Юг/Север

BTS – A Supplementary Story : You Never Walk Alone

Вся комната тонет в солнечных лучах. Блики теплого света, словно золотая фольга, раскиданы по полу. Компанию им составляют десятки распечатанных фотографий и изрисованные грифелем блокнотные листы. Всюду здесь отпечатки их любви. Ее история, нашедшая воплощение в чем-то материальном, что можно посмотреть и потрогать. Легкий сквозняк, тянущийся из приоткрытого окна, заставляет бумагу шелестеть, и шелест этот прекрасным дополнением служит к мягкому шороху, с которым на простыни опускаются два тела, что за долгие месяцы друг по другу ужасно соскучились. Чемодан с биркой из аэропорта вместе с обувью оставлен в прихожей, пара футболок сиротливо лежат где-то на ступенях лестницы, ведущей в спальню. Проминается матрас, влажные губы, причмокнув, разрывают поцелуй, а после в компании многозначительной усмешки на джинсах вжикает молния. – Должен ли я пошутить… – бормочет Чонгук, тихо вздыхая, когда теплый поцелуй ложится на его обнаженную ключицу, – что тебе от меня, оказывается, нужен лишь секс? Тэхен, ерзающий у него на бедрах, весело фыркает, но справедливо решает, что свои губы сейчас можно занять чем-то, что будет намного полезнее остроумного ответа. И никто не возражает… точно не Чон Чонгук. потому что Чонгуку нравится. Нравится Тэхена наконец-то чувствовать, дышать его запахом, наслаждаться прикосновением ласковых мягких рук, заглядывать в самые красивые на свете глаза, исследовать губами улыбку. Нравится ощущать на себе его вес, скользить ладонями по торсу и понимать, что теперь там не просто кожа с костями, сжимать пальцами бедра нравится, нравится понимать, что когда Тэхен на него налетел с разбега в аэропорту, он с ним чуть не упал. Потому что его парень теперь на пару десятков килограмм тяжелее, и это так замечательно!.. – Я счастлив, Тэ, – произносит он в поцелуй, а сам и не замечает, как по щекам у него слезы текут. Зато замечает Тэхен. Тот замедляется, мгновенно заставляя пламя внутри приумерить свой пыл, сменяя страсть лаской. Нежностью. Большими пальцами принимается осторожно стирать кривые соленые дорожки, а затем целует оба века, чувствуя губами холод мокрых ресниц. – Я скучал, Чонгук, – признается так, будто считает сказанные слова самой главной своей тайной. – Каждое утро свое начинал с мыслями о тебе, каждый день представлял, как мы встретимся, и каким ты меня тогда увидишь. Представлял, как загорятся твои глаза… так на это надеялся… – Ты прекрасен, Тэхен-а. Ты всегда таким для меня был, но сейчас это другое… я не могу на тебя насмотреться и перестать держать в своих руках – тоже не могу. – Ну так и не переставай. Снова столкнув губы в поцелуе, они валятся на кровать. Тела жмутся вплотную, пальцы на откинутых кверху руках переплетаются, кажется, намертво. И если раньше ими двигала больше эйфория от завершившейся тоски друг по другу, то сейчас ощущения пробуждаются иные: они жгучие, вязкие, как патока, и такие же сладкие на вкус. Языки, преодолев барьер из губ, встречаются в танце, бедра резко подаются вперед… Стон топится в двух жадных вдохах, глаза зажмуриваются у обоих от той величины желания, что копилось все это время и вот наконец-то перевалило через край. Тела прошивает такой сильной страстью, такой острой нуждой, что становится невозможно даже дышать. – Черт, я так хочу тебя, – бормочет Тэхен, беспорядочно целуя кожу на его груди, пока в его светлые волосы впутываются чужие пальцы. – До сумасшествия хочу… но придется быть осторожными, потому что я не трогал себя все эти месяцы: без тебя это не то… – Тэ, я… – Чонгук вздрагивает, когда ощущает легкий укус на соске, а затем прогибается в спине, потому что Тэ не планирует оставлять все так просто и затягивает горошину в рот. Блять… В голове позорная каша, но он должен вспомнить, что хотел сказать, потому что это, черт возьми, важно. Не зря же он столько трудов потратил. – Тебе не придется… – Что не придется, Гук-и? Рука Тэ тем временем ведет все южнее и вскоре уже оказывается поверх боксеров, что выглядывают через расстегнутую им же ранее ширинку на джинсах. Чонгук ужасно возбужден и чувствителен прямо сейчас, потому даже легкое прикосновение заставляет его, шипя, откинуть голову на подушки и выгнуться, толкнувшись в чужую ладонь. Тэхен хмыкает и второй рукой дергает за пояс джинсов, чтобы стянуть те по ногам вниз и после избавиться. Белье постигает та же незатейливая судьба. И Чонгуку, оставшемуся совершенно обнаженным под своим парнем, который его тело, совершенно не стесняясь, оценивает голодно блестящими глазами, становится немного… волнительно. – Я думал кое о чем, – говорит, облизывая горящие от поцелуев губы, тем самым привлекая внимание Тэ к своему лицу. – Мм? – Про то, что это не обязательно должен быть всегда ты… ну, знаешь… Тэхен не понимает его по началу, но проходят секунды, и он, рассматривая все сильнее краснеющего Гук-а, изгибает бровь. – Серьезно? Предлагаешь поменяться позициями? – П-Почему нет? Тэхен вздыхает и садится рядом, снова заключая в ладони его лицо, чтобы не потерять зрительный контакт: ему очень важно сейчас уследить за тем, какие эмоции у Чонгука вызовет их разговор. – Правда хочешь этого? И без каких-либо раздумий получает короткий кивок. Прикрывает глаза, чтобы справиться с приливом возбуждения, потому что представить, каково это было бы – заняться с Чонгуком любовью таким образом – не составило совершенно никакого труда. – Тогда мы это сделаем, обещаю… Но не прямо сейчас и не сегодня, хорошо? У нас не так много времени, а я ни за что не стану тебе вредить, так что… – Ты не навредишь, – перебивая, возражает Чонгук, и тут же немного нервно ухмыляется старшему. Щеки под техеновыми ладонями отчаянно печет. – Я… я все сделал… подготовился… – Ты что? Тэхен неверяще округляет свои и без того большие глаза и смотрит на него так, будто у Чонгука вместо одной головы стало две. Всего за мгновение на лице у него сменяется столько эмоций, что Чон, кажется, оказывается не способным даже каждую уловить. Но заканчивается все нахмуренными бровями… и ладонью, что вверх начинает скользить от чонгуковой коленной чашечки к внутренней стороне бедра, пока пальцы не касаются там. И когда Чонгук задушено всхлипывает, ощущая осторожное вторжение в себя, и разводит ноги шире, это служит детонатором атомного взрыва. Чувство тяжести любимого тела на себе будоражит, как и ощущение чужой силы. А то, что это именно Тэхен сейчас с ним, и именно его силы оказывается достаточно для того, чтобы придавить Чонгука к кровати, устроившись между раздвинутых бедер, срывает крышу ко всем чертям и заставляет глаза закатиться. Тэхен больше не хрустальный ни разу, у него кожа горячая и цепкие длинные пальцы уверенно исследуют Гука с новой для себя позиции, наслаждаются контролем, которого между ними двумя еще не было. – Хен… – срывается шепотом и бежит вниз сладко по позвоночнику. Тэхен жмурится, ругаясь сквозь зубы, потому что это что-то новенькое и неожиданно чертовски нравится. Всегда такой рассудительный и ответственный Чонгук под ним сейчас другой – превратился в девятнадцатилетнего мальчишку, которым на самом деле является. С этими его большими блестящими глазами и трогательным изгибом бровей… Хочется заласкать его до смерти, вернуть в тысячной мере каждое прикосновение, каждый раз, когда он показывал Тэхену свою любовь, проявлял заботу, дарил такое необходимое раньше тепло… – Люблю тебя, Гук-и. Тэ целует его в выпяченные губы, не отстраняется все время, пока вопреки услышанным от Чона словам все же готовит его – лишним не будет. Тем более, разве может он упустить шанс увидеть такое? Ведь Чонгук сейчас – доверчивый, любящий, нуждающийся – так прекрасен. Боже, Тэхен так счастлив, что живет здесь и сейчас!.. Ноги, скрестившись в лодыжках, обнимают за талию, руки обоих снова оказываются вверху, утопая в подушках, пока бедра качаются плавно и медленно в унисон с глубокими вздохами. Мягкий утренний ветер скользит по телам, касается белых чернил на золотистой коже спины, тревожит серебристые волосы… До сих пор не верится, что время разлуки наконец-то прошло, а впереди их ждет дорога одна на двоих. До сих пор не верится, что они оба свободны, что смогли скинуть груз, который при встрече на себе пытались унести, цепляясь за него так отчаянно. Не верится, что смогли найти, обрести, полюбить и стать любимы в ответ, ведь то – настоящее чудо. Но все так и есть. Здесь и сейчас, растворяет в себе, внутрь вторгается счастьем, вены затапливает удовольствием, горит следами на коже и губами побуждает приникнуть к губам. Голова кружится, тела перестают слушаться, а потом… потом все слова забываются… да и разве они нужны? Нет, ведь все ясно и так.

