Птичка певчая моя

      — Проходи, чувствуй себя, как дома, — Юнги включает в прихожей свет и разувается, снимает пальто в черно-белую елочку и вешает на крючок, краем глаза замечая, как Чимин все еще топчется на коврике у двери. — Чимин, тебе помочь?       — Нет, спасибо, господин Мин, — парень неторопливо стягивает синий бомбер и вешает рядом с одеждой директора.       — Юнги. Зови меня просто Юнги.       Пак наблюдает теплую улыбку на лице напротив, но выдавить из себя что-то в ответ не может, а только кивает и скидывает обувь. Старается не смотреть на Юнги дольше секунды, все еще пропитанный липким чувством, не покидающим его с того самого момента в машине.       — Идем за мной, я немного успокою тебя, — Мин гасит свет и следует на кухню, где сразу же достает из небольшого бара бутылку виски. — Твой любимый, кажется?       — Вы все обо мне знаете? — блондин устраивается на высоком стуле за столом и оглядывается: кухонька небольшая, но уютная, хоть и не совсем обжитая.       — Конечно нет, — смеющимся взглядом вскользь по блондину проходится мужчина. — Но очень этого хотел бы.       Странная, но правда.       Чимин принимает рокс из чужих рук и делает глоток, жаждя, чтобы напиток поскорее сделал свое дело, освободив напряженное тело от тисков этого длинного эмоционального вечера.       — Предлагаю переместиться в гостиную, там попросторнее, — Мин берет бутылку, свой стакан и выходит из кухни, слыша за собой несмелые шаги парня.       Мужчины усаживаются на широкий мягкий диван бежевого цвета и делают еще по глотку. Пак вновь отмечает, что жилье какое-то атмосферно пустоватое — в гостиной тоже не чувствуется жизни, словно сюда и не заглядывают никогда. Либо же нечасто.       — Я совсем недавно снял эту квартиру, — читает чиминов взгляд Юнги и улыбается. — Не решаюсь пока приобрести что-то свое, потому как понятия не имею, чего хочу. Квартиру или собственный дом, не знаю, отложил этот вопрос пока подальше и поселился здесь, все равно бываю дома крайне редко.       — Это заметно, — поджимает губы Чимин. — Как вы думаете, что теперь будет? — тихо интересуется, вертя в руках фужер, по стенкам которого перекатывается золотистая жидкость, оставляя густые разводы на стекле.       — Ничего, о сотрудничестве можно забыть, — выдыхает скопившуюся за последние дни усталость Юнги, откидывая отяжелевшую голову на спинку. — Но это теперь не важно. Повторюсь — я изначально не должен был предлагать тебе подобную хрень. В который раз прошу меня простить, это было глупо.       — В который раз прошу вас перестать извиняться.       — Тебя. Чимин, расслабься, мы не на работе, перестань обращаться ко мне на «Вы».       — Мне сложно перестроиться, — давит из себя полуулыбку парень.       — Понимаю, — Юнги прикрывает глаза.       Воцаряется тишина, которую разбавить хотя бы какой-то ненавязчивой беседой не выходит у обоих, поэтому оба молча пьют, подливая порции одну за другой и не закусывая. Градус быстро берет в свои лапы ослабевшего Чимина — он отпускает себя и свои мысли, сверлящие голову и вальяжнее разводит по привычке шире ноги, свободнее устраиваясь на диване и нечаянно задевая локтем директора.       С неприкрытой отстраненностью отнимает руку, пытаясь примостить ее куда-нибудь еще, лишь бы не создавать лишних телесных контактов.       — Ты не хочешь поговорить об этом? — Юнги ровнее усаживается, разворачиваясь к Паку и пристально вглядывается в раскрасневшееся от выпитого лицо. — О том, что было в моей машине.       — Тут не о чем говорить, я — не гей. Что это было, я и сам не знаю. Видимо, я был на эмоциях, которые нашли только такой выход, — Чимин тушуется и накидывает на лицо непроницаемую маску равнодушия, надеясь, что его стальная броня останется непробитой.       — Почему ты не допускаешь такой мысли? Для тебя геи — что-то совсем мерзкое?       — Нет, конечно, — парень подливает еще виски, желая утопить в нем этот раздражающий разговор. — Мои близкие друзья — оба нетрадиционной ориентации, и я принимаю это. Мне не важно, кто с кем спит и как. Но почему я должен думать о себе в таком ключе, если это не так?       — Потому что это может оказаться правдой. И тебе понадобится много сил, терпения и времени, чтобы это принять. Я очень хорошо знаю, о чем говорю, поверь.       — Нечего принимать, — отрезает холодным тоном Пак, залпом осушая стакан. — Нечего, и точка.       — Почему ты такой упрямый, Пак Чимин? Я все понимаю, правда, это очень тяжело осознать, но в этом ничего постыдного нет, — Мин старается придать голосу мягкости, чтобы вызвать хоть каплю доверия, чтобы помочь птенчику разговориться и хотя бы на долю облегчить свое сознание, загруженное до верхушки новыми реалиями. — Почему бы тебе не…       — Юнги, — остро и колко звучит его имя из уст Чимина, обрывающего нелепую, по его мнению, недоречь на тему ориентации. — Меня начинает выводить из себя этот разговор. Я упрямый? Это ты пытаешься втолкнуть мне что-то в голову, видя, что я иду в отказ и не собираюсь воспринимать все то, что ты пытаешься сказать.       — У меня нет цели заставить тебя думать об этом, принудить к принятию прямо сейчас, — мужчина разливает остатки со дна бутылки по роксам. — Я просто хочу дать тебе понять, что тебе есть, кому довериться и есть, с кем поговорить об этом, если ты захочешь.       — Я не захочу. Потому что не о чем говорить, сколько раз я должен повторить это? До вас не доходит с первого раза? Вымойте уши, вымойте мозг, чтобы он смог, наконец, усвоить мои слова, — Чимин откровенно грубит, хотя внутри себя осознает, что не должен этого делать. Не то, что не должен — ему не хочется, ведь он видит искреннее желание помочь, но с собой тоже не может ничего поделать, он заводится с пол-оборота, и теперь остановиться крайне сложно.       — Грубовато, Чимин, — Мин напрягается, выдавая себя скрипучим голосом и ведя шеей — его спасительная привычка, наравне с чиминовым перебиранием колечек, которую Пак тоже успел хорошо изучить. Видит, что директор тоже начинает злиться, но держать себя в руках не пытается, захлестнутый бушующими эмоциями.       — А чего вы хотели? Вы выводите меня своими словами и ждете, что я буду покорно кивать, заглядывая вам в рот и соглашаясь?       «Чимин, заткнись».       — Перестань распаляться, это всего лишь беседа.       — Да что вы говорите? Думаете, я не понимаю, на что она нацелена? Надеетесь убедить меня в том, что я гей, чтобы в итоге поиметь меня, как вы того хотите уже столь долгое время, — выплевывает дебильные слова Пак, рьяно отправляя фужер на стеклянный столик с громким звуком, чудом не расхерачивая. К внезапному удивлению Юнги, блондин одним быстрым движением избавляется от футболки и тянется к ремню на джинсах, а затем и к молнии. — Так, давайте уже, оставьте ваши бессмысленные слова и перейдем к делу? Возьмите то, что хотите — можете отсосать, можете оттрахать меня, мне без разницы, только потом, умоляю, отвалите от меня к херам собачьим.       Чимин слишком часто дышит, разгневанный и взбудораженный, подстегиваемый нервами и алкогольным градусом, сидит с голым торсом и расстегнутой ширинкой, нагло вглядываясь в лицо напротив карими глазами, метающими злобные молнии.       EMO - Don’t mess with my mind       Мин одним глотком опустошает свой стакан и убирает в сторону, не отнимая взгляда. Чувствует, как пульс подскакивает, стоит ему лишь на секунду опустить глаза ниже на песочную кожу, больше не прикрытую тряпками. Проходится не спеша помутневшим взором по натянутой от напряжения сильной шее, по тонким ключицам, так красиво выпирающим и манящим, затем смещает расфокусированный взгляд ниже, на плоский живот со впалым пупком, а потом и вовсе останавливается дольше всего на раскрытой ширинке, из-под которой виднеется резинка черных боксеров.       — Ты ведь понимаешь, что провоцируешь меня, да? — тяжелый хриплый голос Юнги режет тишину словно нож. — Я же могу сделать то, о чем ты кричишь сейчас. И ты пожалеешь, поверь.       — Мне плевать. Если после этого вы оставите меня в покое — вперед.       Парень сглатывает сгусток слюны, наполнившей его рот, нагло обманывая и боясь. Он и вправду ляпнул подобное? Он совсем рехнулся?       Утверждать, что ты — не гей, а потом просить трахнуть себя? Гениально, просто шедеврально, Чимин.       Пока он копает чайной ложкой собственные мысли в плохо соображающей голове, Мин придвигается ближе, сокращая максимально дистанцию. Импульсы разъяренного птенчика почти физически витают в воздухе и моментально возбуждают, заставляя все тело сковаться, быть непослушным и будто бы не своим, но Юнги не обращает на это внимания — лицо Чимина настолько близко, что еще сантиметр и их губы соприкоснутся. О чем еще можно думать сейчас?       — Чимин, — мужчина сверлит томным взглядом его пухлый приоткрытый рот. — Ты такой глупый.       И, не давая шанса на ответ, осторожно касается его губ своими, тут же ощущая, как птенчик вздрагивает и замирает.       Юнги целует неспешно, смакуя каждую секунду этого непередаваемого удовольствия. Понимает, что никогда прежде не ощущал ни один поцелуй именно так — трепетно. До щемящей сладости в грудной клетке. Будто органы действительно сжимает невидимая ладонь и перемалывает меж пальцев.       Долго держать себя в нежности и робости не может — жаждущая большего нега все сильнее овладевает миновым телом, вынуждая углублять поцелуй, переходящий в более жадный. Становится совсем хорошо и плохо одновременно, когда Юнги осознает, что Чимин отвечает ему.       Он целует в ответ, не отставая от диких движений губ мужчины, который все напирает и напирает, выцеловывая по очереди то верхнюю губу, то нижнюю, вбирая каждую в себя со звонким причмокиванием.       Громко до смущения.       Влажно до стеснения.       Жадно до стыда.       Но так ошеломительно прекрасно, что хочется еще — Чимин поддается настолько, насколько это возможно, утопая в собственных ощущениях, которых до этого не знал ни с одной женщиной. Он уже и не понимает, кто кого целует, кто главенствует и берет инициативу — заигрывается с миновым языком настолько умело, что у Юнги спирает дыхание и лёгкие проваливаются на самое дно, высыхая по пути.       Юнги оглаживает чиминову шею, постепенно давая себе больше свободы — сильнее начинает сжимать тончайшую нежную кожу, не задумываясь о том, что оставит после себя красные отчетливые следы от грубых пальцев.       Ощущает, как птенчик, находясь уже практически под ним, елозит, но не для того, чтобы вырваться из плена чужих губ и рук, а чтобы сильнее прижаться обнаженным телом, ощутить жар сильного мужского, придавливающего сверху.       Не отталкивает, не пытается сбежать в попытках оправдаться за эту похоть, а лишь плотнее жмется, мурча.       Мин уже не ощущает собственных губ — они будто разодраны и уничтожены, но ощущения настолько волшебные, сильные и разносящие все нутро, что мыслить больше не предоставляется возможным — он больно кусает нижнюю чиминову губу, заставляя того прошипеть. И даже это звучит так сексуально и…       Нереально.       Юнги совсем не верит, что Пак сейчас в его объятиях, да еще и каких, вьется юлой под его руками, явно желая большего.       Мужчина все же оставляет растерзанные и распухшие губы парня и приникает к манящей шее, со всей страстью и чувством увлажняет кожу скопившейся от долгого поцелуя слюной и разносит ее везде, вплоть до ключиц, оставляя несколько капель в яремной впадине и слыша, как Чимин мычит, судорожно дыша и хватаясь за миновы плечи. Юнги кончиком языка ведет развязную мокрую дорожку от ключиц обратно наверх, добираясь до шелковой нежнейшей мочки и вбирает ее в рот, тут же принимаясь ласкать изнутри языком.       Буквально слетает с катушек, когда от этой ласки с уст Чимина срывается первый протяжный стон, низкий и глубокий, от которого кровь в жилах явно не стынет, а наоборот — вскипает до шумной пены, полностью отключая сознание.       Юнги мрет, слыша этот стон, полный удовольствия и желания. Рождаться заново не хочется.       — Попался, — Мин, превозмогая собственное одуревшее желание, отстраняется от птенчика, но все еще остается неприлично близко. На лице расцветает кошачья улыбка, довольная и обезоруживающая, как только он ловит чиминов взгляд. Еще совсем разбросанный в пространстве и затянутый похотливой пеленой.       — Что? — Чимин сразу же теряется, ничего не соображая и все еще ощущая болезненное возбуждение в районе ширинки. — Что, блять?       — Спокойно, тише, — Мин это шепчет больше себе, чем парню и тянется к его футболке. — Оденься.       Пак все еще таранит безумным взглядом Юнги, не двигаясь и сбито дыша.       — Чимин, послушай, — мужчина отодвигается еще дальше, заправляя спутавшиеся смоляные волосы за уши. — Во-первых, с твоей стороны глупо будет отрицать тот факт, что ты реагируешь на мужскую ласку. А ты реагируешь, да еще как, — Мин испускает долгий выдох, все еще слыша эхом тот стон в своих перепонках. — Подумай об этом. Тебе придется теперь размышлять об этом, тут ничего не поделаешь. Я прекрасно чувствовал тебя, меня не обманешь — ты возбудился и нихерово.       — Блять, господин Мин, вы просто чудовище, — Чимин натягивает на себя футболку, дрожа всем телом — ему больно от того, что миновы слова правдивы.       Он действительно возбужден до ужаса.       И от этого мерзко до тошнотных спазмов.       — А во-вторых, — игнорирует его хамский выпад Юнги. — Мне не нужно твоё тело. Точнее, не так. Да, я до безумия хочу тебя, ты прекрасно знаешь это. Но мне не только это нужно. И если ты думал, что разреши ты мне сделать с собой абсолютно все, что мне вздумается и я воспользуюсь этим шансом без остатка — ты глубоко ошибся. Я хочу чего-то большего, чем просто секс.       Юнги сам охреневает от сказанных им слов, но они уже сорвались с его языка — честные и еще не до конца изученные самим Мином.       До этого вечера он и не подозревал о том, что все его отношение к птенчику вертится не только вокруг близости. Здесь что-то явно большее, но что, почему и как — он и сам не разобрался, отпихивая этот вопрос, как можно дальше.       Ляпнул, как есть, а теперь прячет глаза, вставая с дивана.       — Я поеду уже, — Чимин растерянно озирается по сторонам, непонятно что выискивая пьяными глазами. Наверное, отходные пути или здравый смысл. — Какой адрес здесь?       — Ты останешься у меня, — констатирует Юнги, хватая со стола фужеры, пустую бутылку и оборачиваясь к парню, не находящему себе места. — Хилл сейчас в бешенстве, тут к гадалке не ходи. И уж точно знаю, что он влегкую может подключить знакомых и за несчастные десять минут отыскать твой адрес. Может запросто заявиться к тебе. Лучше переночевать не дома. Я тебя не держу, можешь ехать к Чонгуку или Тэхёну, но только не к себе.       — Я не могу к ним, — задумчиво тянет Пак, зная, где эти двое, но быстро спохватывается, понимая, что надо соврать что-либо, не выдавая брехни Тэ. — У Тэхена семья приехала, что-то там неладное, он же говорил вам, а Чонгук сегодня не один, так что…       — Мне без разницы, Чимин, можешь не объяснять. Да и я догадываюсь, что никаких дел у них нет, и время они проводят друг с другом, — на мгновение забавная улыбка Юнги разбавляет напряженную душную атмосферу. — Но не об этом сейчас. Оставайся здесь, я не собираюсь приставать к тебе и добиваться твоего тела любыми путями, мы же это уже выяснили. Можешь лечь здесь, можешь расположиться в моей спальне, а я буду здесь — мне не принципиально, лишь бы тебе было комфортно.       Пака придавливает какое-то дурацкое чувство вины, когда он слышит заботливый тон директора, видит его теплящийся взгляд, полный беспокойства за него и желания помочь, уберечь, оставляя здесь. Чимин грубил ему, плевался словами, не задумываясь о том, что со стороны выглядит, как глупый подросток, жалящий всех и все без разбора. От самого себя сейчас воротит по разным причинам, и необоснованная злость на Мина — одна из них.       — Я без проблем лягу здесь, оставайтесь в своей спальне, господин Мин, — парень вновь падает на диван, но раздеваться не намеревается. — Спасибо вам.       — Тебе. Мы же вроде договорились на сегодня, — Юнги такой пушистый — несмотря на шероховатое настроение птенчика, остается радушным и внимательным.       Чимин долго ворочается с бока на бок, никак не пытаясь уснуть и бередя черепную коробку непрекращающимися размышлениями.       Старается не вспоминать горячие ласки, которые за считанные секунды воспламенили его естество целиком и полностью, вынуждая желать своего руководителя, так умело управляющегося с его ртом и телом.       Парня больше коробит от трех простых, но в то же время безумно осложняющих все вещей.       Первая — Юнги наплевал на общественное мнение и встал за стойку, лишь бы контролировать ситуацию, в которую вплелся Чимин. Был наготове, стерег его, как что-то ценное и нужное.       Вторая — Юнги приехал за ним в тот злосчастный отель и забрал, не оставив возможности и шага переступить за порог номера, который мог стать камерой пыток, даже учитывая продуманный план.       И третья, самая противоречивая и не поддающаяся осознанию — Юнги не воспользовался моментом. Не сорвался, когда получил долгожданное разрешение, не слетел с петель, хотя мог получить желаемую близость так просто, только потому, что Чимин поддался собственным эмоциям и алкоголю.       Признался косвенно в призрачных, но уже осязаемых чувствах.       Что это, блять, было сегодня?