза напротив, блестящие в темени и уже затягивающиеся знакомой негой. — Чимин, я не насмехаюсь над тобой, не тыкаю в правду, заставляя признать ее любыми способами. Мое желание лишь в одном: хочу показать тебе, что любить мужчину может быть прекрасно. И даже больше.       Парень совсем слов не находит, у него нет ни единого ответа, ни единого вздоха — только взгляд, искрящийся против его воли, говорящий больше, чем он думает.       Он совсем не подозревает о том, что уже сдался окончательно, и глаза выдали его с потрохами.       Мин расценивает молчаливую паузу, как негласное одобрение и вновь льнет к птенчику, теряя собственную душу в очередном поцелуе, от которого немеют конечности, а сердце и вовсе бьется птицей о грудную клетку, намереваясь разбиться о кости.       Юнги нависает над блондином сильнее, заслоняя собой от ветра, жующего одежды обоих. Хватается за чиминову шею, притягивая еще ближе к себе, чтобы почти что прирасти к нему всем своим жаждущим телом.       Перестает осознавать происходящее, когда Чимин путает свои пальцы в волосах на его затылке и легонько сжимает. Юнги глухо стонет прямо в губы парня, чувствуя нарастающее напряжение в районе паха и слыша такое же глубокое затяжное постанывание Чимина под собой.       Он весь под ним изнемогает и непроизвольно движется бедрами навстречу, затихает, стоит только Юнги вжаться в него своими и с силой вдавить в песок, примятый под покрывалом.       Грубо, но страстно настолько, что Чимин шипит, пытаясь удержаться от очередного скулящего стона.       Юнги стопорится.       Звуки, исходящие от птенчика напрочь лишают рассудка, здравого смысла, они вынуждают становиться напористее.       Становиться жадным и грубым.       И в этот раз сдержаться и прекратить?       Он лучше в ад спустится.       И он спускается.       — Чимин, все, — Юнги отползает обратно, сминая коленями покрывало, отсыревшее на влажном песке. — Еще немного, и я не смогу остановиться, — минов голос рвется от кипящего возбуждения и пылью оседает на плечи парня.       — Вы издеваетесь надо мной? Блять, я не могу поверить, вы и вправду издеваетесь?       Пак кипит.       Гнев сьедает целиком, перемалывая и кроша зубами, пока Чимин вскакивает и, позабыв про кеды, разутым пытается унести себя прочь отсюда, превозмогая тяжелые горки песка под ногами.       — Подожди, Чимин, — Юнги догоняет его и стервятником хватает за запястье, которое еле находит в огромном широком рукаве свитера, похожего на персиковый зефир. — Стой ты, остановись!       — Для чего? — кричит парень, разворачиваясь так круто, что ноги путаются в широких штанинах, но он удерживает равновесие. — Хотите опять заткнуть меня поцелуем, а потом отпихнуть и насладиться тем, насколько я растерян? Это вам нравится? Вы тащитесь от того, что каждый раз я все-таки поддаюсь вам, ломаясь под вами и скуля, несмотря на то, что стыжусь того, что вы делаете со мной?       Он мечется из стороны в сторону, вскидывая ладони и чувствуя, как носки на ногах уже пропитались влагой и насквозь стали мокрыми, но немеющие пальцы совсем его не волнуют сейчас — он выкрикивает очередные слова, вонзающиеся в Юнги острыми иглами.       — Вы прекрасно видите, как я сопротивляюсь самому себе, еще надеясь, что все неправда, но только лишь подливаете масла в огонь, размазывая его повсюду, чтобы горело лучше, не задумываясь о том, что сгораю и я. Вам нравится видеть то, как я покупаюсь на ваши ласки, нравится играть со мной, так ведь? — Чимин перекрикивает ветер, разбушевавшийся на мармус и почти сносящий с ног, вздымающий песчаные тоненькие торнадо над землей, но они не замечают бури, что вот-вот накроет все вокруг.       Их вертит в своей собственной — неугомонной и беспощадной.       — Ты что такое несешь? — Юнги остервенело вжимает напряженные пальцы в хрупкие чиминовы плечи и встряхивает парня так сильно, что у того перед глазами все переворачивается. — Я играю? Ловлю кайф от твоего самосжирания? Ты ненормальный?       — Да, я стал ненормальным! Из-за вас, вы сделали меня таким, а теперь просто измываетесь надо мной, — Пак завтра пожалеет о том, что так сильно голос надрывал и орал до одури, взбешенный и доведенный до исступления.       — Я останавливаю себя каждый раз только потому, что думаю о тебе, идиотина, — Мин даже не пытается удержать себя от грубости, потому как доведен не меньше, чувствует растекающуюся по вздутым венам неконтролируемую злобу. Но больше на самого себя — так и не может донести до Чимина одну простую истину. — Не хочу, чтобы ты пожалел обо всем, чтобы возненавидел меня и себя вдовесок.       — Ооо, — тянет картинно блондин, скалясь и высвобождаясь из мертвой хватки директора. — Хотите выглядеть благородно? Я вас умоляю, отбросьте вашу деланную сердобольность, кроме нас здесь никого нет, не перед кем так рисоваться. Сдерживаетесь? Так долго бегали за мной, а теперь, когда я даю слабину при каждой вашей ласке, не пользуетесь, а только забавляетесь, как кот с мышонком после того, как выловили. Смешно просто, до одури смешно, господин Мин.       Юнги ослепляет вспышкой неудержимого лютого гнева, облепляющего и полностью завладевающего его нервным дерганым телом. Душу до вспоротых краев бередит то, как именно Чимин воспринимает его отношение к нему.       Он действительно в глазах птенчика именно такой?       Бессердечный, желающий поглумиться над ним, высмеять и наиграться, натанцеваться на его проблеме в виде его яростного отрицания, отдавив все больные точки?       Он так явно намекал на свои чувства, которые обнаружил совсем недавно и тоже учится принимать их, а Чимин это позабыл и видит все совсем иначе?       Больно.       Корежит и рвет.       В неукротимом припадке Мин подлетает к парню и вновь яростно вжимается вконец заледеневшими пальцами в уже и без того саднящие чиминовы плечи и рявкает:       — По-твоему, должен воспользоваться?       Вскидывает к небесам голову, отягощенную и разболевшуюся, ловя первые капли. Крупные такие, тяжелые, не несущие ничего приятного — они ускоряются, начинающийся дождь усиливается с каждой секундой, спускаясь непроглядной шумной стеной, бьющей по телу метко и остро.       Гремит где-то прямо сверху, гром катится по небесной мгле, глуша все звуки под собой, разрывая небо и нагнетая атмосферу еще больше, делая все вокруг мрачным и смертоносным.       Юнги почти не видит Пака, загороженного дождевыми потоками, но, щурясь, цепляется за его размытый смутный силуэт и доплевывает последнее, перекрикивая ливень:       — Должен? Ты спокойно потом вылезешь из моей постели и поедешь к себе, а на следующий день выйдешь на работу и сможешь как прежде равнодушно смотреть мне в лицо? Сможешь и дальше кричать о том, что ты не гей и радоваться жизни?       — Смогу. Я все смогу и переживу вашу постель, если после этого вы отвалите раз и навсегда.       — Что ж, — минов смех зловещим эхом отдается в грозовой пелене. — Я действительно больше не буду ограждать тебя, или себя, это уже не важно. Мне же только это нужно? Поехали, котик доиграет с мышонком, ну же, пиздуй в машину, покончим с этим и разойдемся.