***

– Сколько у нас осталось времени? Чонгук, развалившись посреди кровати, лениво следит за Тэхеном, который, держа влажное полотенце в руках, только что вернулся в спальню. Тот до сих пор обнажен, и не смотреть на него не получается. Такой красивый… И недовольный, потому что ответить ему пока не соизволили. – Есть еще, может, где-то полчаса. Мы договаривались на после обеда, хены как раз закончат работу. – Он принимает из рук Тэ полотенце и не может сдержать смущенной улыбки. – Спасибо… хотя лучше, наверное, будет по-быстрому принять душ? – Кто-то отказался подниматься, когда я предлагал, – Тэхен изгибает бровь, не ведясь на щенячьи глаза. – Мы опоздаем, так что довольствуйся теперь тем, что есть. – Ты стал таким жестоким. Тэ усмехнулся, склоняясь над ним. – Тебе что-то не нравится? – Нравится. Ты мне любым нравишься, Тэ. – Просто нравлюсь, значит? Чонгук закатывает глаза и, несильно оттолкнув его, садится на край кровати, начиная приводить себя в более-менее приемлемый вид. Тэхен садится позади него, утыкаясь подбородком в плечо, касается грудью спины. – Не верится, что они съезжают, – бормочет он в чонгукову кожу, ненавязчиво скользя по той губами. – Как вообще удалось уговорить на это Джина? – Пришлось попотеть, – Чонгук хмыкает, вспоминая тот день. – Он долго отпирался, игнорировал все просьбы Хосок-хена и Джун-хена – те двое ему все лето мозги прессовали знатно с темой универа и всего прочего, и тщетно. Так что пришлось нам с Юнги и Чимином самим его к стенке прижать. – И как? Я надеюсь, обошлось без крови? – Без крови, зато со слезами. Я попросил его принять часть денег, которая перешла мне – для Мисо. И квартиру. После смерти отца копы отжали все, что смогли нарыть, но кое-что мама припрятала. Она, оказывается, втайне потихоньку переписывала на меня недвижимость. Взять хотя бы этот лофт. – Я рад, что мы смогли в него вернуться, – улыбается Тэхен, обнимая его поперек живота. – Для меня это место особенное, здесь столько всего было… – Да, для меня тоже. Лофт, записанный Чанволь на имя сына, радовал больше всего остального его неожиданного "наследства". Оказалось, что мать давно готовилась к их освобождению, мечтая когда-нибудь избавиться от гнета Субина, можно сказать, только этим она все годы и жила. Потому у них сейчас были и деньги, и жилье, и чистая репутация, не омраченная цветом запекшейся крови. Кое в чем, конечно, помог Чон Хосок, рассказав полиции сказку о том, что Чонгук о делах отца и не подозревал, и сам стал его жертвой… с какой-то стороны так и было, так что особой вины никто за эту ложь в себе не почувствовал. Мама жила какое-то время с ним, но затем сказала, что хочет немного отдохнуть и пожить в кои то веки ради себя. Сейчас она снимает домик у моря на Чеджу и шлет ему каждый вечер красивые фотографии заката. Чонгук искренне надеется, что у нее все в порядке, и звонит ей по нескольку раз на дню. – Ну так и что Сокджин? – напоминает Тэ. – Да ничего… сначала, как и обычно, упирался, а потом Юнги сказал, что если хен согласится на то, о чем все его уже задолбались уговаривать, то он закончит школу экстерном, в этом же году поступит в университет и больше никогда не станет забивать на учебу. – И это сработало? – Ну, раз Юнги зачислен на первый курс факультета бизнеса и международных отношений при Сеульском Национальном, то как сам считаешь? Сопоставив услышанное, Тэхен рассмеялся. – Вот это страсти у вас тут кипели, пока меня не было. – Ничего, ты еще наверстаешь. Начнем сегодня же. Проверив время на телефоне, Чонгук встает и оглядывается в поисках своих штанов, находит пропажу на полу и быстро натягивает. Тэ решает повторить за ним, тоже принимаясь одеваться. Шутливо толкаясь в коридорах, они идут к двери и затем покидают территорию жилого комплекса. В автомобиле всю дорогу держатся за руки, направляясь на Юг…

***

– Эй, у вас тут дверь не закрыта! Из гостиной в коридор высовывается Сокджин. На лоб хена напялена смешная ярко-салатовая повязка для волос, а лицо выражает такую степень обреченности, что Чонгук с Тэхеном даже теряются, не понимая, что такого уже успело произойти за полдня? – Хен, ты чего такой?.. – Оу, Тэхен-а! – лицо Джина преображается за секунды, и он в быстром темпе преодолевает маленький коридор для того, чтобы обнять тонсэна. – Здравствуй, блудный сын, как перелет? – Долго, но оно стоило того, – фыркает Тэ. – О да, я чувствую, что ты успел наесть бока. Выглядишь здо́рово. – Он слегка посторонился. – Не разувайтесь, проходите так. Мы весь день ходим туда-сюда, не понимаю, откуда у нас в этой халупе столько вещей… Втроем они заходят в гостиную, которая при первом же взгляде кажется такой непривычно пустой, что у Чонгука, за всю жизнь к этой квартире привыкшего, екает в сердце. Ну вот и первая волна тоски… – А где все остальные? – Джун-хен в пути и Чимин, насколько я знаю, тоже… а скандальная парочка в спальне Юнги. Уже задолбали спорить между собой, – доверительно шепчет Сокджин, хватаясь за свои волосы обеими в чем-то испачканными руками, – Хосок только час назад приехал, а они уже три раза поругались. Я даже не понимаю, из-за чего, блять!.. И еще сильней не понимаю, как они все эти месяцы встречаются, и до сих пор один не сел за убийство другого. – Любовь, – пожимает плечами Чонгук, обращая на себя широкую улыбку Тэхена и его же ласковый взгляд. – Юнги, твою ж мать, отпусти этот чертов чемодан! Он тяжелый! – Да с хрена ли? Думаешь, я его дотащить не смогу?!.. Какого… Чон, поставь меня на место! Я сказал: поставь на место! – Любовь, – хмыкает Джин, а сам отмахивается на закрытую дверь комнаты младшего брата, за которой ведутся ожесточенные бои, и уходит на кухню. – Колу будете? Они втроем успевают разобрать шкаф для посуды и, завернув все хрупкие вещи в бумагу, принимаются раскладывать те по коробкам, когда дверь комнаты Юнги открывается, и злой растрепанный Хосок, выглядящий до неприличия странно в простой черной футболке и джинсах, направляясь к выходу, пересекает гостиную быстрым шагом и тащит за собой огромный чемодан на колесиках. Юнги, не по-доброму щурясь и приглаживая дыбом стоящие волосы, появляется следом и, глубоко вздохнув, обгоняет мужчину, чтобы помочь и распахнуть для него по невнимательности запертую кем-то из пришедших дверь. Ссора-ссорой, но Хосока Юнги все равно ведь любит, а тому и так тяжело тащить, кстати говоря, даже не свои вещи. Хорошо хоть лифт недавно починили. Проводив Чона за порог, мальчишка идет на кухню, чтобы проверить, не нужна ли брату помощь, и, не ожидая в ней увидеть гостей, спотыкается прямо на входе. – Привет, скандалист, – прыскает Гук, скрывая усмешку за стаканом с газировкой. – Свали, – огрызается Мин, а потом широко улыбается Тэхену, который уже рядом, чтобы обнять. – Привет, Тэ, как оно – в мире живых? – Неплохо, – смеется Тэхен, – я планирую тут задержаться. – Это хорошо. А то Чонгук достал все лето ныть мне в оба уха о том, как скучает. Серьезно, не поступай так больше со мной! – И вот она, поддержка лучшего друга, – вздыхает Гук разочарованно. – Никакой дружбы, Чон, я с тобой только ради денег, – чопорно возражает Юнги, изгибая бровь. – Это ты меня с другим Чоном перепутал, мелкий золотоискатель. – Просто действую умнее и работаю на два фронта. Хосок, как видишь, уже на последнем издыхании, скоро загнется, а потом и твоя очередь… – Кажется, нас с тобой дома ждет интересный разговор, – неожиданно в их диалог встревает третий голос, а талию Юнги оплетают чужие руки, чтобы притянуть спиной к груди и уместить на остром плече подбородок, – любимый. – Кажется? Галлюцинации – это у тебя уже старческое? – Ну вот, опять они за свое! – стонет Сокджин, снова хватаясь за волосы. – Попрошу всех, состоящих в отношениях, покинуть мою кухню, а то распространяете тут свои вайбы… – У кого что болит… – тихо шепчет Юнги, послушно выметаясь, чем зарабатывает прилетевший в затылок бумажный комок. Так как вещи Сокджина и Юнги уже упакованы и погружены в арендованное грузовое авто, убрать остается лишь кое-что в ванной, гостиной и кухне. Коробками одна на другую заставлена стена в главной комнате, и масштаб барахла слегка напрягает. И правда – откуда у них столько всего накопилось… Самым тяжелым грузом оказываются книги и учебники: по школьным предметам, а также медицинские сборники, самоучители иностранных языков, нотные тетради – чего только у братьев не нашлось. Детские игрушки тоже переезжали с размахом, да и старое пианино, только недавно подчиненное вызванным на дом мастером, тоже готовилось ехать в первом ряду. Вся жизнь маленькой семьи из трех человек оказалась сложенной во множество коробок, бережно запакованной в ожидании того, что с этого дня она круто изменится. Управившись, впятером они устало развалились в гостиной: кто пошустрей – на диване, а кто – прямо на пыльном полу, потому что ноги после работы и постоянной беготни до машины и обратно уже отказывали. – А чего у вас дверь нараспашку?! – раздалось из коридора. – Явились, – прошипел Джин, слабо приподнимая голову, – помощники, блять. – Тихо, хен, они должны были принести пиццу. Побьешь их, когда все съедим. Юнги вдруг подскакивает с хосоковых коленей, как ужаленный, и, неразборчиво бубня о том, что что-то забыл, скрывается в своей комнате. Дверь хлопает ровно тогда, когда в гостиную с пиццой в руках заходят Намджун и Чимин, ругаясь на то, что в выходной день по городу все равно ужасные пробки.

***

Когда в дверь его спальни осторожно стучат, Юнги вздрагивает и задерживает дыхание, как при погружении на глубину. Войти не приглашает. Дверь все равно открывается. – Привет, Юн-и. У Чимина, которого Юнги не видел с июня, неожиданно темные волосы под цвет родных. Только две пряди слева в косом проборе выделяются, выкрашенные одна в платиновый, а другая – в ярко-рыжий, как язычок пламени. Чимин улыбается, глаза щуря и обнажая передние зубы. Чимин в июне сказал, что улетает к Тэхену, чтобы тому было полегче. А еще Чимин сказал, что им ненадолго стоит перестать видеться. Также Юнги из разговоров хенов как-то раз и совершенно случайно узнал, что с ним случилась страшная беда, и в Израиле Чимину тоже оказывают помощь – психологическую. Юнги из-за открывшейся правды пережил сильнейшую истерику. Но теперь Чимин снова рядом. Его волосы больше не желтые, не сиреневые, не белые – они его собственные. Он улыбается так светло, будто снова увидеться рад искренне. И Юнги робко надеется, что так оно и есть, потому что… – Хен, я по тебе так ужасно скучал! В объятии, что случается следом, больше нет нездоровой нужды, нет вины и страха совершить очередную ошибку. В нем нет ненависти, чувства несправедливости и тоски по тишине чужого сердца. Там лишь тепло и тихая радость, что лучший друг снова рядом, и семья теперь вместе. Наконец-то все звенья цепи целы, ее делая крепкой, как никогда.

***

Спуск последних коробок справедливо достается опоздавшим, потому Чимин с Намджуном вынуждены пару-тройку раз прокурсировать из квартиры до автомобиля, пока остальные наводят порядок внутри. На улице уже вечереет: приближение осени сокращает световые часы и делает воздух на исходе дня более свежим. Вокруг тихо… непривычно видеть район вот таким. Теперь здесь все по-другому, как всегда небогато, но… спокойно. Ведь шайки Чона больше здесь нет – после того, как смерть Субина развязала руки копам, те немедля воспользовались случаем и зачистили прокаженный Юг от чумы. Не полностью, конечно – для этого не хватило бы и следующего десятилетия, но главный мафиозный очаг им удалось искоренить. Члены преступных сетей настойчиво выкуривались полицией из подполья, пока был шанс: как только лидеры двух крупнейших банд Юга оказались ликвидированы, сигнал был подан, и время пошло. Псы, лишившиеся хозяев, оказались на время дезориентированы, и потому многих удалось повязать и упечь за решетку на много лет. Теперь Юг дышит спокойно. Без страха за свою хрупкую серую жизнь. Машина забита полностью, и кузов закрыт. Чимин с облегчением отряхивает ладони между собой, оглядывая погруженный в закатное марево двор. Уход лета всегда имеет горьковатый привкус тоски, но это даже приятно. – Ты как? – Поясница хочет передать Сокджину пламенный "привет", – морщится Пак, зачесывая пальцами непослушную темную челку назад. А затем смотрит на Джуна и вздыхает из-за того, что видит в чужих карих глазах. – Но ты ведь спрашиваешь не об этом? Джун тоже вздыхает и ближе подходит к Чимину на пару шагов. Они встретились не так давно, лишь сегодня утром, когда Пак прилетел из Израиля вместе с Тэхеном. Ким встретил его – просто потому что обоими не рассматривались иные варианты. Они навестили чиминову маму, которая больше в старом районе не жила, а после того, как завершилась программа защиты свидетелей, перебралась чуть северней. Теперь она, работая в библиотеке при академии искусств, в которой Чимин продолжает свое обучение, зарабатывает неплохо, и на аренду небольшой чистой квартирки хватает. И как минимум трое, кто минувшим утром в этой самой квартирке собрался за столом на поздний завтрак, в курсе, кого за все эти перемены нужно благодарить. Намджун благодарности не ждет, просто делает то же, что делал всегда – заботится. Почему? Потому что к Чимину продолжает чувствовать ровно то же самое, что чувствовал раньше. Только одно изменилось: на этот раз мужчина уверен, что во что бы то ни стало добьется взаимности. И Пак Чимин его полюбит так же, как любит его Ким Намджун. Возможно, это случится еще нескоро… но разве то должно испугать или оттолкнуть? – Спрашиваю о том, что ты бы хотел мне рассказать, – произносит Намджун. Расстояние между ними тем временем едва ли больше, чем полшага. – Если честно, многое хочу, – медленно вдохнув и выдохнув, Чимин вдруг улыбается и протягивает руку, подцепляя ладонь мужчины своими короткими, с парой колец, пальцами. Он держит чужую ладонь крепко и прижимает к своей холодной щеке, не переставая улыбаться мужчине, которого видит перед собой. – Но пока скажу главное: я в полном порядке. И еще: спасибо тебе большое. За все. Не нуждаясь в ответе, он вдруг подается вперед и привстает слегка на носках кроссовок, чтобы дотянуться, согреть теплом своих губ чужие и почувствовать, как меж тех, выдавая удивление, вырывается воздух. И целует совершенно не так, как привык за долгое время, а нежно, мягко, с осторожностью и даже робостью. Целует, давая возможность понять, что никакой это не конец для них двоих, а самое настоящее начало. Подпускает. И не просто к себе, а дает проникнуть в себя. В душу. Потому что Намджун уже и так прилично успел в той наследить, пока латал сквозные дыры. Заслужил доверие. А еще, кажется, без него там Чимин уже больше не хочет… Потому решает дать им шанс – один на двоих, чтобы вместе. И просто… попробовать.

***

Юнги, держа в обеих руках горшок с фиалкой, стоит в коридоре. Сам он обулся, и теперь ждет, когда то же самое сделает Джин. Остальные минуту назад спустились во двор, оставив братьев наедине. Сокджин, завязав шнурки на кроссовках, выпрямляется. Со вздохом оглядывает тесный коридор и кусочек гостиной, что виднеется от входной двери. Стены теперь голые, полки – пустые, с окон сняты занавески, в квартире так тихо… Желтый свет закатных лучей пронизывает теплый воздух. И в нем братьям как будто бы слышится эхо… голоса родителей, и как Юна на них в детстве ругалась за то, что опять не помыли посуду, смех Мисо, похожий на трель колокольчика… Это эхо их жизни здесь, семейной истории. История эта не закончится, нет… лишь продолжится где-то еще, обрастет поворотами, повстречает новых людей и, конечно, не забудет о старых. Не забудет совершенно никого, даже тех, кого больше рядом нет. Ведь эхо их голосов навсегда останется в тех сердцах, что биться продолжат еще долго. Братья переглядываются, неуверенно друг другу улыбаясь и душа в себе глупое чувство мандража. Пальцы мелко покалывает, и внутри беспорядок, а еще – немножко тоскливо. Юг скоро останется за плечами, больше никто из них не пройдет по старым улицам, пиная жестянки и огрызаясь на местных наркош, больше не будет старого подъезда, горы покрышек во дворе, где привыкли тусоваться, дешевого теплого пива и шумных гулянок. Все это останется здесь, в малюсенькой точке на карте, за жирной черной линией, что делит город на Север и Юг, чтобы те не дай Бог не пересеклись. Возможно, эта линия пропадет когда-нибудь в будущем… а может, этого никогда не случится. Все зависит от людей: решатся ли те шагнуть навстречу неизвестности, и будет ли таких большинство? А пока – они делают короткий шаг за порог. Входная дверь, на прощание протяжно заскрипев, щелкает замком. Вдох-выдох. Секундная тишина. И напоследок – удаляющийся шорох подошв.

***

4 месяца спустя, декабрь, тридцать первое. 20:40 Во тьме спальни клубится матовый пурпур, свое начало беря за щелью задернутых штор. Стены и пол скрыты ночной темнотой, и лишь кровать в центре комнаты удается вычислить без особого труда – по вине белоснежных простыней, что сейчас кажутся бледным квадратным пятном. Мягко шелестит хлопок сброшенных рубашек, звякает тяжелая пряжка на брючном ремне. – Хочу тебя до ужаса. – Стой… – Джун себя ненавидит в тот момент, когда ловит чужие маленькие ладони в свои, не давая проникнуть под нижнее белье, что спереди уже недвусмысленно топорщится. – Прости, знаю, что мы уже обсуждали это, но ты правда уверен, Чимин? Я мог бы… – Знаю, что мог бы, – мягкий шепот Чимина настойчиво перебивает мужчину, и юноша высвобождает свои руки из хватки, чтобы в них заключить чужое лицо. – Хен, ты прекрасный любовник, и бойфренд из тебя замечательный. Я знаю, как ты способен заботиться, и мне с тобой хорошо, так что позволь на этот раз сделать хорошо и тебе, тоже себя отдать, как ты отдавал мне себя уже столько раз… Ты никогда не требовал ничего взамен, ты всегда меня понимал, принимал, учитывал мои потребности первыми, и все это для меня драгоценно. Спасибо. Но сейчас… сейчас я с тобой быть хочу так, чтобы отдать тебе всего себя, до конца, понимаешь? Кончики носов потираются друг о друга, пока глаза, хоть и открыты, все равно ничего перед собой не видят. Наполовину обнаженные, они стоят рядом, соприкасаясь торсом, и спокойно дышат. А следом Чимину в ответ – легкий кивок. И поцелуй, что сначала осторожно теплом на губах, но постепенно начинает просвечивать уверенной властностью. У одного парня от этого начинают подгибаться коленки… и Намджун будто чувствует это, давит на плечи, заставляя откинуться спиной на постель. Брюки оставлены на полу вместе с нижним бельем. На голой коже повсюду следы влажных губ, и, возможно, от них должно сделаться холодно, но по венам тем временем расстилается огонь. Пурпурный, как блики уличного неона. Чимин, черт возьми, пьян. Но не так, как в прошлом году, а другим, совершенно особенным образом. Опьянен чудесным мужчиной, что, кажется, заполучил-таки его обезображенное трещинами, разбитое сердце. И о нем трепетно заботится, дорожит им так сильно, что у Чимина иногда даже слов не хватает, чтобы описать свой восторг и свою благодарность за это все… За свою жизнь, за будущее, которое теперь представляется таким чудесным и наконец-таки правильным. И сейчас обнаружить себя на их общей постели совершенно обнаженным, опирающимся на колени и согнутые локти больше не страшно. Раньше – было, Чимина могла истерика накрыть запросто даже при мысли о том, чтобы зайти дальше поцелуев. Они двигались осторожно, медленно… начали с прикосновений, закончили тем, что пассивную роль взял на себя Ким. Но теперь… Чимин чувствует, что барьер разрушен, и больше ничего его не сможет удержать от того, чтобы позволить себе жить и от жизни этой получать удовольствие. – Может быть, включим свет? – обеспокоенно спрашивает Намджун за спиной, пока в руках у него, открываясь, щелкает крышечка смазки. Чимин лишь отрицательно мычит и, выгнувшись сильнее, подается телом назад, проезжаясь ягодицей по его возбуждению. Не нужен ему никакой свет, ему нужен этот мужчина, весь, целиком. А целиком это… – Пиздец… – стонет протяжно на выдохе, когда оказывается заполнен и чувствует, как ощутимо член внутри давит на простату. Намджун лбом упирается ему куда-то в затылок, шумно дыша во влажные волосы. В парне до сумасшествия узко и горячо, а сам он так долго никого не брал, что хочется сразу же перейти на быстрый темп, но нельзя. Сегодня все должно быть осторожно, медленно, нежно… Чимин всеми пятью ногтями впивается в кожу на его предплечье, когда Джун кладет руку ему на бедро. Парень выпрямляется и, стоя теперь на коленях, прижимается спиной к твердой груди, что от напряжения постоянно движется. Они дышат теперь в унисон. – Я не хрустальный, – бормочет Пак, пальцами другой руки зарываясь в чужие волосы и изгибаясь дугой. – Давай, не осторожничай. Чимин для Намджуна был совершенством всегда, с самого первого взгляда. Он притянул, а затем и приковал к себе намертво, не оставил буквально ни одного иного варианта. Потому что за красивым, покрытым блестками фасадом скрывался живой человек – сильный человек, который после каждого раза, когда судьба его била, вставал. Вставал и молча шел дальше, не умея просить о помощи и рыча на тех, кто отваживался ее предлагать. Хорошо, что Намджун никогда не боялся трудностей, и чужое рычание казалось для его ушей музыкой. Когда-то он считал Чимина своей слабостью, наваждением и препятствием, думал, что привязанность к нему ничего хорошего не принесет – слишком привык во всем видеть выгоду, а отдавать не умел. Жизнь научила его цепляться за свое, но не научила тому, что значит забота и щедрость. А Чимин научил. Чимин научил самому главному – тому, что в одиночестве Намджуну не прожить. Да и гораздо легче, когда рядом с собой чувствуешь того, кто доверяет, и ему доверяться в ответ. И затем вы просто начинаете свой совместный путь, все удары судьбы деля поровну, так, чтобы никто из вас больше не падал. Чимин не падает, он за Намджуна теперь держится крепко, доверяет и отдает мужчине себя, за спиной чувствуя силу и готовность защитить. А руки тем временем постепенно отказывают, по мышцам бежит судорога удовольствия, и из горла просится очередной стон. Его держат, большие ладони огнем ласкают узкие бедра и торс, задевают пики сосков… одна, опустившись низко и щекоткой скользнув по косточке таза, оборачивается вокруг члена, который весь покрыт смазкой и так крепко стоит, что прижимается к животу. Обострившиеся ощущения заставляют поясницу прогнуться до онемения, из горла просится всхлип. Толчки набирают силу, и скорость рождает влажные вязкие звуки, от которых в темноте мерещатся искры. Ладонь гладит ствол, и когда в очередной раз достигает головки, чувствует, как с той срывается теплое семя. Чимин, задержав дыхание, сотрясается в таком мощном оргазме, что не может удержаться и валится вперед на кровать, зарываясь в ладони лицом. Чувствует, как слабеет тело, а затем остается пуст, и на поясницу брызгает чужая сперма. В одобрении он тихо стонет, расслабляется полностью, сворачиваясь на постели клубком. В горле сухо, по коже все еще бегут разряды слабого электричества, от которого мелкие волоски стоят дыбом, дыхание еще долго в норму не придет, как и сердце, что грохочет под ребрами. Намджун, встав с кровати, уходит в ванную, а по возвращении включает торшер и сам осторожно убирает с чиминовой кожи грязные следы. Пак упрямо цепляется за его бедро, без слов прося лечь рядом и немного побыть вместе. – У нас ведь еще времени вагон, – тянет сладко, чувствуя, как чужая воля уже почти сломалась. – А я так устал… давай совсем немного полежим? – Смотри не попади в ад за свои манипуляции, – вздыхает мужчина, склоняясь над ним, но конечно же поддается чужим желаниям. – Время поджимает, так что не больше десяти минут. – Двадцать. – Десять. – Пятнадцать. – Десять, Чимин-а. – Вообще-то, торговаться принято совершенно не так, Господин Ким, вы вообще хоть немного сечете в бизнесе? Намджун смеется, слушая обращенные в адрес себя возмущения, но не отвечает. Лишь оставляет мягкий поцелуй на чужом остром и все еще восхитительно голом плече. Он бы уступил, не заставь торопиться обстоятельства: не гоже им опаздывать на семейный ужин в честь Нового года. Конечно всякое внимание Чимина к нему до сих пор кажется чем-то из ряда вон и срывает дыхание. То, как парень довольно притирается ближе и устраивает голову таким образом, чтобы подпирать его подбородок макушкой, а ногу закидывает на бедро… Маленькие пальцы принимаются по сотому кругу изучать смуглую кожу так трепетно, с такой заботой… Чимин и правда очень заботливый, когда убирает иголки и старается переступить через себя с целью довериться, он тоже многое отдает. – Спасибо, – произносит Намджун, подтянув стройное тело ближе к себе. Чимин улыбается. И улыбка эта прячется на чужой груди, прямо там, где по-родному бьется любящее его всем собой сердце.

***

20:50 – ...Нет, ты представляешь?! – Чонгук рычит, а затем смачно матерится, не сумев сдержать злость. Внутри от нее все кипит, а челка, что из-под шапки вылезла, свесилась на лоб и теперь мельтешит перед глазами, подливая масло в огонь. – Сраный пидорас! "Вы не выдержали пропорции, поэтому я вынужден снизить вам балл…" Хуерции! Это он челюсть свою скоро не выдержит, сука, если еще хоть раз посмотрит на мою задницу. Клянусь, Юнги-я, этот старый хрен только туда и пялится: я специально смотрел через зеркало в холле! Чувствую себя теперь каким-то… использованным. – Смотри, чтобы Тэхен себя после этого не почувствовал третьим лишним, – гогочет Мин, весело сверкая глазами, в черноте которых отражаются блики уличных фонарей, добавляя образу мальчишки задора. – А то от ненависти до любви, как говорится… – Ага… уж это больше по твоей части, – не остается в долгу Чонгук, расплываясь в ехидной улыбочке. – От ненависти до любви и постарше – ничего не напоминает? – Завали-ка ты хлебало, – советует Юнги, прищурившись, в ответ на что ему фыркают. Вопреки перебранке никто из них затыкаться не думает. Чонгук, слегка поостыв, заново начинает рассказывать про свою первую сессию в колледже живописи, куда его приняли осенью, и где он теперь заканчивает свой выпускной класс. Решение о том, чтобы перевестись и наконец двинуться навстречу заветной мечте, пришло быстро: сначала подтолкнула мама, а затем Тэхен подключил кое-какие связи и нашел для него место, о чем сообщил специально при всех, чтобы у одного в момент оробевшего парня не возникло желания отказаться и по-детски забиться в угол, делая вид, что он в домике и вообще никаких Чон Чонгуков здесь близко не видел. В общем, теперь занятия он больше не прогуливает – с этим пришлось завязать, но ничего страшного в этом нет… если не считать того самого старикашки-педофила, который Чонгука уже ну просто достал! Хотя не то чтобы в его словах не встречается правды… может быть, Чонгук немного все-таки привирает и совсем капельку драматизирует… но лишь потому, что из преподов больше никто (никто!) не критикует его. Так что да, наверное, все не так уж и плохо, и Чон петушится от того, что задето его непомерно возросшее за эти полгода эго. В тот день, когда он на вступительные приволок тот самый скетчбук, в котором делал наброски Тэхена, преподаватели, что сидели в приемной комиссии, все как один оказались поражены неординарным талантом художника-самоучки. Лицо его парня было узнаваемым в кругах профессионального искусства, а потому сходство те не могли не признать. Сам Тэхен пока еще занимался по программе восстановления, работал над набором мышечной массы, сидя на специальной диете, и выполнял созданную лично для него систему тренировок. Со следующего года он планировал вернуться в балет, и ни у кого не возникало сомнений, что своего он в конечном счете добьется обязательно. За него болели друзья, Чонгук поддерживал, как мог, и родители наконец-то могли дышать спокойно… настолько, что мама Тэхена теперь снова беременна и сейчас на втором месяце. Все медленно, но верно возвращается в норму. А этот под завязку наполненный взлетами и падениями год наконец-то подходит к концу. Осталось меньше каких-то трех часов, и перелистнется очередная страница, а следующий год начнется уже по-другому: историей их совместной, а не по-отдельности. Юнги подкидывает рюкзак, который несет на одном плече, потому что лямка уже очень низко съехала. Тяжело, блин… Джин столько всего им поручил докупить, что казалось, дома еды вообще не было! Они как будто на тысячу человек готовят, хотя будет их всего девять: все парни, Мисо да сокджинова одногруппница-тире-подружка, которая, и месяца с начала учебы не прошло, уже каким-то образом к ним притерлась. Наверное, во всем были виноваты Мисо и эта их женская солидарность – девочка от подружки хена была без ума (Юнги почти не ревновал… уже). На пороге в квартиру их встретил Сокджин, как и полагается, гусыней шипя, чтобы вели себя как мыши, потому что Мисо только что удалось уложить, а снова скакать перед ребенком у него вообще-то нет времени – столько же всего еще не приготовлено! – Могли просто заказать доставку, – пробурчал Юнги себе под нос, а потом им же и шмыгнул – снова этот холод проверяет на прочность его иммунитет, такие дела… – Я, кстати, уже несколько раз ему предлагала, – из кухни на звук голосов выходит девушка в уже заляпанном чем-то фартуке и с белым следом на лбу, вероятней всего, от муки, – но ведь твой брат, словно баран. – Ты что-то сказала, Чанми? – Джин, тем временем уже успев куда-то деться, нахмуренный высунулся из коридора. – Говорю: люблю в тебе каждую крупинку, солнышко, – приторно улыбнулась та, стирая муку со лба, – так, что задушила бы, наверное… если бы было меньше свидетелей. – Да не вопрос, мы с Юнги можем еще погулять, – пожимает плечами Чонгук, и Юнги молча дает ему пять. Джин закатывает глаза, снова пропадая из виду и недовольно бурча что-то о том, как же он мог совершить такую ошибку и второй раз попасться на чей-то там крючок. Чанми провожает его взглядом серых глаз и довольно ухмыляется. Не обижается, не злится – давно привыкла к чужой колючести и прекрасно знает о том, насколько мягкое за ней кроется сердце. Она ведь и правда любит этого парня, того, кто при первой встрече однажды спас ее от грозившего изнасилования и этой же ночью глубоко запал в душу. Затем, конечно, отталкивал множество раз, даже делал больно, но Чанми не из тех, кого пугают трудности. Она в Сокджине увидела свое, а потому не собиралась отпускать, пока не завоюет. И судьба, видимо, решила ей подсобить, когда при переходе на четвертый курс медицинского университета случайно оказалось, что Джин теперь будет ее чертовым одногруппником! Ну а там оно уже все как-то само завертелось… Вслед за девушкой парни идут на кухню, где моют руки, разбирают купленные продукты и по зову не вовремя проснувшейся совести вызываются помогать. Повара из них так себе: если первый еще и годится, то второй, разве что, только с боем, но осилил-таки кофейный аппарат, чем ужасно гордился, но на то, чтобы что-нибудь нарезать, не распрощавшись при этом с парочкой пальцев, их все же хватает. Скоро в дверь опять позвонили, и на этот раз за ней оказался Тэхен, на губах у которого сияла широкая улыбка, а с макушки свисал забавный красный колпак с белым помпоном. Припозднился он потому, что до этого успел отпраздновать с родителями, и теперь, исполнив долг прилежного сына, намеревался присоединиться к веселью с остальными. Быстро чмокнув своего парня, открывшего ему дверь, он поспешил со всеми здороваться. Тэхен прошлый Новый год пропустил, а потому в этот раз намеревался восполнить все в двойном размере, и энтузиазма у него было хоть отбавляй. Чонгук, потеряв его из виду, лишь покачал головой, счастливо блестя до сумасшествия влюбленными глазами.

***

22:30 – У вас двоих прямо традиция приезжать на все готовое, – тянет Сокджин, открыв дверь и на пороге замечая Джун-хена с Чимином, который бесстыдно прячется за широкой спиной старшего, но все равно хитрую улыбку на его лице выдают суженные глаза и округлившиеся щеки. – На этот раз тоже пробки? – Нет, на этот раз просто Чимин виноват, – бросает Намджун, проходя за порог. Пак возмущается, бурча что-то о том, что кайфовал не один, и в следующий раз Ким вообще ничего не получит, раз так. – С ума со всеми вами сойду, – тяжелый вздох Джина тонет в начавшемся споре, оставаясь никем так и не услышанным.

***

23:45 Черный лексус мягко тормозит на парковке жилого комплекса, хрустя свежевыпавшим снегом под колесами. Двигатель замолкает, и после дверца с водительской стороны тут же открывается. Мужчина в черном пальто и строгом костюме под ним выходит из салона на холодную улицу и задирает голову вверх, с легкой улыбкой на губах выискивая на фасаде многоэтажки знакомые окна. Но отвлекается, когда слышит вблизи тихое копошение. Взгляд Юнги он не может на себе не почувствовать. А мальчишка и правда здесь, смотрит, сверкая лисьими глазами. Снежинки сыплются сверху, оседая на его белую – любимую – шапку и совсем чуть-чуть на высветленные в блонд волосы. Бледные щеки немного впалые, но все потому, что он зубами их изнутри закусил, чтобы улыбку, что на губы просится при долгожданном появлении мужчины, сдержать. – Я уж думал, что не приедешь, – вздыхает он, выпуская пар на мороз. – Прости, сам же знаешь, какой в конце года бывает аврал. Аксель, кстати, передает "привет". Ладони Хосока, как и всегда, очень теплые. И нежные тоже очень. Как и губы, в принципе, которые грех не поцеловать, раз представился шанс. Поцелуй их разрывается внезапным сигналом на телефоне, и Хосок лезет в карман, отключая звук, а потом смотрит на парня с задором в темных глазах. – Чего? Тот хмыкает и показывает ему время на часах, а там "23:50". – С годовщиной, Юнги-я. Мальчишка хмурится по-началу… а затем все-таки понимает, что да – все верно. И ровно год назад они встретились в том ночном клубе, и после все это… – Ахренеть. Хосок смеется, обнимая его, и Юнги тоже обхватывает мужчину руками, утыкая в теплую шерсть пальто свой успевший отморозиться нос. – Люблю тебя, маленький клептоман. – Мне вообще-то уже восемнадцать, – бурчит парень, но позже все-таки сдается, отвечая тихо: – я тебя тоже, Хо. Жаль, что скоро полночь, и времени на то, чтобы еще вот так вместе побыть, не остается. Вряд ли Сокджин второй раз простит, если Юнги его продинамит, да и все остальные расстроятся… Потому, обещая, что наверстают все обязательно позже, они торопятся забежать в подъезд и подняться на нужный этаж. Туда, где ждет вся их семья.

***

Порой нам кажется, что жизнь бывает несправедлива, и что к нам она несправедлива особенно сильно. Мы теряем близких, вынуждены наблюдать, как наши мечты разбиваются вдребезги, или сами их разбиваем. Мы отталкиваем друзей, совершаем множество разных ошибок, бываем жестоки, наполняемся отчаянием или ненавистью… Ведь мы просто – живые. Постоянно балансируя на краю, мы учимся держать равновесие. Смотрим на небо, считая звезды, в надежде на то, что следующий день наконец-то все расставит на места. Мы ломаемся… снова, снова и снова, потому что, когда перелом срастается неправильно, его ломают опять. Мы рассыпаемся, а потом судорожно пытаемся себя собрать, пока в очередной раз не встаем, чтобы продолжить свой путь. В одиночестве или с кем-то рука об руку… у каждого существует своя судьба, жаль только, невозможно предвидеть ее наперед. А может быть, и не жаль… ведь у нас всех есть кое-что, что не хуже любого знания. Догадываетесь, о чем идет речь? О надежде, конечно же. О надежде, с которой начинается каждый день. И благодаря той мы можем никогда не быть одинокими. Благодаря той мы ищем силы на то, чтобы даже в самую темную ночь улыбнуться. Надежда – меч в борьбе с самыми лютыми страхами. В ней чаще всего и обретается наше спасение. Когда страх побежден, ты наконец-то свободен… Обернись, посмотри вокруг – рядом то, что составляет всю твою жизнь. Рядом место, где ты живешь, дело, которое вдохновляет, любимые люди… все это – истинное отражение тебя. И, знаешь, за отражение себя самого поистине стоит бороться! За надежду, покой, мечту и любовь. За то, чтобы жить без страха и счастливо. Преодолевая любые преграды, спускаясь в самый ад и поднимаясь выше самых далеких звезд…

***

04:20 – Уже спишь? Глаза у Юнги и впрямь едва разлипаются после того, как моргнули, но он упрямо мотает головой в отрицании. Хосок рядом с ним развалился на куче подушек, которые они на пол стащили с дивана, чтобы провести остаток новогодней ночи у камина в гостиной. Рядом золотистыми огоньками мерцает живая елка, от нее пахнет хвоей, а еще мандариновой цедрой – но это потому что Юнги наелся цитрусов и забыл, куда запихнул кожуру. И плевать, что завтрашним утром о себе ему напомнит аллергия. Парень лижет и так влажные, опухшие от поцелуев губы. В обнаженном теле приятная слабость, но под ребрами отчего-то все равно щекочет волнение. Свой подарок Юнги от Хосока – навороченную систему для производства музыки – уже получил. Но вот подарок для Чона так и остался не презентован… – Закрой глаза, – просит мальчишка, наконец-то решаясь и по-турецки садясь. Хосок заинтригованно изгибает темные брови, но решает с расспросами не донимать и делает, что говорят. Юнги вздыхает… а затем руку запускает под диван и оттуда осторожно, чтобы не шуршать подарочной оберткой, достает прямоугольный сверток, украшенный бело-золотистым бантом. – Можешь открывать. – Ты же понимаешь, что не должен был… Юнги фыркает… совсем слегка нервно. – Поверь мне, этого у тебя нет… уже. – В смысле? – В прямом. Открывай давай, я хочу спать! Обертка шуршит и рвется, ленточка падает между ними. – …Юнги-я… – Подумал, ты по нему скучаешь. Мальчишка хихикает, задорно наблюдая, как Хосок вертит в руках свой старый бумажник, с которым, как думал, распрощался ровно год назад. – Что, некому было толкнуть? – Решил оставить на память. Доставал его время от времени и вспоминал, как смешно ты скорчился после того, как я зарядил тебе по… – Спасибо, Юнги, – с нажимом произносит Чон… но потом не может сдерживаться больше и смеется, Мин тоже к нему присоединяется. Подавшись вперед, он обнимает мужчину за шею. – Я поверить до сих пор не могу, что вот эта вещь смогла натворить столько дел. – Бывает же, – переведя дыхание, соглашается Хосок и тоже крепко обнимает своего сумасшедшего парня, который раньше любил обчищать чужие карманы, за что потом судьба его и "наказала". – Спасибо. – Спасибо тебе. – Юнги улыбается. Той улыбкой, которая всегда только для Хосока. Беззащитной, нежной и любящей так, что до звезд. – Спасибо тебе за тебя. – И тебе за тебя. Кошелек откладывается в сторону и теряется где-то в подушках. А тишину темной квартиры нарушают лишь звуки целующих губ, слова любви и отдаленные взрывы салютов. За окном белыми хлопьями с высоты небес падает снег. И эта белая зимняя тьма время незаметно, будто на кинопленке, мотает назад. Новый год так прекрасно начался… значит, продолжиться должен не хуже. И обязательно будет так. Вот увидите.

Конец

❄🌸❄

Как-то раз вечером после работы я как обычно сидела дома на кухне, учила себе корейский, смотрела Бесстыжих и никого не трогала... тогда в голову и пришла идея – а что, если сделать их бедными, или что-то в этом роде? Через месяц мной был написан пролог. Спустя полтора года мы с вами оказались уже вот здесь... Не знаю, что вам сказать, и одновременно с этим мыслей в голове миллион. Но все они о том, как сильно я успела полюбить эту историю. И вас, разумеется – ее читателей. Я помню каждый комментарий и перечитала их не один раз, очень интересно было следить за линиями мысли постоянных читателей, спасибо вам огромное за поддержку, котята 🤍 У меня внутри после слова "конец" разворачивается опустошение... я только начинаю думать о том, что теперь должна буду отпустить эту историю, расстаться с ее героями, которые мне как настоящие дети, ведь в каждого из них столько вложено! Все они мною останутся горячо любимы, и всеми я до ужаса горжусь. Работать над этой историей было тяжело... в каком-то роде она стала мне вызовом. Но вместе с тем она мне была и остается приятна, и каждая сцена написана мной с удовольствием. Надеюсь, с тем же чувством вами все они прочитаны. Я не прощаюсь, искренне надеюсь каждого из вас, котята, встретить еще множество раз в других своих фанфах)